Эдуард Дипнер
Инженеры
Митрофаныч, с солидным конусовидным брюшком, торчащим вперед и немного вбок, эффектно смотрелся в обширном директорском кабинете. Я предложил Воронину такой вариант совместной работы: он не лезет в заводские дела, по крайней мере, первые четыре месяца, а там посмотрим, и ограждает меня от всех внешних – московских, партийных и прочих. Митрофаныч обрадовался и крепко пожал мне руку.
– Так я доложу Смирнову, что мы с тобой поладили? Ну, Бог тебе в помощь. Только вот что, я тебя по-дружески предостерегаю: не трогай Бояринцева, это зам производственного отдела. Он только тем и занимается, что пишет на меня кляузы во все инстанции, а я только тем и занимаюсь, что отвечаю на его письма. Гы-гы-гы. Да бог с ним, пусть пишет. Я специально юриста принял, Окишева, мы с ним вдвоем отвечаем на бояринцевские письма, я уже привык. А попереть с завода Бояринцева нельзя, у него близкий родственник в Облисполкоме.
Стол в моем новом кабинете был огромен и девственно чист. Попов, уходя, не оставил мне на память ни клочка бумаги ни в одном из ящиков стола. Тут же зазвонил телефон. Это была куратор завода из Москвы.
– Эдуард Иосифович? Это Майорова. Ну что, приступили? Я Вас вот что попрошу. Сначала займитесь производственным отделом. Они опять не представили диспетчерского донесения. Прошлый раз опоздали на три дня, а сейчас вообще ничего не прислали. Говорить там у вас не с кем. Петрова не поймаешь, он по цехам бегает, а с Митрофанушкой Вашим говорить бесполезно. Он всегда не в курсе дела. – С ка-а-аким Митрофанушкой? – не понял я. – Ну, с Митрофанычем Вашим.
Вот тебе раз, я еще только появился на заводе, а уже Воронин – мой. Я отправился в производственный отдел. Начальника отдела Петрова, действительно, на месте не было. Николай Иванович? Он по цехам бегает. Бояринцев сидел, глядя в окно, и демонстративно ковырялся в носу. На меня не обратил внимания.
Вот этого я не терплю, чтобы меня не замечали.
– Вячеслав Николаевич, я вас попрошу, зайдите, пожалуйста, ко мне.
Бояринцев сидел передо мной, со скучным видом уставившись куда-то вдаль. Он повидал на заводе много директоров, да и главных инженеров тоже.
– Вы мне объясните, почему не представлено диспетчерское донесение?
– Что Вы у меня спрашиваете, есть начальник, Петров, у него и спросите.
– Петров занимается производством, а Вы – заместитель. По долгу службы Вы обеспечиваете производственную отчетность завода. У Вас есть перечень должностных обязанностей? – Бояринцев со скукой смотрел в окно. – Так вот, я Вам предлагаю: завтра к одиннадцати часам представить диспетчерское донесение о работе завода. Заходите ко мне, я проверю.
Бояринцев снисходительно улыбнулся.
– Это невозможно. Физически невозможно.
– Вячеслав Николаевич, а если я к завтрашнему утру сделаю сам это донесение, Вы признаете свою служебную несостоятельность?Молчите? Тогда я Вас не задерживаю.
Я подсел к Наталье Николаевне, работнице производственного отдела, закопавшейся в бумагах.
– Наталья Николаевна, покажите, пожалуйста, мне Ваш учет.
– Да Вы знаете, я одна осталась, начальников цехов нет, мы с Николаем Ивановичем вдвоем и предъявки по цехам пишем, и отчеты за отгрузку ведем. Я, простите меня, не успеваю, заказов много, я вот по заказам отмечаю изготовление конструкций по цехам. Вот они, журналы. Ой! Уже пять! Вы меня извините, у меня дети, я задержаться надолго не могу, только вот разноску закончу за сегодня.
– А я Вас и не задерживаю. Вы только оставьте мне все Ваши журналы и диспетчерские донесения за прошлые месяцы, я Вам верну их завтра утром.
Я сидел и сидел, роясь в бумагах. Заказов было больше сорока. Незаконченные заказы – хвосты – тянулись годами, вылезали ошибки в отчетности, дважды предъявленные конструкции, объ емы, отгруженные заказчику и зависшие, затерянные в производстве. Да, Анатолий Митрофанович, втянул ты меня в омут! Теперь только разгребать и разгребать эти авгиевы конюшни! Только к одиннадцати вечера я сварганил более или менее правдоподобный отчет за прошедший месяц. Все! Хватит на сегодня! Еду в гостиницу, надо отоспаться.
В восемь утра я призвал к себе Бояринцева.
– Так вот, я сделал за Вас Вашу работу. А Вы, Вячеслав Николаевич, к завтрашнему утру представите мне должностные обязанности работников всего Вашего отдела, формы и графики производственной отчетности по всем подразделениям завода и еще… оптимальное фазовое движение документооборота в разрезе комплектности поставок. – Школа Самарина не прошла для меня даром!
Это придуманное мной под утро оптимальное фазовое убило бедного Бояринцева. На следующий день он принес мне заявление: «Прошу… по состоянию здоровья…»
– Это не ко мне, это к директору.
Воронин просунулся ко мне в кабинет.
– Слушай! Это… Бояринцев подал заявление… Что будем делать?
– Подписывай, подписывай, пока он не передумал, без отработки, по состоянию здоровья. Это я попытался заставить его работать, так он сразу надорвался. Пусть уходит, надо избавляться от бездельников, воздух на заводе будет чище!
Искусство, с которым я избавился от Бояринцева, сразу подняло мой авторитет на заводе. Нужно было приниматься за производство. Пыли и мусора в заводских цехах было выше щиколотки, везде валялись обрезки металла и пыльные конструкции. По заводу бродили бездомные собаки и бездомные заказчики, отчаявшиеся получить свои конструкции в заводских кабинетах. Они сами организовывали производство. «Сергей, – договаривались они с бригадиром, – ты отставляешь эти фермы и делаешь мне мои колонны. Если сделаешь за неделю, за каждую колонну – бутылка». – «Так там же заготовка не готова». – «Не волнуйся, я уже договорился с цехом обработки, завтра всё тебе подадут, я сам прослежу!»
Начальнику цеха сборосварки очкастому молодому специалисту Федоренко я строжайше наказал: всех заказчиков гнать в шею, пусть идут ко мне. Тот было заикнулся, что к нему в цех их директор посылает, но я пригрозил: увижу хоть одного – расправлюсь!
Потом я призвал к себе снабженца, а уже через десять минут Воронин допрашивал меня.
– Слушай! Это… Снабженец говорит, ты ему заказал срочно привести тридцать метел. Это чтобы цеха мести? Так я уже договорился с городом, они пришлют машину, что убирают улицы, и всё. Она проедет и всё уберет.
– Анатолий Митрофанович! Мы же с тобой договаривались… Давай еще раз. Ты не лезешь в мои распоряжения. Ты отучаешь работников завода жаловаться на меня. А метлы нужны. Будем воспитывать у людей любовь к метле. Это благородная привычка. Будем заставлять подметать рабочие места каждый день. И еще я снабженцу поручил привести белую краску и кисти. Будем размечать проходы и проезды.
На следующий день в цехах пыль стояла столбом, такую вот демонстрацию они мне устроили, но потом появились шланги, научились поливать, размечать краской проходы. Нет, не зря я прошел школу Станислава Ивановича! А еще – за неделю завод выполнил годовой план сдачи металлолома, ко мне даже приехал уполномоченный Вторчермета и долго жал руку.
Начальник цеха обработки маленький хитрован-хохол Хамула огорошил меня с порога:
– А мне, Эдвар Петрович, два дня осталось.
– Не понял, Иван Григорьевич. Какие два дня?
– Два дня работать осталось. Я заявление о переводе подал. Директор мне, конечно, не подписал, так я его у секретарши Вашей зарегистрировал и на копии заставил расписаться, всё честь по чести.
– И куда же ты, Иван Григорьевич, намылился?
– А, слесарем-инструментальщиком, у меня же шестой разряд, меня механик на сдельщину берет, я договорился. Там я и заработаю, и не клятый, не мятый буду.
– Ну, дело хорошее. А если я попрошу тебя остаться?
– Не, Эдвар Петрович, не останусь. При Игорь Алексеиче еще можно было работать, а с Вашим Ворониным… – Хамула только махнул рукой.
Ну вот опять, Воронин – мой. Да ваш он, ваш, не мой!
– Ну ладно, Иван Григорьевич. Решил так решил. Давай так поступим: я здесь человек новый, никого не знаю, а ты знаешь всех. Так вот, ты находишь и приводишь ко мне человека, который смог бы потянуть цех. А пока я твое заявление задержу.
Хамула задумался.
– Есть тут один бригадир, Леша Перминов, только он сейчас в отпуске… Он дома, никуда не уехал. Он бы потянул. Да только вряд ли согласится.
– А ты его приведи ко мне, я попробую.
Я шел по заводу на слабеющих ногах. Ну и попал я! Знал, что дела на заводе плохи, но не до такой же степени! Остаться без начальников цехов, с разбегающейся командой… Нужно что-то придумывать. Как спасать этот разрушающийся, распадающийся завод? Как вселить в этих людей желание работать? В конце концов, терять мне нечего, хуже, чем сейчас, не бывает.
На следующий день Хамула притащил ко мне Перминова. Лобастый, широкоплечий, с честными глазами, он сидел стеснительно на краешке стула.
– Ну что, Алексей Николаевич. Давайте поможем Ивану Григорьевичу. Я отзываю Вас из отпуска и сохраняю Вам средний заработок. Поработаете месяц исполняющим обязанности начальника цеха, а там посмотрим.
– Вряд ли я справлюсь, Эдуард Иосифович. Вы знаете, рабочие работать не хотят, ищут, куда бы уйти. До выполнения плана нам – как до небес, премия не светит. Пару месяцев – и путных людей вообще не останется.
– А давайте поступим так. План у вас – две тысячи двести тонн, я понимаю, не по силам. Вы мне называете реальную цифру, сколько сможете сделать. Эту цифру я вам устанавливаю как плановую. Выполняете – все получают премию, и рабочие, и инженерно-технические работники. На следующий месяц я вам увеличиваю план, на сто – сто пятьдесят тонн, как договоримся, на следующий месяц – еще добавляю. И так далее, пока не выйдем на государственный план.
Перминов и Хамула недоверчиво уставились на меня.
– А что, так можно? Не обманете?
– Даю честное слово. Меня уже на заводе спрашивали, надолго ли я приехал. Скажите всем, что надолго. Ну что? Называйте цифру.
– Можно, мы посоветуемся? – Они ушли в дальний угол и долго спорили там.
– Мы считаем, что тысяча шестьсот пятьдесят тонн – это максимум, что получится, если напрячь все силы.
– Так послушайте, последние три месяца вы больше тысячи пятисот пятидесяти не делали! Давайте так: тысяча шестьсот – и по рукам. Ну что? Отпускаем Ивана Григорьевича?
– А мы уже договорились, он остается на неделю. А потом подписывайте, пусть уходит, только с механиком согласуйте, чтобы сохранил место за ним… – Алексей помолчал. – Еще вот что. С нарядами у нас черт-те что. Когда в отделе труда была Наталья Алексеевна, было более или менее, а теперь там остались молодые девчонки, ничего не соображают, пишут ерунду. Так мы тут сами тасуем наряды, чтобы люди заработали. Сделайте что-нибудь.
– А давайте на первое время установим временные нормативы, на тонну. Подсчитаем так, чтобы люди заработали чуть побольше. Плюс премия. Договорились?
С цехом сборосварки оказалось проще. Очкастый Федоренко, правда, оказался самолюбивым, сбегал к директору за указаниями, но потом мы с ним разбросали договоренный план по бригадам, собрали бригадиров. Те курили, снисходительно поглядывали на новенького. «Тонны ваши-то мы сделаем, да цех заготовки у нас не тянет – ни тонн, ни комплектности. Сами бегаем туда, выпрашиваем детали. Вон, в прошлом месяце еле на хлеб заработали. Они же отчитаются, мол, сдали комплект, а на деле там половины нет».
– А это – моя забота, – нагло заявил я. – Будет вам, мужики, заготовка. А сделаете тонны – будет вам премия.
Бригадиры переглянулись, усмехнулись. Они уже слышали этих обещаний о-го-го сколько… «Ну, мы пошли…»
Эту ночь я впервые отоспался. Честные глаза Алексея Перминова – вот на что я надеялся.
Ко мне в кабинет вкатился веселый забавный колобок. «Можно?» И уже, не дожидаясь ответа, она шагала размашисто к столу. Распахнула на меня смешливые глаза.
– Я – Перминова, начальник отдела технического контроля.
– А, Татьяна… – я заглянул в список под стеклом, – Федоровна. Вы меня извините, не успел добраться до Вас.
– Это Вы меня извините, – она хохотнула, – что без разрешения вломилась.
Потом быстро и толково рассказала о своей службе, где, как и сколько.
– Девочки у меня все молодые, опыта еще мало, но мы стараемся. Вы только помогите нам, особенно с этим Федоренко. Как конец месяца – у них аврал, идет брак, я останавливаю работу, а этот Федоренко, Вы понимаете, – побежал к директору! Перминова остановила ему всю работу, Перминова мешает! Директор наш вызывает меня, велит пропустить! Вы уж, пожалуйста.
– Ну, что же, Татьяна Федоровна…
– А зовите меня просто Таня, меня все так зовут, – и снова веселый хохоток.
– Уверяю Вас, Федоренко больше к директору бегать не будет. А на мою помощь можете рассчитывать.
– Ну, я пошла… – она поднялась, потом озорно обернулась ко мне. – Вы моего Алексея так озадачили, он теперь ночами не спит. Вы ему помогите, он у меня немножко того, тюлень, но очень старается…
– Ну конечно, Татьяна Фе… ну конечно, Таня. А он у Вас совсем не тюлень. Передайте ему, что я велел ему спать по ночам.
– Так прямо и передам, – и залилась звонким колокольчиком.
Я не люблю вызывать или приглашать кого-то в кабинет для беседы. По себе знаю, идешь и не знаешь, чего от тебя запросит этот начальник, особенно если он новый и незнакомый. Огорошит он тебя какой-нибудь своей причудой, а ты попал врасплох, не собрался для ответа. Идешь и нервничаешь. Поэтому в отдел кадров я зашел сам.
– Здравствуйте, Валентина Дмитриевна. Можно с Вами побеседовать? Да ничего, мне здесь удобно. Чай? Спасибо, нет. Я хотел бы услышать Ваше мнение, что делать нам с кадрами. Просто дыра на дыре. Начальника цеха отгрузки нет, там бригадир временно исполняет. Ну, в цехе обработки давайте попробуем Перминова. Хамулу? Нет, не буду настаивать. Я с ним говорил, зачем из-под палки заставлять человека работать? Нет, вот они с Алексеем Николаичем три-четыре дня поработают, и переводите Хамулу слесарем. Но у Перминова нет начальника планово-распределительного бюро, а в отделе труда и заработной платы вообще одна нормировщица сидит. Что будем делать?
Вылегжанина помолчала, вздохнула, будто решаясь на отчаянный шаг.
– Раз уж Вы сами к нам зашли… Можно с Вами откровенно? Это Ваш Воронин разогнал ползавода.
– Валентина Дмитриевна, да что вы все в один голос: Ваш Воронин, Ваш Воронин… Никакой он не мой, заберите его себе.
Она рассмеялась.
– А потому, что он нам всем пригрозил: вот приедет Дипнер, мы с ним вместе с вами всеми разберемся. Вы меня извините, но с нас и Воронина хватает. Он чуть что, кто ему слово поперек скажет, тут же: пишите заявление! Вот и остаются у нас Федоренки да Окишевы, те, что Воронину в рот смотрят. Такие хорошие работники ушли…
– А если мы попробуем возвращать этих работников на завод?
– Да Вы что! Воронин строго-настрого мне запретил пускать на завод тех, кого уволил. Даже Топалову запретил вход на завод.
– Игорю Алексеевичу? А он что, уже выписался из больницы?
– А Вы знаете Топалова? А! Вы же тоже из Казахстана, как я не догадалась? Вместе с ним работали? И даже дружили? Игоря Алексеевича на заводе любили. Он нас всех здесь собрал. Только очень доверчивый он был. И лихой, его Чапаевым у нас называли. Да, вышел из больницы, недавно звонил мне, спрашивал, приехали Вы или нет.
– Я с Ворониным договорюсь, он снимет запрет на бывших. Так как с отделом труда? Мне сказали, что была здесь какая-то Наталья Алексеевна…
– А Вы договоритесь с Ворониным, и я ее к Вам приведу… Уже уходите? И чаю не попили… Вы знаете, ко мне ведь заходят, спрашивают про Вас, спрашивают, надолго ли… А теперь мы на Вас только и надеемся…
С Ворониным я договорился.
– Как знаешь, тебе с ними работать. Только по-товарищески тебя предупреждаю, тебе кадровичка будет навязывать эту… как ее… Семенову, они с ней подруги. Так ты ее не бери. Редкая стерва, еле от нее избавился.
Стерва оказалась старой девой тридцати пяти лет, худющей, с умными пронзительными глазами и безапелляционными суждениями. Всю свою жизнь она проработала на нормировании и организации труда, и, наверное, кроме работы у нее мало что было в этой жизни. Такие люди надевают кожанки и идут на баррикады в годы революций. Я собирался совершить маленькую революцию на этом заводе и собирал отряды повстанцев. Оказалось, что мои мысли по установлению укрупненных нормативов для рабочих вместо непонятных им, спущенных сверху норм полностью совпадали с ее идеями. Теперь она работала одна, вместо трех прежних нормировщиц, и всюду успевала. Раз в неделю Наталья просилась ко мне на прием и доверчиво докладывала мне обо всех своих новшествах. Ей нужно было мое ободрение, она его получала и вылетала из кабинета главного инженера вдохновленная и стремительная.
На завод приехала Майорова. Несмотря на свою тучность и одышливость, Ирина Георгиевна обладала злющим языком и строптивым нравом.
– Смирнов меня послал разобраться, что Вы здесь творите с Вашим Ворониным.
– Да вы что, сговорились, что ли: Ваш Воронин, Ваш Воронин! – взорвался я. – Не мой он, а ваш, и до ручки завод довел с вашего попустительства!
Меня понесло, и я выложил Майоровой все, что думаю о Воронине. Ну, почти все.
– Ну-ну, успокойтесь, про Вашего Митрофанушку мы всё знаем. Выглядите Вы не очень. Тяжко достается? Жена-то приехала? И где Воронин Вас разместил? А, в гостинице. Там, где сам сначала жил. Ну ладно, Вы мне расскажите, какие Вы тут самовольно планы даете производству и что за нормативы устанавливаете.
Я разинул рот:
– А Вы откуда про это знаете? Я же не звонил…
– Откуда-откуда… От верблюда… От Воронина Вашего, он – Смирновский наушник. Звонит ему каждый день и всё про Вас подробно докладывает.
– А Воронин откуда знает? – удивился я. – Он же на заводе почти не появляется, а в цехах вообще не бывает…
– Ну, Эдуард Иосифович, Вы как ребенок маленький. У Воронина есть агент, Людка, фамилия у нее такая… на букву О.
– Окишева, что ли?
– Вот-вот. Она все сплетни по заводу на Вас собирает и Воронину в уши вливает.
– Ну а Вы-то откуда всё это знаете? – вовсе изумился я.
– Хэх! На то я и куратор завода, мне положено знать все. Откуда? Это мое дело. Рассказывайте, только всю правду. Я всё равно всё узнаю.
Я честно выложил Ирине Георгиевне всю ситуацию на заводе и как я собираюсь вытаскивать завод из пропасти.
– Вы только не мешайте мне. Через четыре-пять месяцев я рассчитываю выйти на выполнение плана. Не справлюсь – секите мне голову.
– Ладно, головой своей не разбрасывайтесь, она еще пригодится Вам, да и нам тоже. Я доложу Смирнову, что Вы всё делаете правильно. А Вы будьте осторожны, оглядывайтесь по сторонам. Когда разгребете хвосты по поставкам?
– Думаю, в следующем месяце. Я Петрову это поручил, он только этим и занимается. Уже по трем хвостам подписал сверку с заказчиками.
О грядущем появлении на заводе Воронина я научился узнавать по голосу Людки, раздававшемуся в приемной. Она заглядывала и ко мне. «Как Вы тут? Может, чего надо?» –«Спасибо, Людмила Прокопьевна, у меня всё в порядке». Людка проявляла бешеную активность. Гремела какими-то ведрами, орала на уборщиц, отчитывала секретаршу. Вскоре появлялся и Анатолий Митрофанович. Я заходил к нему, говорили о том о сем. Я коротко информировал Воронина: производство идет выше графика, приняли трех сборщиков, в цех заготовки Перминов нашел молодого парня, готовим на начальника планово-распределительного бюро, трудно с обеспечением вагонами, ты бы, Анатолий Митрофанович, съездил поговорил с отделением дороги, мы же теперь отгружаем больше.
– Ну ладно, – соглашался он. – Заеду обязательно. Я поехал, в обком зачем-то вызывают.
Следом исчезала и Людка.
Людка Окишева работала завхозом с особыми полномочиями. Раньше она работала в гостинице, ну, там, где я сейчас жил, а прежде, пока не получил квартиру, жил Воронин. Особыми полномочиями Людки были: право в любое время заходить к директору и право обругать и обхамить любого, кого захочет. Ее муж Федя Окишев служил при Воронине юристом. Прежде, в бояринцевскую эпоху, он отвечал на бесконечные бояринцевские письма, а теперь писал ответы на многочисленные претензии заказчиков конструкций. Он заходил ко мне, протягивал замусоленные листочки, написанные ученическим почерком корявыми фразами: «Поскольку митал не смог придти на завод, вашу притензию не признаем».
– Это как же так он не смог прийти? – удивлялся я. Федя брал у меня листочки и долго изучал, потом поднимал глаза.
– Это такой юридический термин.
– А, понятно. Ну, Вы оставьте ответ мне, я еще подумаю. – И Федя уходил в свою каморку. Через полгода вал притензий обмелел, и Федя сидел в своей каморке, всеми забытый.
***
Я совсем замотался. Завод – сложная многозвенная машина, состоящая из основных цехов и участков, вспомогательных служб, отделов, работающих на единый результат. У Воронина эта машина совершенно разладилась. Он налетами, с руганью, пытался чтото сделать, замкнуть всё на себе (а вы приходите ко мне по всем вопросам, я разберусь сам…), но получалось еще хуже. Мне предстояло отладить эту машину, научить людей, чтобы не ходили ни к директору, ни к главному инженеру! Чтобы всё решали сами. Отстроить заново планирование, нормирование и учет, контроль и управление. Оперативные совещания стали проводиться дважды в неделю у главного инженера и по итогам месяца – у директора. Воронина приходилось заранее предупреждать, чтобы был на этом совещании, не смылся в пресловутый обком. И что это они его так часто вызывали? А еще надвигалась зима, нужно было вставлять выбитые стекла, ремонтировать фонари, латать протекающую крышу. Запаса мазута в котельной оставалось на три дня, я выбивал дополнительные фонды и цистерны, гонял снабженцев к поставщикам мазута. А еще расчищал завалы на загаженном и заваленном складе готовой продукции.
А еще нужно было сверстать план на будущий год, проверить зана рядку металла… Убедить Воронина дать квартиру для главного конструктора, которого я тащил с Урала… Уговорить Воронина, чтобы согласился вернуть на завод главного бухгалтера Авсиевич… Разобрать пухлую почту с визами директора: «Гл. инж. Разобраться» и просто «Гл. ин»… Ой, уже девять, нужно домой…
Задание первого месяца мы сделали досрочно, за день до окончания, на следующий месяц прибавили сто тонн, потом еще сто пятьдесят. А на пятый месяц, в январе, завод выполнил Государственный ПЛАН! Впервые за два года заводоуправление получило премию! (Восклицательные знаки здесь не лишние, это не ошибка автора.) Это была победа, и в Объединении мне простили все мои вольности.
К Новому году мы с женой вселились в новую квартиру, и по этому поводу Воронины пригласили нас в гости. Запросто, по-семейному, мы же теперь соседи. Говорили про Джамбул и Каратау. Но дружбы домами почему-то не получилось. Может быть, потому, что наши с Митрофанычем жены были в разных весовых категориях? Моя Люся выступала в легком весе, а Мария Тимофеевна была далеко за сто килограммов. Они так друг друга и называли: Люся, назвать ее Сергеевной не поворачивался язык, больно легковесно она выглядела, и Мария Тимофеевна. Ну как назвать Машей такую тумбу! Они иногда встречались на улице, болтали о чем-то, но подругами не стали. Место друга воронинского дома было прочно занято Людкой Окишевой.
Как-то в начале лета ко мне зашел Воронин.
– Слушай, такое дело есть. Меня Людмила Окишева познакомила. Есть такое село неподалеку – Мурыгино, там огурцами занимаются. Огурцы там у них особого сорта, небольшие и все как на подбор. И очень хорошо там растут. Они их солят по особому рецепту, там смородиновый лист, еще какие-то травы, они знают какие. Они закладывают огурцы в бочки, в деревянные, заливают это рассолом, а потом бочки закрывают, и – на дно реки. На дно Вятки опускают. Держат там их месяц, а то и больше. А потом достают. Так огурцы такие получаются… На базаре их с руками отрывают, если узнают, что мурыгинские. Так вот, за сезон зарабатывают на огурцах по две тысячи на каждого. Они эти свои огурцы даже в Москву возят. Так вот, я там уже договорился, купил три бочки, там люди уже есть, которые будут солить для меня… Я что тебе говорю: давай вместе, на пару… Заработаем неплохо…
– Спасибо, Анатолий Митрофанович. Я с Люсей посоветуюсь. Если она возьмется… У меня-то совсем времени нет.
– Ну, давайте, думайте, да побыстрее, а то уплывут огурцы… – он довольно рассмеялся. – Ну, я поехал. Опять в обком зачем-то вы зывают.
Временами я сталкивался с Ворониным по кадровым вопросам. Кадровые дела – это прерогатива директора, он подписывает приказы о назначениях и перемещениях, и я терпеливо объяснял ему, кого и зачем я двигаю. Алексея Перминова я поставил начальником производства, и Воронин это проглотил, а вот с новым начальником заготовительного цеха были сложности. Алексею я поставил задачу – найди, отыщи начальника вместо себя. Тебе же, прежде всего, с ним работать. И вскоре Алексей назвал – Татьяна Михалевич. Заготовительный цех – самый сложный на заводе. Ежедневно – десятки тонн металла, сотни различных деталей, тысячи операций, двести человек, работающих в две смены, и всё это нужно держать в голове. Обычно начальником заготовительного цеха назначают крепкого мужика с луженой глоткой, хорошо владеющего всей палитрой русского мата, иначе нельзя с этими работягами! А тут… Хрупкая, тощенькая, молодая чуть за тридцать, Таня работала в цехе в планово-распределительном бюро, отлично владела цифрами, но начальником… И я решился попробовать.
Удивительно, как преображает людей доверие. Я доверил Татьяне самый сложный на заводе цех, обещал поддержку, но не подпорку – предупредил я ее, и она справилась! Лишь однажды попросила о помощи.
Около одиннадцати раздался в моем кабинете звонок:
– Это Михалевич. Эдуард Иосифович, у меня рабочие бузят. Помогите, пожалуйста.
В цехе никто не работал, в кабинет начальника цеха набилось человек двадцать рабочих, а напротив них за столом сидели бледные Татьяна, Наталья Семенова и Алексей Перминов.
– В чем дело? – спросил я. – Я вас внимательно слушаю.
Сразу несколько человек, перебивая друг друга, начали кричать, что нормы эти женщины устанавливают неправильные, людям не заработать, а у нас у всех семьи…
– Так, – спокойно сказал я. – Вопрос серьезный, и я не могу устраивать перебранку со всеми сразу. Давайте поступим так: вы выбираете себе ответственного представителя, четко формулируете свои предложения, и в четыре часа ровно, после окончания работы, я прихожу сюда и мы обо всем с вами договоримся. А сейчас – рабочее время, все по местам!
Конечно, в четыре часа никто не пришел. Это была обыкновенная буза, проверка на вшивость, и мы, наша команда, отлично с ней справились.
За два с половиной года наш завод вырос вдвое по тоннам и вчетверо – по товарной продукции. Я брал для загрузки завода стеновые панели и прочую продукцию, с которой не справлялись другие заводы. Мы получали Первые места и Переходящие Красные знамена в социалистическом соревновании среди коллективов Объединения. Все показатели завода, и заработная плата тоже, перли как на дрожжах (у нас же всё пла нировалось от достигнутого!). Мы с Натальей Семеновой постепенно пересматривали и ужесточали нормативы (и рабочие соглашались! Вот какой была Наталья!), и всё же… Меня (а не Воронина) попросил зайти второй секретарь горкома и конфузливо стал говорить, что работаете вы хорошо, это правда, но зарплата у вас самая высокая в городе, так нельзя, у вас очередь на проходной, делайте что-нибудь, а то рабочие на других заводах начинают требовать, чтобы им платили как на металлоконструкциях. Я оправдывался, обещал поправить.
Я поймал себя на опасной мысли: чем меньше и реже Воронин бывает на заводе, тем легче и свободнее я себя чувствую. Было, однако, на заводе дело, которым директор интересовался особо. На участке по изготовлению стеновых панелей работала бригада из восьми человек, в том числе сын директора, и Воронин зорко следил за тем, чтобы там рабочие не очень утруждали себя и чтобы заработок в этой бригаде был самым высоким на заводе. Семенова неоднократно порывалась навести там порядок, установить нормальные, стимулирующие нормативы, но я ее каждый раз осаживал. Она понимающе вздыхала.
Я приезжаю на завод за десять минут до начала работы в цехах. Для меня очень важно услышать первый шум заработавшего крана – ровно в восемь, увидеть зажегшиеся дуги электросварки – тоже вовремя, услышать, как до того спящий, бесшумный завод наполняется голосами. И вдруг разом – зашумело, загремело, засверкало всё вокруг. Начался новый день. Он будет успешным! Я прохожу по заводу, кивком головы здороваюсь с рабочими, на ходу пожимаю руки мастерам и начальникам цехов. Они не задают мне вопросов. Я прошел весь завод – и ни одного вопроса… Получается, что я им не нужен, что ли? Торопливо прошла мимо Наталья Семенова, ее попросили в цехе обработки разобраться с новым нормативом. И всё без меня… Стоп! Ты же сам требовал, чтобы они не задавали тебе вопросов, прежде чем попытаются решить сами. Ты же требовал от Алексея Перминова (он теперь заместитель директора по производству), чтобы оперативки проводил за тридцать минут, не больше. И никакой пустой болтовни! Ты же требовал, чтобы задания цехам, участкам и бригадам на декаду были четко расписаны и рассчитаны по нормативам, и чтобы каждый рабочий знал, что он заработает. Чтобы начальники цехов с вечера расписывали задания на следующий день. Чтобы наутро каждой бригаде был доставлен металл и заготовки. И вот они научились так работать. А у тебя есть время, чтобы заниматься инженерной работой, готовить будущее. А еще – есть возможность, чтобы в пятницу вечером с близкими друзьями Перминовыми вместе с Люсей отправиться на два дня в дальние, безлюдные вятские леса, ночевать в лесной избушке у костра и возвра щаться с полными туесами брусники и ведрами грибов.
***
Всё изменилось внезапно. Воронин вдруг стал обращаться ко мне на вы. Странный и тревожный знак! Потом ко мне пришел растерянный Алексей Перминов.
– Эдуард Иосифович, Воронин ходит по цехам, откуда только взялся, допрашивает начальников цехов и бригадиров, они не поймут, чего он от них хочет. Меня допрашивал целый час, грозился разобраться и навести порядок. Я спрашиваю: Анатолий Митрофанович, Вы скажите, где у нас непорядок, мы всё поправим, а он говорит – после узнаете. Вы с ним поговорите. А то уже разлад идет, и Федоренко уже часами сидит у директора. Я от Федоренко требую, а он мне: я, говорит, получил задание от директора.
Потом пришла смятенная Семенова.
– Эдуард Иосифович, меня вызвал Воронин, допрашивал так, будто я какая-то преступница. Почему мы работаем не по государственным расценкам, а по нормативам? Я ему стала объяснять, что нормативы нами разработаны на основании этих расценок, но они учитывают нашу организацию труда, что они удобнее для планирования и понятнее рабочим, а он слушать не хочет. Грозился навести порядок. Мне что? Заявление подавать? – в ее глазах закипали слезы.
