полная версия

Ян Росс
Басад

Полная версия

Кабаны, тараканы и патриотизм

Район города Хайфа, где я поселился, называется Французский Кармель, хотя живут здесь примерно в равной пропорции русские, арабы и коренные израильтяне. И кабаны. Ну, то есть, как кабаны… это вам не маньчжурский вепрь или уральский секач, размером с небольшой внедорожник. У нас тут и места-то нет для такого роскошества. Мало того, они еще и некошерны. Так что израильский кабан съежился как мог, чтобы глаза не мозолить, а не то бы ему трансфер устроили, депортировали бы наших кабанов, скажем… да хоть в Австралию, пусть там с кенгурами²³ и коалами познакомятся. Вот смеху-то было бы.

Возникала у меня и альтернативная теория, о том, что кабаны соразмерны дубам. По моим представлениям из российского детства, дуб – это нечто здоровенное и высоченное. Из европейских дубов можно производить массивную мебель, а из наших, пожалуй, лучше всего изготавливать зубочистки. Вот и кабаны у нас выдались соответствующих размеров.

Однако шутки шутками, а к обитанию в городе кабанов я все никак не могу привыкнуть. Хорошо хоть они только по ночам выходят на улицы подкормиться. Навострились переворачивать мусорные контейнеры и роются там, растаскивают. Когда это им удается, зрелище довольно дикое – настоящий, что называется, свинюшник. Полагаю, муниципалитет до некоторой степени учел незаурядные способности и сноровку кабаньей братии при выборе конструкций контейнеров, и потому этот номер с переворачиванием проходит у кабанов далеко не всегда. Чаще они просто слоняются по опустевшему городу.

Выходишь ночью на улицу, или наоборот, возвращаешься, припарковался и направляешься к дому, и тут – здравствуйте пожалуйста – кабан! Заметил тебя, насторожился и замер, как вкопанный, преграждая дорогу. Стоишь, а напротив кабан, или три, а за ними с пяток кабанят семенят. Это – самое неприятное. При детенышах они более агрессивны и вспыльчивы. Я, естественно, всеми копытами за природу, но, как бы это… дикие животные, пусть даже не особо крупные, будьте любезны, – подальше от меня.

А домой-то пройти все же надо. В обход – полрайона огибать, и никакой гарантии, что они за это время не прибредут туда же. И начинаются территориальные игры. Я пытаюсь обойти или разминуться, предупредительно подавшись в сторону. Я – туда, они – сюда. Почему-то мое “туда” и их “сюда” часто совпадают. Рокировка не складывается. Кабан перетаптывается, принимает боевую стойку. Я, конечно, понимаю, что это больше для виду, и он не станет всерьез ломиться на меня в атаку. В конце концов, даже с точки зрения территориальности, они должны инстинктивно чувствовать, что это наша – людская – территория. Но все равно как-то боязно. Тем более если они с детенышами. Иди знай, чем чревата борьба противоречивых инстинктов.

А кабан – не собака. С собакой, пусть даже и бездомной, я еще примерно представляю, как договориться. А вот как договориться с кабаном, мне – городскому жителю – непонятно.

Кабанов я предпочитаю созерцать из окна своей гостиной на седьмом этаже. Городские огни на гребнях холмов, море до горизонта, а под домом с тяжелым треском проламываются сквозь кустарник кабаны. Целыми шайками, или как это у них называется – табунами? Порой кажется, что они очень близко, и невольно шарахаешься от резкого хруста сучьев. В лощине между отрогов холмов странная акустика, и с противоположного откоса слышно, будто с другого конца комнаты. И вот мои любимые кабаны гуськом трусят через улицу. Заслышав машину, самец нехотя подается в сторону, а когда с детенышами – вообще никак не реагирует, даже если подъехавшее авто начинает сигналить и слепить дальним светом. Стоит и ждет, давая своему выводку перейти. И потом отходит не сразу, держит марку.

Радует лишь одно: еще неизвестно, кто кого больше боится – я их или они меня. Но я все же стараюсь всячески уклониться от встреч лицом к… лицу, если так можно выразиться относительно кабаньего рыла. Обойти и лишний раз не сталкиваться.

Так что, как ни странно, ночные рандеву с кабанами – довольно насущная проблема в моей жизни. И судя по всему, я не один, кого тревожит эта ситуация, так как до недавнего времени хайфский муниципалитет их отстреливал. Вполне гуманно – усыпляющими пулями. Усыпляли и отвозили к северной границе на Голанские высоты с предписанием двигать еще севернее в Сирию и просить там политического убежища. Вот, мол, вам от наших щедрот отборные кабаны, делайте с ними, что душе угодно.

Правда, все это оказывалось не слишком эффективным. То ли кабанов не прельщали сирийские социальные условия, то ли их, как и Штирлица, неудержимо рвало на родину… Так или иначе, они вечно возвращались в отчие края. Пробирались малыми группами. Крались под покровом ночной мглы. И так мало-помалу возник круговорот кабанов в природе.

Но ничто не вечно: вмешались зеленые, и, не знаю уж из каких именно соображений, добились прекращения этого хоровода. И теперь мы – жители Хайфы – брошены один на один с кабанами. А кабаны размножаются значительно быстрее людей – по четыре-шесть, а то и до двенадцати детенышей в год. Остается надеяться, что гомеостаз нашей экосистемы не нарушится, и всех нас, на радость зеленым, в какой-то момент не выживут из города их распрекрасные кабаны.

Как-то я зациклился на кабанах, хотя они – не самые яркие представители нашей фауны. Даже львы у нас обитали, но потом (по непроверенной информации) некий неосмотрительный лев схарчил какую-то шишку местного значения, и, так как в ту пору ни о каких зеленых тут и слыхом не слыхивали, львов быстренько извели подчистую. Были львы, да все сплыли, сохранился лишь один – на гербе Иерусалима. Впрочем, еще не хватало, чтобы здесь и крупные хищники разгуливали. Со львами я уж точно не хотел бы встречаться на улицах родного города.

Так, давайте оставим в покое львов, пока, из лучших побуждений сделать текст более живописным и насыщенным, я вконец не заврался. А то прям какой-то Армагеддон получается… Кстати, холм Мегиддо, который у нас называют горой, и от имени которого происходит понятие “Армагеддон”²⁴, тут совсем недалеко, буквально под боком. Но к израильской манере величать холмы горами, рощицы – лесами, а озера – морями мы вскоре вернемся. А сейчас, раз уж я затронул присущую нашей стране миниатюрность кабанов, для баланса еще небольшая история на схожую тему.

Кабаны у нас, что греха таить, малогабаритные – не похвастаешься. Зато тараканы… Тараканы у нас о-го-го! Тут-то мы постарались на славу. Проявили себя, так сказать. Я даже не побоюсь причислить их к наиболее выдающимся достопримечательностям нашей маленькой, но гордой страны.

Тараканы у нас отменные. Мощные, откормленные, но на удивление шустрые. Не насекомые, а какие-то маленькие маневренные машинки – так и шныряют туда-сюда.²⁵ Когда я жил в студенческой общаге и водил с ними тесное знакомство, поневоле приходилось приноравливаться к их повадкам. Не то что в общежитии было так уж грязно, эти тараканы – естественная часть здешней природы, они не питаются исключительно отходами и не являются признаком нечистоплотности.

Кроме всех прочих несомненных достоинств, наши тараканы еще и летают. Ну, конечно, не реют буревестниками, черной молнии подобно, однако достаточно, чтобы вносить существенное неудобство в бытовую борьбу с этими пакостными насекомыми.

Водятся у нас и летучие мыши, и довольно много. Самые обыкновенные, не слишком большие, не слишком маленькие, а вполне соразмерные. Летучие мыши в городе тоже поначалу казались мне несколько неуместными. Потом привык. Красиво даже. Выходишь ночью, а они парят, пикируют меж кронами деревьев, скользя быстрыми тенями и создавая таинственную атмосферу.

Иногда, и тоже в ночное время, можно встретить дикобраза. А по утрам стайками резвятся мелкие зеленые попугаи. И мангусты у нас тоже имеются. В детстве мангусты чудились мне сказочными существами. То ли из-за их загадочного названия, то ли потому, что я читал о маленьком, но отважном мангусте по имени Рики-Тики-Тави в сказке Киплинга… Но вот сбылась мечта идиота: я могу выйти из дома, побродить по моему Французскому Кармелю и, с немалой долей вероятности, отыскать самого что ни на есть взаправдашнего мангуста.

Ладно, у меня, собственно, нет задачи ознакомить вас с полным составом нашего урбанистического зверинца, так что напишу-ка еще про шакалов, и пора менять тему.

Однако прежде необходимо восстановить историческую справедливость. В коллективном сознании сформировался образ шакала, характерными чертами которого являются трусость и подлость. В этом смысле на сегодняшний день есть довольно-таки общемировой консенсус, но это отнюдь не всегда и не везде было так. Например, в древнем Египте шакалу приписывалось право осуществлять моральный суд и иные сакральные функции и свойства.

Спрашивается: как и на каком основании мог сформироваться какой-либо стереотип шакала в России, где до недавних пор шакалов не было и в помине?²⁶ То же самое с Америкой, в которой тоже не было и по сей день нет никаких шакалов. Исконные территории обитания шакалов – юго-западная часть Азии и Африка. А в Америке обитает родственник шакала – койот. Его имидж тоже не самый светлый, койот – он эдакий хитрый негодяй, но ему вполне можно симпатизировать.

Образ койота подобен нашему образу лисы. И в койотах, и в лисах есть нечто располагающее, а шакал со всех сторон плохой, хотя его повадки схожи с повадками койота, и занимают они аналогичную экологическую нишу, только на разных континентах. Тем не менее, в Америке, как и у нас, слово “шакал” обрело однозначно негативный оттенок и является именем нарицательным.

Допустим, до некоторой меры можно понять враждебность азиатских крестьян, у которых проказник-шакал ночами воровал каких-нибудь, скажем, кур. Но ведь тем же самым испокон веков промышляли его ближайшие родственники – лисы и волки, и не только в Азии, а в России, в Европе и в Америке. Кроме того, шакалы – искусные охотники, которые, в отличие от волков, охотятся в одиночку или парами, и не нападают целой стаей. Однако волки нигде не сыскали столь позорной славы, и вот, думается мне, почему: к волку можно относиться отрицательно, но сложно презирать хищника, который способен одолеть тебя один на один. А шакалы маленькие, люди им не по зубам, за что их уважать?

И потом, насколько нам известно, не было никакой всемирной межвидовой ассамблеи, где представители людей и шакалов договорились о том, что людям можно порабощать и эксплуатировать кур – разводить их, убивать и использовать их мясо, яйца и перья, а шакалам в этот гешефт вмешиваться запрещается. Вряд ли бы шакалы на такую сделку согласились, не говоря уж о курах. Так что не вполне ясно, в чем шакал так уж подл, а азиатский крестьянин благороден или хотя бы морально прав.

Словом, мнения о шакалах были разные, но потом уже упомянутый Редьярд Киплинг написал Книгу джунглей – сборник рассказов о Маугли. Там фигурирует довольно мерзкий второстепенный персонаж Табаки, наделенный приписываемыми шакалам качествами – трусостью, подхалимством и подлостью. Табаки – шакал, прихвостень тигра Шерхана – главного злодея и противника Маугли. Едва ли Киплинг намеревался очернить доброе имя шакалов, просто ему удалось написать настолько популярную детскую книгу, что и сам Маугли, и все, что с ним связано, накрепко запечатлелись в наших сердцах.

Это еще что, подобным же манером составители Ветхого Завета (кто бы они ни были) очернили змей, обвинив их не только в дьявольском коварстве, но и свалив на них ответственность за изгнание человека из рая. А в Новом Завете устами Иоанна Богослова змею без всяких обиняков отождествляют с Сатаной. Это, пожалуй, один из случаев самой грандиозной клеветы за последние несколько тысяч лет.

Примеров создания беспочвенных стереотипов о различных животных полным-полно, но хочется рассказать полузабытую историю медвежонка Тедди. Как случилось, что медведь стал символом чего-то милого, какой-то нежности и даже любви? Почему плюшевый медвежонок – культовая детская игрушка? Отчего во многих соцсетях среди няшного изобилия смайликов самыми популярными обнимашками являются мишки? Хотя никто из имеющих малейшее представление о медведях не пожелал бы испытать объятий этого самого крупного наземного хищника.

Был такой далеко не последний по значимости американский президент Теодор Рузвельт, и решил он как-то раз сходить на медведя. Президенты вообще горазды на всякие чудачества, а другим за ними расхлебывать. Но куда денешься, охота на медведя – опасная штука, и лучше заранее подсуетиться, чем потом извиняться перед согражданами и оправдываться перед мировой общественностью: дескать, упс, нашего президента случайно задрал косолапый. Как-никак такой пикантный инцидент не украсил бы историю Соединенных Штатов. И действительно, приближенные и отдел безопасности не оплошали: распорядились загнать медведя собаками, отмутузить до полусмерти да еще на всякий случай привязать к дереву – ну, чтобы уж совсем наверняка.

Однако Теодор Рузвельт поступил не так, как на его месте поступали власть имущие повсюду и во все времена. Рузвельт не стал стрелять и затем триумфально позировать на фоне добычи, а велел отпустить загнанного зверя. Произошедшее обрело огласку, американцы умилились благородству своего политического лидера и принялись самозабвенно клепать плюшевых медвежат, получивших в честь президента прозвище Тедди. А остальные страны и народы подхватили новую моду, как водится, быстро позабыв, откуда выросли эти бурые уши, и сегодня на полном серьезе считают плюшевого медведя буквально родным.

Я бы даже рискнул предположить, что Чебурашка и Олимпийский Мишка, создатели которых в детстве были в той или иной мере подвержены “тлетворному” влиянию медвежонка Тедди, как бы это так покорректнее выразиться… не вполне чистокровно советские. И это все несмотря на холодную войну… Впрочем, чтобы не задеть чьи-нибудь патриотическо-религиозные чувства, я тактично умолкаю. Но интересно наблюдать, как образы просачиваются и преображаются, не так ли?

К слову, если копнуть, подобные заимствования символик обнаруживаются сплошь и рядом. Хотя бы тот же кактус Сабрес – символ Израиля и израильтян, – который на самом деле родом из Южной Америки, а в наши края завезен всего несколько сотен лет назад. И никакому царю Давиду или царю Соломону эти сабресы даже во сне не снились.

Мда, я только-то и хотел восстановить попранную Киплингом справедливость, и вот что из этого вышло…

Как бы то ни было, мы реабилитировали шакалов (или хотя бы попытались), пора вернуться к повествованию о них самих. Итак, шакалы – с виду ничего особенного. Небольшие – чуть крупнее кошки, невзрачные, осторожные – близко к ним не подойти. Но интересно не это, интересно другое – выходя на охоту, шакал издает громкий вой, высокий скулящий вопль, который тотчас подхватывают его сородичи. Их голоса причудливо переплетаются, образуя волну, заполняющую всю округу.

Шакалий переклич эхом гуляет по городу, струится, плещется морским прибоем. Переливается на разные лады, вспенивается далекими отголосками, в которых слышится плач, лай и стон, и эти звуки сливаются в призывную, загадочную и в то же время грустную песнь. Но эта грусть, пусть даже отчасти надуманная мной, она в чем-то светлая и чистая.

Эта потусторонняя песнь, этот гимн зарождается где-то в Египте, растекается по Синайскому полуострову, прокатывается по нашей стране и дальше на восток в Иорданию и на север в Ливан и в Сирию. Шакалий переклич, вопреки государственным границам, религиозным и национальным розням и войнам, захлестывает весь ближневосточный регион несколько раз после захода солнца – до и после полуночи, и в самые темные предрассветные часы.

* * *

Раз уж я так увлекся средиземноморской фауной, продолжим о флоре, климатических особенностях и других уникальных явлениях нашего маленького ломтика земного рая.

Хотя… в живописании флоры нет динамики. Пальмы, прочие рододендроны и даже заросли юкки, как бы это слово мне ни импонировало, – не бегают, не летают и не поют ночами, так что ничего сюжетного о них не насочиняешь. А отчеты о визуальном облике всяких цветочков и лепесточков стали куда как менее актуальны с появлением цветной печати, затем – телевидения, и окончательно потеряли смысл с развитием интернета.²⁷

Зато никакими клипами и фотографиями не передать атмосферу хамсина – жаркого пустынного ветра, несущего огромные тучи пыли и песка из Сахары. Согласно распространенному поверью, число дней хамсина в году составляет пятьдесят. Отсюда и название этого явления, означающее пятьдесят на арабском языке.

Страну на несколько дней обволакивает горячим непроницаемым облаком. Воздух подменяет пыльная желто-серая взвесь. Ночью ветер стихает, и дымка застывает густым туманом – неподвижным, плотным, почти осязаемым. Очертания расплываются, пятна фонарей мерцают, как елочные игрушки или как замершие всполохи осветительных ракет. Разноцветное зарево клубится над городом, словно сочащимся внутренним светом. Море тонет в ватной пелене. И в глухие предутренние часы одинокий сигнальный огонек маяка у монастыря Кармелитов, возведенного над пещерой пророка Ильи, подмигивает мне с гребня соседнего холма сквозь молочную поволоку.

А неподалеку, безотносительно к ветрам и иным атмосферным явлениям, расположен Бахайский храм, золотой купол которого стал визитной карточкой города. Бахаи считают свою религию последней мировой монотеистической религией, а ее основателя мирзу Хусейна Али, назвавшегося Бахауллой, – последним в ряду “явлений Бога” после Авраама, Моисея, Будды, Заратустры, Кришны, Иисуса, Мухаммеда и Баба – пророка и создателя Бабизма – тоже чрезвычайно занимательной религии (и нечего хихикать). Хм-м… все же не удержусь от мелкого хулиганства и добавлю, что основной священной книгой в Бабизме является Персидский Байан.

Ладно-ладно, теперь без плоских шуток. Бахаи проповедуют сближение религий, установление всеобщего мира и единство человечества. Вера Бахаи зародилась в середине XIX века в Персии. В городе Шираз тот самый Баб – основатель Бабизма – провозгласил скорое явление Посланника Бога, ожидаемого всеми народами. В знак признательности за столь благую весть набожные и богобоязненные соплеменники его быстренько арестовали и расстреляли.

Бахаулла – один из первых последователей Баба – был взят под стражу, подвергнут пыткам и сослан для острастки в Багдад. Все эти мероприятия не произвели должного педагогического воздействия, и вскоре Бахаулла объявил, что он и есть тот Божий Посланник, чье пришествие предрекал Баб. В честь этого дела Бахаулла был изгнан из Багдада в Константинополь, оттуда в Адрианополь и, наконец, к нам в Акко.

В ходе увеселительных экскурсий по периферийным осколкам разваливающейся Османской империи Бахаулла составил ряд обращений к правителям того времени, призывая их засвидетельствовать наступление Дня Божьего, примирить расовые и религиозные разногласия, сократить вооружения и принять систему коллективной безопасности, при которой агрессия против одной из стран будет сдерживаться объединенным вмешательством остальных государств.

Духовный центр религии бахаи находится в Хайфе на склоне “горы” Кармель. Там располагаются террасные сады, усыпальница Баба, которую местные жители называют “Бахайским Храмом”, и резиденция Всемирного Дома Справедливости – коллегиального выборного органа, управляющего делами общины. На противоположной оконечности Хайфского залива – в городе Акко и его окрестностях – имеются и другие бахайские святыни, включая самую заветную – мавзолей Бахауллы.

Для справки: город Акко является одним из древнейших городов и существует по меньшей мере уже четыре с половиной тысячи лет. Интересный факт: штурм Акко стал первым стратегическим поражением Наполеона и началом конца его Египетской компании. Отброшенный турками, будущий самопровозглашенный император отступил обратно в Египет, а оттуда, бросив остатки армии, бежал во Францию.

Да что там Наполеон, наш ломтик средиземноморского рая и без того под завязку напичкан всякой всячиной. Куда ни плюнь – святыня, куда не ткни – исторические раскопки. Кто за чем сюда ломился: кто – за Святым Граалем, кто – по следам копыт лошади Пророка²⁸, кто – посмотреть на тех, кто за копытом и чашей, кто – поплакать у стены разрушенного храма, который, по некоторым источникам, евреи сами первыми и подожгли²⁹, а потом дико обижались на римлян за такое неслыханное безобразие. А если и не жгли сами, то все равно в какой-то мере причастны к его разрушению. Так как крайне самонадеянно и недальновидно маленькому и разрозненному народцу, постоянно занятому внутренней грызней и междоусобными распрями, восставать против Римской империи в период ее стремительной экспансии.

Еще одна историческая справка: древние иудеи дважды возводили Храм, и он был дважды разрушен. Первый построен царем Соломоном в X веке до н. э., и разрушен Навуходоносором в VI веке до н. э. Большинство жителей Иерусалима были убиты, оставшиеся – взяты в плен и угнаны в рабство в Вавилонию. Спустя 70 лет царь Персии Кир Великий, покорив Вавилон, позволил иудеям вернуться на родину и выделил средства на реконструкцию Иерусалимского храма, который был снова разрушен в 70 году н. э. в ходе штурма Иерусалима римскими войсками.

Падение Иерусалима и сожжение Храма положили начало рассеянию иудейских племен по миру. С тех пор мы больше не предпринимали попыток реконструкции Храма, так как, по еврейской традиции, Третий Храм будет восстановлен лишь во времена грядущего Избавления, которое наступит с приходом Мессии.

* * *

Израильтяне, как, впрочем, и другие народы, склонны гордиться своей страной по поводу и без повода. И вправду, есть чем гордиться, особенно если учесть, насколько молода эта страна и в каких тяжелых климатических и, главное, политических условиях происходило ее становление. Одних войн, не считая вспышек террора, не угасающих порой годами, было более десятка за первые шестьдесят лет с основания государства. А отступать тут некуда – весь Израиль в поперечнике в среднем километров пятьдесят-восемьдесят. Проиграй мы хоть одну войну, наша страна и, надо полагать, немало ее граждан были бы просто уничтожены.

И все же, ничуть не умаляя важности этих побед, войны – это скорее повод для скорби, нежели для чего-либо иного. Поэтому не будем о славе и национальной гордости, слишком часто связанных с военными успехами и вечно сопутствующими им трагедиями, продолжим о забавных и малоизвестных особенностях нашего средиземноморского ломтика рая.

Миниатюрность самой нашей страны курьезно сочетается с манией несообразного величия, присущей многим относительно своей родины, но особенно смешной в нашем случае. Израильская мегаломания всеобъемлюща и не ведает границ. Вот, к примеру, леса. Большинство наших лесов и рощами-то не обзовешь – небольшенькое скопище чахлых деревцев и кустиков. То, что у нас называется гордым словом “лес”, в России или, скажем, в Канаде вообще никак не называется.

Или горы. Я намеренно всякий раз при упоминании “горы” Кармель брал слово “гора” в кавычки. Кармель, при всем уважении к богатой истории, никакая не гора, а разветвленная гряда холмов, наивысшая отметка которой 545 метров. В области Хайфы отлоги гряды образуют небольшой мыс, где издавна располагается торговый порт, и высота жилых районов, раскинувшихся на побережье и на гребнях холмов, колеблется от нескольких десятков до пары сотен метров. Вероятно, те, кто так ее назвали, настоящих гор и в глаза не видывали.

Или моря. У нас страна с гулькин нос, зато аж четыре моря. Ладно, Средиземное и Красное – они действительно самые взаправдашние моря. Но Мертвое море уж никак не море, да, впрочем, и не мертвое. И четвертое – Галилейское море – тоже совсем не море, несмотря на то что в Библии его именуют морем и что именно там Иисус бродил по воде. Более современное его название – Тивериадское озеро. Это такая местная лужа, максимальная глубина которой около сорока метров. И эту лужу, где не то что Иисус Христос, а даже лягушки ходят пешком, до сих пор нередко величают гордым словом “море”. Для сравнения: Каспийское море, естественно, тоже никакое не море, но оно-то почти в семнадцать раз больше Израиля со всеми его потрохами.

Раньше Тивериадское озеро служило важным источником питьевой воды, и всякий раз, как из-за засухи уровень нашего “моря” снижался на полтора-два метра, начиналась повальная истерия, объявлялся национальный кризис и СМИ, галдя наперебой и захлебываясь от профессионального азарта, предрекали скорый и неотвратимый каюк всем и вся. С тех пор мы изобрели дешевые и эффективные методы опреснения морской воды, и теперь передовицы, писанные с неменьшим азартом, пестрят иными страшилками.

И, наконец, пару слов о наших “реках”. Как выразился мой друг Дорон, израильская речка – это нечто вроде того, что получается, когда какой-нибудь русский алкоголик справляет малую нужду (это само по себе выпуклое сравнение также свидетельствует о богатырской мощи русского человека в представлении местных жителей). Нет, серьезно: у нас чуть ли не каждый сезонный ручей занесен на карту, имеет свое гордое название и является туристической достопримечательностью.

Во время дождя такое природное явление действительно смахивает на ручей, и потом еще пару часов вполне себе ручей, бурный и, можно сказать, стремительный. А назавтра – ни реки, ни ручья, а просто извилистая канава. В дословном переводе с иврита это называется “эпизодический наводненческий” ручей. Летом, например, я – дитя бетонных джунглей – ни за что бы не распознал классическую израильскую речку, даже будь она у меня под носом. И, скорее всего, не только бы не распознал, а без указательного знака даже никогда бы не догадался, что это река, или ручей, или русло чего бы то ни было.

Вот так в Израиле обстоят дела с горами, реками и морями, да чего уж там, и большинство городов Израиля лишь отдаленно напоминают полноценные. Хайфа, один из трех основных городов страны, в список побратимов которой входят такие культурные центры как Санкт-Петербург, Бостон, Сан-Франциско, Шанхай, Одесса, Дюссельдорф, Марсель и другие, сама по себе весьма невелика. Да и весь наш хваленый Израиль раза в полтора меньше Москвы по населению и вдвое меньше московской области по территории.

Город Хайфа, как я выше позволил себе выразиться, раскинулся на склонах “горы” Кармель… хотя, по-хорошему, и слово “город”, и слово “раскинулся”, ввиду скромных размеров, тоже можно смело брать в кавычки. Хайфа славится атмосферой дружелюбия и терпимости – как религиозной, так и национальной. Основную часть населения составляют евреи, из которых около трети русскоговорящие. Еще тут проживает довольно много арабов – христиан и мусульман, а также друзы – жутко законспирированная этноконфессиональная группа, заслуживающая отдельного разговора.

В городке Хайфа расположен вполне неплохой инженерный институт, называющийся Технион. Бытует мнение, что Технион входит в десятку лучших учебных заведений мира, но не стоит забывать, что такие легенды возникают в тех же экзальтированных умах, где рождаются “гора” Кармель, “Мертвое” “море” и Галилейское “море”, так что давайте все воспринимать в пропорции.

Когда мой друг Дорон, с которым мы познакомились, будучи магистрантами, приехал в калифорнийский университет Беркли поступать в аспирантуру и стал гордо заявлять, что он учился в (самом!) Технионе, его постоянно переспрашивали:

– Техни… Техни… что?

– Он! Техни-он, – твердил Дорон сперва в недоумении, но с каждым разом все более иронично. – Технион. On. Не off, а on.

И напоследок немного эпатажа: главный экспортируемый Израилем продукт – это не хайтек, не гаджеты и даже не апельсины, а новости. Мы постоянно ухитряемся что-нибудь отчебучить и демонстрируем рекордные показатели в лентах мировых новостей, если брать на единицу площади или на душу населения. А в абсолютных числах основным нашим конкурентом в этом сомнительном виде спорта, как мне кажется, является Россия, граждан которой хлебом не корми – дай полюбоваться, как глава их государства отжигает на международной арене.³⁰

* * *

Вот, собственно, и все. Быть может, вышесказанное звучит не слишком патриотично, зато искренне. А патриотизм… Хоть из текста, вероятно, можно заключить обратное, Израиль я довольно-таки люблю. Люблю непростой любовью, как это зачастую и свойственно настоящим чувствам. Да, этот фрагмент не блещет патриотизмом, особенно если смотреть на него сквозь узкую прорезь оголтелого фанатизма. Где-то я слышал изречение, которое дословно не помню, но суть его сводится к тому, что патриотизм – это когда куча навоза на площади родного города милее клумбы георгинов в чужой стране.³¹

Или еще более резкое, но не менее меткое замечание: “Патриотизм – это оружие ксенофобии. Патриотизм основан на ненависти, страхе, вранье и непримиримости. Он отвратителен, мракобесен и разрушителен”³².

Центропупизм и мегаломания, естественно, в той или иной мере присущи всем народам. Всем лестно мнить себя самыми-самыми, причем абсолютно во всем. Однако нет ничего хорошего и есть много плохого в том, чтобы доводить любовь к родине до слепого фанатизма. И когда куча родного навоза становится милее чужих георгинов, пора что-то предпринимать. Но не в добрых традициях истовых патриотов – с оружием в руках, огнем, мечом, стратегическими бомбардировщиками и баллистическими ракетами, – а как можно более толерантно и мирно. Исключительно мирно – такими средствами, как юмор, ирония и, на крайний случай, сарказм.

* * *

P.S. Шлифуя этот фрагмент, я таки отыскал точную цитату о навозе и патриотизме, и в результате познакомился с разносторонним творчеством Льва Рубинштейна. В замечательном сборнике эссе “Знаки внимания” автор сокрушается по поводу исчезновения в Москве тараканов и ужасается: мол, как же без них жить. В постскриптуме к этому эссе высказывается робкая надежда, что тараканы все же где-то сохранились и пока еще не исчезли окончательно. Так вот, Лев Семенович, заверяю вас: тараканы очень даже есть. В избытке. Хочется верить, что это хоть немного обнадеживает.

А если недостаточно самого знания, что они все еще существуют на белом свете, – уверен, израильский народ не бросит братьев россиян в беде и с радостью предоставит в качестве гуманитарной помощи энное количество отборнейших средиземноморских тараканов.