Владимир Юрьевич Харитонов
Не верь, не бойся, не проси…
Наконец, наступило утро самого ответственного дня в жизни молодого арестанта. Павлов позавтракал вместе с пацанами, не понимая, что ест и насколько это вкусно, просто механически жевал и проглатывал. Потом опять «боксик», шмон и автозак. Ему порой казалось, что вся его жизнь прошла в следственном изоляторе, а все остальное просто красивая сказка или сон. В судебной камере ожидания у Артема не на шутку разгулялись нервы. Он выписывал маленькие круги вдоль стен, даже не пытаясь присесть на лавочку. Тем более что время, как ему казалось, перевалило за двенадцать часов, а его все не выводили и не выводили… Наконец, щелкнули замки в обитой железом двери. Артем привычно подставил руки, чтобы ему надели наручники, и повели туда, где буквально сейчас решится его дальнейшая судьба. Когда сел на лавочку в клетке в зале заседаний, осмотрелся. В суд пришли все родные, даже обе бабушки – Нина и Валентина. Все смотрели на своего сына, племянника, брата и внука, как …на покойника. По крайней мере, так казалось молодому человеку. Они как будь-то, заранее знали, что предстоит длительное расставание и кто-то из них, возможно, его больше не увидит.
– Встать, суд идет, строго сказала секретарь суда.
Судья не стал садиться за стол и не пригласил присесть присутствующих, а сразу начал провозглашать приговор. Подсудимый стоял и не воспринимал то, что читал председательствующий. В голове оставались только обрывки услышанного: «признать виновным по ст.ст. 158ч.3 и 162 ч. 2 УК РФ… И осудить на девять лет лишения свободы с содержанием в колонии для несовершеннолетних до наступления совершеннолетия, а затем в колонии общего режима…». Если бы кто спросил Артема в этот момент, какой срок ему присудили, он бы не смог ответить. Он все слышал, но ничего не понимал… А судья, как будь-то, совершил что-то нехорошее, поспешно покинул зал заседаний. Бабушке Нине стало плохо, она схватилась за сердце. Отец смотрел в никуда стеклянными глазами. Бабушка Валя ревела навзрыд. Разглядывать эту печальную картину не позволили конвойные, они быстро увели осужденного в камеру ожидания… Много позже Павлов узнал, что «бумеранг» настиг судью за несправедливые приговоры. С ним случился сердечный приступ, и остаток дней своих тот проведет на инвалидности…
Лишь оставшись один, Артем осознал, что произошло. «Все, юность кончилась. Приду с «зоны» взрослым мужиком», – думал он. В душе ощущал полное опустошение, там не оказалось места даже обиде на вопиющую предвзятость. Вспомнился отрывок из какой-то религиозной книги: «Первыми в Ад идут неправедные священники, а вторыми – судьи…все поголовно». Он понял, что абсолютно не готов к такой судьбе. Конечно, подсудимый допускал, что его могут отправить на «зону», но …не на такой большой срок. Мысли хаотично прыгали с места на место, он не мог сосредоточиться на чем-то одном. «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…», – вспомнилась старая песенка, которую любил слушать отец. Но она явно не про него. Ведь даже девушки, которую мог бы считать своей, у него не было, и ни с одной не целовался ни разу. Уличные друзья любили иногда похвастать своими любовными похождениями, и хоть Артем и понимал, что они врали, но все равно завидовал им. Ведь сам он даже соврать так не мог, не мог нафантазировать о том, чего не было. В автозаке конвойные не стали загонять его в «стакан», а посадили на лавочку рядом с пожилым мужчиной. По дороге в СИЗО старый зэк спросил Артема:
– Ты чего, пацан, грустный? Много дали?
– Девять лет,– ответил Павлов.
Зэк даже присвистнул и добавил:
– Круто с тобой разобрались, а мне четыре прописали,…через три дома буду.
Больше разговоров он не заводил, ехали молча. На ямах автозак подпрыгивал и громыхал, но осужденный не обращал на это, ни малейшего внимания. А на дворе снова весна, любимый месяц май, когда уже тепло, а все лето еще впереди. Но это где-то там, за толстыми стенами тюрьмы, в которую даже солнце не любит лишний раз заглядывать.
В камере мальчишки спрашивать ничего не стали, но смотрели на Артема так, что тот не выдержал и сказал:
– Девять общего. Еду на зону.
Бросил вещи под нары, лег на матрац и закурил. Разговаривать ни с кем не хотелось. А сокамерники уселись за стол рубиться в покер в домино. Но играли необычно тихо, без выкриков и резкого смеха. Такой срок на всех произвел тяжелое впечатление. И хоть ни у кого не имелось статьи в обвинении, по которой могли дать такое же наказание, каждый «примерял» его на себя,…а вдруг. Осужденный долго ворочался на жесткой постели и смог заснуть, как ему показалось только под утро. Снилась мама в каком-то белом платье… Она шла рядом с Артемом по яблоневому саду, время от времени срывая спелые фрукты и угощая ими своего несчастного сына. А Павлову хотелось взять ее за руку, как в детстве, однако она постоянно ускользала. И он во сне кричал: «Мама, мама» и при этом плакал и плакал…
Глава 9. Смена «хаты» или жизнь с нуля
На другой день после завтрака открылась тяжелая дверь и прозвучала команда:
– Павлов, со всеми вещами на выход.
– Куда меня? – спросил он.
Конвойный мог не отвечать, обычно они молчат, а этот оказался добрым:
– К уже осужденным, в новый корпус.
Артем тюремные порядки знал – осужденным с не осужденными арестантами сидеть вместе нельзя. Поэтому он просто взял свой пакет с вещами и, забыв попрощаться с пацанами, вышел из камеры и встал лицом к стене возле двери. Сопровождающий сотрудник оказался один. Вывел Павлова из старого корпуса на улицу, а там… солнце, весна, тепло, все цветет и пахнет. Даже за высоким забором ощущается дыхание приближающегося лета. Перед дверью нового кирпичного корпуса «попкарь» тихо произнес:
–Можешь выкурить сигаретку на улице.
Видно и в самом деле доброе сердце у сотрудника изолятора, по инструкции стоять на улице и курить при конвоировании не положено. А может просто знал, какой незаслуженный срок получил малолетка и пожалел его. В подобных местах слухи расползаются быстро не только среди арестованных, но и тех, кто их охраняет. Затем вошли вовнутрь корпуса и остановились возле двадцать первой «хаты» на первом этаже.
– Лицом к стене. Руки за спину, – сказал добряк. Лязгнули замки, открылась обитая железом дверь, – заходи.
Камера четырехместная – две металлических «шконки» в два яруса, одна справа, другая слева. Между ними деревянный столик на четверых и две лавочки с обеих сторон. Слева туалет типа городского, справа кран с холодной водой, а рядом с дверью на полочке маленький черно-белый телевизор. «Ну, с ним будет веселей», – подумал Артем. За столом сидели три пацана, примерно такого же возраста, как и Павлов.
– Мир нашему дому,– сказал вошедший вместо «здравствуйте».
– Мир, мир, – ответили мальчишки.
Лица их казались, незнакомы и слегка напряжены, видно понимали – перед ними опытный зэк и с ним необходимо вести себя осторожно, соблюдать субординацию.
– Я Артем Павлов, погоняло «Темыч из Кинешмы». Осужден на девять лет за разбой. Был «смотрящим» по хате в старом корпусе.
Пацаны заулыбались, про «Темыча» они слышали и ничего плохого про него сказать не могли.
– Я Серега Пичугин из Вичуги, погоняло «Пичуга», – представился один из них, – у меня четыре года за кражи машин в организованной группе.
– «Матюха» из Родников, Михаил Матюхин,– произнес следующий,– четыре года за сбыт наркоты.
– А я Колька Черепанов, из Кинешмы со второй фабрики кликуха «Череп», – начал последний сиделец, – за причинение тяжких телесных повреждений пять лет дали.
– Слышь, Матюха, ты бы осторожнее с наркотой, – начал Павлов,– сбыт сидельцами не приветствуется…от воров, серьезных людей это исходит. Короче, пока сильно не распространяйся, а приедешь на «зону» спрос будет.
Затем он обратился ко всем:
– Я слышал, в новом корпусе ночами гоняют «дороги» сидельцы. У вас в «хате» это налажено?
– Да нет, нужды вроде не было, – ответил за всех «Череп».
– А «смотрящего по хате» выбрали? Порядок в изоляторе для всех сидельцев общий.
– Тоже нет, – сказал Колька. Он вынул пачку сигарет «Опал» из кармана брюк, угостил Павлова. Мишка и Серега достали свои сигареты и все четверо не спеша закурили. Уселись за столом, вместо пепельницы использовали старую алюминиевую тарелку. Дым быстро заполнил небольшое помещение, несмотря на открытую форточку. Мальчишки какое-то время молчали, с удовольствием вдыхая никотиновый воздух. В изоляторе практически все подростки курили, и это не являлось признаком «взрослости», как на воле. Просто успокаивали свои неокрепшие нервы, по крайней мере, так им казалось.
– Нас четверо, – продолжил Артем, – давайте выберем старшего. С него и спрос за порядок будет.
– А че выбирать-то, – подал голос «Пичуга», – ты уже был им, все знаешь.
Пацаны одобряюще зашумели.
– Ну, я так я, – продолжил Павлов. Он с удовольствием затянулся, сигарету затушил о тарелку, – давайте так: Серега, ты отвечаешь за продукты, передачи тебе будем отдавать. А ты Колька «дороги» гонять будешь. Плести веревки умеешь?
– Да нет, – озадачено ответил Черепанов,– я и связаться то с соседями не смогу.
– Короче, я знаю, как делаются «дороги», мне объясняли на пересылках, – сказал «смотрящий»,– лепишь шарик из хлебного мякиша. Вовнутрь заделываешь обычную нитку. Затем из газет делаешь «удочку»…да ладно, я сам ее сделаю. Веревку плетут из простынки – одну придется пожертвовать: разорвешь на полоски и три штуки сплетешь между собой, как девчонки косы заплетают.
Мальчишки дружно засмеялись. Павлов даже не улыбнулся. Хоть умом он и понимал, что теперь это его жизнь и надо к ней привыкать, но «бунтарь» где-то внутри кричал: «Нет, здесь я быть не хочу. Это все не мое». А надежда на чудо шептала: «Ты напишешь «касатку» и тебя скоро выпустят». Но он как мог, держал себя в руках, и эта внутренняя борьба себя никак не проявляла в отношениях с сокамерниками…
– Да мы все тебе поможем, – прервал смех Артем,– вечером я покричу в соседние «хаты» и наладим связь.
За работу взялись дружно, до вечерней проверки все оказалось готово. Когда раздались крики «дорожников» Артем подошел к открытому окну и громко заорал:
–Всем привет. Я «Темыч из Кинешмы» размораживаю двадцать первую «хату» малолеток. Примите связь.
– Я Антип, с двадцать второй, – послышалось в ответ с соседней камеры,– кидай связь, принимаю.
С помощью обычной ложки, привязанной к удочке из газет, которую просунули через решетку, Черепанов пытался кинуть хлебный шарик с ниткой в сторону соседней камеры. Этот шарик с ниткой должен замотаться вокруг удочки, высунутой из ее окна. С первого раза не получилось, и со второго, и…с третьего. Антип, «дорожник» соседней «хаты», начал ругаться матом. Тем не менее, с пятого раза связь оказалась налажена. За ниткой пошла сплетенная веревка, а к ней привязана записка или как говорят зэки – «малява». Ее упаковали в целлофан и проклеили спичками со всех сторон. Артем передал привет соседям и спросил, если кто грамотный на тюрьме, дать совет по «делюге», то есть по уголовному делу.
Вскоре пришел ответ, что в тридцать второй «хате» сидит грамотный мужик, вроде юрист, подсказывает всем, как правильно писать жалобы. Артем поблагодарил соседей и лег спать. Свет горел только в нише над дверью – ночничок и выписать из приговора какие-то важные моменты Павлов решил на другой день. Михаил и Серега тоже расположились на своих «шконках». И только Николаю предстояла бессонная ночь. Ему пришлось налаживать связь и с двадцатой камерой. Каждые полчаса слышалось: «Двадцать первая, прими груз» и «дорожнику» приходилось тащить на себя веревку и принимать и пересылать дальше «малявы», продукты, сигареты. Затем он кричал: «Двадцать вторая принимай» и отпускал веревку от себя.
На следующее утро, когда прокричали с коридора: «Подъем», мальчишки еле-еле поднялись. Все не выспались из-за постоянных криков, а «дорожника» Николая будили втроем, толкая со всех сторон. Отсыпались днем, выкраивая для этого время, вместо настольных игр. А через несколько дней настолько привыкли к постоянным выкрикам «дорожников», что не обращали на них никакого внимания. Да и Николай приспособился отсыпаться днем, ему при этом старались не мешать. В общем, вошли в режим обычной тюремной жизни.
На «маляву» Артема через пару дней пришел ответ из тридцать второй камеры. Юрист довольно подробно разъяснил, куда и как пишется кассационная жалоба и Павлов решил не привлекать к этому делу своего адвоката. Тем более что пришлось бы писать письмо брату, чтобы тот оплатил поездку защитника в следственный изолятор. Настрочил «касатку» (кассационная жалоба – прим. автора) сам, не нарушив сроков подачи такой жалобы, и отправил в областной суд, куда и посоветовал юрист. В душе теплилась напрасная надежда, что приговор изменят и его освободят. Но у тюрьмы дверь легко открывается только в одну сторону, когда арестантов привозят с воли. Уже потом на взрослой «зоне» Артем узнал, что «касатка стреляет» один раз из тысячи. Это значит, что вынесенный приговор хоть чуточку меняется в сторону улучшения. Но люди, даже умудренные опытом, всегда верили в чудо, тем более подростки…
Во время прогулки во дворике изолятора Черепанова вдруг потянуло на откровенность, и он рассказал, как попал в тюрьму:
– У нас на второй фабрике проживает много людей с Кавказа. Молодежь у них наглая и дерзкая, когда соберутся толпой. Однажды я шел со знакомой девчонкой, а навстречу идут три армянина, чуть постарше меня. Один из них специально задел плечом. Я спросил: «Чего вы себя так нагло ведете?», а тот ударил меня ногой в голову, видно каратист. У меня в кармане оказался нож типа «бабочка», я его быстренько разложил и загнал в живот спортсмену. Кавказец заорал, как поросенок, а те, кто находился с ним, рванули со всех ног. Они смелые только перед теми, кто сдачи не дает …и толпой против одного. Потом заявления на меня накатали вместе с родителями, дали показания. Оказывается, знали и меня, и где живу. Хотели доказать, что они здесь хозяева и творят, что хотят. Пока заключения о тяжести повреждений не было, следак меня не арестовывал, под подпиской гулял. Так все эти нерусские, когда встречались шарашились от меня, как от чумы. Бояться стали. А я не жалею, полезут еще раз, опять ножа им в пузо загоню. Они не у себя дома, пусть ведут себя прилично.
Артем согласился. Он и сам видел поведение «гостей с Кавказа», когда их много, а местных мальчишек мало. Зато когда наоборот, скромнее их людей и не бывает. В прямом честном бою русских побить невозможно, дух у них непобедимый и все это знают.
После услышанного рассказа Артем проникся уважением к «Черепу» и спросил его:
– А тебе не тяжело быть «дорожником»?
– Да нет, нормально. За этим занятием и время летит незаметно, а днем отсыпаюсь. «Дорожники» меня все знают, так что все нормуль.
– Ну и ладненько, – закрыл тему «смотрящий».
Подал голос до этого молчавший Серега «Пичуга»:
– А меня старшие пацаны пригласили тачки угонять. Прикольное такое занятие, особенно когда «под заказ» работаешь. Конкретную машину сначала долго выслеживаешь – где ночью стоит, во сколько хозяин за ней приходит. Если в гараже, смотришь, нет ли сигнализации, какие замки. У нас имелся спец по запорным устройствам, пять минут и двери открыты. Ночью тачку перегоняли в отстойник, заводили без ключа, провода напрямую подключали, она и поехала. А если под сигнализацией, то тот, кто замки легко открывает и ее отключит за минуту. Универсал. Меня сначала брали только на «шухере» постоять, да следить за хозяином при подготовке к угону, а потом и руль доверили. Хоть прав и нет, но ездить научился быстро. Заказчик машину заберет, денег отстегнет и мне перепадало немало. Всегда при «бабках». Адреналинчику хапнешь, никакой водки не надо. Иногда машину брали крутую, ее не продашь. Так она в отстойнике недельку постоит, меня к хозяину посылают, как самого молодого. Я ему: «Дяденька, а я знаю, как твою машину вернуть. Соточку (сто тысяч рублей – прим. автора) оставишь в условном месте и свой телефон назови. Тебе позвонят и скажут, где забрать». И все у нас пролезало до поры… А потом ментам видно надоело «темнухи» вешать. Всерьез взялись. Выследили отстойник в Старой Вичуге и ночью троих взяли с поличным. Мне, как малолетке поменьше дали, а пацанам по шесть – семь лет. Освобожусь, не знаю, чем и заняться, таких денег нигде больше не заработаешь.
– Ты срок сначала отсиди, – сказал Колька Черепанов, – а там видно будет, чего наперед-то загадывать.
Артем промолчал. Он не хотел признаться в том, что к «крадунам» у него не очень хорошее отношение. Всю свою короткую жизнь пытался заработать честный рубль и считал, что это правильно. Но вдруг самого осудили за разбой, и этот факт не давал никакого права упрекать за кражи. Доказывать кому-то в тюрьме, что ты не виноват, просто бессмысленно. Здесь все сидят «невиноватые»…
Между тем время шло, Черепанов и Пичугин кассационные жалобы не писали и их вскоре этапом отправили на «зону» для несовершеннолетних преступников. Артем остался вдвоем с Матюхиным Михаилом, тот тоже писал «кассатку» и ждал решения. Павлов не понимал, на что надеется сбытчик наркотиков, но по этому поводу разговора не заводил. Как говорится, не его дело… Долго скучать не пришлось. В камере появились два новых сидельца – Сафронов Серега из Кинешмы, осужден за сбыт наркотиков к пяти годам и Разумовский Олег из Вичуги, за кражи мотоциклов получил три года. «Сафрон», так его прозвали пацаны хоть, и проживал в районе АЗЛК, но Артема немного знал. Видел на танцах, где и продавал эту «дурь». Он пытался подружиться со «смотрящим», но тот с первого дня «держал дистанцию». И дело не в его временной «должности», просто знал, за сбыт наркоты на «зоне» спрос не слабый будет. Впрягаться, как говорят «зэки», не следует – разделишь ответственность. Но с «Матюхой» «Сафрон» само собой подружился. Сидят по одной статье, и отвечать перед «братвой» придется в равной мере. Разумовскому, высокому худому парню с непропорционально большой головой, пацаны дали погоняло «Разум». Видимо, учли и внешние данные и фамилию. Артем спросил его:
– Ты «Пичугу» знаешь, он твой земляк?
– Конечно знаю, Вичуга город небольшой. «Пичуга» больше с взрослыми общался, а я с ровесниками. Я и Андрюху «Афоню» знаю, тоже за мотик сидит. С ним мы иногда пересекались, ну, в смысле здоровались при встречах.
– Я с «Афоней» в одной хате сидел, – сказал «Темыч», – прикольный такой пацан. На «условку» (условная мера наказания – прим. автора) надеется, … может и получится. «Пичуга» недавно на «зону» уехал, срок мотать…
Глава 10. Этап, карантин, опять этап и «зона»
К началу августа пришла долгожданная бумажка из областной инстанции – «оставить приговор кинешемского суда без изменений». Написано-то, конечно, много изощренных юридических слово плетений, но запомнилось только это. Артем стал готовиться к этапу на «зону». Он уже все знал. Знал, что в дорогу надо больше сигарет, чая и сахара, белья пару комплектов, хлебных сухарей, на всякий случай, и одежды зимней и летней. Об этой нужде и написал своему брату Сергею, а тот, не привлекая к подобным заботам отца, подготовил передачу. Дорожные сумки упакованы, оставалось лишь ждать неприятного, но всегда неизбежного этапа. Период ожидания непроизвольно делает зэка равнодушным ко всем повседневным событиям. Даже баня не вызывает привычных положительных эмоций. В голове одно – отмучаться дорогой и скорее прибыть на новое место. Артем автоматически исполнял обязанности «смотрящего», следил за порядком в «хате» и чтобы «дорога» функционировала круглосуточно.
Между тем в конце месяца среди ночи открылась дверь и послышалась команда:
– Павлов, со всеми вещами на выход.
Пацаны безмятежно спали, даже у «дорожника» случилось затишье. Никто не проснулся, не подал руки на прощание. Однако Артема данный факт не огорчил. Он быстро вышел в «продол», тряхнул головой, пытаясь смахнуть остатки сна, и поковылял по тропинке своей нелегкой судьбы в сопровождении конвоя… Тесный «боксик», «столыпинский вагон» на вокзале, и поезд двинулся в сторону Костромы, где находилась колония для малолетних преступников. Артему непроизвольно вспомнилось, как он «словно барин» ехал в этот же город на милицейском Уазике. Позабавила мысль: мол, пока считали дураком почета больше, а как узнали, что не псих, катись по этапу на общих основаниях. Однако под мерный стук колес неминуемо приближался конечный пункт назначения. При подъезде к приволжскому городу в клетках оказалось двадцать несовершеннолетних сидельцев. Впрочем, двоим, помимо Павлова, на этот период уже исполнилось восемнадцать лет, и для них поездка казалась бессмысленной. На «детской зоне» оставить не могли ни в коем случае. А значит снова этап, но…совсем в другом направлении…
Дорогой старые зэки давали советы своим младшим товарищам по несчастью: во-первых, не «стучать» – то есть не бегать к оперативным работникам с докладами о соседях, во-вторых, быть среди пацанов, которые ведут «правильную жизнь» по всем тюремным понятиям. Ведь рано или поздно «все окажитесь на взрослой «зоне», а там будет серьезный спрос». Разговоры, безусловно, шли через решетку, ведь везли несовершеннолетних сидельцев отдельно от взрослых. Подростки внимательно слушали, опытный зэк плохого не посоветует, иногда кто-то из них даже задавал интересующие всех вопросы. Наконец за окнами замелькали здания старинного русского города, правда, пассажирам этого вагона их лицезреть «не положено».
На железнодорожном вокзале в Костроме, всех несовершеннолетних преступников усадили в один «воронок» и повезли к месту отбывания наказания. Пока ехали, познакомились, договорились держаться вместе, чтобы хоть как-то противостоять давлению старожилов. Артем знал цену подобным договорам – чуть возникнет, какой напряг и каждый сам за себя. Добрались до колонии в десятом часу вечера. Послышался характерный лай собак, он отличается от лая этих животных, в какой ни будь деревне или городе. Здесь они на службе и свою роль понимают четко – охраняют режимный объект, состоят на государственной службе. После получасового ожидания перед воротами, заехали за высокий забор. Обыск или, как говорят зэки – «шмон», оказался формальным. Сотрудники знали, что с этапа привезти что-то запрещенное на «зону» не реально. Всех двадцать человек поместили в карантинный блок.
Он представлял собой деревянное одноэтажное здание. Внутри одна огромная комната, в которой стояли тридцать двухъярусных металлических «шконок», между ними тумбочки для личных вещей. При входе справа туалет типа городского – четыре «лодки» без перегородок. Стеснительным людям в колонии не место. Почти все прибывшие разместились на первых ярусах кроватей. Когда народа много, то эти места занимают наиболее уважаемые и заслуженные сидельцы. Прямо в барак приходила медицинская сестра лет сорока-сорока пяти, она казалась пацанам бабушкой. Всегда одета в белые штаны и халат. Брала кровь, мочу для проведения анализов и выявления заболеваний. Развлечений не много – старенькие шахматы, которые быстро наскучили, к тому же двух фигур в них не хватало, да черно-белый небольшой телевизор. Смотрели по нему все подряд. Ну и конечно рассказы о прикольных случаях, а их у малолетней братвы на памяти хоть отбавляй. Даже когда рассказчик явно врал, его не перебивали, ведь он не со зла это делает, а развлекает сокамерников…
Но через две недели карантина совершеннолетних Артема и Саню Еремина из Вичуги отправили этапом в Талицы во взрослую колонию №2, а Серегу Тишкина из Иванова – в Бородино. Дорогой Павлов спросил Еремина:
– Сидел в одной «хате» с вашими пацанами Серегой «Пичугой» и Андрюхой «Афоней», ты их знаешь?
– Да знаю, конечно, – ответил вичужанин, – «Пичуга» с серьезными людьми крутился, а «Афоня» с малолетками. Андрюха-то юморной такой толстячок.
– Я заметил, – сказал Артем.
Зато по прибытию «на взрослую зону» в карантинный блок отправлять не стали, а сразу определили во второй барак, и «Ерему», и «Темыча из Кинешмы». Бараки оказались каменные в два или три этажа. Стояли параллельно друг другу, в каждом имелся свой «смотрящий», для сидельцев на своей территории и «царь и Бог». Артем без труда нашел его – Захара из Вологды, при этом назвал себя и сказал, что жил в Кинешме. Надо бы еще и статью обозначить, по которой осужден, но как-то запамятовал. «Большой начальник» оказался крепким мужчиной лет сорока, среднего роста и телосложения. Но спортом он явно не увлекался – это угадывалось и по его неуклюжим движениям и по отсутствию рельефной мускулатуры.
«Смотрящий» по бараку все-таки расспросил о статье, по которой Артему предстояло отбывать наказание, о том, где и как сидел до суда и после. Затем пригласил троих кинешемцев, которые отбывали наказание не первый год, и попытался выяснить, кто знаком с новеньким. Только один из них – Андрюха Молчанов смутно помнил вновь прибывшего сидельца, но ничего плохого о нем сказать не мог. Захар зачем-то спросил, нет ли среди знакомых Артема «воров в законе». Поскольку таковых не имелось, закончил выяснение прямым вопросом:
– Что ты можешь делать на общую пользу?
– Могу карты игральные мастерить из флюорографических карт, – ответил «Темыч».
Он делал их как-то на воле – клеил поверх вырезанных заготовок бумагу и с помощью трафарета из сигаретной фольги красил масти. Такие карты служили довольно долго. Захар пристально поглядел на Артема и произнес:
– Годится и это. Любители поиграть на интерес на «зоне» есть всегда.
– А где мне поселиться? – спросил новенький.
– Да походи сам по бараку, где место есть свободное, там и раскладывай вещи, обживайся. Только соседей спроси, нет ли тех, кто против твоего подселения. Конфликты никому не нужны.
Еремин при разговоре стоял рядом, но не вмешивался, ждал, когда Павлов выяснит все самое необходимое для вновь прибывших сидельцев.
– Ну, ты со мной Саня, или как?– спросил Артем вичужанина.
– Конечно с тобой,– ответил тот.
«Почему-то у него «смотрящий» ничего выяснять не стал», – подумал Павлов, но вслух ничего не сказал. Существует такой негласный закон – с кем кентуешься(водишь дружбу – прим. автора), за того и несешь ответственность. Он уже знал, что на «зоне» многие сидельцы объединяются в небольшие группы. Зачастую они хорошо знакомы или по воле, или по следственному изолятору. «Шконки» у них всегда рядом и они, как ранее в СИЗО сдают продукты из передач ответственному за справедливое распределение между собой. Как правило, заступаются друг за друга в случае редких конфликтов. Зовут таких сидельцев «семейниками», но никакого сексуального смысла это понятие не несет. Можно сказать, что это некие группы по интересам. Семья на «зоне» – маленькая мафия, только она не совершает ничего криминального.
Барак, в который прибыли новобранцы, двухэтажный – рассчитан на двести человек. На обоих этажах стоят рядом друг с другом сто двухъярусных металлических «шконок». По пятьдесят на каждом этаже. Между ними с обеих сторон по две тумбочки для личных вещей, иногда висит перегородка из ткани. Комфортнее спать, когда знаешь, что тебя никто не видит. Артему вспомнилась одна передача по телевизору, которую вел Юрий Сенкевич: «Клуб путешественников». Тот рассказывал, что однажды с ними на корабле плыла обезьянка. Примерно через месяц она сильно захандрила – перестала, кушать, бегать по палубным надстройкам, общаться с экипажем. И кому-то пришла мысль поставить ей на палубе палатку, чтобы было место, где бы она могла побыть одна, сама с собой. Хандра животного сразу же закончилась. Любая коммуникабельность требует иногда одиночества… Андрей Молчанов, по кличке «Молчан», видя, что разговор со «смотрящим» за бараком окончен, окликнул Артема:
– Если хочешь, подгребай к нам в купе, у нас есть свободная «шконка» и для тебя, и твоего «кента».
«С земляком завсегда уютнее, – подумал Павлов,– после срока, в родном городе рано или поздно встретишься и если что-то не так…». В общем, и Павлов, и Еремин разместились вместе с четырьмя «семейниками». Общая территория огорожена с обеих сторон занавесками. Вновь прибывшие положили немногочисленные вещи в свои тумбочки. С бытовкой вопрос решен. «Молчан» спросил Артема:
– Какой жизнью собираетесь жить, с блатными или чисто мужиками? У нас в «семейке» все мужики, к блатным не лезем, но общего не чураемся. Работы на «зоне» пока нет, однако если появится, отказываться не будем. «Промзона» на двойке довольно большая – в отдельном одноэтажном здании, там разное оборудование по обработке дерева. Работают мужики с утренней проверки, ну после завтрака и до вечерней. Свободных мест пока нет, желающих потрудиться хоть отбавляй. За работой и срок идет быстрее.
Вопрос застал Павлова врасплох. Ему ведь еще на этапе опытный зэк разъяснил, что существует некое разделение по кастам среди сидельцев и надо самому выбрать, какой жизнью жить. Выбор в определенных пределах, естественно, не везде тебя примут и не везде будут рады. Блатным, конечно, быть престижно. На «зоне» это как бы «белая кость» или «черная масть». Они следят за соблюдением воровских понятий, наказывают оступившихся. Держатся всегда вместе и сидельцы их уважают или боятся. При них находится «общак» и возглавляет сообщество «смотрящий по зоне», самый главный начальник для всех зэков. При этом они не работают и «по жизни являются отрицаловами», то есть не соблюдают правил внутреннего распорядка и не сотрудничают с работниками колонии. Но в случае нарушений понятий с них и спрос идет весьма строгий. Если же кого блатные оттолкнут от себя, то он становится как бы изгоем. Такая перспектива весьма незавидная. Из блатных в «мужики» легко попасть, а вот назад дороги нет…
– Да и мы будем жить жизнью мужиков, – ответил после некоторого раздумья Павлов. – Да, Сань?
Тот задумался… У себя в городе он общался с авторитетными людьми. Их практически все знали, были на слуху. Познакомил с ними старший брат Валерий. У того за спиной три ходки на «зону». Две за кражи, а последняя – за вымогательство. Вел он и на воле, и на «зоне» строго блатной образ жизни, со всех случайных доходов уделял на общее, никогда нигде не работал и ни перед кем не прогибался. И младшего брата воспитывал в духе тюремной романтики и блатной романтики. Учил никого не бояться и брать от жизни все, что нравится. К тому же никого не спрашивая. Родители Ереминых простые рабочие – мать Людмила Михайловна ткачиха на фабрике, отец Виктор Евгеньевич – там же трудился слесарем. Воспитанием детей они занимались до первой судимости старшего сына, но видя бесполезность своих усилий, как-то пустили процесс на самотек. Валера старше на целых девять лет и, безусловно, являлся для Александра непререкаемым авторитетом. Тем более он видел, как того уважают люди, прошедшие тюрьму и видевшие жизнь со всех сторон. А родителей Сашка любил, однако стыдился того, что они честным трудом зарабатывают на жизнь. Стыдился их бедности, скромности в жизни и неспособности постоять за себя. Они со всеми соседями старались жить мирно и частенько уступали тем, кто даже покушался на их интересы.
