Владимир Быков
Два полюса
Рыжков
Николай Иванович Рыжков – казалось бы, полная противоположность Горбачеву. Человек, который до того, как стать премьером страны, прошел нормальный путь становления: поработал мастером, начальником цеха, главным сварщиком и главным инженером. Стал директором Уралмаша, работал в Минтяжмаше и Госплане, но вот перед премьерством попал в ЦК КПСС и в итоге, в плане конечных результатов, закончил тем же, что и Горбачев.
Чисто по-человечески очень обидно: полжизни он занимался делом, неплохо занимался, и оказался абсолютно, можно считать, не приспособленным к нестандартным преобразованиям в силу воспитанных советско-партийной системой ограниченности и неспособности к анализу реальной действительности и принятию по-настоящему принципиальных решений.
Основание для таких выводов – не только его практические дела на посту премьера, которые в той или иной степени можно объяснить еще внешними обстоятельствами, но и его книга «Десять лет великих потрясений», так сказать, с собственной оценкой событий, тогда происходивших.
Как видно из этой книги, написанной отнюдь не по обязывающим обстоятельствам, а по велению души и при полной свободе, Рыжков осознал только внешнюю атрибутику социализма вне причинно-следственных им порожденных связей. Он совершенно, если верить написанному, не понял, что «великие» потрясения и всё с ними связанное, в том числе появление на государственной управляющей арене людей, ему подобных, – есть прямой результат 70-летней нашей истории.
В 1986 году я с группой конструкторов был приглашен на совещание к Рыжкову. По какой-то причине совещание задержалось, и мы, в окружении человек двадцати самых главных министров, имеющих отношение к машиностроению, проторчали в «предбаннике» премьера целый час. Министры вели себя, как школьники при опоздании на урок учителя. Основной темой их разговоров между собой было: кому и как удалось отвертеться от какого-либо поручения. Лучше – переложить его на другие плечи. Своеобразный пир во время чумы. Наши беды, с которыми мы напросились к Рыжкову и куда они приглашались вместе с нами, были им до лампочки.
Рыжков не понял, что общество, его активная составляющая, подготовленная для рваческих действий советской системой (а не сошедшие со сцены пенсионеры), не хотело и не желало жить в рамках системы, «разумно» организованной по его варианту. Ему, обществу, нужен был хаос, гайдаровский и чубайсовский хозяйственный идиотизм как раз для того, для чего оно было так превосходно подготовлено, – для быстрой и легкой «законной» реализации своих шкурнических интересов. Но это Рыжкову можно было бы еще простить.
Не понял он главного, что именно наложением на главный принцип социалистической системы – ее общественной собственности – придуманных властью, т.е. лично Рыжковым и Горбачевым (задолго до прихода Ельцина), разного рода искусственных послаблений, моментально реализованных «обществом» в виде бесчисленного числа посреднических фирм, и было фактически инспирировано то самое «законное» накопление первоначального капитала. Дальше вполне логично должен был последовать абсолютно неизбежно полный переход к свободному рынку – капитализму. Продолжать непомерно затянувшуюся прежней властью игру «в песочек» было просто неразумно.
Так что развалили всё (как не только бывший премьер, но и многие другие еще продолжают считать) не Горбачев и не Ельцин. Они лишь слегка ускорили развитие событий. В стратегическом плане развал начался с Октябрьской революции, с утопических желаний ее вождей силовым воздействием изменить природу общества и естественный ход истории. То, что с нами произошло, то, чем мы возмущаемся сегодня, – это ее результаты. Идеи прекрасны, но не надо их путать со средствами движения к целям. Они оказались абсолютно негодными, и не потому, что их осуществляли «плохие» люди. Таковы объективные законы жизни. Ошибку легко не допустить. Так же, как и ее совершить. Но тяжело, а то и невозможно исправить.
Агонию системы, наверное, можно было продлить, если она позволяла бы одному из главных лиц в государстве заниматься не мыльным порошком, а принятием действительно нужных и быстрых мер по ее спасению. Ну, например, учесть высказанные на упомянутом совещании наши предложения и призвать расплодившихся до невозможного числа всех бюрократов к порядку и сократить раз в пять-десять их дурацкую контролерскую деятельность, мешающую нормально жить и работать. По тем же причинам прикрыть преступную часть аналогичных, доказано вредных, деяний Госстандарта и наполовину его разогнать. Оперативно прореагировать на товарную ситуацию и, как Гайдар, решительно и нахально, но разумно, не на соль и минтай, а коммерческие цены – на весь покупаемый государством за газ и нефть дефицит. То же – на собственные деликатесные продукты и подприлавочные товары. Дифференцированную, в соответствии с реальной ценностью, квартплату. Короче, нормальную для бездефицитности цену на то, чем питалось и пользовалось высокое московское и прочее чиновничество.
Да мало ли что можно было сделать еще, хотя бы и для временного выживания? Не сделано. И, по всем представлениям, не могло быть сделано. А потому незачем сейчас после драки плакаться и критиковать пересекших дорогу. Свято место никогда пустым не оставалось. К тому же, о людях, мечтающих оставить след в истории, судят не по ими сказанному и написанному, а по их, как я постоянно подчеркиваю, труда конкретным результатам.
В книге Рыжкова много критики. Я ее с удовольствием прочитал, подтвердив тем самым еще раз свою собственную оценку давно мной осознанного безобразия тех лет нашей жизни. Все же, что претендует в ней на позитив, ошибочно или вовсе никчемно. Как и у Горбачева, желаемое выдается за действительность. Я не привожу здесь доказательств сказанному. Они в реалиях случившегося. Переходные этапы тем «хороши», что они намертво убивают любую начальническую словесную шелуху. Хотелось, сильно хотелось… Но не получилось.
А почему не получилось? Надо вспомнить довольно пространные, но весьма поучительные рассуждения Л. Толстого из его романа «Война и Мир» на тему, как и кем пишется история и какими на самом деле силами она определяется. В истории кроме сил, осязаемых нашим ограниченным и достаточно тенденциозным воображением, действуют еще некие «необъяснимые» силы. Они и делают историю той, какой ей хочется стать, вопреки желаниям даже самых великих людей. Разумное управление большими массами людей заключается не в конкретных распоряжениях и указаниях, а только в очень легком подталкивании людей в нужном направлении, более, – еще в одной неуловимой силе, называемой «духом войска» – духом народа.
Рыжков пишет об абалкинских проектах перехода к рынку, как предложениях, составленных с привлечением «серьезных научных сил», с учетом «альтернативных» вариантов, «математического анализа всех плюсов и минусов», даже «моделирования предстоящих нововведений». А затем противопоставляет их (предложения), с помощью приведенных «мощных» аргументов, аналогичным проектам Явлинского, хотя уже была ясна обоих абсолютная ограниченность. Ни тот, ни другой и все прочие прожекты «великих» экономистов, вроде того же, весьма активного в те времена, Бунича, не учитывали главного, – толстовского понимания общей ситуации, духа народа и устремленности «общества» совсем к иному, – к тому, о чем было сказано выше. К хаосу, неизбежному при любой революции, когда, по Макиавелли, «государства из состояния упорядоченности переходят к беспорядку». Математический анализ, моделирование! Детский сад.
Надо бы знать Рыжкову, что у нас не было тогда в стране экономической науки, – у нас была марксистско-ленинская политэкономия. Может, в чем-то «перестройка» обязана именно данному обстоятельству. В других местах у меня об этом написано достаточно и, мне кажется, вполне доказательно. А впрочем, оно очевидно и не требует доказательств.
И последнее, чисто общее замечание о книге. В ней недопустимо много личностного, порой даже несколько слезливого, восприятия действительности, а потому масса очевидных вещей, событий представляются нам как некие чуть ли не открытия, а негативные оценки отдельных стоящих у власти людей в доброй их половине могут быть однозначно отнесены к самому автору.
Горбачев и Рыжков – современный феномен на переходном этапе жизни. Один – безбожный лжец, признающий в любом деле только свое в нем Я, и второй – честно желавший сделать нужное и полезное для людей и страны. Совсем разные по природе и характеру люди. Одинаковые конечные результаты их служения на государственном поприще, одинаково написанные ими книги, где чуть не все перевернуто с ног на голову.
Ельцин
Борис Николаевич Ельцин – умный и хитрый политик, одержимый, похоже, чуть не с детского возраста жаждой власти, причем власти не для того, чтобы что-то сделать, а в самом худшем ее изначальном проявлении – как средства, дающего неограниченную возможность повелевать и решать. Усугубленная деревенским происхождением и приниженной бедностью детских лет, она вылилась дополнительно еще в болезненные формы страсти к внешней дешевой эффектности, барским замашкам, иным чисто сатраповским выходкам, о которых поведал нам его бывший главный телохранитель.
В силу этих наиболее «сильных» черт характера он очарованно-красиво вошел во власть и до омерзения противно ее реализовал. Построил все на самых худших вариантах тронного «благополучия»: бессовестном грабеже и разорении страны, обнищании подавляющей части населения, придворных интригах и бесконечных кадровых перестановках.
Его мужицко-крестьянская хитрость подсознательно определила такой наиболее «верный» путь движения к поставленной цели и удержания достигнутого в посттоталитарный период. Правда, будем объективны, этому способствовала и подготовленная тем же режимом огромная армия беспринципных, лишенных чести и достоинства людей, которая восприняла варварский способ «строительства» нового государства с величайшим (как в свое время при Ленине) удовольствием и большой личной заинтересованностью.
В целом же своей исторической миссией он еще раз безупречно подтвердил давно осмысленные законы движения к власти и достигаемые при этом результаты.
Исходную причину революции – как прямого следствия ожирения, глупости, ограниченности предшествующего правления и отсюда его неумения организовать хотя бы самое малое сопротивление тем, кто это правление собирается смести.
Популизм, ложь и демагогию – как главные средства обращения людей в нужную веру и совращения их на революционные преобразования.
Почти полное несоответствие между желаемым и достигнутым, между обещаемым и реализуемым.
Развращенность власти, подчиненность ее придворным условностям, тщеславной самовлюбленности, страсти ко всей мерзостной дворцовой помпезности и мишуре, обретению всевозможных благ в чисто обывательском личностном плане.
Практическую бессмысленность, разрушительность революции и последующую после нее возможность становления системы и доведения ее до более или менее работоспособного созидающего состояния только в рамках длительного процесса эволюционного характера.
У Ельцина это проявилось особо противным образом, поскольку он, в отличие от таких же одержимых властными поползновениями его предшественников (Горбачева и прочих послесталинских руководителей мы тут в виду не имеем, ибо у них были одни властные желания, но не было данных к их реализации), оказался безупречно отшлифованным продуктом советской эпохи и хорошо усвоил лишь культуру трибунных речей, звонких революционных лозунгов и большевистской беспардонности, а в целом – антигосударственником.
Тем не менее есть одно, что может сделать Ельцина исторической личностью. В неудержимом порыве к личной власти он (этого от него не отнимешь) смел старый прогнивший строй и вывел на арену жизни новых людей, которые, надеюсь, начнут ее правильное обустройство в рамках упомянутого нормального эволюционного движения, в рамках естественной борьбы за существование всего живого, ничего общего не имеющего с революционными обещаниями им «ожидаемых» чуть не мгновенных, через полгодика, райских перемен.
ИНЖЕНЕРЫ, УЧЕНЫЕ, ПИСАТЕЛИ
Форд
Генри Форд – человек, который произвел на меня неповторимое впечатление еще в детском возрасте. Случайно попавшая в руки его книжка «Моя жизнь и работа», наполненная реальной фантастикой созидания, оказалась сильнее всех прочитанных к тому времени придуманных романов Жюль Верна, Майн Рида, Марка Твена и даже Джека Лондона. Много раз я со временем перечитывал Форда и о нем написанное – мои первые впечатления оставались прежними, лишь углублялись и становились более доказательными за счет той части, что не могла быть воспринята в детстве, когда внимание сосредоточивается главным образом на сюжете произведения, а не на его осмысливании.
Генри Форд – гениальный инженер, организатор и прагматик, внесший в копилку нравственности и человеческого благополучия больше, чем кто-либо другой из нам известных, специально посвятивших себя заботам об этом самом человечестве. Он один из немногих в мире, у кого слово не расходилось с делом и всё, о чем мечтал и что проповедовал, заканчивалось всегда одним и тем же – конкретным делом.
Форд построил превосходнейшие автомобильные заводы и посадил на автомобиль буквально всю работающую Америку. По пути создал образцовые по технологии и организации предприятия чуть ли не во всех областях, связанных с производством автомобиля, начиная от текстильной и стекольной фабрик до обслуживающих его заводы железной дороги и молочной фермы. Он первый, по делу и достигнутому результату, стал производить не для избранных – богатых, а для массового покупателя – рабочего по принятой им схеме: высокая производительность – большая зарплата – увеличение объема продаж и дохода – расширение и рационализация производства – снова увеличение производства и далее в том же духе. Он первый придал особое значение косвенным составляющим максимального повышения производительности и качества труда: порядку, чистоте и освещенности производственных помещений, демократичности в общении, высочайшей оперативности в решении любых вопросов, доверию к подчиненному и наделению его соответствующими правами, организации мобильнейшей системы поощрений трудящихся за дельные предложения и вообще всему тому, что отвечает здравому смыслу и является привлекательным для человека труда.
Он никогда не создавал организаций ради организаций. Он придумывал идею или находил человека с идеей и под нее, признанную добротной, только и учинял нужную реорганизацию. Был нетерпим к любой форме бюрократизма и ненавидел всякий стандарт, если он мешал делу и прогрессу. Ко всему прочему Форд был величайшим пропагандистом технического прогресса, массовой автомобилизации, идей освобождения человека от тяжелого труда, обеспечения ему «успешности», как он говорил, в работе, заработке и комфортной жизни.
Две книжки Г. Форда: упомянутая выше и вторая – «Сегодня и завтра», вышедшие соответственно в 1922 и 1927 годах, были сразу переведены и переизданы в Советском Союзе. Напечатаны они были по правилам тех лет без каких-либо купюр, но оба раза с вступительной разносной редакционной критикой Форда во всех капиталистических грехах, что сработало наоборот и, кажется, послужило лишь еще одним побудительным стимулом для популяризации и широкого распространения среди инженерной интеллигенции его взглядов и методов деловой организации производства. Приведенные в этих книжках мысли так же оригинальны и практичны, как и его конкретные дела. В них нет фальши и обмана и все вещи названы своими именами, как бы они ни были неприятны кому-либо. Вот часть из них, что достойна, на мой взгляд, особого внимания для понимания, кем был Г. Форд и почему мы живем плохо.
«Двадцать пять лет назад нам говорили относительно крупных предприятий, но их тогда, в сущности, не было, – были только крупные накопители денег. А деньги не есть промышленность. Денежные тузы старались захватить промышленность и подчинить ее своему влиянию при помощи накопленных капиталов. Некоторое время вся страна только и говорила об их подвигах. Но финансисты-заимодавцы редко оказываются хорошими предпринимателями. Спекулянты не в состоянии создавать ценности.
Наилучшим способом защиты народа от власти денег является промышленная система, покоящаяся на сильном и здоровом основании благодаря тому, что она оказывает полезные услуги обществу.
Организация промышленности, исходящая из принципа наилучшего обслуживания народа, не мешает извлечению выгод. Применение в нашей экономической жизни правильных принципов не уменьшает, а увеличивает богатство. Мир в целом гораздо беднее, чем он должен был бы быть, только потому, что стремится лишь получать и не понимает практической важности закона обслуживания публики и увеличения предприятия.
Если рабочие должны повиноваться каким-то авторитетам извне, а не администратору, тогда управление делом невозможно.
Почему прекращаются иногда все полезные операции? Только потому, что некоторые люди иногда говорят: «Наступило время урвать побольше. Публика желает получить то, что мы можем продать; воспользуемся моментом и взвинтим цены». Такой образ действий столь же преступен, сколь преступно извлечение выгод из войны. Он порождается невежеством. Некоторая часть промышленных предприятий так мало понимает законы, управляющие человеческим благосостоянием, что времена промышленного оживления (даже оживления, а что же тогда можно сказать о нашем теперешнем застое) кажутся им удобным моментом для наживы. По их мнению, наивысшая деловая мудрость заключается в том, чтобы наживаться, пока можно.
Платить человеку высокую заработную плату за малое количество труда – это значит оказывать ему величайшую несправедливость, ибо в таком случае высота его заработка повышает цену товаров и делает их недоступными для него.
В результате сделки и покупатель, и продавец должны обогащаться, в противном случае равновесие нарушается. Если таких нарушений накопится слишком много, вся мировая экономика опрокинется. Нам нужно еще научиться той истине, что всякая сделка, не приносящая выгоды обеим сторонам, является по своей природе антисоциальной.
Мы не вводим изменений ради изменений, но мы всегда изменяем процесс, как только будет доказано, что новый лучше старого. Мы считаем нашей обязанностью убирать все препятствия, мешающие прогрессу, и оказывать обществу все лучшие и лучшие услуги, придерживаясь нашей политики цен и зарплаты.
Отделаться от традиций нелегко. Вот почему все наши новые операции всегда руководятся людьми, ранее не занимавшимися этим делом и потому не привыкшими считать то или другое «невозможным». Мы призываем на помощь технических экспертов всякий раз, как это кажется необходимым. Но никакой процесс не руководится непосредственно техником, ибо техник всегда знает слишком много «невозможных» вещей».
А вот что он писал о том абсолютно очевидно полезном в глазах многих людей, что определяется словом «стандарт».
«При установлении стандарта приходится действовать медленно, так как гораздо легче установить неправильный стандарт, чем правильный. Один способ стандартизации влечет за собой инертность, другой – прогресс. Если под стандартизацией вы понимаете наилучшие известные сегодня методы, но подлежащие усовершенствованию завтра, то такая мысль приведет к полезным результатам; но если стандарт равнозначен для вас ограничению изобретательности, то вы можете привести дело лишь к остановке прогресса. Стандартизация что-либо значит лишь в том случае, если она означает усовершенствование. В глазах же некоторых теоретиков стандарт – нечто вроде стальной формы, в которую можно на неопределенное время заключить все человеческие усилия».
И это пишет человек, который первый обеспечил полную взаимозаменяемость всех узлов автомобиля и стандартизировал на своих заводах всё, что только можно придумать: от мерительного и прочего инструмента, приспособлений, общих деталей и их типоразмерных рядов до однотипного оформления «Стандартов фордовских машин», имеющих назначение «поддерживать однородность работы» во всей его организации. Гибкость и еще раз гибкость – вот рабочее кредо этого человека. Хорошо всё, что работает на пользу и отвечает здравому смыслу. С таких же позиций он подходит и к оценке общих проблем.
«Можно спорить о том, следует ли или не следует называть цивилизацией высокий уровень жизни. Но, по нашему мнению, даваемое цивилизацией материальное благополучие связано с ростом интеллекта, так как без экономической независимости не может быть и независимости ума.
Так называемая филантропия есть особенно низкая форма самолюбования, низкая потому, что, претендуя на оказание помощи, филантропия на самом деле приносит вред. Она создает ничего не производящих, а между богатым и бедным трутнем разницы никакой нет. И тот и другой лежат бременем на производстве.
Ни один человек ничего не может сказать о будущем. Будущее всегда заботилось о себе, несмотря на наши доброжелательные усилия ему воспрепятствовать.
В правительстве не заложено ничего, что не исходило бы от народа, а народ, в котором убит дух самостоятельности, все меньше и меньше способен содействовать исполнению своих желаний, пока наконец и народ, и правительство – оба не впадут в полную беспомощность.
Политика не может ничего создавать – она может начать разрушение, или пытаться сохранить прежнее положение, что тоже является разрушительным процессом, только медленным, т. к. нельзя заставить жизнь стоять смирно. Мы видим рабочие правительства, берущие власть под предлогом сделать что-нибудь для рабочего класса, мы видим капиталистические правительства, берущие власть под предлогом помочь капиталу. Но так велика политическая бессмыслица, что мы никогда не видим правительств, берущих власть, не предлагая никаких патентованных средств помочь народу».
В 20—30-е годы научно-инженерная элита под воздействием своего дореволюционного воспитания просто не могла не воспринять и не взять на вооружение фордовские идеи. Фордистом, уже по другим соображениям, был и Сталин. Думаю, что об американской деловитости он писал как раз под их впечатлением. Ими он, похоже, руководствовался в значительной степени и практически при индустриализации страны.
Я лично еще в 50-е годы, время начала своей работы, застал обстановку огромной настроенности на дело и конечный полезный результат большинства тогдашних руководителей. Постепенно, начиная с 60-х годов, этот деловой дух, под давлением генеральных принципов социализма и партийно-бюрократического воспитания людей, стал все больше и больше сдавать и наконец докатился до того отвратительного (даже мерзкого, по своему полному несоответствию принципам здравого смысла) состояния, с которого и двинулась несчастная перестройка. Мы забыли, чуть не все, чем руководствовался и что так мощно пропагандировал Форд.
Не хочу сказать, что ничего не делается сейчас, но согласитесь, что, по большому счету, мы пока занимались и продолжаем заниматься в основном созданием витринного благополучия и пребываем фактически в том исходном состоянии, о котором упоминалось выше. Истинное движение вперед начнется только тогда, когда мы покончим со спекулятивно-низменным мышлением и бросим свои силы и капитал в крупномасштабное инвестирование промышленности, и не только средств потребления, но и средств производства, в полном соответствии с заветами великих инженеров и организаторов – Г. Форда и С. Витте.
