Виталий Викторович Воронин
Сезон
Наломав березовых веток, нарвав травы для подстилки, я устроился на островке, накрывшись своей курткой, и приказал себе успокоиться. Перед глазами стояла картина сегодняшнего расстрела. Тело Айно с простреленной головой, лежащий замертво лицом вниз Витек, кровь на его спине. А ведь еще сегодня утром было все прекрасно. Мы все были друзьями, и у нас был клад! Ну почему все пошло наперекосяк?! Почему Игорь так поступил?! Я же знаю его лет десять, и никогда он не был таким безумно жадным.
Я попытался обдумать ситуацию, в которую попал. Скорее всего, Игорь сейчас ищет меня, чтобы пристрелить как ненужного свидетеля. Сюда он не доберется, а если будет приближаться, услышу плеск воды. Поэтому надо вести себя тихо, а утром пробраться в ближайший населенный пункт, чтобы сообщить в милицию.
Я начал вспоминать расположение дорог на карте, которая осталась в моей машине, но ничего толкового в голову не приходило, потому что невозможно определить в темноте, где север, а где юг. Тогда я попробовал представить себе расположение нашего лагеря относительно меня сейчас. Из этого тоже ничего не вышло, потому что я не помнил, в какую сторону бежал. Больше ничего не придумалось, и я решил, что утро вечера мудренее.
В кармане куртки звякнули золотые монеты, из-за которых сегодня погибло два человека. На душе вновь стало тоскливо и страшно. Где-то в ветвях деревьев шумел ветер, и мерещилось, что вот-вот из кустов выскочит Игорь. Но тут навалилась такая усталость, что я почти сразу уснул, прикрыв лицо носовым платком и не обращая внимания на комаров и мокрую одежду.
Глава 7. От сумы и от тюрьмы…
Проснулся я от голода и еще чего-то непонятного. Это было не движение, не шум, не прикосновение, а какое-то неприятное ощущение, возникшее в районе сердца. Через мгновенье я понял, от чего оно возникло. У моих ног на кочке, озаряемой первыми лучами солнца, свернувшись кольцом, лежала зеленоватая болотная гадюка и внимательно смотрела на меня, подняв свою голову.
Я медленно подтянул к себе ноги и нащупал сзади длинную ветку. Гадюка пестрой лентой скользнула среди березовых корней и исчезла. От такой неожиданной встречи бросило в пот, и я вспомнил, что произошло вчера. Воспоминания принесли страх, но в то же время заставили собраться и начать думать.
– Нет, Игорек, я так просто не дамся! – бормотал я себе под нос, срывая редкие ягоды черники, и отправляя их в рот вместе с листьями.
Голод терзал все сильнее, не дав сосредоточиться. Умывшись коричневой болотной водой, я только сейчас обратил внимание на свои распухшие от комариных укусов руки и лицо. Все тело ныло и болело, как будто его били палками. Моя одежда промокла насквозь, а в ботинках хлюпала вода.
Определив восток, по восходящему солнцу, я решил выбраться из болота, обсушиться и двигаться к населенному пункту. Пробираясь между кочками, по пояс в воде, я прощупывал впереди себя путь длинным и тонким березовым стволом который сломал на острове. Это оказалось не лишним, потому что пару раз меня так засасывало, что приходилось выбираться ползком, цепляясь за кусты и деревца, росшие на болотных кочках. Едва не потеряв ботинок, я стал продвигаться осторожнее, от куста к кусту медленно балансируя с жердью в руках.
Постепенно вода начала убывать, впереди замаячили сосны, а под ногами появилось относительно твердое дно. Выбравшись на пригорок, я в изнеможении повалился на землю. Мысли мои, к этому времени пришли в порядок, страх прошел, осталась только тяжелая ненависть к Игорю. Возникло желание вернуться к лагерю и убить его, но я быстро подавил этот порыв, прикинув мои шансы после ночных скитаний по болоту. Нужно было выходить к людям, пока Игорь далеко не уехал.
Я был уверен, в том, что он воспользуется одной из наших машин. Другого способа быстро покинуть место преступления у него просто не было. Существовал еще такой вариант, что он будет ждать меня в лагере, чтобы пристрелить, а потом спокойно уехать, не опасаясь, погони. Места здесь глухие, искать нас никто не будет еще недели две. Пока на трупы кто-нибудь наткнется, можно проехать через всю Карелию. Но этот вариант я отбросил как маловероятный, поскольку сидеть возле трупов и ждать неизвестно чего Игорь не станет.
Размышляя, таким образом, я развесил свою одежду на кустах, снял ботинки, набив их сухим мхом, и в одних трусах, принялся собирать чернику, чтобы подкрепиться перед дорогой. То, что Игорь будет меня искать, я не боялся. Я заложил по болоту изрядный крюк и рассчитывал на то, что был теперь километрах в пяти восточнее нашего лагеря.
Солнце припекало все сильнее, и легкий ветерок обдувал пригорок, отгоняя комаров. Слегка утолив голод, я оделся в сыроватую одежду и двинулся в путь. По моим расчетам до ближайшей деревни километров восемь, поэтому мне надо было поторопиться. Восстанавливая в памяти страницы атласа, я двигался на восток, стараясь выйти к реке, которую мы пересекали на машинах через брод.
К вечеру я достиг лесной дороги и, приглядевшись, обнаружил на ней свежие следы автомобиля. Первой тревожной мыслью было то, что это проехал Игорь, но колея была немного уже, чем у наших внедорожников, и я успокоился. Если здесь недавно проехали люди, значит поселок близко. Поэтому я пошел вдоль дороги по направлению следов, стараясь держаться среди сосен, чтобы меня было незаметно.
Дорога петляла по лесу и вывела меня к развилке, у которой в кустах стоял зеленый УАЗик с военными номерами.
– Пограничники! – вздохнул я с облегчением.
Сзади послышалось шуршание веток. Я хотел было обернуться, но от резкого удара по ногам оказался на земле, с заведенными за спину руками. Кто-то коленом вжал мою голову в землю, так, что я увидел близко-близко огромного красного муравья, тащившего на себе сосновую иголку. Потом перед глазами появился облезлый солдатский ботинок и на запястьях защелкнулись наручники. Чьи-то проворные руки ощупали одежду и рывком подняли меня на ноги.
Передо мной стоял капитан пограничник в затертом камуфляже и портупее, которую оттягивала висевшая на его боку, кобура. Под руки меня держали двое солдат с автоматами.
– Имя, фамилия, куда следуете? – с прищуром спросил капитан.
Я назвался и начал сбивчиво рассказывать о том, что произошло вчера и о том, что надо срочно задержать Игоря.
Капитан, услышав мое имя, и не дослушав рассказ, почти бегом бросился к УАЗу, в котором шипела рация, а солдаты еще крепче вцепились в меня.
Я услышал как пограничник, с плохо скрываемой радостью почти прокричал в микрофон: «Все в порядке мы его взяли!»
Не успел я и глазом моргнуть, как оказался на заднем сиденье машины, зажатый между двумя солдатами. УАЗик несся по лесной дороге, подрыгивая на ухабах, и уже через час мы были в районном центре у отдела милиции.
Высокий седеющий мужчина, в светлом отутюженном костюме и при галстуке, сидел за скрипящим столом, заваленном бумагами, в маленьком обшарпанном кабинете. Он смотрелся здесь как нечто инородное.
Меня ввели в кабинет и посадили на стул, сняв наручники. Словно сквозь сон я услышал слова мужчины в костюме, который представившись следователем следственного комитета, сунул мне под нос бумагу и сказал, что я задержан по подозрению в убийстве.
Эта новость повергла меня в такой шок, что я не мог вымолвить и слова, а только тряс головой на все вопросы следователя.
Потом еще вошли какие-то люди, меня обыскали и пересчитали золотые монеты, найденные в моих карманах. Находясь в прострации я, молча, смотрел на окружающих, пытаясь понять, что они от меня хотят.
Наконец немного отпустило, и я расслышал голос.
– Что вы можете пояснить по данным фактам?
Я начал торопливо и сбивчиво рассказывать о том, как Игорь стрелял в нас, а следователь, закурив сигарету, достал из портфеля ноутбук и застучал по клавиатуре, записывая мои показания.
Изредка он с интересом поглядывал на меня, задавая уточняющие вопросы, вновь продолжал печатать. Закончив, он выпустил дым в потолок, и, распечатав листы с показаниями, положил их передо мной.
– Прочитайте и распишитесь на каждом листе.
Перечитывая написанное, я успокоился, убедившись, что все записано правильно.
Теперь от меня больше ничего не зависело и оставалось только ждать, что следствие во всем разберется.
Меня вывели на улицу, где уже стоял фургон с зарешеченными окнами и мигалкой на крыше. Машина рванула с места и вскоре выехала на ровную дорогу. Я только успел расслышать разговор конвоиров: «в Петрозаводск».
Сидя в громыхающей железной клетке, я пытался сосредоточиться и понять, почему меня подозревают в убийстве. Все мои попытки выяснить это у следователя не увенчались успехом. На мои вопросы он не отвечал. Приходилось додумывать все самому, но это ни к чему хорошему не приводило.
Камера следственного изолятора, представляла собой узкий пенал с крашенными в зеленый цвет и местами облупившимися стенами. Единственными источниками света было маленькое зарешеченное оконце и тусклая электрическая лампочка под потолком, забранная изогнутым листом железа с дырками. Ничем не отгороженный сливной бачок, возвышался у двери, на постаменте с дырой, предназначенной для естественных надобностей. Нары, железный стол, привинченный к полу, и раковина умывальника в углу завершали картину.
Дежурный, молча, сунул мне в руки скрученный матрац и с лязгом захлопнул дверь снаружи, провернув ключ в замке. Его шаги гулко удалялись по коридору. Я остался один в этом склепе, как будто замурованный изнутри. События сегодняшнего дня пронеслись перед глазами и показались кошмарным сном, который должен вот-вот закончиться. Но сон не проходил. Я с ужасом начал осознавать, что все это происходит на самом деле, а мне грозит тюрьма.
Гнетущая атмосфера камеры давила со всех сторон, и всем своим видом как бы говорила: «Теперь ты здесь надолго! Привыкай к этим нарам, к этому полосатому матрацу, на котором остались разводья то ли крови, то ли мочи твоих предшественников. Привыкай к этой параше в углу, к этому лязгу дверей. Привыкай к этому одиночеству и к тому, что никто тебе не поможет».
– Почему я здесь оказался, и что теперь делать?! – спросил я вслух, и удивился, что мой голос прозвучал как – то тихо и ничтожно среди бетонного каземата.
Эти вопросы непрерывно буравили мой мозг, который не находил на них ответа. Мысли беспомощно бились, и мне начинало казаться, что это я бьюсь головой о стену камеры.
От тяжких дум меня оторвал звук открываемого окошка в двери. Потянуло запахом еды, и на крышку оконца со стуком упала алюминиевая кружка с дымящимся чаем и двумя кусочками черного хлеба сверху.
– Принимай ужин, чего замер?! – донесся из коридора хриплый голос. Я торопливо, обжигаясь, схватил кружку и поставил ее на стол.
Окно захлопнулось, и стало понятно, что это весь мой ужин. Чай был не сладкий, но горячий. Я нехотя начал жевать хлеб и только тут вспомнил, как голоден. Сегодня у меня во рту, кроме черники ничего не было, но до сих пор я об этом не думал, так как занимался несколько иными делами. Желудок до поры до времени не тревожил хозяина, но после горячего чая с хлебом, решил, что наступил его праздник и во весь голос потребовал еды.
Кусочки хлеба мигом были съедены, но это только подхлестнуло аппетит. Я попытался его обмануть, набрав из-под крана полную кружку воняющей хлоркой воды, и с отвращением выпил ее одним махом. Подумалось о холерных палочках и прочих радостях канализации, но я успокоил себя тем, что в хлорке никакая зараза не выживет.
Голод немного отпустил. Теперь можно было обдумать свое положение. К этому располагало еще то, что в камере погас свет. Видимо такой здесь была команда «отбой».
Я раскатал матрац на нарах и, улегшись на него, закрыл глаза. Вспомнился сегодняшний следователь и как он с недоверием и сарказмом слушал мое объяснение. Единственной причиной этому должны были быть какие-то веские улики против меня. Карабин, из которого стрелял Игорь, принадлежал мне и мог быть найден милицией, если Игорь его бросил.
– Или сам принес в милицию! – вдруг подумалось мне.
Я живо представил себе Игоря, точно так же как я сегодня, дающего объяснение тому же следователю. Только из его объяснения получалось, что стрелял не он а, я.
– Но ведь отпечатки пальцев на карабине были его, – размышлял я, – если он только их не стер.
Тут я вспомнил наш последний праздничный ужин, когда мы радовались найденному кладу, а Витек с Игорем пекли картошку. Игорь тогда надел тряпичные перчатки, в которых он выкатывал картошку из костра. Но вот снял ли он их, взяв в руки карабин, я не мог вспомнить, как не старался. Если он стрелял в перчатках, то пальцы на карабине останутся только мои. Да и на стреляных гильзах тоже, ведь патроны заряжал я.
От такого расклада мне стало не просто плохо. Меня бросило в жар и, вскочив, я заходил по камере. Выхода не было. Оставалась еще маленькая надежда на то, что Игорь все-таки снял перчатки перед стрельбой. Но это было слабым утешением, потому что надо быть полным дураком, что, готовясь убивать, оставлять на оружии свои следы рук.
То, что Игорь замыслил это заранее, я был уверен. Это чувствовалось по всему его спокойному поведению, когда он начал стрелять. Вообще-то я не был циником и верил друзьям. Игорь никогда раньше не давал повода усомниться в его порядочности за все те годы, что я его знал. Он никогда не жадничал и готов был поделиться последним в наших многочисленных совместных путешествиях.
Тем сильнее был шок от моих выводов. В глубине души я сначала отказывался в это верить, списывая все на внезапный приступ ярости. Но чем больше я думал об этом и вспоминал поведение Игоря, тем больше убеждался в том, что он решился на убийство, когда начал ругаться с Айно для отвода глаз. А когда пек картошку, наверное, уже поставил на нас с Витьком крест. Может он даже по мне специально промахнулся, чтобы не лишать следствие подозреваемого.
Я подошел к раковине открыл кран, сунул голову под струю ледяной воды и стоял так некоторое время, пока не заломило в висках. Потом я вытерся курткой и сел на нары. Все теперь было ясно. Я был полным идиотом! Мало того, я был убийцей, у которого был мотив – золото! Завтра, или уже сегодня с карабина снимут отпечатки пальцев, и всем моим объяснениям будет грош цена, потому что есть два трупа, мой карабин, и золото, которое у меня изъяли.
Сколько мне дадут за умышленное убийство двух человек, я не знал, но от этого становилось только хуже. Воображение услужливо рисовало картины одна страшнее другой. Вот я в полосатой робе больной туберкулезом отбываю пожизненное заключение, и умираю в тюремной больнице всеми забытый. Или вот я в зимнюю стужу валю лес, на лесоповале в ближайшие двадцать лет и выхожу на свободу дряхлым стариком.
Все эти картины пробегали у меня перед глазами до тех пор, пока я до боли не сдавил переносицу указательными пальцами. Наконец меня свалила усталость, и я забылся тяжелым сном, мечтая уснуть и не проснуться.
Мечта не сбылась. Я проснулся от лязга дверей. Подавали завтрак. Первый раз в жизни я так радовался миске рисовой каши – размазни и кружке чая с черным хлебом. Поев, я улегся на нары и прислушался к себе. Странное спокойствие овладело мной. Ситуация была ясна как белый день – я в полном дерме. От понимания этого стало как-то легко, и холодный расчет подсказал, что единственным выходом для меня будет побег.
Что делать потом, я не знал, но в любом случае бежать собирался в сторону дома. Перспектива подпольной жизни меня, конечно, пугала, но еще больше пугала полная определенности жизнь на зоне, откуда выхода не предвиделось. И потом, сидя за решеткой, доказать свою невиновность будет вообще невозможно. Приняв решение, оставалось только осуществить его, но это уже было делом техники.
Не зная тюремных порядков, я все-таки предполагал, что меня когда-нибудь выведут из этой камеры. На прогулку, ли на допрос ли, но в любом случае я окажусь снаружи, и буду ждать удобного случая, чтобы сбежать. То, что это надо сделать как можно быстрее я понимал, иначе от здешней диеты через неделю сил совсем не останется.
Теперь мой слух ловил каждый звук в коридоре, я старался понять, чем живет тюрьма. Вот послышались шаркающие шаги и громыханье тележки, на которой заключенные под присмотром охраны развозили пищу по камерам. Судя по звону пустых бачков, завтрак уже закончен, посуда собрана. Вот, из дальнего конца коридора донесся скрип тяжелых решетчатых дверей и топот множества ног. Это прибыл новый этап.
Я вспомнил, как вчера проходил через эти двери, отделяющие длинный коридор самой тюрьмы от административного здания, в котором все прибывшие принимали душ, и проходили медосмотр на предмет телесных повреждений. Хотя конечно душем это трехминутное омовение холодной водой без мыла можно было назвать условно.
Мои наблюдения прервали приближающиеся шаги и звук открываемого глазка в двери моей камеры. Некоторое время кто-то смотрел на меня, затем шторка глазка закрылась. Открылась дверь, и оттуда донесся голос дежурного:
– На выход, лицом к стене!
Стоя у стены в коридоре, пока конвоир закрывал дверь камеры, я оглядывал обстановку, но ничего интересного не увидел. Вдаль уходил, освещенный тусклым светом зарешеченных лампочек, ряд серых дверей камер, обитых железом с выведенными на них белой краской, трафаретными номерами. В конце коридора виднелась дверь и железная клетка с окошком, в которой за столом сидел контролер. Мы направились в его сторону.
– Этого в суд на арест, – сделал дежурный пометку в журнале напротив моей фамилии.
Еще несколько длинных темных коридоров и вот теплый летний воздух ворвался в мои легкие. Мы вышли в тюремный двор, но не успел я вдохнуть полной грудью, как оказался в уже знакомом фургоне, разделенном на две части решетчатой дверью из стальных прутьев. Тут уже сидели несколько человек заключенных. Конвойный с автоматом АКСУ[12] на коленях расположился по другую сторону решетки, лениво развалившись на сиденье возле двери фургона. Он со скучающим видом поглядывал в окно, за которым проплывали улицы большого города, наполненные шумом и суетой его жителей и машин. Мне их видно не было, но воздух свободы, врывающийся через приоткрытое стекло, будоражил все существо после времени проведенного в каменном мешке тюрьмы, и требовал действий.
– Вот он шанс сбежать! – решил я для себя.
– А что такое, на арест? – спросил я у сидевшего рядом невзрачного мужичка лет пятидесяти в старом спортивном костюме.
Судя по многочисленным татуировкам в виде перстней, украшавшим пальцы его рук, он был давно в курсе тюремной жизни.
– Первоход что ли? – хмуро глянул он на меня и, видя мое недоумение, добавил:
– В первый раз попал?
Я утвердительно кивнул, и он ответил:
– На арест, значит, суд на время следствия выберет тебе меру пресечения в виде ареста, и будешь в камере париться, пока твое дело не рассмотрят.
Машина резко затормозила возле здания суда и начала сдавать задним ходом во двор. Заключенных выводили по одному. Конвоир с автоматом стоял у открытой двери фургона, а двое других с кобурами на поясе у входа в здание. Выпрыгнув из машины и оглядевшись, я успел заметить, что вместо ворот у въезда во двор стоит автоматический шлагбаум с будкой, в которой сидит охранник. Я прикинул, сколько времени мне понадобиться, чтобы добежать до него, и получилось, что за полминуты справлюсь, если по мне не начнут стрелять.
– Шевелись! – ткнул меня конвойный стволом автомата в спину, и я оказался в коридоре, а затем в тесном боксе без окон, где уже на деревянной лавке сидели мои товарищи по несчастью.
По одному, их заводили в зал судебных заседаний, а затем, сразу оттуда вели обратно в фургон. Для конвойных и для заключенных это было рутинное действие, которое повторялось каждые два месяца следствия. Для меня же это был шанс сбежать, поэтому я внимательно следил за конвоирами, выжидая момент.
Выкрикнули мою фамилию, и я на ватных ногах вышел из бокса. Два конвоира с пистолетами на поясе ведут меня по коридору. Значит третий с автоматом на улице у фургона. Клетка в зале судебных заседаний. Ее дверь закрывают наручниками. Только – бы не надели их на руки, когда буду выходить. На окнах решетки. Отсюда дергаться бесполезно.
Входит судья в черной мантии.
– Встать, суд идет! – пищит худосочная девица секретарь.
Встаю, сажусь. Знакомое лицо следователя за столом напротив. Рядом помощник прокурора в синем пиджаке с погонами. Что-то читают по бумажке. Адвокат, надвинув на нос очки, разглядывает какой-то журнал. Не вслушиваясь в их бормотанье, исподтишка наблюдаю за конвойными.
Один пожилой лысый и грузный сидит, на лавке тяжело дыша. Кобура торчит из-под свисающего пуза. Этот не опасен. Чтобы достать пистолет, ему придется полчаса разгребать свой жир. Второй молодой худощавый стоит у клетки, кобура на боку. Этот, похоже, быстрый. Интересно, у него патрон уже в патроннике? Если да, то это плохо.
Судья о чем – то спрашивает меня, адвокат начинает махать ручкой и делать знаки. Ах, это он напоминает мне, что надо встать. Бесплатный защитник, мать его! Даже в дело не заглянул.
Встаю, судья повторяет вопрос:
– Согласны ли с мерой пресечения в виде ареста?
Удивленно вскидываю брови.
– Конечно, нет!
Судья молча, удаляется в совещательную комнату. Все опять встают и садятся. Несколько томительных минут и судья, вернувшись, скороговоркой зачитывает постановление. Понимаю, что теперь я официально арестован. Адвокат сует сквозь прутья клетки копию постановления, в которой я расписываюсь.
Меня выводят, и мы идем по коридору обратно в сторону выхода. Наручники не надели, и они висят на поясе у молодого конвойного, идущего впереди. Старый тащится сзади, сопя и шаркая ногами. Как его еще на службе держат?! Сквозь открытую дверь впереди виден фургон. Рядом конвойный с автоматом смотрит куда-то вбок. Успеваю выхватить взглядом автомат, болтающийся у него на плече. Слава богу, он на предохранителе. Делаю шаг на крыльцо, молодой начинает поворачиваться, чтобы пропустить меня к дверям фургона. Все, пора!
Со всей силы толкаю его двумя руками в спину на автоматчика, и тут же бросаюсь через двор в сторону шлагбаума, стараясь держаться на одной линии между конвойными и будкой охранника, чтобы у них не было желания стрелять в меня. Краем глаза успеваю заметить, что конвойные, повалившись друг на друга, безуспешно пытаются встать. За спиной крики и лязг затворов. В ушах свистит ветер. Навстречу из будки выскакивает охранник с резиновой палкой, занесенной в руке. У него на черной куртке желтеет какой-то знак, а глаза испуганные и круглые. Сзади бухает выстрел и охранник, съежившись, приседает. Не останавливаясь, перепрыгнув через него, оказываюсь среди городского шума на запыленной улице, по которой медленно двигаются автомобили, и не спеша прогуливаются разморенные жарой пешеходы. Перебежав через дорогу, врываюсь во дворы деревянных домиков, вокруг которых разбиты аккуратные клумбы, посажены кусты и деревья. Возле них на лавочках сидят старушки, провожая меня удивленными взглядами. Несусь мимо них, перемахивая через заборы, стараясь быстрее оторваться от гнетущего воя сирены сзади на большом проспекте. Сердце бешено колотится в груди, но страх быть пойманным подхлестывает и придает силы, поэтому не останавливаюсь. В голове колотится одна мысль: «Быстрее из города!».
Окончательно вымотавшись, перехожу на легкую рысцу и начинаю глазами лихорадочно искать место, где можно было бы передохнуть. Впереди маячат какие-то заводские строения, и кривая улица выводит меня к промзоне. Среди колдобин вдоль пыльного бетонного забора проложены ряды рельсов, за которыми виднеются корпуса цементного завода. Редкие чахлые деревца вдоль обочин покрыты цементной пылью, как мукой. Иногда грузовики с грохотом проезжают по дороге, обдавая все вокруг черным смрадным дымом. Ни одного пешехода не видно на улице, только заляпанные грязью старые кирпичные здания складов глядят на дорогу своими подслеповатыми, закрашенными оконцами.
Бреду, некоторое время вдоль забора, пока издали, постепенно приближаясь, не доносится вой сирены. Из последних сил перебегаю дорогу и валюсь в придорожную канаву среди редкого кустарника. Лежу лицом вниз и чувствую, как пот течет по моей голове и лицу, а ноги подрагивают от напряжения. Милицейский УАЗик с сиреной, гремя подвеской, проезжает мимо по дороге и удаляется.
С облегчением вздыхаю и вылезаю из канавы. На зубах скрипит вездесущая пыль, и жажда начинает мучить все сильнее. Подбираю валяющуюся тут – же пластиковую бутылку, в надежде набрать воды и быстрым шагом удаляюсь с дороги в сторону кустов, за которыми громоздится свалка металлолома, обнесенная ржавым забором. Забор, наспех собранный из железных листов уже кое-где развалился, поэтому я пролезаю между ними и осматриваюсь.
Среди сваленных друг на друга разбитых автомобильных корпусов и прочего утиля, возвышается башня подъемного крана рядом со зданием конторы. Оттуда же доносится редкий собачий лай. Сразу за территорией свалки начинаются лесистые холмы. Туда-то мне и нужно, подальше от города и людей. Это было первым моим порывом, потому что в лесу я чувствую себя увереннее, да и спрятаться там проще. Но, чтобы попасть в лес, мне нужно пройти мимо свалки, которая судя по лаю, охраняется собаками.
Подбираю кусок железной трубы и с ним наизготовку начинаю осторожно двигаться вдоль забора в сторону леса. Собачий лай быстро приближается с двух сторон, и я, не дожидаясь пока меня, искусают, ныряю обратно за забор. Бегу напрямик в сторону холмов через болотистый ручей сточных вод и слышу сзади злобное рычание. Уже на другом берегу, оглянувшись, вижу двух волкодавов, мечущихся у забора. Бросаю в них трубу, которая, не долетев, плюхается в жижу ручья.
Вот, наконец, спасительный лес. Сосны принимают меня в свою благодатную тень и можно уже лечь отдохнуть, но тело как заведенное продолжает движение, удаляясь в чащу, стараясь скрыться от всех и вся. Взбираюсь зигзагами по крутому холму наверх, и внезапно передо мной открывается разбитый бетонный серпантин окружной дороги, по которому двигается весьма плотный поток машин. Вот тебе и лес! Замечаю, что на другой стороне дороги за деревянным забором насколько хватает глаз, возвышаются оградки и кресты городского кладбища.
Оглянувшись назад с высоты холма, вижу внизу как на ладони раскинувшийся город, лежащий у огромного озера, берега которого теряются в синей дымке горизонта. В другое время я бы залюбовался этой красотой, но сейчас только отмечаю про себя, размеры города и радуюсь тому, в таком мегаполисе найти меня будет трудно.