Виталий Викторович Воронин
Сезон
Глава 3. Вахта
Игорь сосредоточено водит по карте курвиметром[8], склонившись над столом, наспех сколоченным из осинового горбыля. Витек заглядывает ему через плечо и тень от его фигуры падает на стол, подсвеченный желтым огоньком фонарика висящего под натянутым пологом шатра.
Я сижу рядом в раскладном кресле, и устало вытянув босые ноги, наблюдаю, как ночные бабочки с мотыльками бессильно бьются о москитную сетку, пытаясь прорваться из темноты майской ночи в шатер. Снаружи потрескивают угольки костра, над которыми на палках, воткнутых в землю, дымятся наши резиновые сапоги, носки и стельки. За ними угадываются очертания палаток, в которых сопят во сне сорок ноздрей школьников поискового отряда.
– Полтора километра, – поднимает голову Игорь, – если напрямик, через болото.
Я, молча, киваю. Говорить, уже нет сил, потому как сегодня выдался трудный денек, а завтра предстоит полтора километра шлепать по болоту до места расположения немецкой минометной батареи.
Школьники из отряда Игоря за день срезали почти весь кустарник и распилили гнилые пни на вырубке у холма, где полмесяца назад я нашел останки советского бойца. Мои подозрения подтвердились. Это было место боя и гибели пятнадцати солдат. Их мы обнаружили в этот день под корнями просто в неглубоком слое мха.
Разбив расчищенное место на квадраты, разметив их вешками, мы с Витьком обследовали землю металлоискателями, втыкая сломанные ветки ивняка там, где приборы подавали сигналы.
Игорь шел сзади со своими помощниками, которые копали по нашим указателям. Если попадались человеческие останки, несколько человек с садовыми совочками делали так называемый «археологический стол». Обкапывали со всех сторон кости, найденные с ними вещи, а затем фотографировали место раскопа и составляли схему расположения останков.
Витек периодически оглядываясь на них, с уважением в голосе бросал мне:
– Гляди, как у него процесс поставлен. Что ни говори, а двадцать человек это сила!
Но тут – же переходил на свой вечный саркастический тон.
– Эй, пионеры! Сюда не лезьте здесь для вас гансовский подарок!
Вырубив саперной лопаткой землю, он запускал руку под пласт дерна и делал притворно круглые глаза.
– Мина с утреца, как разминка для бойца!
Неразорвавшиеся минометные мины попались нам несколько раз за день, и Игорь каждый раз напрягался, отгоняя своих подопечных от мест этих помеченных находок. Он так нервничал что мы с Витьком не выдержав, перетаскали все мины к ближайшему болоту и утопили их там, благо идти было недалеко.
В общем-то, перетаскивать стреляные, поставленные на боевой взвод минометные мины вредно для здоровья. В таких случаях полагается вызывать саперов и прекращать все работы до разминирования. Но на моей памяти никто никогда так не делал, потому что бесполезно было это. Все равно не приедут.
Увидев, как хвостатые чушки мин плюхаются в болото, Игорь обозвал нас идиотами и прочел лекцию по технике безопасности для своего малолетнего воинства.
К вечеру кости и черепа найденных бойцов были разложены в целлофановые пронумерованные мешки. Мелкие вещи, найденные при каждом погибшем, тоже разложили по этим пакетам. Если удастся найти родственников, то они получат вещи своего деда или прадеда.
Теперь мы втроем сидим в шатре, строим планы на завтра и пытаемся прочитать записку, извлеченную из солдатского медальона. Всего этих медальонов было найдено три штуки. Один оказался пустым, во втором лежали иголки с нитками, а в третьем записка, на которой должны быть указаны данные бойца.
С трудом удалось раскрутить свернутую в трубочку, пожелтевшую и вымокшую полоску бумаги. Полуразмытый текст, написанный химическим карандашом, едва читался, но отдельные буквы в фамилии и цифры даты рождения мы разобрали. Дальше предстояла работа в архиве, поэтому листок сфотографировали и положили сохнуть между двух стеклышек.
С ужином припозднились. Разогретая на костре тушенка в банках, хлеб да спирт в солдатской фляге вот и вся нехитрая еда. Витек разливал спирт по кружкам, чокнувшись, опорожнял свою, и поддев немецким отполированным до зеркального блеска штык-ножом кусок мяса, жадно вгрызался в него.
– Куда в тебя только лезет?! – удивленно с некоторой брезгливостью смотрел на него Игорь, – жрешь как свинья.
– Пошел ты! – беззлобно шамкал Витек с набитым ртом, – сначала в армии отслужи, салага. Так – же жрать станешь, когда тебе на обед две минуты дадут.
Я откинулся в кресле, не обращая внимания на перебранку, потому – что знал их сто лет. И хотя обоим было под сорок, Витек до сих пор при случае тыкал Игоря тем, что он не служил в армии. Тот в долгу не оставался и обзывал Витька одноруким бандитом и сапером – неудачником.
Далее вне зависимости от дозы принятого алкоголя дискуссия шла по одному руслу. Витек имел претензии к официальным поисковым отрядам, которые де только вид делают, что работают.
– Через таких, как вы дурачков бабки отмывают! – бурчал он, – дадут пять копеек, а спишут рубль! Вы и рады стараться на побегушках у чиновников. Только показухой к 9 мая занимаетесь, а весь остальной сезон бумагу мараете!
– Ну конечно! – парировал Игорь, – нам же деньги взять неоткуда, мы не такие богатые как вы – «черные археологи»! Мы копаным железом на барахолке не торгуем!
Заканчивалось все обычно вечным риторическим вопросом «зачем нам это все надо»?
Этот вопрос задает себе каждый, кто хоть раз брал в руки металлоискатель с лопатой, и копал «по войне», как говорят у нас. Ответ у каждого свой. Причем с годами ответ меняется.
Для меня, например это стало просто образом жизни, который мне нравится. Всю зиму я живу в ожидании сезона. Всю зиму мне снятся сны о раскопках и путешествиях. Всю зиму я изучаю архивы и карты боевых действий, предвкушая весенние поездки, встречи с друзьями, новые находки. Это моя настоящая жизнь, которую я проживаю с наслаждением. Эта, а не та, городская блеклая, рыхлая как грязный серый снег у обочины дороги.
В той жизни я никто, даже если я занимаю положение в обществе и имею деньги. В той жизни меня ничто не трогает. Какие-то женщины, бессмысленно проходят через мою постель. Какие-то люди суетятся вокруг меня. Ничто меня не волнует по-настоящему в той зимней жизни.
Но вот наступает сезон, я надеваю свой прожженный камуфляж и привычные берцы[9]. Я на тропе войны. Я силен, хитер и многие опасности подстерегают меня в лесу. Я знаю, как справиться с ними, как не подорваться на мине или снаряде. Я знаю, как не заблудиться, уберечься от змей, диких животных и лихих людей. Я иду им навстречу с веселой злостью.
А вечером после удачного окончания дня, сидя у костра в одиночку или с друзьями, я с удовольствием осознаю, что сегодня я победил. Победил даже если не нашел никаких стоящих находок. Даже если не поднял ни одного павшего бойца.
Да, да не удивляйтесь. Это ощущение победы приходит уже от того например, что сегодня ты прошел по полям и лесам десять километров, перевернул горы земли. А теперь сидишь бодрячком у костра в лесных дебрях, держишь карабин на коленях, пьешь водку и сам черт тебе не брат. Чувствуешь себя этаким партизаном – героем.
Вы те, кто проводит свой отпуск на курортах в теплых странах, можете называть меня ненормальным «выживальщиком», тратящим свое время и деньги неизвестно на что. Но попробуйте сами сделать то, что я сделал за сегодняшний день, тогда посмотрим, на что вы годитесь.
Это все конечно лирика. Немаловажную роль в нашем вредном деле играют находки. Куда же без них. Материальный интерес присутствует всегда, как ни крути. Только вот интерес этот не всегда измеряется деньгами. Почти каждый копатель, как правило, еще страстный коллекционер какого – либо военного антиквариата.
Один собирает котелки всех стран – участниц второй мировой войны. Собирает скрупулезно, изучая каждое клеймо, пытаясь разобраться, что оно означает. Другой, например, собирает ложки или каски. В большинстве своем такие коллекционеры досконально знают предмет коллекционирования, и найденная крышка от котелка с неизвестной доселе маркировкой вызывает у них экстаз больший, чем предложение жениться на красавице – миллионерше. Они готовы обсуждать все нюансы новой находки до тех пор, пока не выяснят о ней все. Коллекции их, как правило, обширны и отлично систематизированы. Только вот интересны эти коллекции очень узкому кругу знатоков, отчего менее ценными они не становятся.
Иные готовы собирать все, что связано с войной. Это в основном начинающие копатели. Они тащат в дом любое имеющее отношение к войне железо и вскоре уже сами не помнят, откуда что взялось. При этом смело раскручивают неразорвавшиеся снаряды и прочие взрывоопасные предметы, чувствуя себя настоящими саперами, если конечно остаются в живых. Переболев этой «железной болезнью», не потеряв при этом ни рук, ни ног, ни головы, они начинают внимать мольбам родных и большую часть находок оказавшихся откровенным хламом, выбрасывают. После этого, у них возникает желание остановиться на какой – либо одной теме. Главное здесь не уйти из реальности.
Есть еще откровенные барыги, которые копают только то и только там, где можно найти что-то ценное и продать это что-то, желательно подороже. Такие люди попадаются среди нас. Они не гнушаются золотыми коронками из зубов погибших, лишь бы их можно было выгодно сбыть. Они увольняются с работы и уезжают в деревню. Живут только раскопками, продажей копаного железа и ничем другим. Их можно узнать по лихорадочному блеску в глазах, согбенной спине и грязным, скрюченным пальцам рук, сжимающим лопату. Копают они в тех местах, где не ступала нога человека.
В общем, у всякого свой мотив, своя причина, докопаться до которой, даже для себя, сумеет не каждый.
Утро принесло тучи и мелкий моросящий дождь. Я с трудом продрал глаза и обнаружил себя полулежащим все в том же кресле. Под ногами стояла вода, натекшая с полога шатра. Снаружи барабанил дождь, слышался гомон голосов, бряканье котелков, тянуло дымом. Знакомый едкий запах горящего тротила проникал в легкие. Применяли его для розжига сырых дров, наковыряв предварительно из ручных гранат в обилии найденных вчера на просеке. Горел он в любую погоду.
В шатер просунулась голова Игоря в насквозь промокшей кепке.
– Сегодня работы не будет, поливает с ночи.
Я, кряхтя, вылез из кресла, вытирая ногу об ногу, стал натягивать резиновые сапоги.
– Вот и сидите тут, а я на разведку сгоняю.
Такие дождливые дни в лесу я ненавижу. Но как назло они случаются тогда, когда меньше всего их ожидаешь. Ты готовишься к выезду, прокладываешь маршрут, учитываешь все детали. Особое внимание обращаешь на погоду, выбирая день выезда. Казалось бы, что учтено все. Ты приезжаешь на место, ставишь лагерь, достаешь металлоискатель, но тут небо затягивается тучами и начинается непрерывный ливень суток эдак на двое.
Работать с металлоискателем под дождем бессмысленно. Во-первых, от сырости сигналы его будут не точными, а во-вторых, недешевая катушка при постоянном использовании в сырую погоду выходит из строя.
Поначалу я не мог согласиться с природой. Напялив армейский резиновый плащ «ОЗК»[10] и, обмотав металлоискатель целлофановыми пакетами, я упорно продирался сквозь кусты и овраги. Но находок не было, а копать ложные сигналы под ливнем удовольствие еще то.
Природа издевается над нами, а мы в ответ издеваемся над ней. Поэтому такие дождливые дни я наметил для разведки новых мест поиска.
Наскоро хлебнув остывшего кофе воняющего тротилом, я подхватил под мышку стальной щуп с лопатой и, забросив свою «Сайгу» на плечо углубился в лес. Палатки нашего лагеря быстро скрылись из виду в пелене дождя. Теперь со всех сторон меня окружали только мокрые стволы осин и потоки воды, льющейся сверху.
Резиновый плащ сковывает движения, сапоги вязнут в размокшей жиже, а ремень карабина больно оттягивает плечо. Но это привычные ощущения, на которые скоро перестаешь обращать внимание. Определив направление по навигатору, заботливо убираю его за пазуху. Ощупываю запасные батарейки и компас. Все в порядке можно двигаться.
В кармане плаща голосом Витька пищит рация:
– Тритон, ответь земляной жабе, как слышишь?
Судя по голосу, он уже навеселе и придумал нам всем позывные. Советую земляной жабе заткнуться и не сажать батарейки у рации.
Постепенно жижа под ногами сменяется редкими кочками мха, окаймляющими болото, а осины сменяются соснами. Выбравшись на заросшую лесную дорогу, облегченно вздыхаю. Под ногами пружинит мох, дождь падает за шиворот гораздо реже, стекая по сосновым лапам. От земли поднимается пар, в воздухе появляются первые комары.
Вот у дороги старая оплывшая воронка, из которой торчат остовы немецких железных бочек. На крышке одной из них читается выбитая надпись «kraftstoff 1941». Рядом валяются два передних крыла от автомобиля неизвестной марки. Значит я на верном пути к немецкой минометной батарее, прикрывавшей опорный пункт который штурмовали бойцы, найденные на просеке.
Все чаще попадаются свежеспиленные сосновые пни и обрезанные ветви, сваленные в огромные кучи. Следы гусениц ведут на длинную вырубку, в конце которой виден лесовоз. Слышен треск бензопил и рев тракторного дизеля.
Обхожу вырубку стороной, пометив эту точку на карте навигатора. Если лесорубы вывозят лес машинами, значит, невдалеке есть просека, по которой можно будет выйти на проселочную дорогу.
Извиваясь среди бурелома, тропинка выводит меня к небольшой лесной полянке. Это моя точка назначения. Несколько кирпичных фундаментов виднеются среди травы. Кое-где, возвышаясь над грудами битого кирпича, торчат куски стен старой кладки бывшего лесничества, помеченного на карте как «домик лесника». В 1942 году здесь стояла немецкая минометная батарея. Больше об этом месте ничего не известно. Что тут происходило мне и предстояло выяснить посредством лопаты.
Остатки траншей и минометных позиций, заросшие борщевиком хорошо просматриваются между строениями. Наудачу пробиваю щупом несколько ям, но характерного стука о дерево пола или накат блиндажа не чувствую. Это значит, что все эти блиндажи уже копали, сняли накаты и вскрыли деревянные полы. Обломки сковородок и чугунков на поверхности подтверждают мои предположения.
Некоторое время я бродил под дождем между развалин, безрезультатно тыкая щупом, пока не увидел хорошо протоптанную тропинку, ведущую вглубь леса. Пройдя по ней, я неожиданно уперся в деревянную изгородь и столкнулся нос к носу с лошадиной мордой, которая грустно смотрела на меня, шлепая черными бархатными губами. Лошадь стояла рядом с телегой под навесом возле бревенчатой, покосившейся избы притулившейся среди сосен.
– Что, сынок, заблудился? – раздался сзади скрипучий голос.
От неожиданности я выронил щуп и резко обернулся с лопатой наизготовку. Передо мной стояла сгорбленная маленькая старушка в длинном плаще и резиновых сапогах. Морщинистое лицо ее почти полностью скрывал капюшон, по которому стекали капли воды. Одной рукой она с трудом тащила мешок, набитый свежескошенным клевером, а другой опиралась на косу, уперев ее рукояткой в землю. Лезвие мокро лоснилось остро отточенной сталью с налипшими на нее травинками.
Не обращая внимания на мой испуг, она смахнула воду с лица цепкой мозолистой лапкой и кивнула на мешок.
– Помоги бабушке.
Я закинул мешок на плечо, подхватив лопату со щупом, зашагал следом.
– Вы, здесь живете?
– Летом живу милок, а зимой в деревне проживаю у сына. Деревня – то рядом. Раньше тут лесничество было. Отец мой лесником был вот мы все здесь и жили.
Все это она выпалила одним духом. Видно нечасто сюда заходили люди, и поговорить ей было не с кем.
– Ты сам-то кто таков будешь? – хитро посмотрела она на меня, – копальщик что ли?
И не дав мне рта открыть, недовольно добавила:
– Вижу что копальщик с лопаткой вон да с ружьем. Все тут перекопали. Ходють и ходють. Ям понароют намусорят только. В прошлом году тоже приходили. Все выспрашивали, где тут, что было в войну да в старину. Пустила их в избу, а они паскудники икону дедову сперли!
Видя, что разговор принимает неприятный оборот, я рассказал ей о поднятых нами вчера бойцах, о том, что здесь возможно лежат непогребенные солдаты которых надо опознать и похоронить.
Старушка, молча, слушала, поджав губы, потом взяла у меня мешок с клевером и принялась вытряхивать его в сенях. Тут же стояли три деревянных клетки с жирными кроликами, которые учуяв запах клевера, начали метаться и пищать. Я переминался с ноги на ногу, не зная, что ей сказать еще.
Закончив с мешком, сунув по охапке травы своим ушастым питомцам, она обернулась и все тем же недовольным тоном сказала:
– Ну, заходи что стал? Не под дождем – же мокнуть.
Я не стал себя упрашивать, быстро скинул сапоги, плащ и всю остальную амуницию.
– Посижу у бабки, пока не выгонит, – подумал я, – хоть дождь пережду.
Шлепая мокрыми босыми ногами по крашенному полу, я прошел в переднюю. В избе было сумрачно. Электричеством здесь, похоже, не пахнет. Керосиновая лампа на столе говорила сама за себя. От русской печки исходило приятное тепло. Я в нерешительности присел на лавку. Старушка, чиркнув спичкой, запалила фитиль керосинки на столе.
– Сымай штаны с курткой. На печку клади все подсохнут. Сейчас чай пить будем.
За чаем она принялась меня расспрашивать, о том, как мы устанавливаем личности бойцов да где хоронят их останки. Я удивился такому интересу к этой теме со стороны непросвещенной бабки, но виду не подал и все ей подробно рассказал.
Меня так и подмывало спросить у нее о боях в этих местах, но я боялся торопить события. Сидя за деревянным столом в одних трусах и майке, я прихлебывал обжигающий чай из жестяной кружки и хрустел баранками, лежащими горкой в вазочке синего стекла.
– Сама расскажет, если захочет, – размышлял я, – не надо с вопросами лезть. А то не дай бог разозлится, вспомнит про плохих «копальщиков» которые икону сперли да выгонит меня. На вид ей лет 70 значит, то время должна помнить.
– Говоришь, родственников погибших находите? – продолжала выспрашивать старуха, – а не врешь?
– Да ну бабушка что вы, ей-богу! – возмутился я, – говорю же вам, если личность бойца установить, то родственников найти можно.
– Лишь бы медальон на бойце был заполненный!
– Ты не егози! – перебила меня старуха, – я может, по делу спрашиваю. А будешь меня перебивать, вообще тебе ничего не скажу. Хотя не по – божески это, когда родные не знают, где их сын похоронен.
– А вы знаете? – усмехнулся я.
Она вздохнула, поднялась из-за стола, вытирая руки о передник.
– Ну, пойдем, покажу.
Я поперхнулся баранкой и уставился на нее.
– Куда?
– Тут рядом. Штаны можешь не надевать.
Я накинул мокрый плащ, впрыгнул в сапоги и вышел вслед за старухой во двор. Дождь прекратился, кругом стояли лужи, а лошадь под навесом фыркала и отгоняла хвостом первых последождевых слепней, обдавая все вокруг себя водяной пылью.
Мы обогнули сарай и остановились у небольшого холмика.
– Вот здесь пятеро, – кивнула он.
– Что же вы даже креста не поставили? – спросил я с укором.
– А то и не поставили, чтобы всякие…, – она покосилась на меня, – в общем, чтобы могилу не разорили. Когда война началась, мне было десять лет, а сестре двенадцать. Отец наш Евсей Петрович был лесником в этом лесничестве. Видел развалины на поляне? Так вот, это и было лесничество. А до революции здесь барский охотничий дом был. Немцы пришли зимой и нас с отцом в эту избу выгнали. А у каменных домов пушки поставили да вокруг окопов нарыли.
– Минометы, наверное? – робко уточнил я.
– Не знаю милок, может и мимометы, не разбираюсь я в них, – продолжала она. – Только бабахали они тут почти неделю. Потом наши в одну ночь на них из леса не напали, да убили почти всех.
– Вы – то, что видели? – ловил я каждое ее слово.
– А ничего не видела. Ночью шум да треск начался. Утром смотрим в окошко – возле пушек уже красноармейцы в полушубках ходят, да немецкие мертвяки, закоченевшие, из сугробов торчат. Мы с сестрой на них верхом даже с горки покататься успели. На следующий день немцы все лесничество разбомбили, а кто живой остался с собой увели. Отца нашего тоже увели и в городе расстреляли. Сказали, что партизаном он был. Наших на лесничество вывел и дорогу показал, как к немцам подобраться.
– А вы как – же? – спросил я.
– Как бомбить начали, отец нас в лес отправил. Мы там двое суток прятались, а потом сюда пришли. Смотрим, изба наша уцелела только стекла выбиты, воронки вокруг да наши солдаты убитые лежат. Ну, мы тех, кто возле избы был, в воронку оттащили, и снегом с землей закидали. Страшно нам было рядом с покойниками в избе ночевать. Пятеро их там. Четверо бойцов и командир. Сумка на нем полевая кожаная была, а в ней банка тушенки, краюха хлеба, документы какие-то и пистолет. Хлеб с тушенкой мы съели, а сумку на чердаке в опилки зарыли.
Она всхлипнула и, вытерев глаза краем платка, продолжала:
– Потом тетка к нам из деревни со своими детьми пришла. Немец-то деревню спалил. Жить им негде стало. Так до весны протянули. Ну а весной немцев выгнали, и мы с теткой тут жить остались.
– А, где теперь эта сумка? – дрожащим голосом спросил я.
– В избе, где же ей быть.
– А можно…, – начал я, но она меня перебила:
– Можно. Для того и спрашивала тебя про то, как родственников найти. Может в сумке, документы какие, на это укажут.
Мы, молча, вернулись в дом. Я под впечатлением от услышанного сидел за столом, уставившись на пожелтевшую потрескавшуюся фотокарточку в рамке, висевшую на стене. С нее на меня спокойно чуть прищурившись, смотрел усатый худощавый мужчина лет тридцати в застегнутой наглухо косоворотке. С двух сторон прижавшись к нему, две девочки подростка с одинаковыми бантиками в волосах удивленно таращились в объектив.
Старуха чем-то гремела в чулане. Перед глазами проносились образы из ее рассказа. Сколько раз я читал воспоминания и мемуары, но ни одна книга не передаст того ощущения реальности произошедшего которую передает рассказ очевидца, видевшего и испытавшего все это.
Мне показалось, что я воочию вижу командира батальона склонившегося над картой в желтом свете коптящей снарядной гильзы. Он решает непосильную задачу – как захватить проклятый опорный пункт своими поредевшими ротами. У немцев отлично работает связь достаточно боеприпасов, их прикрывает минометная батарея, откуда – то со стороны лесничества. У нас же нет ни артиллерии, ни авиации. Нет никакой поддержки, кроме трубки полевого телефона из которой доносится крик командира полка: «Взять высоту!».
И еще есть люди. Есть красноармейцы, которых он вынужден посылать раз за разом на пулеметы, выполняя приказ. Поэтому с каждой атакой их становится все меньше, а разрывы немецких мин ложатся все точнее среди цепей атакующих.
И тут командиру батальона докладывают, что есть такой лесник Евсей Петрович, который готов провести нашу роту через лес к немецкой минометной батарее.
Мои раздумья прервал голос старухи:
– На вот смотри.
Она положила на стол потемневшую от времени кожаную полевую сумку, местами покрытую налетом плесени, какими-то черными пятнами и изгрызенную по углам.
Потрескавшийся ремешок застежки тяжело поддался и сумка открылась. Сначала из нее посыпался мышиный помет, потом на стол брякнулся маленький карманный пистолетик когда-то бывший никелированным, а теперь слегка заржавленный. Черные пластиковые щечки рукоятки украшал тисненый вензель.
Это был «Браунинг» образца 1906 года – несерьезная игрушка калибра 6,35 мм., с автоматическим предохранителем. Вживую такой я видел впервые.
Я повертел его в руках и, оттянув защелку, с трудом вытащил магазин, в котором желтели латунными боками шесть патронов.
Старуха с любопытством следила за моими манипуляциями.
– Зажигалка что – ли?
– Она самая, – ответил я, вытряхивая из сумки остальное содержимое.
В одном отделении оказалась небольшая книжица карманного формата в картонной обложке с тисненой звездой и надписью «Боевой устав пехоты Красной Армии», пачка писем – треугольничков перетянутая резинкой, толстая общая тетрадь да пожелтевший лист карты – трехверстки сложенный вдвое.
В другом отделении лежала пара химических красно-синих карандашей заточенных с двух сторон и завернутые в тряпицу, окантованные золотой тесьмой, красные петлицы с малиновыми кубиками.
Все письма были адресованы Самохину В. С. Отправители были разные в основном из войсковых частей. Общая тетрадь к моей радости оказалась дневником, на титульном листе которого было аккуратно выведено печатными буквами «Самохин Василий Степанович». В дневнике оказались исписанными всего несколько страниц. Карандашные строки, местами стершиеся и поблекшие, читались плохо, поэтому я решил заняться ими позднее.
Потом был долгий вечер. Вызванный мной по рации Игорь со своими помощниками вытаскивали из ямы за сараем останки красноармейцев и раскладывали их по мешкам.
Старуха уговаривала нас остаться переночевать и когда мы отказались, заставила пообещать сообщить ей, если установим личности бойцов. Она дрожащей рукой сунула мне в карман бумажку с номером мобильника сына.
– Как захороните, обязательно позвоните! А не сделаете, значит, плохие вы люди.
В лагерь мы вернулись уже за полночь.