Виталий Авраамович Бронштейн
Невезение. Сентиментальная повесть
Что ж, довольно предусмотрительно, кажется, бабушка разбирается не только в торговле.
Успокаиваю её, прошу секретаря пригласить ко мне завуча, даю указание записать ребенка к лучшему учителю начальных классов. Гостья довольна. После непродолжительной беседы, ни слова о своей бывшей коллеге Манцевой и ее дочери, она откланивается, достает из своей объемной сумки и кладет на краешек моего стола аккуратно перевязанный пакет.
– Ну что вы, – фальшиво отказываюсь я… – Нет-нет, – уверенно поет Зоя Никифоровна, – это от чистой души…
Про ее чистую душу у меня имеется собственное представление. Не я ли почти два года развозил по домам нужных людей такие пакеты?
Вечером Женя раскрывает пакет. – Откуда такие яства? –удивляется она. – Приходили гости с моего бывшего магазина. –Зачем? – Видно, соскучились…
***
Женины приятели-врачи отмечают двадцатилетие совместной жизни, так называемую фарфоровую свадьбу. Покупаем красивый столовый сервиз, на моей подруге светло-серый нарядный костюм-джерси, белая батистовая сорочка, тонкий золотой медальон украшает крутую лебединую шею.
Берем с собой Толика, которого не оторвать от домашнего задания по арифметике. Что поделаешь – звезда 1-А класса моей школы.
Приезжаем к дому ново-старобрачных, слава Богу, первыми, а там скандал. – Ты просто глупый скупердяй! – вся в слезах, кричит Лина Анатольевна, офтальмолог, своему супругу, стыдливо покрасневшему нефрологу Борису. Он что-то пытается сказать, но его никто не слушает. За происходящим с интересом наблюдает взрослая дочь героев празднества, чувствуется, что родительские свары носят для нее развлекательный характер.
– Это ж надо быть таким жмотом! – не может остановиться плачущая Лина, – скоро придут гости, а у нас нет света… Ты хоть понимаешь, болван, что ты наделал? – яростно вопрошает она несчастного супруга. – какой позор, они обязательно сообщат на работу!
Пока суд да дело ситуация понемногу проясняется. После обеда к ним заявились первые гости этого радостного дня – рэсовские электрики, обнаружившие намертво замерший электросчетчик. Беглый осмотр установил причину: сбоку числовой панели застрял изнутри маленький клочок фотопленки, тормозивший работу аппарата. Похоже, давно им так не фартило. Попытки «договориться» с контролерами ни к чему не привели, наоборот, незваные гости приобрели официальный вид и, не откладывая дела в долгий ящик, составили протокол.
– Понимаете, – обратилась ко мне безутешная офтальмологиня, – уже десять лет этот дурак пользуется одним и тем же кусочком пленки, нет заменить его на более свежий. Вот он и сломался внутри и никак его теперь оттуда не вынуть… Боже мой, пленка стоит 35 копеек, а нас гады штрафанули на целых триста рублей, да еще с позором!
С горя нашли выход: романтизировать свадебную дату живым светом «ужин при свечах», типа так и задумано. Пока Женя успокаивает коллег, сажусь в машину и еду за свечами. Покупаю полсотни и привожу.
– Зачем так много? – спрашивает Женя. – Чтобы хватило до следующего юбилея их веселой супружеской жизни. А то пленка возьмет и снова сломается, с таким запасом можно до конца своих дней экономить.
Прибывшие гости врачи перед тем, как усесться за стол, долго по очереди моют руки. Одни – на кухне, другие – в ванной. Спрашиваю у Жени: они что, собрались на операцию?
– Ты еще не видел, как моют руки после операции, успокаивает меня она, – раза в два дольше. – Почему? – недоумеваю я. – Потому что до операции они моют руки для больного, а после – для себя, разве не ясно?
Всем нравится романтический ужин при свечах. – Здорово придумали! – говорит мой сосед слева. Хозяева осторожно переглядываются, но тему не продолжают. Триста рублей на земле не валяются…
***
Пришла в голову интересная мысль. В начальной школе у меня параллели по три класса. К следующему учебному году одну пожилую учительницу, которая часто болеет и доставляет нам трудности с заменой ее уроков (то старшую вожатую сажаем к ней в класс, то лаборанта), не мешало бы подвинуть. Если предложить ей ставку воспитателя группы продленного дня, она с удовольствием возьмется за это дело. А на ее место…
Помнится, чекист Петровский жаловался, что его Нина тоскует по школе, логопедствуя в районной поликлинике. Говорил, чувствует себя не в своей тарелке. Нина хорошая учительница, ее любят дети, уважают родители, она тактична и интеллигентна, почему бы не предложить? Раз уже «работаешь» на КГБ, как не помочь своему куратору!
На следующий день созваниваюсь с ним, договариваемся встретиться в 18.00 в кафе «Утиная охота» на Шуменском. Георгий Алексеевич не заставляет себя ждать, приходит минута в минуту, я даже не успеваю развернуть меню в кожаном переплете.
Беру сразу быка за рога, без всяких прелюдий: – У меня для тебя есть сюрприз. Кажется, могу помочь решить тебе одну личную проблему. Георгий Алексеевич выжидающе смотрит на меня.
– Как-то ты жаловался, что Нине не очень подходит работа в поликлинике. Или уже привыкла? – спрашиваю я.
– Да какое там привыкла, – отмахивается Петровский. – Рабочий день с девяти до пяти, дома двое детишек, сидит в этой поликлинике на каких-то задворках, разве я не знаю, что ее душа просится в школу…
– Тогда, считай, вопрос решенный. Поговори с ней дома, если она согласна, примет 1 сентября первый класс. Буду рад с ней работать снова. Она у тебя классный специалист, правильно сделает, если вернется в школу.
Мой собеседник заметно оживился. Пьем и закусываем, разговор незаметно переходит на насущные темы.
– Наверное, в твоем управлении с уходом Андропова траур, как вам приход краснобая Горбачова? – интересуюсь я.
– Понимаешь, дело к тому и шло. Политбюро давно нуждается в обновлении, но, видишь, – замялся он, – плохо то, что не успел Юрий Владимирович завершить начатое. Ой, не успел… Правильный был мужик, давно мечтал навести порядок, видел проблемы и умел их решать, только времени, оказалось, ему для этого не было отпущено. А теперь, мы своей кожей чуем это, начинается откат. Вот, ситуация с твоим Товпыгой… – Почему моим? – перебиваю его. – Извини, – смутился мой визави, – я же имею в виду ту бля-скую ситуацию…
Разговор приобретает интересное для меня направление, но тут в кафе появляется подвыпившая компания, трое угрюмых парней в кожаных куртках (двое рослых, а один маленький шибздик), и разбитная девица с нечесаными космами. Один из них кажется знакомым. Не по зоне ли? Устраиваются за дальним столом, ведут себя нагло, шибздик включает на всю мощь переносную «Спидолу». В кафе возникает напряженная обстановка. Официанты робко кучкуются в сторонке. Мывшая пол техничка, застывает с массивной деревянной шваброй недалеко от нас. К наглецам подходит за заказом молоденькая официантка, шпана ерничает, один пытается привлечь ее к себе, она отшатывается… В течение считанных минут пристойное кафе превращается в развязный шалман. Посетители, уткнувшись в свои тарелки, делают вид, что ничего не замечают.
– Ну что, старичок, – говорит мне Петровский, – поставим мудачье на место? – Не мешало бы, – соглашаюсь я, но настроение у меня быстро падает, только кабацкого скандала для полного счастья не хватало. Едва в партии восстановился, и вот опять… Дернул меня черт встречаться сегодня с чекистом, можно было и по телефону договориться, а тут мы еще выпили, как бы не оказаться крайними. Хотя, чушь, чекисты своих не выдают, прорвемся…
– Молодые люди! – громко, но покладисто обращается Петровский к разгулявшейся компании, – если вам не трудно, приглушите музыку, нам бы переговорить хотелось…
Компания удивленно встрепенулась. – Говорить можно и на улице, а здесь отдыхать надо, – высоким тенорком учит нас шибздик.
– А что, может, мы и в правду мешаем, – юродствует сосед шибздика слева, – так пусть народ скажет: – Кому мы мешаем? – угрожающе оскалил он рот с гнилыми зубами. Народ углубился в тарелки, возникла неприятная пауза.
Нахожу глазами техничку, скоро мне она понадобится, и громко бросаю в зал: – Мне мешаете, говнюки! Или глушите свою шарманку, или вон отсюда!
Двое верзил угрожающе встают и направляются к нам. Вскакиваем и мы. Я быстро отхожу к техничке, лохматая девка насмешливо орет: – О, один уже смылся!
Двое разделились. Один бросается к Георгию Алексеевичу, другой преследует меня. Хватаю из рук технички швабру, рывком сбрасываю тряпку и сверху вниз наношу удар крестовиной по голове хулигана. Он рухнул плашмя, и у меня кольнуло сердце – не слишком ли сильно я приложился к его дурной башке?
Увидев это, застыл на месте босяк, бросившийся к моему спутнику. Громко заголосила девка, перебивая музыку «Спидолы». Я не заметил, как Жора скрутил верзилу и велел официантам немедленно вызвать милицию. Через десять минут явился милицейский наряд, принял всю блатную компанию, усадил на стул очухавшегося с разбитой головой и стал вызывать ему скорую.
Вечер был испорчен. Я обратил внимание на то, что Георгий Алексеевич не предъявил наряду удостоверение работника КГБ. Нам пришлось давать разъяснения в райотделе милиции. Там насмотрелся на портреты Малыша-Мустафы и Гарика, развешанные на стенде «Их разыскивает милиция». Запомнил наглые рожи навсегда. Приехал к Жене в одиннадцатом часу. Долго о чем-то говорили. Поздно уснул.
Утром позвонил Георгий Алексеевич, сказал, что все в порядке, все вопросы с милицией улажены. Удивленно заметил: – С тобой опасно связываться, не думал, что ты такой безбашенный, мог бы его и убить!
Договорились встретиться на следующей неделе. Интересно, что он хотел рассказать мне в кафе о Товпыге? Что ж, подождем.
***
На днях будут устанавливать памятник на могиле Дины и Мариши, скоро исполнится годовщина их ухода. Должна приехать Динина мама, она несколько раз со мной созванивалась. Говорила, что муж ее умер, она живет в Нетании, имеет хорошую квартиру. Есть родственники в Израиле, но с ними она, практически, не общается. Спрашивала о наследстве, оставшемся после дочери, интересовалась, в каком состоянии квартира.
Объяснил ей, что кооперативная квартира до вхождения в наследственное пользование опечатана. Допускаю, что часть Дининого имущества разворована, но мебель на месте. Автомобиль в гараже, там все в порядке. Пусть приезжает, встречу и помогу всем, чем надо.
Памятник, мраморную белую плиту с изображением молодой женщины с девочкой, взял на себя. Недалеко находится массивный гранитный памятник бабе Нюре. За Динин с меня содрали три тысячи, но, думаю, стоять будет долго, сегодня это одно из украшений Центрального кладбища, сюда часто приходят люди. Добрая память!
Вообще-то, кладбища я не люблю, мне хватает городов живых, чтобы тянуться к городам мертвых. Хотя в свое время одно кладбище доставило мне немало приятных минут. Где тихо покоился один мой неизвестный благодетель.
Трудно назвать три года службы в армии лучшими в моей жизни, но уж худшими – язык не поворачивается. Призван был я в 1964 году, демобилизовался в 1967. Помню, как меня провожали в военкомат в день отъезда. За два дня до этого в армию ушел мой приятель Валера по прозвищу Китаец. Его он получил в пятом – шестом классе за то, что, выходя на улицу, любил громко хвастать:
– Видите, какие у меня красивые желтые ботинки? – Это китайские, батяня по случаю купил… – А брюки вельветовые – тоже китайские. Маманя с работы принесла… И фонарик, бьющий точным пучком – тоже китайский… И белая сорочка китайская… Все китайское!
То были времена, когда страна дружно распевала «русский с китайцем – братья навек!». Таким образом мой рыжий дружок с соседнего двора раз и навсегда стал Китайцем, и в минуты особого расположения мы называли его Дэном Сяо и Хер Чин Поцем, на что он никогда не обижался.
Накануне его отъезда мы пили с ним целую ночь у меня дома, понимая, что скоро уже не встретимся. Изредка заходила к нам сонная мама, волнующаяся, как бы чего не случилось с детками, решившими в знак дружбы освоить две бутылки водки. Напрасно. Одна у нас осталась целой и невредимой, её я заберу с собой в свой «сабельный поход».
Валера жил по-соседски. Его мать работала на почте, а отец – военный пенсионер, седой одноногий инвалид, давно и прочно пьющий человек. С детства помню, как он размашисто и резко передвигался на костылях с закатанной брючиной на левой отсутствующей ноге. Работал он в артели инвалидов. Бывал часто небрит, не очень опрятен, в общем, представлял собой неприглядное зрелище. Мой отец в те времена уже несколько лет жил в другой семье, вернулся только после моего возвращения из армии. И вы поймете, как мне было неловко, когда папа Китайца предложил провести меня в военкомат, мол, всех провожают папы и мамы, а ты пойдешь в некомплекте.
Посоветовался с мамой, она равнодушно бросила: – Хочет человек, пусть идет! Чувствовалось, что этот разговор ей неприятен.
Наутро Валерин отец нас удивил. Мы подошли к военкомату втроем: мама, я и пожилой подполковник на костылях, в наглаженной военной форме и с множеством наград. Тщательно выбритый и с резким запахом «Шипра». На призывников и снующих по двору работников военкомата эта живописная картина произвела впечатление. Они уважительно козыряли фронтовику, вынесли ему стул, окружили вниманием. Мне было приятно – такой батя! Наверное, поэтому меня назначили командиром отделения на время поездки. Я сдуру возгордился – знай наших!
Мама стояла, как лишняя на этом празднике войсковой жизни. Теперь я ее понимаю и жалею, сколь многого не доходило до меня в те годы.
Про своё армейское бытие я уже писал; со второго года служил в штабе, общался с интересными людьми, возможно, поэтому мне везло на всякие занятные эпизоды. Расскажу про такой.
Как-то командир меня спрашивает: – Чем занимаешься, Коркамов, после обеда?
Я был кодировщиком, свободного времени навалом, бодро отвечаю: – Чем надо, тем и займусь, товарищ полковник!
– Есть к тебе одно дело. Был у нас в части такой майор Тарасов, зам по тылу, хороший мужик, фронтовик, трудяга. Не повезло ему – рак мозга, сгорел в считанные месяцы. Осталась семья, жена и две дочки. Не захотели они в Армении жить, уехали на родину, в Саратов. Осталась могилка. В общем, дам я тебе точный адрес захоронения, возьми с собой кого-нибудь из приятелей, лопату, грабли, приведите ее в порядок.
Получаем инвентарь и идем с Валерой Мечиком, моим армейским приятелем, на кладбище, благо, оно находится в десяти минутах ходьбы от части. Могилу нашли быстро, неподалеку от входа. Жалкое зрелище, заросшая бурьяном, давно некрашеная оградка. Стали работать. Дело было летом, жара, сняли гимнастерки, хочется пить…
А рядом бурлит жизнь: там и там у могил группки людей – поминают своих близких. Выпивают, громкие разговоры темпераментных кавказцев. А мы в полном одиночестве, грустные, только пот блестит на взмыленных спинах…
И вот подходит к нам чернобородый мужик с соседней могилы, обращается:
– Ара! Кончай работать, папина могила – как новая, иди к нам, помянем русского офицера!
Переглянулись мы с Валерой, замялись, а он настаивает: – Давай, ребята, мы наших защитников уважаем, помянем и вашего, и нашего папу!
Оделись, прихватили с собой инвентарь, пошли. Нас расспросили, кто был покойный, кем служил, и подсовывают стаканы – Выпьем за вашего папу, пусть ему хорошо лежится в нашем Карастане!
На столике у могилы разложена такая еда… В армии мы такого никогда не видели, да и дома, правду говоря, тоже редко. Выпили раз и другой, смотрят на нас с расположением, подсовывают лучшие куски. В общем, попав часть, мы уже не ужинали, старались держаться на ногах ровно, отворачивались от офицеров, чтоб не глушить их знакомым запахом. Гостеприимные и щедрые люди живут в Армении!
Доложил командиру, что дело сделано, могила приведена в порядок. Вот только оградку бы надо еще подкрасить – напрочь заржавела…
Получаем на следующий день краску и кисти, и снова на кладбище. Стоим, красим, вокруг люди, но уже другие. И что вы думаете, не прошел и час, как к нам подходит немолодая супружеская пара и зовет к себе помянуть нашего папу…
Майора Тарасова мы с Валерой так полюбили, что решили взять над его могилой шефство, о чем я доложил командиру. Мол, надо прибирать могилку хотя бы раз в месяц. Он довольно посмотрел на меня и сказал: – Молодец, Коркамов, рад, что в тебе не ошибся. Объявляю Мечику и тебе благодарность, с увольнением на выходные в город.
– Уважаемый Иван Петрович Тарасов (1919 – 1965)! Спасибо Вам за то, что в течение почти двух лет Вы разнообразили наш с Валерой рацион, но поверьте, мы очень старались, чтоб Ваша могила была самой ухоженной! А перед демобилизацией я не забыл рассказать о Вас секретчику Коле Оленину и предложил принять эстафету любви и уважения к ушедшим. Командир одобрил мой выбор, и у могилы фронтовика появились новые достойные сыновья. Интересно, кто сейчас, через полвека, ухаживает за Вашей могилой? Так же тщательно и добросовестно, как мы когда-то?
Гл. 19
В школе ЧП: учитель физкультуры Коля Нечай ударил восьмиклассника. При всем классе отвесил такую пощечину, что через полчаса, когда мать избитого заходила с ним в мой кабинет, левая часть лица его катастрофически посинела. Что мне говорила мать про школу, учителей, учеников и даже меня, писать здесь не буду. Успокаивали её вдвоем с завучем – так и не успокоили. Она то орала, то плакала, битюг-сынуля отворачивал от меня свою темную ряшку. Распорядился вызвать виновника события, физкультурника. Пока он пришел, в кабинете появился еще один гость, статный мужчина в начальственном габардиновом плаще и фетровой шляпе, отец подбитого героя. Этот с места в карьер вынул блокнот и стал записывать, начиная с меня, имена и фамилии всех участников мордобития.
Коля Нечай пришел не один. У моего кабинета поднялся страшный шум и гам, явились невольные свидетели происшествия, восьмой А в полном составе. Было видно, что класс на стороне учителя. Ко мне пропустили щупленькую девочку с короткой прической, которая стала сбивчиво рассказывать, как преследует ее этот Руслан; прохода, буквально, не дает, а сегодня на переменке подложил ей в портфель, в пакет со спортивной формой, дохлую мышку, а она, переодеваясь, так испугалась… Ученики стали кричать, что она потеряла сознание и вызывали школьную медсестру, давали нашатырь. На урок девочка не пошла, а когда физрук стал разбираться, почему ее нет, ему рассказали, что произошло и указали на виновника происшествия. На слова учителя, что так поступать может только подонок, юный мерзавец не нашел ничего лучшего, как послать учителя в известном не только взрослым, но и детям, обидном направлении. После чего и последовала пощечина.
В общем, конфликт завершился тем, что габардиновый отец, оказавшийся мелким клерком райсовета, просил меня не ставить своего отпрыска на учет в детскую комнату милиции и не сообщать ему на работу, а мать обещала примерно наказать сына. Тем не менее, учителю пришлось сделать внушение о недопустимости рукоприкладства в стенах учебного заведения. Думаю, он немало приобрел в глазах своих учеников, в какой-то момент я ему даже позавидовал.
На том дело не кончилось. На следующий день в школу пришел папа девочки, панически боявшейся дохлых мышей. Оказывается, он во всем разобрался дома, а сюда явился лишь с одной целью: пожать руку физруку и, как он выразился, «посмотреть в глаза засранцу». Папа был председателем областной федерация бокса, бывшим чемпионом Украины, и физруку стоило больших трудов отговорить уважаемого гостя от профилактического осмотра бесстыжих глаз засранца.
Кстати, вопрос рукоприкладства в школе когда-то и для меня стоял достаточно остро.
За пару месяцев до окончания пединститута один солидный педагог, одаривавший меня своим приятельством, спросил, что я собираюсь делать дальше.
– Ты что, дурак – ехать на село?! – удивился он и устроил меня на полставки воспитателя в интернат, где директорствовал его старый приятель. На полставки нужно было работать одну неделю ежедневно по полтора часа, с подъема и до завтрака, а вторую – с четырех часов пополудни и до отбоя, 22.00 вечера.
Детки мне попались еще те, впрочем, какие вообще дети водятся в наших интернатах? Вели себя плохо, нервы горели так, что я уже стал подумывать об уходе подобру – поздорову. Но мне повезло: попалась в коллективе одна сердобольная дама, счастливая обладательница роскошного бюста необъятных размеров, тревожно привлекавшего мои стыдливые взоры. Впоследствии она сделает неплохую по местным меркам карьеру: от организатора внеклассной и внешкольной работы интерната – до многолетнего директора одной областной педагогической структуры, неплохо, правда?
Именно эта зрелая прелестница пожалела меня и молвила заветное словечко, с помощью которого можно всегда установить дисциплину:
– Чего ты с ними церемонишься, – сказала она, – бей по рылу – шелковыми станут, ты же мужчина!
И я послушал ее и дал раз, другой и третий – а четвертого уже не понадобилось: все у меня волшебным образом переменилось. Проблемы моей, как не бывало!
Теперь каждое слово воспитателя звучало весомо и авторитетно: стоило только повысить голос – дети враз умолкали и лишь привычно втягивали головы в плечи.
Почувствовав себя настоящим учителем, я, естественно, не преминул поделиться своими педагогическими находками с мамой. Лучше бы я, бедняга, этого не делал… Сказать, что мои новые успехи не сильно ее порадовали – ничего не сказать вовсе!
Боже мой, как она на меня кричала, как безудержно рыдала – и даже пыталась ударить…
– Ты, ты – учитель? – всхлипывала она от душивших ее слез, да ты – законченный негодяй, ты – изверг, мерзавец! Чем ты гордишься – бить беззащитных детей, поднимать руку на слабых, на тех, кого жизнь и так наказала! И это мой сын?! Кого же я, несчастная, воспитала!
В общем, тем вечером мамочкой был вынесен окончательный и не подлежащий обжалованию вердикт: из учебного заведения, где я показал свое истинное лицо – немедленно уйти. Дадут после института направление в село – ехать, как и тысячи других выпускников, что будет, то будет. И главное: никогда и ни под каким предлогом детей впредь не бить! А если опять зачешутся руки, уйти из школы раз и навсегда, – такую вот клятву заставила дать меня мама.
С тех пор прошло немало лет. В моем активе десятки первых сентябрей и столько последних звонков, что боюсь, как бы они не слились в памяти в один нескончаемо долгий…
А клятву, данную тогда маме, я все же сдержал. Пусть, почти – но сдержал! Спасибо тебе, родная. И извини за слово «почти»…
***
Через несколько дней удалось продолжить разговор с подполковником Петровским про обкомовского самоубийцу, завотделом Товпыгу, прерванный из-за скандала в кафе «Утиная охота».
– После смерти Андропова всё спускается на тормозах, – поведал Георгий Алексеевич. – Дело о хищениях в горторге закрыто, твоя папка с записками Товпыги передана в столицу, но, кажется, и там всё заглохло. Первого секретаря обкома переводят в Киев, в министерство сельского хозяйства, заместителем министра. Поиски если и ведутся, то лишь в одном направлении – убийц семьи Манцевой. Убийцы наследили и нам известны, КГБ свернул по делу свою работу, дальше, по уголовщине, продолжает МВД. Но и там не всё просто, За спиной убийц крупная фигура – директор Центрального рынка Керимов. Заметь, он уже пятнадцать лет держится на этом месте. И это при том, что из пяти директоров городских рынков за это время троих убили! Да-да, сегодня самая опасная профессия – не монтажники-высотники, шахтеры или каскадеры, а скромные, тихие директора рынков! Так что, не в интересах Керимова, чтобы милиция приняла Мустафу и Гарика, там многое может вылезти на свет божий, и не одна буйная головушка слетит со своего насиженного места. Поэтому, скажу тебе прямо, скорее всего их не найдут, – убежденно завершил он.
– Что значит, не найдут? Они что, в Америку смылись? – стал допытываться я. – Известны имена – фамилии, развешаны объявления, да уже земля должна гореть под их ногами!
– Не будь таким наивным. На месте Керимова, я убрал бы их в тот же день, когда они отметились на квартире Динцевой. А он, поверь, меня не глупее. Знаешь, Вася, я тебя понимаю. Давно замечаю, как ты подкрадываешься к этой теме. Отомстить хочешь, поквитаться… Вряд ли что-то у тебя получится, у моей конторы, как видишь, ничего не вышло. Хотя наш ресурс, военизированной организации, ни в какое сравнение с твоим идти не может. Разве тебе это не ясно?
– Тогда давай по-другому, – решился приоткрыть карты я. – Мы с тобой уже неплохо знакомы, я считаю тебя порядочным человеком и хочу быть с тобой полностью откровенным, могу я рассчитывать на твою помощь? Негласную помощь, – добавил я.
– Да вижу я, к чему ты клонишь… Ничего у тебя не выйдет, понимаешь? Только время потеряешь, да еще и влипнешь, в какую-нибудь неприглядную историю. Не забивай себе голову разной чушью. Живи себе дальше, ведь у тебя, вроде, всё сложилось нормально. И работа, и женщина хорошая; есть где жить и с кем, ну, чего тебе не хватает? Наслаждайся сегодняшним днем и помни: жизнь продолжается, нельзя идти вперед, с головой, вывернутой назад…
– Все это так, но общие слова. А я скажу конкретно. Ты меня правильно понимаешь. Но учти, когда у человека есть цель, ему многое по плечу, куда больше, чем без цели. Теперь слушай. У меня есть деньги. Большие деньги. Достаточные для того, чтобы моим делом занялись профессионалы. Но я не знаю, где их искать, и захотят ли они вообще иметь со мной дело. Не кинут ли меня, еще и сдадут в придачу.
Мне нужен ты и твои служебные возможности, информация, связи. Я понимаю, что работу против системы нельзя проводить без человека внутри такой системы. Мне необходим человек, которому я могу доверять. Мне нужен ты, Жора.
Мы молча посидели несколько минут, заедая свежее пиво креветками. Чувствовалось, что мой собеседник недоволен. Такие вещи я понимаю. Ему и отказать неудобно – за последнее время мы очень сблизились – и ввязываться в сомнительную историю даже из самых добрых побуждений не шибко хочется. Наконец, вздохнув, он сказал:
– Давай так. Считай, разговора про деньги у нас не было. Хотя, – прищурившись, заметил он, – мне на самом деле интересно, какие пещеры Аладина тебе открылись, и что ты с этим собираешься делать. Но это дело, как говорится, третье. Скажи мне главное: что конкретно от меня тебе надо. Определи границы моей помощи. И учти, я должен знать, что ты собираешься делать с Мустафой и Гариком. Если, конечно, они еще живы и мы их найдем. Только не рассказывай сказок типа того, что собираешься передать эти данные милиции, помочь бедным лягавым, которые, к тому же, обокрали квартиру твоей Дины… Мне нужна полная ясность, на убийство я не пойду! – резко завершил подполковник.
Мной не осталась незамеченной фраза «если МЫ их найдем», и я понял, что канва нашего предполагаемого сотрудничества вчерне отмечена. Главное условие кагэбэшника – не участвовать в конечном акте возмездия, не брать на себя кровь. Что ж, понятно. И даже похвально. Это ж не его любимую женщину убили с ребенком, пусть ликвидирует бандюков тот, кому это болит. Поэтому, как можно доброжелательнее, я пояснил свою позицию:
– Мне нужно одно: узнать, где скрываются Мустафа-Малыш и Гарик. Но перед этим я бы хотел выйти на директора рынка. Думаю, без него такой заказ был невозможен. Так что он – в приоритете. У меня нет возможности организовать грамотную слежку за Керимовым. Точки и пути его перемещения. Места и время наиболее активного их посещения. Семейные привычки и личные пристрастия. Мне надо в какой-то момент оказаться с ним один на один, и чтоб нам никто не мешал.
Что я собираюсь делать с ними, пусть тебя не тревожит. Ты не должен этого знать и не будешь. А раз так, то и выдвинуть против тебя какие-либо обвинения, практически невозможно. И еще одно. Слежка за Керимовым для твоего руководства может быть четко легитимирована.
– Не понял, поясни! – удивился Георгий.
– Что тут понимать, рынок давно стал местом сбора всяких националистов: и кавказских, и украинских.
– Кавказские продают цитрусовые, а украинские у них покупают? – усмехнулся офицер спецслужбы, переводя всё на шутку.
– Да нет, Жора, ты сам хорошо знаешь, как Керимов заигрывает и с теми, и с другими. Там у них настоящая штаб-квартира. Руховцы проводят свои собрания, наладили там печать листовок, расклеивают их по всему городу, раздают на рынке.
– Интересно, откуда ты это всё знаешь, – с заметным раздражением спросил Петровский.
– Да только ленивые в городе этого не знают, или те, кто не хочет знать. Кстати, пару раз, заходя в вашу контору, я встречал там особо рьяных ребят из рыночного круга. Ходят, как у себя дома. Если так пойдет дальше, они со мной здороваться начнут, чуя во мне своего коллегу…
– Ну, это ты не бери на себя слишком много. Хотя, тема вырисовывается довольно интересная, – задумчиво произнес мой собеседник. – Пожалуй, действительно, в плане подхода к Керимову можно кое-что сделать на официальном уровне. Только не шей широко карманы… – предупредил он. Посмотрим, что можно сделать.
***
Приход новой власти всегда знаменуется появлением всяческих новшеств, иногда совершенно бесплодных. Начальник городского управления образования, бывший директор 28-й школы Виктор Петрович Верченко объявил на совещании директоров конкурс лучших жизненных педагогических историй, которые послужили бы молодому поколению учителей в их педагогической и воспитательной работе. Предварительно, такие конкурсы должны были быть проведены по школам, определены победители, работы которых будут представлены на рассмотрение жюри Гороно. Участие руководителей учебных заведений – обязательно. Премия за первое место – месячная зарплата победителя.
В школе к этому конкурсу отнеслись без особого восторга. – И так работы хватает, – говорили одни. – Скоро бездельники, оторванные от школы, заставят нас писать «Педагогические поэмы», – сетовали другие.
Я особо не свирепствовал, заставляя учителей выполнять волю начальства. Сказал, что, если у кого-то действительно есть собственная интересная педагогическая история, имеет смысл написать. То есть, это дело добровольное. А так как директоров строго обязали, задумался над тем, что интересного было в моей педагогической практике.
Через месяц подводили итоги в школах, через три месяца – в гороно. У нас приняли участие в конкурсе четыре человека, в том числе, я. Интересно, что взялись за эту работу опытные учителя с приличным педагогическим стажем. Чувствовалось, что некоторые писали явно в охотку, конкурс обещал быть непростым, не хотелось кого-нибудь обидеть.