Виталий Авраамович Бронштейн
Невезение. Сентиментальная повесть
Выслушав мою историю, она долго молчит. Дети начинают оживленно возиться. Она выходит, делает им замечание, дает новое задание и возвращается ко мне.
– Скажите конкретно, что вы хотите от меня? – говорит она. Возможно, мне кажется, но в её голосе прослушиваются нотки участи.
– Ты предлагала, если потребуется, свою помощь. Кажется, сейчас она очень нужна. Конечно, мне не хотелось бы тебя утруждать, но мне, по сути, и посоветоваться не с кем, что делать теперь, чтобы не попасть туда, где я уже побывал.
– Познакомь меня со своим мужем, расскажи ему обо мне, может, он найдет время, чтобы встретиться… Понимаешь, мне не требуется что-то противозаконное, просто совет сведущего человека, он же работает в КГБ?
– Я поговорю с ним, но как с вами связаться, у вас есть телефон?
– Да. Только, пожалуйста, мне неудобно об этом говорить, напомни ему, что я делал, когда у тебя были неприятности…
Чувствую себя неловко за эти слова. Не стоило мне этого делать, как-то не очень по-мужски.
– Напрасно вы это сказали, – понимающе смотрит она – я всё хорошо помню и не забуду никогда. К тому же об этом я уже ему рассказывала, так что для него вы не будете человеком с улицы. Вечером вам позвоню.
За ширмой снова слышен шум. Она провожает меня до двери кабинета.
***
За ужином, рассказываю Жене об этой встрече.
– Ты уверен, что делаешь всё правильно? – спрашивает она. – Только не бери с собой папку, неизвестно, как всё повернется.
Ближе к девяти вечера звонит Нина. Говорит, муж считает, что дело серьезное, откладывать нельзя, готов увидеться прямо сегодня, диктует адрес. Женя переживает: все-таки хорошенько подумай, что ему можно говорить, а чего нельзя, напутствует она меня. Через полчаса я у них дома.
Девятиэтажное здание служащих КГБ напротив городского роддома. Поднимаюсь на лифте на 7 этаж, захожу. У кагэбэшников квартиры улучшенной планировки. Четыре небольших комнаты. Гостиная, спальня, детская, кабинет мужа. Нина в цветастом домашнем халатике. Меня почему-то это успокаивает, неофициальная встреча.
Представляет меня мужу, полноватому сорокалетнему мужчине, он протягивает руку, – будем знакомы, Георгий Алексеевич Петровский. Проводит меня в свой кабинет. Стол с канцелярскими принадлежностями, новинка того времени – компьютер, на стене портрет Хемингуэя.
– Нина мне вкратце рассказала вашу историю, – начинает он. – Честно говоря, я бы не пошел на контакт с вами, даже неофициальный, если бы не знал вашу роль в истории с моей супругой. Вы повели себя как порядочный человек, не топили, а спасали своего оступившегося педагога, поэтому – долг платежом красен – постараюсь вникнуть в ваше дело и, если получится, помочь. Хочу, чтобы всё, озвученное в этом кабинете осталось между нами. Моя организация в курсе трагедии с завмагом магазина на Перекопской. Там очень непростая ситуация. Гибель людей, причастных к фронтальной проверке областного управления торговли, попала и в сферу интересов Комитета. Мы ведем параллельное с милицией расследование. Еще раз напоминаю – это между нами.
Нина занесла в кабинет поднос с кофе и печеньем. Супруг ожидает, пока она выйдет.
– А теперь скажите: что вас связывает с директором гастронома Манцевой?
– Уже больше года мы в гражданском браке…
– Вы жили вместе, в ее квартире?
– Нет, если можно так сказать, на два дома, жильё у меня есть.
– Вы работаете? Где?
– В Цюрупинском доме быта, фотографом.
– Вы материально обеспечены, имеете наследственные претензии?
– Да какие там наследственные претензии… У Дины есть родители, они живут в Израиле, прямые наследники. Погиб близкий мне человек, страшной смертью, с прекрасным ребенком…
– Понимаю и приношу искренние соболезнования. Вы были в курсе происходящего в магазине?
– Отчасти… В ее служебные дела я не вмешивался. Хватало собственных забот.
– Вас уже приглашали работники следственной группы?
– Не знаю, эти дни я живу не дома.
– Почему?
– Думаю, началась зачистка всех, имеющих отношение к этому делу. Сразу последовавшая смерть завотделом обкома партии наводит на некоторые размышления.
Мой собеседник прищурился: – Чем же я могу вам помочь, вы не при делах, вряд ли можете чем-то помешать убийцам, какая причина для беспокойства? Мне кажется, что-то вы не договариваете…
Он внимательно смотрел на меня, и я чувствовал, что надо идти до конца. – Понимаете, Дина последнее время была сильно встревожена, она рассказала мне, в чем её могут обвинить, и кое-что попросила спрятать…
– Что именно?
– Одну папку…
– Да не тяните же, что в этой папке?
– Записки Товпыги о выдаче продуктов для областного руководства. Там полностью обосновываются подлинные причины недостачи.
– Так вот он, в чём дело, – присвистнул подполковник. – И что вы думаете делать с этой папкой, понимаете уровень угрозы наличия у вас таких доказательств?
– Поэтому я и пришел к вам. Милиции я не доверяю, что дальше делать не знаю.
Георгий Алексеевич взял со стола шариковую ручку и на минуту задумался. Я молчал, понимая, что от его решения сейчас зависит всё. Нахлынули непрошеные мысли: а что, если и КГБ в этой игре на стороне областной власти? Мало ли, какие у них могут быть связи. С тем же руководством или милицией.
– Давайте сделаем так, – предложил мой собеседник, – возьмем небольшой тайм-аут. Я наведу справки в своей службе и свяжусь с вами. Примем решение, что делать. Позвоните мне завтра, примерно, в два часа дня. Договорились? Чтобы вас успокоить, замечу, что я даже не спросил, где вы сейчас живете. Если всё, что вы здесь рассказали, правда, я на вашей стороне.
***
Вернувшись к Жене, сказал, что всё в порядке. Толик уже спал. Она приготовила бутерброды, и мы выпили за успех этого дела по рюмке водки.
Помянули Дину и Маришу. Долго говорили. Эту ночь мальчика не беспокоили и спали вместе.
***
Звонить Петровскому не пришлось. Он сам связался со мной в пол одиннадцатого и предложил немедленно прибыть в Контору на встречу с его шефом, не позабыв захватить с собой папку с записками. Спросил адрес, куда прислать машину. Я чуть замялся, но он твердо заметил: – Вы сами понимаете, что лучше иметь дело с нами, чем с милицией!
Через полчаса я подъехал на Кирова 4, назвал себя дежурному, и его помощник провел меня на второй этаж к Петровскому. Тот позвонил куда-то, сказал: – Коркамов на месте, – взял у меня папку и повел к шефу.
В кабинете председателя областного комитета госбезопасности впору было играть в волейбол. За торцевым длинным столом свободно уселось бы человек двадцать.
Хозяин кабинета, сухощавый седой человек предпенсионного возраста, встал, протянул мне руку, представился: – Дмитрий Ильич Коробов.
Петровский передал ему папку. Начальник раскрыл ее и стал перебирать записки. Затем бросил мне – рассказывайте!
Я переглянулся с Петровским, и он ободряюще кивнул головой. Пришлось повторить то же, что говорил вчера в доме у Нины. Начальник внимательно слушал, невольно перебирая бумажки в папке. Когда я кончил, спросил: – Что собираетесь сейчас делать?
Сказал, что буду устраивать похороны Дины с дочкой, если надо письменно дать какие-то показания, готов это сделать.
Начальник выжидающе посмотрел на меня, взглянул на Петровского и, указывая на папку, спросил: – А с этим?
– Не знаю, могу передать ее вам.
Он удовлетворенно кивнул головой и доверительно начал:
– Спасибо, что вышли на нас с этой папкой. Надеюсь, наш разговор строго конфиденциален, но честно признаюсь: после гибели Товпыги, центрального организатора хищений в гастрономе, все концы этой истории обрублены, ушли в воду. Хотя, – он снова взглянул на Петровского, – нам это в некотором плане может пригодиться. Лично вам скажу: вы все сделали правильно, теперь в плане личной безопасности вам ничто не угрожает. Можете спокойно жить и работать дальше. Если будут какие-то проблемы, смело обращайтесь к нам, окажем всестороннюю помощь. Кстати, вы не подумывали о том, чтобы вернуться в школу? Мы навели справки, вы отличный специалист и были бы более полезны на своем профессиональном поприще, чем в роли свободного фотографа.
– Надо подумать, – после паузы ответил я. – Мне даже в голову не приходило, что после судимости это возможно.
– С нашей помощью всё возможно, – уверенно улыбнулся он. – Если решитесь, дайте знать.
***
После разговора с начальником вернулись в кабинет Петровского. Он дал мне ручку, несколько листов бумаги и предложил написать заявление, изложить всё, ранее мной сказанное. Я справился за десять минут и протянул ему листок. Он внимательно ознакомился с написанным, достал новенькую канцелярскую папку и аккуратно вложил заявление туда.
– А теперь, с вашего позволения, продолжим наш разговор, – официальным тоном произнес он. – Как вы понимаете, после получения вашего заявления мы должны официально оформить наши – вернее – ваши отношения с Комитетом госбезопасности. – Нет, нет, – увидев моё неприятное недоумение, – понимающе взглянул он. – От вас не требуется чего-нибудь предосудительного, например, докладывать о разговорах со своими товарищами или выполнять наши секретные задания. Для этого есть другие люди и, поверьте, их вполне достаточно. Особенно на платной основе. Это требуется, чтобы обезопасить вас от той же милиции, которая продолжает расследование убийств в сфере торговли и усиленно ищет стрелочников. А так – вы наш человек, то, как говорится, взятки гладки. Мы всегда на официальных основах всё прикроем. Сейчас вы подпишете документ о сотрудничестве, согласно которому от вас требуется только одно: сообщать нам, узнав о любой преступной деятельности или намерениях, что, по сути, является священным долгом советского человека. Именно такие задачи будут поставлены перед вами в этом документе. Вас никто не сможет упрекнуть, что вы секретный осведомитель органов, предающий своих друзей или знакомых. У вас даже не будет кодового названия или псевдонима. Поверьте, это самый легкий и надежный способ оставаться честным человеком и перед собой, и перед близкими, и перед государством. Именно на таких основах с нами сотрудничают многие уважаемые и порядочные люди.
Видя мое молчание, Георгий Алексеевич вздохнул и мягко сказал: – Не пойму, чем вы так обеспокоены… Мы навели справки, и знаем, что в армии вы были шифровальщиком. Разве не такой же документ вы подписывали в особом отделе военной контрразведки? Сообщать только о тех, кто проявляет повышенный интерес к секретной документации или вербует вас с такой целью, а вовсе не «закладывать» своих товарищей?
Я вспомнил армейские годы, обязательную рапортичку: «за время истекшей недели повышенный интерес к секретной аппаратуре и документации никем не проявлялся» и облегченно подписал документ о сотрудничестве.
_ Мне хотелось бы, только правильно меня поймите, знать, как идет расследование этого преступления. И вашей службы, и ваших милицейских коллег, – решился сказать я.
– Никак мстить думаете? – поинтересовался чекист.
– Мстить – не мстить, а сделать всё, чтобы мерзавцы не избежали наказания.
– Ну, в пределах возможного, постараюсь держать вас в курсе.
– Спасибо. И еще, могу ли я связаться с вами, если возникнут особые обстоятельства?
– Безусловно, ответил он, и мы пожали друг другу руки.
***
Вернувшись к Жене, первым делом успокоил ее, поведав о посещении КГБ и полученных гарантиях безопасности. Она была рада, но на лице ее читалась легкая грусть. Кажется, я понял, в чем дело, и сказал, что не хочу быть один и, если можно, еще поживу у нее. Честно говоря, мне не хотелось сбегать от Жени, только немного распогодилось.
– Я же сказала, живи здесь сколько хочешь, – глядя мне в глаза, мягко молвила женщина. – Мне тоже не сладко маяться одной…
***
Надо было решить несколько первоочередных вопросов: сообщить про несчастье родителям Дины, организовать похороны. Их адреса в Израиле у меня не было. Знал, что они ведут переписку, письма в ее квартире, но она опечатана. Пришлось идти в милицию и там объяснять.
В Цюрупинске меня ждала работа. Решил взять еще две недели за свой счет и успокоил лаборантку Тамару. Пообещал оплатить эти дни.
В милиции меня встретили неохотно. Молодой капитан с бегающими сметливыми глазами долго расспрашивал: кто я да что, как узнал про убийство, почему сразу не явился в милицию, когда я видел Дину в последний раз, не было ли чего-нибудь необычного в её поведении. Взял с меня расписку о невыезде, но не разрешил зайти в ее квартиру и узнать адрес ее родителей. Потому как я ей никто, а в квартире ценные вещи.
– Так сколько же им лежать в морге, почему не даете похоронить по-людски, ведь все экспертизы уже давно сделаны – возмутился я.
Пришлось обратиться к Георгию Алексеевичу и на следующий день в сопровождении капитана, вскрывшего пластилиновую печать на двери Диныной квартиры, вместе проходим в комнаты.
Беглый взгляд на вещи показывает некоторые изменения. Не видно ни телевизора, ни японского магнитофона. Говорю об этом капитану. -_ Куда они подевались, не знаете?
Он каменно молчит. – Неужели вещественные доказательства? – с издевкой спрашиваю я. – Какое ваше дело? – наконец, отзывается капитан. – Ищите свои письма и давайте заканчивать, у меня еще много дел, – буркнул он. -Что ж, придется этим тоже заняться, – говорю я. – У покойной живы родители, прямые наследники. Тем более, граждане не нашего государства. Возможно, их это заинтересует, обязательно расскажу им. И подскажу, куда обращаться. Глядите, как бы международного скандала не вышло!
Капитан злобно молчит.
– Ваши ребята здесь недурно порезвились, – продолжаю добивать его я.
– Там, в ящичке украшения хозяйки, дорогие часы. Пойдем, посмотрим?
– Вы прибыли сюда за адресом родственников погибшей! – избегая глядеть мне в глаза, жестко чеканит офицер. – Давайте не отвлекаться!
***
Заказываю срочный разговор с Израилем. Трехминутная связь стоит бешеных денег. Через два часа дают соединение. У телефона мама Дины. Не понимает, с кем она говорит. Объясняю ей, называю себя.
– Да, нам Диночка о вас писала, очень рада с вами познакомиться, пусть и по телефону, только почему звоните вы, а не она, что-то случилось? -дрожит в трубке голос женщины. Не могу решиться сразу сказать, начинаю что-то мямлить. Она, видно, что-то почувствовала, мне передается ее волнение. С горем пополам, прошу успокоиться и говорю, что случилась большая беда.
На том конце провода жуткий, нечеловеческий крик. Прошу дежурную телефонистку продлить разговор. Говорю, что всё оплачу.
Только через несколько минут удается более – менее успокоить мать. Всхлипывая, она еле шепчет, что у них дома тоже несчастье – тяжелый инсульт у папы, его парализовало. Оставить его не на кого, как ей быть?
Обещаю сам устроить похороны, всё равно приездом сюда беды не поправишь. Пусть не волнуется, смотрит за мужем, здесь всё будет в порядке. Прошу прощения за такие известия. Сообщаю о наследстве, и что я ни на что не претендую, когда сможет приехать в Херсон, постараюсь всем, чем надо, помочь. После разговора я полностью опустошен. Этим вечером напиваюсь у Жени до бесчувствия. Она тоже очень переживает.
***
Понимая, что КГБ и МВД конкурирующие организации, на следующий день звоню Георгию Алексеевичу и рассказываю о хищениях в квартире убитой.
– Вы уверены? – спрашивает он.
– Абсолютно, – отвечаю я. – Сказал об этом милицейскому капитану, поинтересовался, где вещи, он только плечами пожал. Правда, потом спросил, какое мне до этого дело. По-моему, ребята там неплохо постарались…
– Это уже интересно, – задумчиво сказал подполковник. – Знаете, нам видимо нужно снова встретиться. Придется вам написать заявление, не против? Если у вас сегодня есть время, прошу заехать ко мне.
После обеда я снова посетил здание на Кирова, 4. Принимая заявление, Георгий Алексеевич хмуро заметил, что в деле магазина по Перекопской есть некоторые несоответствия. Коллеги из МВД ведут его, как мокрое горит. Похоже, получили указания замять дело. Не проведены простейшие следственные мероприятия. Даже не опрошены соседи Дины. Так не бывает. Вернее, может быть, если есть какие-то заинтересованности.
– Возможно, боятся выйти на самих себя? – спросил я. – Но тогда как-то не вяжется: вначале ничего не взяли, а после квартиру основательно обчистили.
– Не думаю, – сказал кагэбэшник. – – Если бы работали грамотные профессионалы, им было бы выгодно имитировать ограбление. А так, кто-то получил четкий приказ ничего не брать, а эти, похоже, крали вещи уже после настоящих убийц. Во всяком случае, после вашего прихода, – добавил он.
Незаметно перешли к другим темам. Я рассказал, как связался с родителями покойной, о трудностях с организацией похорон. Собеседник держался очень доброжелательно. Разговор мы продолжили в кафе на Суворовской. Он стал рассказывать, как ему повело с Ниной: прекрасная хозяйка и мать. Правда, работа в поликлинике ей не очень нравится, привыкла к школе, чувствует себя не в своей тарелке.
– Кстати, а вы что-нибудь решили по предложению моего начальника вернуться к преподаванию? – неожиданно спросил он. – Надо ковать железо, пока горячо.
– Вы считаете, после судимости это уместно?
– Ничего странного здесь не вижу. Прошли годы, вы сидели не за что-то аморальное, не государство обокрали или приставали к ученицам, а всего лишь дело случая: строители недоработали, брак гнали ради премий. Вот вы и пошли стрелочником. Чтоб не обижать рабочий класс, да и в назидание вашим более удачливым коллегам. Как говорится, оказались не в то время не в том месте.
Не в то время и не на той должности, – горько поправил его я. – И то верно, – согласился он. – Так что, решитесь снова войти в одну и ту же реку?
***
В день Дининых похорон небо заволокли темные тучи. Из похоронного микроавтобуса вынесли два гроба, большой и маленький, обтянутых красных кумачом. В те времена еще не знали полированных разукрашенных домовин. С Диной прощалось порядка двадцати человек. Ее коллеги по магазину, несколько соседей. Пришла Женя Мне показалось, что из «Волги», стоявшей неподалеку, велась видеосъемка. Что-то несколько раз блеснуло за шторками. Особых речей не было. Люди перешептывались, некоторые плакали. Похоронного оркестра я не заказывал. Хоронить в этой ситуации с помпой было неуместно. Когда опускали гробы в одну яму, пошел дождь. Яму быстро засыпали кладбищенские работники. Я передал старшему две бутылки водки.
После помянули несчастных в кафе в парке Ленина. Говорили добрые слова, сочувствующе смотрели на меня. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось.
Вечером мы отметили это грустное событие с Женей. Я чувствовал, что мы с ней понемногу привязываемся друг к другу.
***
Ночью не спалось. Пару раз выходил на балкон покурить. Вспомнил знакомое лицо, мелькнувшее на похоронах на кладбище. Неужели это она? Не за цветами ли пришла, красавица? В той, прошлой, жизни, была у меня одна памятная встреча. Вроде чушь пустяковая, а вот, запомнилась же…
Тогда я работал в райцентре, в школе-новостройке, ставшей крахом моих надежд, трамплином к четырехлетней отсидке. Как-то возвращался за рулем школьного «Москвича» домой, заметил на автобусной остановке у кладбища стройную блондинку в светлом плаще. В глаза бросался большой букет красивых цветов, которые она прижимала к груди. Улыбчивое лицо, взмах свободной руки – просьба подвезти; сбавил скорость, подъехал к обочине, открыл изнутри дверцу – добро пожаловать!
– Можно положить букет на заднее сиденье? – спросила она.
– Пожалуйста, – доброжелательно ответил я, – и вдруг ощутил, что обстановка в машине заметно изменилась. Будто с терпким запахом цветов вползло сюда нечто темное, непонятное, гнетущее…
Пассажирка захлопнула дверцу и повернулась ко мне: – Огромное спасибо, что остановились! Автобус, видно, только прошел, пришлось бы ждать и ждать… У подружки сегодня день рождения, – объяснила она, – не люблю опаздывать, точность – вежливость королей, верно?
– И королев, – в унисон добавил я. Она улыбнулась. Не помню, о чем мы говорили, да я, собственно, и не мог ничего слышать: в голове билась странная мысль: что, что сейчас происходит в машине, откуда веселье в словах, но тягостная атмосфера в кабине? Пока вдруг мне не пришло в голову: цветы!
Странное дело: такой пышный чудесный букет – и эта неописуемая тяжесть влажного гниения, что бы это могло означать? Всё выяснилось в ближайшие минуты. Оказывается, прекрасная незнакомка спешила на именины, прихватив цветы с ближайшей свежей могилы – она работает на кладбище менеджером ритуального сервиса, так называемым «похоронным агентом». Разумеется, цветы ничем кладбищенским не отдавали, и никакого могильного запаха не распространяли; скорее всего, в моем восприятии на уровне подсознания смешалось место посадки красивой агентши, кладбище – с букетом в ее руках.
Игривое настроение куда-то исчезло, и хоть она активно щебетала, выясняя, кто я и куда еду, смогу ли ее подвезти на Остров, она заплатит, находиться с ней и ее цветами в узкой кабине было противно.
Мое молчание ее насторожило, она поняла, что что-то не так, но я при въезде в город остановился на ближайшей троллейбусной остановке, сказал, что спешу и денег не возьму. Надо было видеть разочарованное лицо этой красавицы, когда она выходила из машины, опустив кладбищенский букет цветами вниз. Запомнились ее слова, сказанные с бойким смешком: каждый имеет то, с чем имеет дело на своей работе!
– И ассенизаторы тоже? – не выдержав, спросил я. Кажется, до нее стало что-то доходить.
С этим же кладбищем у меня была связана еще одна история, но она имеет столь мистический характер, что я иногда сам не верю, что это могло со мною происходить. И снова я был в этой машине, и снова проезжал мимо этой самой кладбищенской остановки, только дело было зимой, часов в восемь вечера, когда я возвращался после педсовета в город.
Помню, как в свете фар мела густая поземка, переходящая в метель. И одну – единственную худенькую фигурку старушки с замотанной темным платком головой, с узелком в одной руке и клюкой в другой. Стоял мороз и мне казалось, что она, размахивая узелком, как бы подпрыгивала, стараясь согреться. Одна. В темноте. На морозе…
Первое, что пришло мне в голову: старушка сбежала с интерната для одиноких стариков, находящегося в двухстах метрах от кладбища. Сама идея построить заведение для престарелых рядом с кладбищем, не вызвавшая бурный протест общественности, кажется, неважно характеризует моих земляков, равнодушно принявших это кощунство. Такое могло прийти в голову лишь бессердечному человеку, но ведь сколько еще их, нелюдей, утверждали этот проект, воплощали в жизнь идею поселить стариков прямо у кладбища, чтоб не утруждаться с перевозкой их с места временного обитания – к месту вечной обители. Подумать страшно, что уже много лет сотни несчастных ежедневно наблюдают из окон палат или с интернатного подворья за непрерывно идущими похоронными процессиями. Есть над чем поразмыслить… И пожелать тому, кто придумал поселить их в таком месте, чтобы пришел и его час попасть сюда и вкусить горечь созерцания чужих похорон.
Я взял несчастную старушку и вновь ощутил в машине нависшую напряженность, только не с гнусным цветочным запахом увядания, а что-то вроде наэлектризованного, пахнущего свежайшим озоном порыва ветерка после близкого разряда молнии. В машине работал обогреватель, было тепло, старушка молчала, растирая маленькими, будто детскими, ладошками озябшие на ветру щеки. Мерно работали стеклоочистители, снимая с лобового стекла снежную порошу. Во мне всё замерло в предощущении чего-то необычного, но не страшного, а доброго, согревающего и душу, и сердце.
– Куда вам, бабушка? – спросил я, – и не удивился, когда она прошептала: если можно, на вокзал, сынок…
Мне было не по пути, но как отказать бедной старушке, тем более, от нее исходило что-то близкое и знакомое. Но что, почему? Может, что-то со мной приключилось странное?
До сих пор не пойму, почему, когда она, выходя из машины, протянула мне что-то в дрожащей руке, я подставил ладонь, в которую нырнула крупная, наверное, рублевая монета, и в ту же секунду меня охватила оторопь: как я могу, что я делаю – беру деньги у несчастной старухи? Я стал что-то кричать ей вдогонку, быстро выскочил из машины, но моей пассажирки и след простыл, нигде рядом ее не было, вроде растворилась в снежной метели на привокзальной площади. На всякий случай, я зашел на вокзал, там было мало людей, старушки с посохом и узелком я не увидел.
Расстроенный, вернулся к машине, и перед тем, как включить зажигание, почему-то разжал кулак с монетой и увидел то, что потрясло меня до глубины души, чего я никогда, ни при каких условиях не ожидал увидеть… В моей ладони была серебряная медаль Красного Креста в память Русско-японской войны 1904-1905 г, та самая, с легкой выщерблинкой внизу эмалированного красного креста медаль, которую бережно хранила моя бабушка как свою самую любимую награду. Её мы с мамой положили ей в гроб, чтобы и на том свете она не расставалась с частичкой своего прошлого.
Не скажу, что я думал тем вечером, возвращаясь домой. Наверное, так был растерян, что не думал ни о чем, только одна мысль преследовала меня: что это была за старушка? Куда и откуда ехала? Почему именно эту медаль передала мне? Таких чудес в природе не бывает, тогда как на это всё смотреть, и со мной ли это, на самом деле, случилось? Но у меня в руке лежала медаль…
Я приехал домой, Валюша, как всегда, валялась на диване напротив телевизора, мама накрывала ужин на кухне. Портрет бабушки висел у нас в большой комнате. Между прочим, с этой медалью. Я попросил маму не волноваться, сделал беззаботный вид и сказал: хочешь, покажу тебе что-то такое, что ты сильно удивишься?
И когда она с недоумением посмотрела на меня, провел её в комнату, подвел к бабушкиному портрету и спросил: ты помнишь, мамочка, куда мы дели эту медаль, не забыла?
Мама непонимающе смотрела на меня: – Что за глупый вопрос, уж не выпил ли ты? Разве не помнишь, что эта медаль ушла вместе с бабушкой?
– Куда ушла, разве медали ходят? – притворно удивился я.
– Не валяй дурака! Что это с тобой? Идем кушать!
И тогда я разжал ладонь… После этого прошли долгие годы и вплоть до моего ухода на зону мама задавала мне один и тот же вопрос: – Ну скажи правду! Откуда эта медаль? Может, мы и не клали её в гроб, и она где-то валялась дома, а ты устроил весь этот идиотский цирк…
Сегодня этой медали уже нет. Когда я отбывал свой срок, сестра уговорила маму передать бабушкину медаль в областной музей Красного Креста. Там узнали об этой награде и приложили массу усилий, чтобы заполучить такой экспонат. Разумеется, уже через полгода она из экспозиции исчезла. Очевидно, имела нумизматическую ценность, и кто-то весьма удачно ей воспользовался.
Понять эту историю и что-нибудь к ней добавить, не могу. Может, мама была права, и я, действительно, не подбирал худенькую старушку темным метельным вечером?
Во всяком случае, надеюсь на продолжение этой мистической истории. Если когда-нибудь меня попросит подвезти какая-нибудь жалкая старушка, то я, независимо от того будет яркий день или темная ночь, весна или осень, лето или зима, обязательно остановлюсь.
Гл. 16
Через несколько дней я рассчитался с Цюрупинским домом быта. Сдал имущество завхозу, забрал купленные мной осветительные приборы, расплатился с лаборанткой Тамарой, она всплакнула.
На следующее утро я встретился с начальником гороно. Им оказался бывший директор 28-й школы, мой хороший знакомый Виктор Петрович Верченко, голубоглазый лысоватый крепыш, давно разменявший пятый десяток лет. Он был готов к моему приходу, сказал, что получил указание предоставить мне школу. Речи о возврате на предыдущее место, разумеется, не было. Предложил две на выбор. В одной директор-пенсионер, другой уже несколько месяцев руководит завуч; директор, тоже моя хорошая знакомая, уже несколько месяцев лежит в больнице, положение безысходное.
Начиналась новая полоса моей жизни.
Не всем родителям известно, что от того, порог какого учебного заведения переступят их первоклашки, зависит будущее любимых отпрысков. Вернее, от их первого учителя, который, вместе с начальными навыками чтения, счета и письма, должен уметь и всемерно прививать своим питомцам тягу к знаниям, чувство здорового соперничества, а в конечном счете – выработки самоутверждения и уверенности в своих силах, что играет огромную роль для их будущего.
В свое время, будучи молодым директором, мне довелось провести собственное мини-социологическое исследование. Желая понять, с кем я работаю, предложил учителям начальной школы представить информацию, если таковая имеется, о судьбах их бывших учеников, давно покинувших стены школы. Понимая всю условность репрезентативности этого занятия, так как из десяти учителей младших классов лишь семеро имели цветущий сад или кладбище своих педагогических успехов (чего по молодости не могло быть у остальных), результаты были убедительные. Только трое из семерых опытных учительниц могли похвалиться тем, что большинство их выпускников получили высшее образование и добились значительных успехов во взрослой жизни. И это при том, что школа находилась в рабочем районе, где родители не блистали материальным благополучием, и, в силу понятных причин, основная нагрузка на формирование познавательных интересов и интеллектуальных навыков детей ложилась на школу.
Сегодня, для понимания, кто есть кто на моем новом месте работы, мне было достаточно посетить уроки, посмотреть тетрадки учеников, оценить внешний вид и послушать их ответы.
К моему великому сожалению, отличие многих учителей от учеников заключалось в том, что с темой, излагаемой на уроке, они знакомились накануне вечером, чтобы те же параграфы утром зубрить с учениками. И это еще в лучшем случае. Не говоря уже про тех, которые, как в кинофильме «Доживем до понедельника» щеголяют словечками типа «транвай».
Классные журналы тоже о многом говорили. Успеваемость в школе, как и ее материальная база, оставляла желать лучшего, и причиной тому была не требовательность учителей или бездеятельность прежнего руководства. Школа имела неважную репутацию, складывавшуюся долгими годами, и, как следствие – отсутствие внимания к ней со стороны городского управления образования, выражавшуюся плохой обеспеченностью нормальными педагогическими кадрами и недостаточным финансированием. Она принадлежала к разряду школ, от которых требовалось лишь бы всё было тихо и не поступало жалоб, включая анонимок, требовавших разбирательства на высшем уровне. Как раз с эти всё было в порядке – тишь, гладь да божья благодать. Предстояло много работы, чтобы вывести учебное заведение на приемлемый уровень.