Виталий Авраамович Бронштейн
Невезение. Сентиментальная повесть
Четыре работы были зачитаны на собрании педколлектива. Провели краткое обсуждение. Затем избрали счетную комиссию и провели закрытое голосование. Работы учителей мне понравились. Добрые истории, после которых ученики переосмысливают свою жизнь, становятся на верную тропу. Завуч Клара Митрофановна Новикова написала про девочку-сироту, которая после смерти мамы прожила у нее почти полгода, пока не приехала за ней бабушка из дальнего села. Трогательная история, она даже подумывала удочерить бедную девочку…
Я думал отдать пальму первенства её работе и даже предложил это на обсуждении. Но тайным голосованием учителя дали первое место мне. Честно говоря, было неудобно, но ведь голосование было тайным…
Вот что я тогда написал:
«Не торопитесь ставить точку»
Получил письмо бывшего ученика. И вспомнил давно забытое. Расстроился. Потому как у каждого своя правда, а в этом случае моя оказалась мельче и даже постыднее в своей мелкости. Ведь это он, тогдашний строптивый восьмиклассник, с которым я сражался далекой осенью 1970 года, оказался неизмеримо выше меня в своей нестандартности, хоть мне и казалось всегда, что этим качеством я наделен сполна, и даже, признаюсь сейчас со стыдом, что долгие годы оно служило предметом моей гордости. Как говорится, тот случай, когда маяк оказался фальшивым.
Той осенью у нас, студентов Херсонского пединститута им. Н.К. Крупской, утратившего ныне имя жены вождя, зато приобретшего статус университета (я так и не знаю, что лучше!) была полуторамесячная педагогическая практика в 10-й школе. Нас было три практиканта с третьего курса филфака.
Попал я к хорошей учительнице, Яне Исааковне Койрах, с которой через пару десятков лет мне еще предстоит работать в другой школе. Практика шла ни шатко, ни валко, но через две недели меня пригласила завуч школы Татьяна Ковалева, сказала, что ей предстоит длительная операция в Харькове, кажется, из-за варикозного расширения вен (опасная, кстати, штука) и предложила заменять ее штатные уроки в восьмом классе.
С учениками (читай, с дисциплиной на уроках) у меня проблем не было. Провел для начала диктант, чтобы узнать уровень класса, и столкнулся с нелепой странностью. Русоволосый высокий мальчишка, довольно грамотный, решил надо мной посмеяться: в тексте диктанта, в конце предложений, не было ни одной точки. Нет, все было грамматически оформлено верно: следующие предложения начинались с прописной (заглавной) буквы, но где точки в конце предложений?!
Посмеялся он – посмеялся и я: аккуратно красным цветом испещрил текст точками, их недоставало пару десятков, вынес вердикт: в числителе – ноль орфографических ошибок, в знаменателе – двухзначная цифра пунктуационных, а в результате – 2!
На следующем уроке, анализируя результаты диктанта, посочувствовал неудачнику. Мол, вот к чему лень приводит: трудно, что ли, было расставить точки? – получай теперь свою законную двойку!
Реакция класса удивила. Некоторые переглянулись, другие углубились в свои тетради. Я понял, что случилось что-то не то. Мне бы на этом закончить, но захотелось выяснить, что это было – насмешкой здесь явно не пахло.
– Тебе что, неизвестно, что в конце предложения ставят точку? – спросил я.
– Известно. Впрочем, иногда ставят вопросительный или восклицательный знак, – спокойно ответил он.
– Тогда в чем же дело? – раздраженно сказал я, понимая, что затронул что-то необычное. В классе зашумели: да он просто не любит ставить точки, причуда у него такая, наша учительница это знает…
– Как это – не любит ставить точки? – не поверил своим ушам я. – Ведь все ставят точки, так принято, он что, издевается? А разве вы ставите точки, потому что их любите? – обратился я к классу.
– Чего там, любите, – нестройно зазвучали голоса. – Какая нам разница – раз надо, так надо… – Тогда почему не ставит он?
Я смотрел на мальчика, он смотрел на меня; класс занимался своими делами; ощущение было, будто буксую, и чтобы не срывать урок, сказал, что разберемся позже, и с испорченным настроением вел урок дальше.
Это дальше продолжалось больше месяца. Много раз я заводил с ним разговор. Абсолютно нормальный парень, хорошо развитый, даже с чувством юмора, но добиться внятного объяснения так и не смог. Вызывал даже родителей. Пришла хорошо одетая мама, посоветовала мне, практиканту, не лезть в это дело, не давить на ребенка. Они не желают устойчивый каприз сына переводить в плоскость психики, в школе их понимают, вот и ладно.
Поговорил с Яной Исааковной. – Да оставь ты его в покое, – сказала она. – Фишка, значит, у человека такая; мало ли как бывает, у него это с первого класса. Вот взялся как-то и отказался, и с тех пор точка для него – нон грата. Тебя что, это сильно волнует?
А двойку ты ему, кстати, поставил неправильно. Пунктуационная ошибка на одно и то же правило, в той же позиции, сколько бы ни повторялась – тянет на снижение оценки разве на балл. Не мешало бы тебе исправить свою оплошность…
На следующем уроке набрался духу, вернулся к злополучному диктанту и принес ему извинения. Исправил двойку на четверку. Думал, все придут в восторг от моей справедливости, но классу как-то все было по барабану, да и самого пострадавшего это не сильно порадовало.
Этот ученик и мое неумение убедить его отказаться от нелепой прихоти стало для меня чем-то вроде занозы, и осталась в памяти, как первая педагогическая неудача, с годами вспоминавшаяся все реже и реже. Причем, с гадким оттенком, что так и не смог додавить мальчишку следовать установленным правилам.
Лет через пятнадцать встретил его в купе, ехали по делам в Киев. У меня плохая память на лица, но он узнал меня и даже почему-то обрадовался. Рассказал, что работает начальником конструкторского бюро на полупроводниковом заводе, предприятие на грани развала (следствие перестройки), у них большие сокращения. Сказал, что был рад, узнав, что я работаю директором школы.
– Почему? – удивился я. – Да просто вы единственный за все мои школьные годы так близко приняли моё отрицание точки, всё пытались меня переубедить, то злились, то мягко уговаривали в надежде исправить меня, сделать таким, как все.
Осторожно поинтересовался: не изменил ли он своему правилу не соблюдать общеустановленных правил. Оказывается, нет. Для него точка – это конец всему, так он прочел когда-то в одной детской книжке, и с тех пор стал избегать этого простейшего пунктуационного знака. Любит жизнь и не любит, когда она ставит свои точки.
В Киеве его ждала машина, он любезно предложил подвезти меня к Министерству образования, и на этом мы расстались навсегда.
***
Если вы заметили, я нигде не назвал его имени. Психологии известен механизм вытеснения чего-то отрицательного, вызывающего у нас неприятные ассоциации. Тогда, после практики, оно выпало из мой памяти, будто провалилось в бездонный колодец. Как жаль, что я вспомнил его только теперь, когда получил такое письмо:
«Уважаемый Василий Иванович! Мой близкий приятель рассказал, что его дочь учится в Вашей школе Очень хвалил Вас, полагает, что его девочке повезло Рад, что и мне повезло, пусть и короткое время, быть Вашим учеником Запомнил навсегда Ваш разговор о личности Помните, в нашем 8-а висела у доски большая карта СССР? На уроке русской литературы зашел разговор о роли человека во многомиллионной стране Кто-то сказал, что мы – всего лишь песчинки, а Вы подошли к карте, постояли минутку и спросили, есть ли у девочек булавки? Вам сразу предложили несколько, но вы взяли только одну и прокололи в центре маленькую дырочку И сказали: правда, эту дырочку издалека не видно? Так вот, представьте себе, что это человек, любой из нас И если его не станет, на карте останется этот малюсенький прокол Вроде и карта та же, но в ней чего-то не хватает Чего-то такого, без чего утрачена ее цельность
В эти дни я подбиваю итоги, завершаю неоконченное, мои часы спешат Наши специалисты после развала полупроводникового оказались в России Я неплохо делал свое дело, Лауреат Государственной премии Нахожусь в Новосибирской онкологической клинике Вы уже поняли Впереди то, чего я всегда избегал – точка, но поставлю ее не я, а Тот, Кто единственный в мире обладает правом ее ставить Раз и навсегда
Спасибо Вам, и не ругайте учеников, которым не нравятся некоторые правила
Ваш Дмитрий Костиков»
(и снова отсутствие точек…)
***
Гороно подвело итоги конкурса лучших педагогических историй. Председатель комиссии, завкафедрой литфака пединститута Голубева мою работу выделила особо: «У Коркамова такие же мухи в голове, как и у его учеников! Это ж надо, взрослый человек восторгается синтаксическими извращениями учащихся. Он должен был требовать соблюдать нормы правописания, а не умиляться глупыми ученическими придумками. Вплоть до того, чтобы определить такого бесточечного воспитанника в школу для умственно отсталых. Там бы ему живо вправили мозги».
Я пожалел, что не настоял послать от нашей школы работу завуча про бедную сиротку. Голубевой она бы понравилась. Утешился мстительными воспоминаниями, сколько было шума в ходе разоблачения кучи грубых заимствований в ее кандидатской диссертации. Та еще профэсорка – ни строчки без плагиата! Учитывая, как быстро после защиты она возглавила кафедру (говорят, престарелый ректор был заворожен ее прелестями); этот плагиат немедленно пролился на нее желанным Благиатом – и в материальном, и в карьерном смысле.
***
Гороно издал приказ о закрытии школы № 19. Верченко потребовал ознакомить с ним директоров школ под расписку. Краткая суть этой траги-комической истории. Школа №19 находится, вернее, находилась, на Забалке, недалеко от Собора Николая Чудотворца. Через добротное здание, построенное еще до революции, прошло немало поколений школьников. Учебное заведение имело хорошую репутацию. Для вновь назначенного директора школа имела существенный недостаток: отсутствие внутреннего туалета. Все удобства находились в небольшой пристройке во дворе. Хорошо его понимаю: кому охота в зимнее время прохлаждаться в продуваемой всеми ветрами уборной. Поэтому его стремление облагородить школу внутренним туалетом поддерживаю безоговорочно.
Беда ждала с другой стороны. Для упрощения ситуации, чтоб не создавать проект, утверждать его, заниматься выбиванием фондов на стройматериалы и зарплату строителей, он воспользовался услугами замначальника городской милиции, своего родного старшего брательника. Который, ничтоже сумняшеся, стал наделять его бесплатной рабочей силой, направляя на строительство ватерклозета подвергнутых принудительным работам пятнадцатисуточников.
Сральню-новостройку возглавил пенсионер-алкоголик, бывший бригадир стройбригады. Пятнадцатисуточники трудились как могли, то есть создавали видимость работ, ломали какие-то стены, пробивали дыры в полу и потолках, в общем, через полгода работ красную ленточку нового говнохранилища, с божьей помощью, перерезали. Туалет – это хорошо, а вот что один на всю школу и, естественно, рядом с кабинетом директора, как бы не очень…
Ключ от уборной был у инициатора строительства, и еще один, в знак особого расположения, он даровал завучу, которая, назло коллективу, бегала туда, как заведенная, или страдающая экстренным циститом.
Ватерклозетное счастье продолжалось три года. И, как оказалось, все это время вода после отправления естественных нужд (а некоторые говорят – вообще, напрямую!) уходила не в канализацию, а куда-то значительно ниже. Пока не прозвучал тревожный звонок: обвалилась часть нижнего этажа центрального корпуса. Причем, так глубоко, что туда не доставал свет фонарика, принесенного завхозом. А когда вниз, чтобы определить глубину провала, бросали камешки, звук их падения доносился не скоро и почти неслышно.
Началась чехарда. Комиссии, акты, экспертизы, проверки, следствие, поиски документов строительных работ, которых не оказалось, вывод, что здание аварийно-опасное, школу надо закрывать. Что и сделали.
Кто-то бросил блестящую фразу: «Директор сделал туалет – и больше школы этой нет». Что тут скажешь? Три года эта парочка мочилась не со всеми, а ущерб нанесла всем. Директор отделался выговором. Был суд. Главный аргумент защиты, что руководитель учебного заведения хотел сделать благое дело, но он не строитель, а учитель химии. Химик – что с него возьмешь?
Гл.20
Сегодня мне Толик впервые сказал «папа». Мы с Женей переглянулись, у меня ухнуло сердце. Мальчик непоседлив, но в школе с ним нет проблем: послушен, не обидчив, без комплекса сынка-мажора. В своем 1-А со всеми ладит. В свободное время учу его играть в шахматы. Доказываю Жене и ему, что эта игра развивает мышление, учит логике, дисциплинирует, что в жизни никогда не помешает. Малыш смекалист, но… В ходе игры обнаруживаются некоторые свойства его характера. Недавно отлучился от доски на пару минут, подхожу – и с удивлением отмечаю исчезновение ладьи. Делаю вид, что ничего не заметил, продолжаем играть дальше. Мальчик сосредоточен, похоже, он всерьез вознамерился выиграть эту партию.
Несколькими ходами свожу его преимущество к нулю, вижу, как он начинает нервничать. Снова отлучаюсь на кухню, приношу нам обоим чай. Опаньки… На этот раз пропал офицер. Толик напряженно глядит на меня: заметил или нет? Делаю вид, что всё в порядке, и продолжаю игру. Через несколько минут снова нахожу повод выйти. Интересно, решится малец смухлевать третий раз, если да – за кого он меня принимает? Возвращаюсь – все фигуры на месте. Значит, понял. Уже хорошо. Через несколько ходов – мат. На глазах ребенка слезы. Интересно. До сих пор, проигрывая, он никогда не плакал. Что же сейчас?
Спрашиваю его, в чем дело. Он отводит глаза, насупился и молчит. Мне кажется, я понимаю его. Человек поступился совестью, дважды совершил дурной поступок – а толку ни на грош! И стыдно, иначе он не отворачивал бы глаза. Предлагаю сыграть еще, он наклоняет голову: мне еще надо делать уроки… Не хочет переживать позор снова. Думаю: правильно ли я сделал, ничем не показав ему, что заметил его шалости? Глажу его головку и говорю: – Больше так никогда не делай, ладно?
Мальчик благодарно глядит на меня и тихо говорит: – Хорошо!
***
Сегодня Женя приходит с работы расстроенная. На нее пациент настрочил жалобу. Я удивлен: она воспитана и тактична, жалеет больных, всем, чем может, стремится им помочь, и вот тебе – на… Мне и в голову не пришло бы, что с таким, как она, человеком можно конфликтовать.
Оказывается, пожаловался на нее мой бывший коллега, учитель-пенсионер. Выйдя на пенсию и желая продуктивно провести отпущенные для заслуженного отдыха годы, он как преподаватель точной дисциплины, физики, решил системно заняться своим здоровьем. Что значит системно? Это значит, определив все свои хвори, а их оказалось восемь, он завел для каждой из них толстую тетрадку и стал в них записывать свои показания, рекомендации врача и все, что он вычитал по лечению конкретного заболевания из медицинских пособий, которыми его щедро снабжает соседка – библиотекарь городской медицинской библиотеки.
– Делать ему нечего, – возмущается Женя, – чуть ли не ежедневно бродит по поликлинике, берет направления ко всем специалистам, которым посчастливилось специализироваться по его болячкам, еще и жалуется на недостаток к нему внимания… У нас на прием больного отпущено десять минут; если он сидит дольше, в коридоре поднимается шум: у всех указано точное время очереди. А этот физик начинает про свою болезнь распространяться – его не остановишь!
Пытаюсь мягко успокоить Женю: – Вот ты говоришь, что ему нечего делать… Согласись, ты не права: да он же занят самым главным на свете делом – сохранением своего здоровья! А то, что завел тетрадки и вникает в медицинские учебники – это ж какое для вас, врачей, подспорье – радоваться надо такому квалифицированному больному!
– Ты издеваешься, что ли? – обижается моя милая врачиха, – да он же в такие залазит дебри, что нам нужно специально готовиться к его посещениям. Причем, вот, по диабету, он вычитывает самые современные средства, о которых мы даже не слышали, морочит голову, чтобы его лечили по новейшим методикам, недаром, завидя его в коридоре, все врачи разбегаются, типа: Господи, пронеси!
– А мне, кажется, такие любители-профессионалы вносят в лечебное дело полезную струю – заставляют вас, врачей, подтягиваться до своего уровня, быть, так сказать, в хорошей профессиональной форме. Хотя и не верится, что человек с улицы может разбираться в медицине лучше дипломированных специалистов, ты не преувеличиваешь, Женечка?
– Не делай, Вася, вид, что ты не понимаешь в чем дело. В своих мединститутах мы изучаем эти болезни, как нечто абстрактное, далекое от нас, касающееся чужих людей. А такие, как этот физик, набрасываются на них, как на личных врагов, которые сживают со света именно их. Разницу ощущаешь? Конечно, они лучше будут знать каждую мелочь и попрекать нас, что мы что-то упускаем, недорабатываем или недолечиваем их…
– А тебе не приходило в голову, что такого пенсионера было бы неплохо использовать хотя бы на полставки в той же эндокринологии, в которой, как ты говоришь, он разбирается лучше дипломированного специалиста? – с улыбкой предложил я.
– Тебе все бы шутить, – покачала головой Женя, – побыл бы ты на моем месте…
– Как знать, вот выйду на пенсию, запишусь в медицинскую библиотеку, да заведу свои собственные тетрадки… Все еще впереди!
***
Стал чаще встречаться с Георгием Алексеевичем Петровским. Мало-помалу он втягивается в необходимую для меня тему. В его косвенной разработке директор рынка Керимов. Узбек, возраст под 60 лет, плотного телосложения, седина забивает пряди вьющихся волос, темные с желтизной оболочкой тигриные глаза. Неспешен. Медленно подбирает слова. Согласно оперативным источникам, в связи с заменой областного руководства и переменами в республиканской потребкооперации, в настоящее время находится в свободном полете: никому из власть имущих не платит, увеличил взносы в воровской общак, сложившееся положение его более чем устраивает. Шестое управление милицейского главка ищет к нему подходы на предмет информирования про событийную часть высшего уровня региональной преступной среды.
Неожиданно Петровский завел разговор на тему, какими может располагать средствами для проработки комбинации, в ходе которой будет полностью раскрыта роль Керимова и его подручных в убийстве Манцевой с дочерью.
– Ты просишь услугу, назови цену, которую готов за нее уплатить, – сказал он.
– Можно и по-другому: у тебя есть товар, за который я готов заплатить, назови его стоимость, дружище! – предложил я.
– Что мы с тобой, как кошка с мышкой! Это серьезное дело с приличным затратным механизмом. Мне нужно изолировать его, чтобы это прошло без сучка – задоринки, желательно, поместить в больницу. Временно лишить охраны. Причем, у его близких это не должно вызвать какого-либо подозрения. Дальше – дело техники. Медикаментозное вмешательство – и гарантированно честный ответ на все наши вопросы. Плюс – последующая амнезия на все происшедшее. То есть, в деле будут медработники, наш специалист по работе с сывороткой правды, знаешь, что это такое? И для всех это должно быть представлено как спецоперация КГБ.
– Конечно, я оплачу необходимые затраты, но если это спецоперация твоей конторы – тогда зачем и кому нужна дополнительная оплата?
– Не делай вид, что ты не понимаешь, – недовольно сказал Георгий Алексеевич. – Твоя просьба – косвенный элемент допроса с психотропными веществами. Основная задача – не частные вопросы, а связи Керимова с высшим руководством его отрасли и преступными авторитетами. Частные вопросы должны быть оплачены, чтобы не вызывать подозрение в моем к ним интересам.
– Скажи, конкретно, сколько?
– Тысяч пятьдесят потянешь?
– Договорились. Нужен аванс?
– Зачем. Расплатишься после результата.
– Будь спокоен. Но есть одна просьба, если хочешь, условие.
– Смотри, мы еще не стали работать вместе, а ты уже начинаешь ставить условия. Мне это не нравится. Мы же работаем на полном доверии, так? Тогда какие еще условия?
– Я должен присутствовать во время съема показаний с Керимова. Просто присутствовать. Молча. Больше ничего. Идёт?
– Ты что, мне не доверяешь? – открыл в голосе угрозу Петровский.
– Я не доверяю даже себе.
– Шутить изволите, пан директор?
– Какие там шутки. Суди сам: ложусь ночью спать, правая рука под головой; утром просыпаюсь – нет ее, сбежала куда-то, шляется где угодно, только не там, где надо. Так если нельзя даже своей правой руке доверять, кому и что можно тогда вообще доверять? Не обижайся, я должен быть при этом.
***
Женя помогает достать специальную литературу. Читаю:
«Сывороткой правды принято называть анестетическое вещество тиопентал натрия (или пентотал натрия). При введении в организм оно уменьшает метаболическую активность мозга, тем самым замедляя мыслительный процесс.
Одно из сильнодействующих веществ – скополамин. Это алкалоид, содержащийся вместе с атропином в растениях семейства паслёновых (скополии, красавке, белене, дурмане и некоторых других). Бесцветные прозрачные кристаллы или белый кристаллический порошок. Легко растворим в воде (1:3), растворим в спирте (1:17). С целью стабилизации растворов для инъекций прибавляют раствор хлористоводородной кислоты до pH 2,8—3,0. Химически скополамин близок к атропину: является сложным эфиром скопина и троповой кислоты. Близок к атропину по влиянию на периферические холинореактивные системы. Подобно атропину, вызывает расширение зрачков, паралич аккомодации, учащение сердечных сокращений, расслабление гладких мышц, уменьшение секреции пищеварительных и потовых желёз. Оказывает также центральное холинолитическое действие. Обычно вызывает седативный эффект: уменьшает двигательную активность, может оказать снотворное действие. Характерным свойством скополамина является вызываемая им амнезия».
Интересная деталь. Вся эта трахимудия особо эффективна в течение первого получаса после применения. Затем эффект откровенности затихает и возникает сонливое состояние. Надо договориться с Петровским, чтобы, как он выразился, частные вопросы предшествовали основным, служебным. Интересно, как он обеспечит госпитализацию Керимова, не вызывая подозрений его охраны и родственников?
***
Сознательно делаю одну серьезную ошибку. Впрочем, ошибкой она может стать лишь в одном случае – если разладятся наши отношения с Женей. На эту тему я часто думаю. Как человек, как женщина, она мне вполне подходит. Так что разочарование или разрыв в ближайшем будущем, вроде, не просматриваются. Дай Бог!
Созвонился с армейским приятелем, Димкой Мечиком, девизом которого я когда-то восхищался: «В хилом теле – здоровый дух!». Договорились встретиться у него в Одессе, вспомнить былое, познакомиться с женами.
Отправились на «Жигулях» полным семейным составом: Женя с сыном и я. Закупился в магазине у Зои Никифоровны, набили полный багажник хорошей снеди. Буженина, московская колбаса, копченый палтус, чешское пиво, рижские шпроты, разумеется, три бутылки «Московской» и пара Киевских тортов. Выехали после обеда в пятницу, с тем, чтобы погулять в Одессе пару дней. Возвращаться решили вечером в воскресенье, накануне новой рабочей недели.
Встреча порадовала. Димка, кажется, стал еще ниже, но неожиданно поплотнел, это уже был не тот худенький вертлявый мальчишка, которого я знал в Ленинакане. Он с интересом оглядел моего «жигуленка» и тут же пригласил зайти в сарай.
– Опять хвастаться станет! – весело прокомментировала предложение его жена Настя, голубоглазая шатенка, ростом чуть выше Димки, сменный мастер на заводе «Продмаш». Действительно, было чем хвастать. Еще с армейских пор я знал, что Димка увлекается мотоциклами. До армии он гонял на красной «Чезетте», в которую был влюблен по уши. Мы зашли в сарай, он включил свет, и я замер в восхищении: передо мной во всем никелированном величии громоздился мощный BMW с четырехцилиндровым двигателем жидкого охлаждения и системой вспрыска топлива. Его 90 лошадиных сил были готовы нести хозяина в заоблачную даль, обгоняя всё и всех на любой трассе.
Такие чудеса в то время у нас не продавались, и потому вопрос был только один, и я не мог его не задать: – Откуда?
Оказывается, Дима успел поработать пару лет связистом систем закрытой связи по контракту в Афганистане, там заработал вожделенные боны, которых хватило бы на «Волгу»-24, но сердце мотоциклиста не выдержало, и он приобрел своего двухколесного красавца. С одним – единственным недостатком. Везде, где он появлялся, гаишники не могли подавить искушение поднять жезл, чтобы остановить и воочию ознакомиться с чудом импортного автопрома.
Трехкомнатная квартира моего армейского друга блистала чистотой и радовала уютом. В комнате его сына восьмиклассника Васи, увлекавшегося радиолюбительством, на столе валялись цветные проводки, лежал потертый электропаяльник, бросался в глаза толстый том И.Беляева: «Как самому сделать детекторный приемник». Наш Толик, опеку над которым немедленно принял гостеприимный Вася, только успевал рот открывать, общаясь с новым товарищем.
Мы славно посидели вечером. Уже потом уединились с Димой на балконе, а Женя помогала Насте наводить порядок после застолья на кухне. Разговор неумолимо скатился на армейское прошлое. Почему-то приходили на ум только смешные, нелепые истории.
Вспомнили начальника медсанчасти толстого майора Айрапетяна, любившего распускать разные слухи с медицинским контекстом. То он поделился секретом, что в двухэтажном домике за забором, где проживала дружная армянская семья, радовавшая нас отменной чачей по рублю за бутылку, полтора месяца назад скончался близкий родственник, тело которого по местному обычаю обмыли в благородном напитке. И мы, надо понимать, все это время пьем самогон после его употребления в ритуальных целях. А то выстроил солдат в спортгородке и объявил, что в уборную части страшно заходить, так все обрызгано везде спермой. Сулил всяческие беды онанистам. Говорил, что такие идиоты все свои половые возможности профонтанируют в туалетах, а их будущих жен станут ублажать те, кто такой дрянью не занимался. Пугал, что заставит всех пить специальный порошок, чтоб у них не стояло. Якобы по секрету, обмолвился, что у тех, кто дрочит, на ладони обязательно растут густые волосы. А когда при этих словах половина строя рефлекторно взглянула на свои ладони, так раскричался, что мы даже испугались, как бы его не хватил кондратий:
– Вот, видите, все дрочите, все – безмозглые негодяи… Прикажу командирам подразделений написать вашим родителям, чем занимаются на службе их детки. Пусть гордятся, что у них покамест стоит…
– А помнишь, как мы с тобой чуть не стали воинами-интернационалистами, спасителями братского вьетнамского народа? – улыбнулся Дима. – Когда в 1965, на втором году службы, к нам приехал из штаба дивизии немолодой полковник?
Еще бы не запомнить того бравого вояку, который горько рассказывал о вьетнамских событиях, о злобном американском агрессоре, уничтожающем мирное население и сжигающем напалмом села, и предложил нам выполнить интернациональный долг: добровольно прийти на помощь братскому народу.
Полковник нам понравился. На груди орденские планки – память про Великую Отечественную, в голосе спокойная уверенность: сынки не подведут, будут достойны своих отцов…
Вечером в части только и говорили на эту тему. К тому времени я кандидатствовал в члены партии, и в моей бордовой карточке красовались стихи Межирова: "Коммунисты, вперед!". Мог ли я со своим верным товарищем, связистом Димкой Мечиком, отказаться помочь несчастным маленьким вьетнамцам, остаться в стороне от такого важного дела!
В общем, на утро следующего дня наши заявления, типа: "знакомы со всеми системами отечественного стрелкового оружия, просим не отказать в возможности исполнить свой интернациональный долг", – были сданы помощнику начальника штаба капитану Григоренко, и с благостным чувством людей, сделавших доброе дело, мы разошлись по местам службы.
Конечно, больше всего нам хотелось домой, а не в Индокитай, но служить ещё оставалось целых два года, так что и повоевать успеем, и домой вернуться с наградами, радовать знакомых девчонок, да выступать перед школьниками, как давали прикурить заокеанским супостатам.
Правда, когда на следующий день выяснилось, что из всей части только мы с Димкой оказались интернационалистами, а некоторые, трезво оценивая нашу доблесть, водили пальцем у виска, настроение у нас слегка испортилось, но что уж там, заявления сданы, дело сделано…
Шли недели и месяцы, но нас никуда не отправляли. То ли забыли двух суперменов из Ленинакана, то ли там своих придурков хватало, во всяком случае, мы дослужили в мире и довольствии и, несолоно хлебавши военных приключений, тихо демобилизовались.
Правда, за полгода перед дембелем какая-то поганка пустила слух, вроде пора нам собираться. Конечно, мы расстроились, а Дима пару вечеров пилил меня, что из-за моего доброхотства домой нам скоро не вернуться. Слава Богу, все как-то обошлось и остались одни воспоминания.
***
Беседуя с Димой, я ему невольно завидовал. Моя жизнь после армии пошла кривым извивом, только в последнее время удалось более – менее подняться. Он же с самого начала шел прямым путем. Создал крепкую семью. Знает, во имя кого и чего живет. Работает старшим мастером в областном управлении закрытой связи. Состоявшийся зрелый человек.
Нам постелили в большой комнате. Толик уснул как убитый. Мы тихонько поговорили с Женей. Она была довольна поездкой, но перед сном обмолвилось, что у Димы с Настей не всё просто. Настя склонна к алкоголю, советовалась с ней, как с врачём, призналась, что ее уже не раз лечили. Держится исключительно за счет внимания мужа и сына. Хороший человек, только с исковерканным любвеобильным отчимом детством.
– Смотри, как много узнала всего-то за один вечер; увы, милая, ты тоже далеко не простая барышня – подумалось мне о Жене.
В субботу отправились отдыхать на Каролино-Бугаз. Мы с детьми на машине, Дима с женой на мотоцикле. Своими глазами убедился, как часто гаишники останавливают супер BMW. Причем, делают это в наглую: не сообщая хозяину причину остановки, неторопливо обходят мотоцикл, о чем-то переговариваясь между собой. Потом неохотно отпускают.
Нашли хорошее местечко в Каролино Бугазе, расположились. Женщины споро организовали стол. Выпили раз и другой. Дети купались поблизости. Разливая «Московскую», Дима критически прищурился и стал рассказывать, что в Одессе, несмотря на борьбу с алкоголизмом, процветает самогоноварение, причем, готовят напиток, который не только не уступает, но и превосходит фабричный.