Виктор Елисеевич Дьяков
Рождение нации
«Флотилия» вятичей появилась чуть позже срока ожидания. Не менее пяти десятков лодок-однодревок да еще пару десятков спаренных, строенных, счетверенных, обшитых тесом на которых перевозили лошадей и припасы, мерно махая веслами, медленно шли против течения. На самых больших лодках гребли до двух десятков гребцов-дружинников. Но на однодревках, как правило, находилось всего по нескольку человек, а гребло и того меньше двое-трое попеременно. Увидев долбенки кривичей, цепью перегородившие вход в устье Яузы и дружину Вячеслава, выстроившуюся в боевом порядке на берегу, вятичи остановились и уже не гребли во всю силу, а лишь препятствовали течению сносить их назад. Так на одном месте вятичи «буксовали» некоторое время, пока, наконец, ведший их князь не принял решение – выгребать к берегу чуть ниже того места где выстроилась дружина кривичей. Здесь между берегом и лесом в давние времена кривичи, когда устраивали свою заставу, расчистили участок саженей на сто. Так что чистое поле для битвы имелось. Высаживались вятичи спешно, на ходу одевая доспехи и разбирая сложенное в лодках оружие, сводили на берег лошадей, затем вытаскивали лодки из воды. Они явно опасались, что именно в момент высадки их атакуют. Но кривичи лишь наблюдали и не приближались. Высадка в таких условиях проходила сумбурно еще и из-за того, что люди и особенно лошади вязли – берег здесь оказался топким. Как и говорил гонец, вятичей насчитывалось сотни три, лошадей не больше полусотни. Вооружение состояло в основном из мечей, и топоров-секир, у конных имелись копья с железными наконечниками, десятка три-четыре имели луки с колчанами стрел. А вот с доспехами у вятичей дело обстояло неважно. Железные рубахи-кольчуги имели разве что князь да сотники с десятниками, железных шлемов не было и у половины, щиты имелись у всех, но в основном они были легкие, сбитые из сосновых досок – такими хорошо только от стрел укрываться, меч в умелых руках разрубал его с первого раза. Явно не с опытным, хорошо вооруженным противником собрались воевать вятичи, а с мещерскими бортниками и охотниками, вооруженными мечами из плохого болотного железа, которые и сосновых щитов не разрубят, а стрелы не пробьют не то что щитов и кольчуг, но и суконных и дерюжных рубах. Такие рубахи нетрудно разрубить хорошо закаленными мечами и топорами, но вятичи не сомневались, таковых у воймежных мещеряков нет.
Кривичская дружина была заметно меньше. Всего сто пеших воинов сплавилось сюда. Зато всадников тоже сотня, конных Вячеслав привел больше вятичей. Все то были потомственные дружинники, многие из которых и доспехи и оружие наследовали от отцов и дедов. Да и собирались они не в набег, а биться с настоящим противником: у каждого на голове остроконечный железный шлем, грудь и спина защищены короткими не стесняющими движений кольчугами, под которыми поднадеты толстые суконные подкальчужные рубахи. Особый отряд искусных лучников насчитывал тридцать человек, у каждого лук с тетивой из сплетенных льняных нитей и по два колчана стрел с наконечниками из каленого железа, способных с тридцати шагов не то, что суконную рубаху, кольчугу насквозь пробить. У десятников и сотников кольчуги длинные, до колен и мечи не гнездовской ковки, как у рядовых, а варяжские, особого закала. И щиты у кривичей не чета вятичам, не просто деревянные, а обшитые специальной шерстью, которые смягчали удар мечей и топоров. Именно явное превосходство вооружения кривичей и их доспехов сразу охладило пыл вятичей. К тому же те дружинники, что сидели на веслах сильно устали от продолжительной гребли против течения и биться в полную силу никак не могли. При таком «раскладе» общего численного превосходства могло оказаться и недостаточно, чтобы сбросить дружину кривичей в Яузу, в которую они, судя по всему, не собирались пропустить вятичей. Вятичи испытывали острую нужду в отдыхе после тяжелого многодневного пути. С этой целью после непродолжительного совещания со старшими дружинниками походный князь вятичей послал к кривичам переговорщиков… Когда те вернулись, то рассказали, что дружину кривичей возглавляет сам князь близлежащего кривичского племени. Походный князь вятичей изъявил желание встретится с князем Вячеславом на глазах у обоих дружин на «ничейной» земле.
Выборный походный князь вятичей Бажен в этот набег на воймежных мещеряков сумел уговорить пойти не только людей из своего рода-племени, но и немало охочих из других ветвей племенного союза. Он уверял, что поход будет нетрудным, а добыча богатой. Ближайших к себе поочных мещеряков они уже лет двадцать как обложили фактически безразмерной данью и каждый год для ее сбора отряжали такие вот «экспедиции», осуществлявшие не столько сбор дани сколько бессовестный грабеж. Вообще-то вятичей лесные мещерские дебри и болота с гнусом не очень-то привлекали. Для них куда притягательнее были земли, лежащие к востоку, где обитали родственные мещерякам народы муромы, эрзи и мокшы. Там и леса не столь дремучи и топи не такие непроходимые, а главное земля плодороднее. Тем не менее, обложить данью и последних независимых от них мещеряков, воймежных, вятичи замышляли всерьез. Бажен знал, что кривичские смерды с разрешения Кову уже поселились на землях воймежных мещеряков, и это грозило, что данный «кусок», который вятичи считали законно своим, то есть потенциальными данниками, может совсем уйти к кривичам. Потому вятичи спешили.
Бажен также был осведомлен и о родственных связях Вячеслава и Кову, но он на это особого внимания не обращал, ибо не сомневался, что кривичи за мещеряков воевать не станут. Главное, что двигало Бажена и его дружину это пьянящий запах богатой добычи. Где же еще такую можно взять, если не на Воймеге. Тамошних мещеряков уже много лет никто не грабил, и главное, они никому не платили дани. Последнее обстоятельство более всего бесило Бажена. Как это можно, чтобы столь ничтожное малое племя никому ничего не платит. Куда более значительные племена и народы платят, кривичи, новгородцы, древляне, поляне, все они платят дань варягам, сами вятичи платят этим проклятым упырям хазарам. Так всегда было заведено, более слабые платят более сильным, а тут… Бажен знал точно, что и кривичи не обложили данью Кову и его племя, значит он по-прежнему, так сказать, бесхозный. Его люди богатеют, мещерячки хорошо едят и нагуливают на теле нежный жирок, не то что их голодающие поочные соплеменницы, их костлявых и на силу брать никакого удовольствия – об мослы исколешься. Да, не только пограбить взять меха, мед, рыбу, но и с рыжеволосыми, светловолосыми, сытыми, мягкотелыми мещерячками позабавятся его дружинники на берегу озера Воймеги. Самых красивых баб и сильных мужиков они возьмут в полон и пригонят к себе. А если и старого Кову удастся полонить… Ну что ж, тогда пусть за него родственники-кривичи выкуп платят, посмотрим как крепки их родственные узы…
Князья встретились между строями своих дружин, восседая на конях, и как бы соперничая друг с другом богатством доспехов и конной сбруи. Бажен проигрывал во всем, и главное, он хоть был не намного старше Вячеслава, в нем совсем не чувствовалось этакой княжеской удали-молодцеватости. Вячеслав смотрелся значительно и выше и стройнее невысокого Бажена, своей коренастостью напоминающего скорее смерда-пахаря, нежели князя. Да и доспехи: тонкозвенчатая кольчуга, поножни, налокотники, шлем – все это у Вячеслава было заранее начищено оруженосцем и блестело на солнце. На таком «фоне» грубые нечищеные доспехи князя Бажена и потертая сбруя его коня «отдавали» явной бедностью. На это в первую очередь и обратили внимание следившие за князьями и те и другие дружинники. Вятичи выстроились в свой привычный боевой порядок: первый ряд наиболее физически сильные воины вооруженные двуручными топорами-секирами, во втором ряду копьеносцы, далее лучники и метатели дротиков. У кривичей не было такого явного «разделения труда», здесь в дружине имело место более однородное вооружение: копья, мечи, щиты. Оттого и слабых мест было меньше. Разве что лучники также находились в задних рядах.
Князья, осадив коней, поприветствовали друг друга взмахом руки. Бажен по праву старшего начал говорить первым:
– Здрав будь, князь Вячеслав! Это что же ты путь-то нам загородил и дружину свою будто не с добром против нас вывел?
– И тебе не хворать, князь Бажен. А стою я тут с дружиной потому как земля эта теперь наша и реки, что по ней текут, тоже наши. А ты послов своих для получения дозволенья по ним ходить и плавать не присылал,– спокойно отвечал Вячеслав.
– Это что же получается вся Гусиная река ваша?!… Первый раз об том слышу. Тот берег ваш, где застава ваша стоит, а этот всегда ничейный был и река она не ваша, а может наша скоро будет,– Бажен вдруг дико засмеялся, да так что конь под ним начал нервно переступать ногами.– Ты, мешок с говном, смирно стой!– натянув узду, вятич успокоил коня.
– Никогда ни река, ни земля эта ничейной не была. Испокон здесь охотничьи угодья мещеряков были. А по договору с князем мещерским Кову на этом берегу чуть выше уже третий год наши смерды поселились и землю эту пашут, хлеб сеют, скотину водят. Так что мы их оборонять должны. Сам закон знаешь, какого племени люди на земле селятся, значит то их земля. Разве у вас не так?– Вячеслав смотрел на Бажена со спокойной усмешкой.
– Так-так… говоришь, князь, что смерды твои сюда пришли? Слыхал я про то, от варягов ты их тут прячешь. Ну и хитры вы кривичи,– Бажен вновь раскатисто расхохотался. Смех Бажена слышали обе дружины, но лишь его ближние люди знали о его привычке вот так хохотать без особой причины. – Ладно… земля эта нам без надобности, ваша так ваша. Нам всего лишь мимо проплыть надо, если хочешь, пошлину за это заплатим… только не сейчас как назад пойдем сразу за оба раза, а?!– и вновь последовал дикий хохот.– Так что прикажи своим людям речку разгородить, да и разойдемся с миром. Или мы уж не братья и не одним языком говорим? Ведь наш прародитель Вятко и ваш Криве родными братьями были, разве не так?– дипломатично решил напомнить этническое родство вятичей и кривичей Бажен.
– Все верно, князь, братья-то мы братья. Но скажи-ка, пошто ты дружину-то вона какую немалую собрал. Уж не собрался ли ты воймежных мещеряков жечь да разорять? Поди, знаешь, что мещерский князь нам сейчас тоже родней приходятся, и люди его через то нам родня хоть и другими словами говорят. Ты уж не серчай князь, но не пропустим мы тебя,– последние слова Вячеслав произнес негромко, мягко и как бы с сожалением.
До того злобно-веселое выражение лица Бажена стало терять веселость, а злоба… злобы наоборот явно добавилось, и заговорил он соответственно:
– Какие же вы кривичи мещерякам лесным братья, а!?… Такие же вот как они перед нами очей поднять не смеют. А тут у вас… Ты уж, князь, не крутись как прядильное веретено, так и скажи, что с тех пор как взял в жены мещерскую княжну, кривичем перестал быть, вон за тестя своего, за мещеряков вступиться готов. Неужто, и на своих кровных братьев меч поднять готов!? Неужто, мещерячка над тобой такую силу взяла, что не своей головой, а ее думаешь!? Слышал я про порядки в твоем городище, да не верил. А сейчас гляжу, не врали люди, что не ты, а мещерячка, жена твоя, да ее прислужница, старая мокшанка, всем там у вас заправляют, что надумают-скажут, то ты и исполняешь. И сейчас не свою волю, а ее, жены своей исполняешь. Вона, всей своей дружины не жалко, чтобы мещеряков-лесовиков спасти!– Бажен сдвинув шлем на затылок исподлобья сверлил Вячеслава зловещим прищуром.
– Не бросай слов попусту князь. Мы с князем Кову не просто родичи теперь. Он и отец мой, когда еще жив был, на крови поклялись помогать друг дружке, и я той клятве тоже верен. Не пройдете вы здесь… Чтобы зазря кровь не лить, вели своим людям, князь, поворачивать восвояси,– Вячеслав по прежнему говорил твердо, его глаза смотрели холодно и спокойно.
Бажен же сдерживался с трудом, на его лице одна гримаса крайнего раздражения сменялась другой.
– Я не просто так осилил дальний путь, я пришел за добычей, и я ее возьму! В чем твоя правда, не стоит нам лить кровь. Но твоя дружина не выдюжит против моей… Отойди, открой проход, князь! Я не хочу лить братскую кровь, и с тобой ссориться не хочу и со всеми кривичами тоже, уйди с дороги добром. Пойми, я не могу вернуться без добычи!– не то уговаривал, не то требовал Бажен.
– Почему не можешь… ты же князь, ты все можешь. А если я тебе от себя, от князя Кову дары богатые поднесу, тебе и дружине твоей, а!? Возьмешь, а у себя скажешь, что откупились от тебя кривичи с мещеряками, испугались силы вятичей. Возьми и ступай себе восвояси. А разорять мещеряков я тебе все одно не дам, живот положу, а не дам!– на последние слова Вячеслав сделал явный акцент.
Бажен нахмурился и глубоко задумался. По нервному кривлянию его лица было видно, что он таки переборол переполнявшее его зло и теперь колебался, не зная как поступить. Наконец он заговорил вновь:
– Никакими подарками, ты меня князь не купишь, все одно на Воймеге мы куда больше добычи возьмем.
– Не возьмешь, только дружину зазря положишь,– сказал, как отрубил Вячеслав.
– Да ты посмотри, сколько нас, мы же сомнем вас!– Бажен махнул рукой назад, словно обводя рукой всю свою дружину. Ты что же думаешь, вятичи не сладят с кривичами, которые варягам зад целуют?!– Бажен вновь зашелся в истерическом смехе.
– Этот лес и мещеряки помогут и от вас отбиться и от варягов спрятаться. Ну, а про зад, что мы варягам целуем… хазарский, что вы лижете, варяжского не слаще, только чернее…
Упоминание хазар не могло не вызвать гнев Бажена, но он сдержался.
– Уходи князь, не дам я тебе наших мещеряков у вас свои есть. А если вы их дотла разорили, то в том только алчность ваша виновата. Даже овцу, чтобы шерсть давала, стригут а не забивают, а вы только и знаете что забивать!– до того абсолютно спокойный Вячеслав тоже вдруг заговорил зло.
– Значит, такое твое последнее слово!? Мещеряки для тебя важнее родичей-вятичей. Подумай князь. Они ведь совсем не такие, как мы, они ни Перуна, ни Велеса, ни Стриборга не знают, лесу, озерам да рекам молятся, и друг дружке никогда не помогают. И тебе твои мещеряки не помогут. Вот ты свою дружину за них положить готов, а они то где? Сидят в своем селище лосятину жрут, да баб своих мнут. Уходи добром с дороги, не хочу я с тобой биться.
– Не уйду, князь, а тебе скажу, как и говорил, прими дары, что тебе приготовлены и уходи. И ты и дружина твоя довольны будете… Эй, вятичи, дружина храбрая! Меду я вам жалую шестнадцать бочек, да браги мещерской особой в больших туесах припас! Берите, пейте да радуйтесь! Иль боитесь, что не сдюжите столько хмельного?! Вот князь ваш, что-то боится. Видать, думает, что вы на хмельное слабы! Так что ли?!– Вячеслав до того говоривший негромко, вдруг закричал что есть силы, обращаясь уже не к Бажену, а к его дружине.
Тут же Вячеслав махнул рукой, и из-за сомкнутого строя кривичей вышло до двух десятков пеших дружинников. Они катили бочки с медовухой и несли большие берестяные плетеные жбаны с настоянной на можжевельнике мещерской брагой… Вятичи любили хмельное, толк в мещерской медовухе и браге знали. Вот только если медовуха, что катили в бочках, была обычной, то брага имела некоторый секрет – ее настояли не только на можжевельнике, но и еще на некоторой толике не определяемых на вкус, растворенных в ней высушенных, толченых «пьяных» грибах. Грибы то были не простые, а произраставшие только в самых глухих болотистых перелесках мещерской земли. Секрет той браги знали единицы бабок-знахарок. Такой брагой можно было и лечить и привести человека в состояние боевого экстаза, если соблюдать определенную норму, так и довести до полного умопомрачения, если норму перебрать. То было тайное оружие воймежных мещеряков. Кову, когда к нему прибыл гонец от Вячеслава, будучи не в состоянии быстро собрать своих разбросанных по лесам охотников и бортников прислал несколько жбанов такой браги. А уж как ее смешивать, поднять боевой дух кривичских дружинников или по-другому, все Вячеславу объяснили мещеряки, что принесли на себе эти жбаны. Вячеслав не стал поить своих дружинников, он решил преподнести брагу вятичам в виде подарка вместе с большим количеством медовухи. А с медовухой, как объяснили мещеряки, эту брагу мешать никак нельзя – рассудок через некоторое время теряется, сопровождаясь выбросом бешеной неуправляемой энергии, после чего наступало полное бессилие, апатия, сон…
Ни Бажен, ни его дружина никак не ожидали, что им как альтернативу кровавому бою предложат хмельное да еще в таком количестве. Не могли не возникнуть подозрения на примитивную попытку отравить всю дружину.
– Ты что же, князь, никак зелья нам приготовил. Это что же и есть ваша кривичская честь, которой вы так любите хвалиться?– зловеще отреагировал Бажен.
– Честь кривича, слово кривича – они крепче варяжского железа. А вот что бы ты, князь, не опасался обмана, смотри… Ей, зачерпните мне ковш!– приказал Вячеслав.
Один из кативших бочку с медовухой дружинников остановился, поставил бочку на попа, ловким ударом выбил крышку и тут же, зачерпнув заранее припасенным ковшиком, подбежав, подал его своему князю.
– Половину ковша пью я, вторую ты,– с этими словами Вячеслав отпил медовухи и протянул ковш Бажену.
Вятич с подозрением посмотрел на ковш, не беря его. Конь Вячеслава слегка заволновался от близости и запаха коня Бажена, переступал ногами и потому рука с ковшом то приближалась, то удалялась.
– Пей, не бойся, видишь, я живой!– с усмешкой наблюдал за вятичем Вячеслав.
То, что его нерешительность может быть его же дружинниками расценена как трусость, подвигло Бажена все же взять ковш и выпить оставшийся мед.
– Ну, а теперь бражки!– подмигнул Вячеслав и тут же дружинники открыли огромный берестяной туес и принесли ему полный ковш браги, от которой он тоже отпил половину…
В небольших количествах брагу с медовухой мешать было безопасно, смесь не оказывала никакого воздействия на сознание, и потому Вячеслав пил смело. И вновь Бажену пришлось допивать уже брагу. При этом он не удержался и одобрительно крякнул – настолько понравился ему вкус браги.
– Пейте храбрые вятичи, не бойтесь, примите от нас это хмельное!– Вячеслав подал знак своим дружинникам и те, открыв все бочки и жбаны, стали пить из них, демонстрируя, что отравы нет.– Медовуха чудо как хороша, а можжевельная брага еще лучше, вот князь ваш скажет. Примите от нас, отведайте, в лес сходите – свежей дичины добудьте, здесь кабанов кругом без счета, может, и лося подстрелите… отдыхайте с дороги! А завтра на свежую голову и поговорим, биться нам, мечами звенеть, или миром разойтись,– не дожидаясь реакции Бажена, Вячеслав развернул коня и не спеша поехал к строю своей дружины, за ним пошли и дружинники-носильщики, оставив открытые и початые бочки и жбаны перед строем немало изумленных вятичей. Потом кривичи вообще отошли подальше к своему лагерю, как бы оставив вятичей наедине с хмельным.
Бажен растерянно вертел головой, оставшись рядом с бочками и жбанами. Дружина ждала его решения, а он все медлил. В том, что в медовухе и браге не было отравы, он уже не сомневался. Его смущало другое, он знал, как невоздержанны и трудно управляемы его дружинники во хмелю. Но отказаться от такого подношения он уже никак не мог, здесь князь кривичей рассчитал верно, ибо вятичи, увидев перед собой столько дарового хмельного, уже вожделенно сглатывали слюну. Да и большая часть дружины, особенно те что сидели на веслах были так утомлены, что совсем не горели желанием махать мечами, а вот отведать медовухи да еще знаменитой мещерской можжевельной браги… Нет, никак не мог сейчас Бажен запретить, разрубить бочки и жбаны, вылить хмельное на землю. Не такой уж крепкой была дисциплина в сборном вятичском войске. Для Бажена сложившаяся ситуация вылилась в серьезное испытание его княжеского авторитета. Потому, на вопрос одного из своих десятников, окликнувших его и спросивших как хмельное, он ответил с небрежной ухмылкой:
– Неплохое… пить можно… забирайте ребята… попьем раз дарят…
Кривичи на солидном расстоянии напряженно наблюдали, как вятичи унесли к себе бочки и жбаны, как они сначала понемногу, осторожно пробовали их содержимое, как принялись разбивать лагерь, в лес отрядили сборщиков дров и охотников с луками… Запалили костры, вскоре охотники стали возвращаться с добычей: тетерева, глухари, потом пошла добыча покрупней, притащили несколько кабанов. А спустя некоторое время в лес ушло сразу больше десятка человек, по пути рубя длинные березовые слеги. На этих слегах потом приволокли три лосиные туши. Добычу разделывали, лосятину жарили отдельными кусками, кабанов и птицу целиком на вертелах. Князь с сотниками и десятниками, как могли удерживали дружинников от хмельного пиршества, но смогли это делать только до вечера, когда стало окончательно ясно, что в хмельном нет никакой отравы, ибо ни одному из тех кто его пробовал так и не стало плохо, в том числе и Бажену. С наступлением сумерек контроль командиров явно ослаб, и началось неуправляемое питие, постепенно превращавшееся в дикое веселье.
Кривичи тоже отошли в свой лагерь, выставив сильные дозоры, которые внимательно следили за вятичами. Оружие и доспехи дружинники держали под рукой. Подаренные медовуху и брагу под сытную закуску вятичи выпили довольно быстро, в охотку. По всему у них имелся и свой собственный запас хмельного, который они тоже «раскупорили». Ни Бажен, ни сотники с десятниками уже были не властны над ними. Дружинники с воем и гиканием выкатывали уже бочки из своего запаса, выбивали крышки и продолжали без устали пить… Бажен не вмешивался, отлично осознавая, что ничего не сможет сделать, хоть и понимал, кривичи могут воспользоваться данным обстоятельством и напасть. Он клял себя за неосмотрительность, и в то же время надеялся, что кривичи не сделают этого, их слово в отличие от всех прочих славян или варягов действительно стоило дорого, и не сдержать его для Вячеслава значило покрыть себя несмываемым позором в первую очередь в глазах соплеменников.
Действие можжевелово-грибного пойла во взаимодействии с медовухой сказывалось все сильнее. Дружинники, которые хлебнули особенно много браги, ошалели первыми. Они в приступе неуправляемого выброса энергии стали неистово орать, бегать и прыгать вокруг костров, вертеться в дикой пляске, некоторые обнажили мечи и со свистом размахивали ими. У других действие галюциногенных грибов сказывалось иначе, они либо впадали в ступор, либо начинали мелко трястись, другие засыпали стоя, сидя, не видя и не ощущая ничего. Все больше дружинников впадали в этот буйный или наоборот тихий экстаз. Кто-то принялся выбивал дробь по дну опорожненной бочки, к нему присоединялись другие «барабаньщики» и возник целый оркестр, стучащий что было мочи по днищам бочек и под этот бой вокруг бегали, рычали, скакали… Кто-то вдруг необузданно захотел женщину и орал соответственно:
– Бабу…. бабу давай… мещерячек хочу, белых, жирных… ууу!!!....
К ночи не осталось ни одного вятича, который так или иначе не выпустил из себя всю энергию, всю силу, которую дружиннику надлежало выкладывать в бою.
Дозоры кривичей не смыкая глаз наблюдали за разудалым весельем вятичей. Опасность заключалась в том, что выплеск энергии трудно было предугадать, они в экстазе могли и напасть – от таких всего ожидать можно. И лишь когда, наплясавшись и наоравшись, вятичи стали валиться там, где их оставляли силы: в момент пляски, или вгрызающимися в лосиную кость, или вожделенно грезящими о нежном и обильном женском теле, или бредущими в стоячем сне… Только тогда от вятичей перестала исходить опасность. Костры догорали, ибо уже некому было подкладывать дров – все костровые тоже обессиленные спали мертвым сном, так же как и дозорные.
Вячеслав успел вздремнуть, но едва начало светать, в княжеский шатер вошел десятник, старший дозора и осторожно растолкал его:
– Просыпайся князь, солнышко вот-вот вставать зачнет.
– Что вятичи, не пробудились?– сразу отошел от некрепкого сна Вячеслав.
– Куда там… их сейчас водой не отольешь. Сейчас хоть сам Перун загреми – не проснутся.
В лагерь вятичей пошли едва над верхушкой леса показался край солнечного круга, Вячеслав, воевода Голова и десять дружинников. Вятичи лежали вповалку, будто пронзенные невидимыми стрелами, не оставляющими ран. Если бы не многоголосый храп, издаваемый этими распростертыми телами, можно было бы подумать что это побитое войско. Вячеслав, воевода и дружинники обходили и переступали тела, видели неприглядные заросшие свалявшимися волосами и бородами лица, многие из которых искажали гримасы, свидетельствовавшие не то о неприятных сновидениях, не то о желудочно-кишечных мучениях. Кто-то во сне обмочился, кого-то стошнило… Все это сопровождалось соответствующим неприятным запахом. Наконец, дошли до княжеского шатра. У входа лежал не то дозорный, охраняющий князя, не то случайный дружинник. Он что-то едва слышно бормотал во сне и ежился от утренней прохлады, веющей с реки. Но даже холод не мог заставить его проснуться, как и прочих вятичей. Мещерская брага вкупе с медовухой сделали свое дело – у вятичей не осталось сил даже для того, чтобы открыть глаза, не говоря уж о том, чтобы встать и взять оружие.
Кривичские дружинники оттащили мешавшему проходу своего вятичского «коллегу», воевода откинул полог, Вячеслав вошел в шатер, кивнув Голове следовать за ним, а дружинникам остаться у входа и никого не впускать. Бажен лежал ничком, уткнувшись лицом в расстеленную медвежью шкуру. Часть этой шкуры была запачкана рвотными испражнениями, отчего в шатре стоял неприятный кислый запах. По всему, князю вятичей во сне стало очень худо и он, не имея сил проснуться, частично опорожнил желудок. Голова неодобрительно покачал головой:
– Во, добро понапрасну извел, все назад вывалил. Значит быстрее пробудится… А эти еще полежат.
– Буди его,– приказал Вячеслав, вновь откидывая полог, чтобы обеспечить доступ свежего утреннего воздуха в зловонный шатер.
– Эй, княже!… Будет спать, вставай, утро уже!– воевода довольно грубо, так же как обычно расталкивал своих сонных подчиненных, тряс Бажена. Но тот в ответ лишь нечленораздельно мычал, рыгал и мотал кудлатой головой.
Отчаявшись таким образом разбудить вятичского князя, воевода крикнул дружинникам:
– Сыщите-ка бадью да воды из реки принесите!– В очередной раз брезгливо окинув взором Бажена, Голова высказал то, что уже давно хотел сказать.– Эх, придушить бы его сейчас, а людишек повязать. Потом, как охолонутся, развязать и отпустить, а про этого сказать, что в блевотине своей захлебнулся. Уж больно этот Бажен людина поганая… Что скажешь, князь?
– Нельзя… Какой ни есть, а он князь из рода Вятко. Хоть и разбойный народ вятичи, а нам, как ни крути, кровной родней приходятся и никуда нам от родства этого не деться,– не согласился с воеводой Вячеслав.
Принесли воду. Голова безо всяких церемоний вылил на голову Бажену всю деревянную бадью. Вятич сразу вскочил с выпученными глазами.
– Ааа!… Что это!!!.... Кто посмел!!! Эй, дозорный, что за люди тут!!!…– он таращил глаза на Вячеслава, но не узнавал его. Увидел в руках у Головы ведро, сообразил, что именно из него его облили студеной водой. Бажен чуть не заревел.– Как ты смел, собака… смерд… князя!!!
– Не орись… тут тебя никто не пугается, воевода предупредил движение Бажана кинуться к висящему на центральном опорном столбе мечу в ножнах, загородил ему дорогу и оттолкнул.
Бажен нетвердо стоял на ногах и совсем плохо соображал. Мимо Головы и Вячеслава он выскочил из шатра… и здесь, схваченный кривичскими дружинниками, наконец, начал осознавать создавшееся положение. Он увидел, что вся его дружина лежит недвижимо, а у шатра караул кривичей. По приказу Вячеслава Бажена отпустили, и он бессильно осел на землю.
– Чем… чем вы нас опоили?– скривился от вдруг пронзившей его боли и обхватил голову руками Бажен.
– Давай поговорим князь… Помнишь, я вчера тебе сказал, что утро вечера мудренее, вот и пришло утро. Сам суди, мы можем сейчас перебить всю твою дружину, но не сделаем этого, потому что хотим не на словах, а на деле поступить по-братски. Пойми, чем друг дружку задирать, лучше в мире жить да силы копить. Тогда и вам легче будет от хазарского ярма освободиться и нам от варяжского. Подумай над моими словами князь.
Но Бажан по-прежнему соображал с трудом, ничего не ответив, он поднялся и, шатаясь, пошел к реке. Зайдя в воду по колени, он наклонился и стал пригоршнями лить воду на уже мокрую голову, потом несколько раз опустил голову прямо в воду… Наконец, ему удалось несколько унять головную ломоту, и он, уже весь мокрый, нетвердо пошел назад к шатру. По пути ему попался его распростертый храпящий дружинник. Бажен запнулся о него, едва не упал, выругался, схватил чуть приподняв безвольное тело, начал трясти… Убедившись, что привести в чувство дружинника невозможно, он в отчаянии ударил его кулаком по лицу, что тоже не возымело никакого эффекта. В свою очередь, вновь обессилив от короткой вспышки гнева, Бажен присел на перевернутую вверх дном лодку-долбенку. Вячеслав подошел и присел рядом.
– Не держи на меня зла, князь. Пойми, я не мог поступить по-другому. Иначе пролилась бы и ваша и наша кровь. А позволить тебе идти разорять селище мещеряков, князя Кову, отца жены моей, матери наследников моих я никак не мог… Дружина твоя где-то до вечера спать будет. Да, в браге было мещерское зелье, оно дает невиданную силу на малое время, а затем ту же силу совсем отнимает. Потому ты не дивись, что и ты и люди твои еще день, а то и два прежнюю силу и сноровку не обретут. А как сила вернется, вставайте, грузитесь на свои лодки и ладьи и плывите восвояси. Назад по течению, легко плыть будете, не то, что сюда. А мы все это время охранять вас будем, пока слабые вы. И не бойся, не тронем мы вас,– твердо заверил Вячеслав.
– Неужто не тронешь?– слабым голосом, отняв ладони от головы, выразил недоверие Бажен, известный своим коварством и не понимающий отсутствие такового у других.
– Я же говорю… охранять будем,– подтвердил Вячеслав.
– То, что не отравишь, ты тоже говорил!– срывающимся голосом возразил Бажен, затем зловеще-хитро улыбнулся.– А если мы после того как в силу опять войдем, да за мечи возьмемся… не боишься что мы за отраву эту, за обман?!!…
– Не боюсь. Ты же людям своим все объяснишь, что и как, что не били и не грабили мы вас, пока вы без сил лежали. Ты же всю правду своей дружине скажешь, а!?– повысил голос на последнем слоге Вячеслав.
