Вальтер Скотт
Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)
– Об заклад! – повторил лорд Ментейт с некоторым удивлением.
– Вот то-то и есть, – продолжал Дональд, так же пламенно желавший рассказать свои новости, как Ментейт желал послушать их. – Так как ваше сиятельство и друг и родня нашим господам и все равно сейчас про это услышите, лучше уж я сам вам все расскажу. Так вот, доложу вам: ездил наш лэрд в Англию, где он бывает гораздо чаще, чем бы следовало, по мнению его друзей, и там он гостил в доме этого самого сэра Майлса Месгрейва, а у него на столе стояли шесть подсвечников, да таких, что вдвое больше тех, что стоят у нас в Дембленской кирхе; да, кроме того, они не медные, не железные, не оловянные, а все из чистого серебра… Эх, уж эти мне гордецы англичане! Сколько у них всякого добра, а что с ним делать – не знают! И стали они дразнить нашего лэрда, что никогда он ничего такого не видывал на своей бедной родине, а лэрду нельзя же было молча слушать, как они унижают его родной край, и он, как добрый шотландец, поклялся, что у него в замке еще больше подсвечников и еще лучше этих и что таких, как у него дома, не видано во всем Камберленде… Да, их сторона называется Камберленд.
– Ну что ж, это он хорошо сказал, он любит свою родину, – заметил лорд Ментейт.
– Так-то так, – сказал Дональд, – да лучше бы он на этот раз придержал свой язык, потому что, чуть только при этих саксонцах скажешь что-нибудь необыкновенное, они тебе сейчас бьются об заклад, да так-то скоро прихлопнут, что твой кузнец по наковальне. Так и нашему лэрду пришлось либо взять назад свои слова, либо прозакладывать две сотни мерков{78}. Ну, он и принял заклад, чтобы не осрамиться перед этим народом. А теперь, значит, придется платить проигрыш. Оттого, должно быть, так и тошно ему было воротиться домой.
– Да, правда, – сказал лорд Ментейт, – судя по тому, что мне известно о вашем фамильном серебре, Дональд, твой барин, наверное, проиграл заклад.
– Уж это верно. А где он возьмет деньги – ума не приложу, хоть и знаю, что он в двадцати местах занимал. Я ему советовал засадить обоих саксонских джентльменов, вместе с их прислугой, в подземелье, в башню, и там держать до тех пор, покуда сами не откажутся от заклада, да лэрд и слушать не хочет.
Тут Аллен вскочил, крупными шагами подошел к старому слуге и громовым голосом сказал ему:
– А как ты смел подать моему брату такой подлый совет? И как ты осмеливаешься говорить, что он проиграет тот или другой заклад, раз ему угодно держать его?
– Правда, правда, Аллен Мак-Олей, – отвечал старик, – сыну моего отца не подобает осуждать того, что угодно сказать сыну вашего отца, и лэрд еще в самом деле, может быть, выиграет. А только я одно знаю, что во всем доме у нас не найдется ни одного подсвечника, кроме тех старых железных веток, что торчат на стенах со времен лэрда Кеннета, да еще тех оловянных стерженьков, которые ваш отец заказывал старому меднику, Уилли Уинки; а что до серебра, так сам черт не найдет нигде ни единой унции, кроме той старой чашки вашей покойной матушки, что давно без крышки, да и одной ножки у нее не хватает.
– Молчи, старик, – сказал Аллен яростно, – а вы, джентльмены, если кончили трапезу, прошу очистить зал! Я должен все здесь приготовить к приему английских гостей.
– Уходите! – шепнул Дональд, дергая за рукав лорда Ментейта. – На него такой час нашел, – сказал он, взглянув в сторону Аллена, – что теперь нельзя ему противоречить.
Они вышли из зала. Дональд повел лорда Ментейта и капитана в одну сторону, а обоих слуг другой хайлендер повел в другую. Едва Ментейт успел войти в комнату, нечто вроде гостиной, как туда же вошли хозяин дома, лорд Ангус Мак-Олей, и его гости англичане. Встреча была самая радостная, так как лорд Ментейт был хорошо знаком с английскими джентльменами; потом он представил капитана Дальгетти, и его также лэрд принял очень ласково. Но после первых минут всеобщего возбуждения и гостеприимных приветствий лорд Ментейт мог заметить, что чело домохозяина омрачено печальной заботой.
– Вы, вероятно, уже слышали, – сказал сэр Кристофер Холл, – что в Камберленде наше предприятие лопнуло. Милиция не захотела двинуться в Шотландию, эти чуткие ковенантеры успели запугать наших сторонников в южных графствах. А мы с Месгрейвом догадались, что здесь начинают пошевеливаться, и, чтобы не сидеть дома сложа руки, явились сюда в надежде совершить кампанию в сообществе ваших килтов и пледов.
– Надеюсь, что вы захватили с собой оружие, людей и деньги тоже? – сказал с улыбкой лорд Ментейт.
– Да, с нами дюжины две конных слуг, которых мы оставили в последней пограничной деревушке, – сказал Месгрейв, – да и то с каким трудом удалось нам дотащить их туда!
– Что до денег, – сказал его товарищ, – некоторую сумму мы думаем получить здесь, у нашего друга и любезного хозяина!
Мак-Олей сильно покраснел, взял Ментейта под руку и, отведя его немного в сторону, сказал, что, к величайшему своему сожалению, сделал ужасную глупость.
– Да, я уже слышал… от Дональда, – сказал лорд Ментейт, с трудом сдерживая улыбку.
– Черт его дери, этого старика! – сказал Мак-Олей. – Все на свете готов разболтать, хотя бы это человеку жизни стоило! Но ведь даже и для вас это не шутка, милорд, потому что я именно на вас рассчитываю, надеясь, что вы, как близкий родственник и братски расположенный ко мне человек, поможете мне расплатиться с этими господами. Иначе, признаюсь вам, мне и думать нечего отправляться с вами в поход. Клянусь вам, что, если не найду другого исхода, я присоединюсь к ковенантерам, лишь бы достать денег и разделаться с англичанами. Мне и в лучшем-то случае будет довольно скверно, потому что я должен терпеть убыток, да меня же за это и презирать будут.
– Вы можете себе представить, кузен, – сказал лорд Ментейт, – я и сам теперь не в блестящих обстоятельствах, но поверьте, что я сделаю все возможное, чтобы вам помочь, как того требует наше родство, соседство и старинная дружба.
– Спасибо, спасибо, спасибо! – несколько раз повторил Мак-Олей. – Но так как и они намерены тратить деньги на пользу королевской службы, не все ли равно, кто будет платить? Все мы одному лицу служим, надеюсь?.. Но вот что, помогите мне выдумать какую-нибудь отговорку, чтобы выпутаться как-нибудь сегодня, не то придется ведь взяться за шпагу, потому что не могу же я вытерпеть, коли меня за моим собственным столом будут трактовать как лгунишку или хвастуна, тогда как Бог видит, что я хотел только поддержать честь своей фамилии, своей отчизны…
В эту минуту вошел Дональд, и выражение его лица было гораздо веселее, чем можно было ожидать, принимая в расчет предстоявшие его хозяину неприятности по части кармана и репутации.
– Джентльмены, кушать подано, да и свечи зажжены! – сказал Дональд, значительным голосом подчеркивая последние слова.
– Кой черт, что он под этим разумеет? – сказал Месгрейв, переглянувшись со своим земляком.
Лорд Ментейт глазами задал тот же вопрос хозяину дома, на что Мак-Олей ответил только недоумевающим движением головы.
В дверях произошла маленькая задержка из-за того, кому идти вперед. Лорд Ментейт решительно отказался от этой чести, которая ему подобала по старшинству титула, ссылаясь на то, что он у себя на родине, да и с хозяином состоит в близком родстве. Поэтому оба английских гостя прошли в зал первыми, и глазам их представилась самая неожиданная картина. Громадный дубовый стол был уставлен солидными мясными кушаньями, и вокруг него по порядку приготовлены были стулья для гостей. За каждым стулом стояло по хайлендеру огромного роста в полном национальном костюме и вооружении: в правой руке у них были обнаженные мечи, концом вниз, а в левой они держали пылающие факелы из можжевелового дерева. Это дерево, в большом количестве растущее в болотистых местах Шотландии, так смолисто, что, расщепленное на лучины и высушенное, у хайлендеров часто употребляется вместо свечей. Эта неожиданная и довольно поразительная картина освещалась красным пламенем факелов, при котором особенно рельефно выделялись дикие лица, странные одежды и сверкающее оружие горцев, между тем как дым, стлавшийся под потолком, образовывал над ними облачный балдахин. Гости не успели опомниться от изумления, как Аллен выступил перед ними и, указывая своим палашом на державших факелы, сказал суровым и низким голосом:
– Смотрите, джентльмены и кавалеры, какие подсвечники водятся в доме моего брата, по древнему обычаю нашего древнего рода! Ни один из этих людей не признает никакого закона, кроме воли и приказания своего вождя… Дерзнете ли вы приравнять их к богатейшим металлам, когда-либо извлеченным из рудников? Что скажете, джентльмены? Выиграли вы заклад или проиграли?
– Проиграли, проиграли! – весело воскликнул Месгрейв. – Мои серебряные подсвечники уж расплавлены и едут теперь верхом, и очень бы я желал, чтобы мои новобранцы были хоть вполовину так благонадежны, как эти… Извольте, сэр, – прибавил он, обращаясь к домохозяину, – вот ваши деньги. В настоящую минуту для нас с Холлом оно немножко накладно, но что ж делать: долг чести прежде всего…
– Проклятие моего отца на голову его сына, – прервал его Аллен, – если он примет от вас хоть одно пенни! Довольно и того, коли вы отказываетесь от своего права требовать с него долг.
Лорд Ментейт с жаром поддержал мнение Аллена, и старший Мак-Олей тотчас присоединился к ним, говоря, что вся затея была сущим вздором и не стоит больше об этом говорить. Англичане попробовали из любезности поспорить, но наконец согласились, что все это было одной только шуткой.
– Ну что же, Аллен, – сказал лэрд своему брату, – теперь ты мог бы и убрать свои подсвечники. Раз наши гости, саксонские джентльмены, видели их, нам удобнее будет обедать при свете наших старых оловянных шандалов, от которых, по крайней мере, нет такого дыма.
По знаку Аллена живые светильники подняли свои мечи вверх и, повернувшись, вышли из зала, предоставляя гостям приниматься за кушанья[13].
Глава V
…И стал он так свиреп и смел,
Что сам отец его робел,
Дивясь на столь жестокий нрав
И странности его забав.
А он в том время провождал,
Что диких тварей усмирял,
И достигал того, что льва
Пред ним склонялась голова;
И леопарда грозный вой
Смирял он, пригрозив рукой…
Спенсер
Невзирая на эпикурейство англичан, которое у шотландцев того времени вошло в пословицу, английские гости за обедом едва прикоснулись к яствам по сравнению с необычайной прожорливостью капитана Дальгетти, хотя этот храбрый воин имел случай и раньше проявить замечательную усидчивость и постоянство при поглощении более легкой закуски, предложенной им по приезде в дом, чтобы заморить червячка. Во все время обеда он не проронил ни одного слова, и только тогда, когда почти все кушанья убрали со стола, он обратился к обществу, смотревшему на него с некоторым изумлением, и пояснил причину, почему он так поспешно и все-таки так долго наедался.
Он сообщил присутствующим, что к поспешности в этом деле приучили его в маршальской коллегии в Абердине, где надо было держать ухо востро и работать челюстями вроде как кастаньетами, иначе ничего не успеешь схватить.
– А что до обилия принятой мною пищи, – продолжал капитан, – то да будет известно всей честной компании, что первейшая обязанность командующего крепостью заключается в том, чтобы при каждом удобном случае снабжать ее наибольшим количеством провианта, какое она может вместить, на тот случай, что она может неожиданно подвергнуться осаде или блокаде. По этой причине, джентльмены, когда кавалеру случается напасть на хорошую и обильную еду, он, по-моему, поступит благоразумно, если озаботится подкрепить себя, по крайней мере, на три дня вперед, ибо еще неизвестно, удастся ли ему до тех пор опять пообедать.
Лэрд Мак-Олей согласился, что это мера крайне разумная и предусмотрительная, и посоветовал ветерану прибавить к поглощенным яствам еще стаканчик виски и бутылку бургундского, что капитан тотчас и начал исполнять с большой готовностью.
Обед убрали, и слуги все ушли, за исключением одного лишь хозяйского пажа, или кравчего, который оставался в комнате и состоял на побегушках, когда нужно было за кем-нибудь послать или что-либо принести; словом, он играл роль того звонка, который в настоящее время у нас в столовой отвечает тем же целям. Разговор зашел о политике и положении страны, и лорд Ментейт убедительно попросил подробно сообщить ему, которые из кланов ожидаются на сборище сторонников короля.
– Это, милорд, – сказал лэрд, – в значительной степени зависит от того, кто поднимет знамя. Вы знаете, каковы хайлендеры: если соберется хоть несколько кланов, очень трудно заставить их повиноваться какому-нибудь одному вождю, хотя бы и из нашей же среды. Слышали мы, что будто Колкитто, то есть младший Колкитто, иначе называемый Алистер Мак-Дональд, приплыл из Ирландии с отрядом людей графа Энтрима и что они уже достигли Арднемурхана. Им бы следовало уж быть здесь, но, вероятно, они застряли по дороге, занимаясь грабежом.
– Может быть, Колкитто и годился бы вам в вожди? – сказал лорд Ментейт.
– Колкитто! – проговорил Аллен Мак-Олей презрительно. – Кому нужен этот Колкитто? На свете только один и есть человек, за которым мы пойдем, и это Монтроз.
– Но, сэр, – сказал Кристофер Холл, – о Монтрозе ничего не слышно после нашей попытки восстания на севере Англии. Полагают, что он воротился в Оксфорд, к королю, за новыми инструкциями.
– Воротился! – сказал Аллен с презрительным смехом. – Я бы вам сказал… да не стоит, скоро и сами узнаете.
– Клянусь честью, Аллен, – сказал лорд Ментейт, – ты своей угрюмостью и несносным приставанием всех своих друзей выведешь из терпения!.. Ну да я знаю, отчего ты не в духе, – прибавил он, смеясь, – должно быть, не видал сегодня Анну Лейл.
– Кого, вы сказали, я не видал? – переспросил Аллен сурово.
– Анну Лейл, волшебницу, царицу песен и стихов! – сказал лорд Ментейт.
– Дай бог никогда мне ее не видать, – сказал Аллен вздыхая, – лишь бы тот же зарок и на вас был положен.
– Почему же именно на меня? – спросил Ментейт беззаботно.
– А потому, – сказал Аллен, – что у вас на лбу написано, что вы друг друга погубите. – С этими словами он встал и вышел из комнаты.
– Давно он в таком виде? – спросил лорд Ментейт, обратясь к старшему брату.
– Дня три, – отвечал Ангус, – припадок уж проходит; завтра ему будет лучше… Что же, джентльмены, не оставляйте стаканов недопитыми. Здоровье короля Карла! Да здравствует король Карл{79}, и пусть тот ковенантский пес, который не желает ему здравствовать, отправляется в рай через Сенную площадь!
Тост был встречен всеобщим одобрением; за ним тотчас последовал другой, и третий, и четвертый; каждый был предложен в энергичной форме, и все имели политический и партийный характер. Однако капитан Дальгетти счел за нужное оговориться.
– Джентльмены кавалеры, – сказал он, – я присоединялся ко всем вашим тостам, во-первых, из уважения к здешнему гостеприимному и почтенному хозяину, во-вторых, потому, что не люблю в таких случаях придерживаться особенной точности; но заявляю, что, согласно предварительному уговору с этим благородным лордом, я удерживаю за собой право, невзирая на теперешнее мое снисхождение, хотя завтра же поступить на службу к ковенантерам, буде мне заблагорассудится.
Мак-Олей и английские гости вскочили с мест, услыхав такую декларацию, и, наверное, опять произошла бы драка, если бы в дело не вступился лорд Ментейт и не объяснил, какого рода уговор произошел между ними.
– Я все еще надеюсь, – сказал он, – что нам удастся заручиться содействием капитана Дальгетти, переманив его на нашу сторону.
– А если этого не будет, – сказал лэрд, – то и я со своей стороны предупреждаю, что ничто происходящее сегодня, ни то, что он откушал моего хлеба и соли, ни то, что отвечал на мои тосты как виски и бордоским вином, так равно и шафранной настойкой, не помешает мне расшибить ему голову до самого затылка.
– Сделайте одолжение, – отвечал капитан, – если только мой палаш не сумеет защитить моей головы, что ему не раз случалось делать в таких оказиях, которые были поважнее вашего гнева.
Тут лорд Ментейт опять вмешался и с немалым трудом таки успел восстановить доброе согласие, после чего завершили мировую еще несколькими серьезными выпивками. Однако Ментейт постарался закончить пиршество раньше того, чем было принято в замке, ссылаясь на усталость и нездоровье. Такое распоряжение несколько огорчило храброго капитана, который в числе других привычек, приобретенных в Нидерландах, нажил пристрастие к питью и способность к вмещению изумительного количества крепких напитков.
Хозяин сам проводил их в спальню, то есть в длинную галерею, где стояла одна большая кровать под клетчатым пологом, на четырех колонках, и несколько длинных плетеных корзин, поставленных вдоль стены: три из них, наполненные цветущим вереском, были, очевидно, приготовлены для гостей.
Ангус Мак-Олей отвел несколько в сторону лорда Ментейта и сказал ему:
– Вас нечего учить, милорд, как у нас в горах устраиваются ночлеги. Только мне что-то не хотелось оставлять вас на ночь вдвоем с этим немецким бродягой, и потому я распорядился приготовить постели для ваших слуг тут же, в галерее. Ей-богу, милорд, нынче такие времена, что ложишься спать с целым и здоровым горлом, способным преисправно глотать виски, а наутро, того и гляди, оно окажется разинутым вроде устричной раковины.
Лорд Ментейт искренне поблагодарил его, говоря, что это то самое устройство, о котором он сам хотел просить его, потому что, хотя он нимало не опасается неприязненных действий со стороны капитана Дальгетти, но Эндерсона желал бы иметь постоянно при себе, потому что он не совсем слуга, а нечто вроде джентльмена.
– Я еще не видал этого Эндерсона, – сказал Мак-Олей. – Вы его наняли, вероятно, в Англии?
– Да, в Англии, – отвечал лорд Ментейт, – завтра утром вы его увидите. А пока желаю вам спокойной ночи.
Мак-Олей после этого ушел из комнаты и только что намеревался мимоходом обратиться с таким же приветствием к капитану Дальгетти, как заметил, что тот увлеченно занялся осушением большого кувшина с поссетом{80}; находя, что нечего ему мешать в столь похвальном занятии, хозяин без дальнейшей церемонии удалился.
Почти в ту же минуту вошли слуги лорда Ментейта. Почтенный капитан, начинавший ощущать некоторые неудобства после столь обильного угощения, принялся было расстегивать крючки своего панциря, но нашел, что это становится слишком трудно, и, слегка икнув, обратился к Эндерсону с такими словами:
– Эндерсон, мой любезный друг, ты, вероятно, читал в Писании, что скидывающий свои боевые доспехи не должен хвастать этим наравне с надевающим… Нет, кажется, это не так сказано. Ну, все равно, дело в том, что я рискую заночевать в этом панцире, подобно многим честным воинам, которые уж и не проснулись никогда, если ты не поможешь мне расстегнуть вот эту пряжку.
– Помоги ему расстегнуться, Сиббальд, – сказал Эндерсон другому слуге.
– Клянусь святым Андреем, – воскликнул капитан, оглянувшись в изумлении, – простой слуга, наемник, получающий в год четыре фунта жалованья да ливрейный камзол, а считает для себя унизительным послужить ротмистру Дугалду Дальгетти из Драмсуокита, который получил образование в маршальской коллегии в Абердине и сам служил чуть ли не каждому из европейских монархов!
– Капитан Дальгетти, – сказал лорд Ментейт, которому в этот вечер было на роду написано беспрестанно мирить людей, – заметьте, пожалуйста, что Эндерсон никогда никому не прислуживает, кроме одного меня, но я сам с большим удовольствием помогу Сиббальду расстегнуть ваш панцирь.
– Не беспокойтесь, милорд, – сказал Дальгетти, – а впрочем, и для вас не вредно поучиться, каким образом снимается и надевается хорошая кираса. Я в свою влезаю и вылезаю обратно, точно это перчатка… Вот только сегодня… хоть и не пьян, а чувствую, что я, по классическому выражению, vino ciboque gravatus[14].
Между тем его раздели, и он стоял перед огнем и с выражением пьяной рассудительности на лице размышлял о событиях этого вечера. Пуще всего занимал его нрав Аллена Мак-Олея.
– Вишь как ловко озадачил англичан своими факельщиками!.. Вместо шести серебряных подсвечников выставил восемь босоногих молодцов! Вот так штука!.. Нечего сказать, мастер!.. Чистый фокус… А еще говорят, что сумасшедший… Думается мне, милорд, – тут он покачал головой, – что, невзирая на его родство с вашим сиятельством, придется мне признать его за разумного человека и либо поколотить за нанесенное мне оскорбление, либо потребовать удовлетворения и биться с ним, как следует обиженному воину.
– Если бы вам не лень было в такой поздний час выслушать длинную историю, – сказал лорд Ментейт, – я бы вам рассказал, каким образом Аллен родился на свет Божий, и тогда вы сами убедились бы, что он неповинен в своих странностях и требовать с него удовлетворение совершенно невозможно.
– Длинная история, милорд, – сказал капитан Дальгетти, – да еще после хорошей вечерней выпивки, это, наравне с теплым ночным колпаком, наилучшее средство уснуть великолепнейшим образом. А потому, если ваше сиятельство будете так милостивы и возьметесь рассказывать, я буду вам терпеливым и признательным слушателем.
– Эндерсон, – сказал лорд Ментейт, – да и ты также, Сиббальд, наверное, сгораете от любопытства послушать историю этого странного человека. А я думаю, что вам полезно узнать ее, чтобы вы после знали, как с ним обращаться в случае надобности. Пойдите лучше сюда, поближе к огню.
Собрав таким образом свою аудиторию, лорд Ментейт присел на край кровати с четырьмя колонками, а капитан Дальгетти обтер с усов и бороды то, что осталось от кувшина с поссетом, и, прошептав первые строки лютеранского псалма «Всяк дух благой да хвалит Господа…», завалился в одну из приготовленных постелей, закутался поплотнее и, выставив из-под одеяла свою мохнатую голову, расположился слушать лорда Ментейта в самом блаженном состоянии между сном и явью.
– Отец этих двух братьев, – рассказывал лорд Ментейт, – Ангуса и Аллена Мак-Олей, был джентльмен почтенный и родовитый, начальник одного из горных кланов, немногочисленного, но бывшего на хорошем счету. И мать этих молодых людей была также благородной и высокой породы, если позволительно мне так выражаться насчет одной из моих ближайших родственниц. Брат ее, юноша пылкий и честный, получил от короля Якова Шестого{81} право охоты (и некоторые другие привилегии) на королевских землях, расположенных поблизости от здешнего замка, и, пользуясь этими правами, а также защищая их, он имел несчастье запутаться в ссору с несколькими из наших хайлендерских кэтеренов, или разбойников, о которых вы, по всей вероятности, слыхали, капитан Дальгетти?
– Как не слыхать! – сказал капитан, стараясь ответить потолковее. – Пока еще я учился в коллегии в Абердине, Дугалд Гарр разыгрывал из себя настоящего черта в Гариохе, а Фаркуарсоны на берегах Ди; клан Чаттан делал то же на землях Гордона, а Гранты и Камероны обрабатывали дела на угодьях Морея. С тех пор видал я пандуров{82} в Паннонии и Трансильвании, и казаков с польской границы, и всяких грабителей, бандитов и головорезов со всех концов света; стало быть, имею понятие о том, что такое ваши отчаянные хайлендеры.
– Тот клан, – продолжал лорд Ментейт, – с которым дядя Мак-Олеев состоял во вражде, был просто шайкой разбойников, которая, по своей бездомности и вечному шатанию по горам и долинам, была прозвана Сыновьями Тумана. Это все народ отважный, крепкий и свирепый, одушевленный всеми мстительными инстинктами, какие бывают свойственны людям, никогда не ведавшим никакого удержу и не тронутым цивилизацией. Отряд таких людей устроил засаду в том самом лесу, который предоставлен был в пользование дяди Мак-Олеев; его подстерегли в то время, как он охотился один, без прислуги, и убили с утонченной жестокостью. Отрубив ему голову, они решили, из удальства, показать ее в замке его зятя. Самого лэрда не было дома, и хозяйка поневоле приняла гостей, перед которыми, может быть, просто побоялась не отворить ворота. Сыновьям Тумана подали угощение, а они воспользовались удобной минутой и, вынув из пледа принесенную голову жертвы, поставили ее на стол и воткнули ей в зубы кусок хлеба, приглашая теперь поесть с того самого стола, за которым столько раз она пировала. Хозяйка, отлучавшаяся по хозяйственным делам, в эту минуту воротилась в зал и, увидев голову своего брата, бросилась вон. Как стрела помчалась она в лес, испуская дикие вопли. Злодеи, удовлетворенные таким жестоким успехом, ушли. Растерявшаяся прислуга насилу опомнилась от внезапности всего происшедшего и в ужасе бросилась во все стороны искать свою госпожу, но ее нигде не нашли. На другой день воротился несчастный муж и с помощью всех своих людей предпринял более подробный обыск ближних и дальних окрестностей, но и на этот раз без всякого успеха. Общее мнение остановилось на том, что в припадке панического ужаса она или бросилась с одного из крутых утесов, окаймляющих реку, или утонула в глубоком озере, за милю от замка. Гибель ее была тем более горестна, что леди Мак-Олей была беременна и уже на седьмом месяце; старшему ее сыну, Ангусу, было в ту пору года полтора… Однако я вас утомляю, капитан Дальгетти, и вам, кажется, хочется спать?
– Нисколько, – отвечал воин, – мне даже не дремлется, но я лучше слышу с закрытыми глазами. Я этому научился стоя, бывало, на часах.
– И воображаю, – шепнул лорд Ментейт Эндерсону, – как сержант, обходивший караул, частенько будил его алебардой.
Однако молодому графу, очевидно, припала охота рассказывать, и он продолжал свою историю, обращаясь преимущественно к своим служителям и не глядя на дремавшего ветерана.
– После этого, – сказал он, – все окрестные бароны поклялись отомстить за такое злодейство. Они взялись за оружие и вместе с зятем и со всеми родственниками убитого стали охотиться за Сыновьями Тумана и травить их, кажется, так же безжалостно, как они сами поступали с другими. Трофеями кровавой расправы оказались семнадцать голов, которые союзники разобрали между собой и, выставляя их над воротами своих замков, кормили ими ворон. Оставшиеся в живых Сыновья Тумана ушли в глубь страны, в отдаленные и пустынные места, где и заняли позицию.
– Направо кругом, марш! На прежнюю позицию! – молвил вдруг капитан Дальгетти; очевидно, он услышал спросонья знакомое слово, и оно вызвало в его уме привычную команду.
Но едва он проговорил ее, как очнулся и стал уверять, что все слышал, ни словечка не проронил из рассказа.
– В летнее время, – продолжал лорд Ментейт, не слушая его извинений, – здесь в обычае отсылать коров на горные пастбища, где трава лучше; и каждое утро, каждый вечер крестьянки из деревни и служанки с господского двора отправляются туда доить. Занимаясь этим делом, женщины из здешнего замка, к великому своему ужасу, заметили, что издали за ними наблюдает какая-то бледная, худая фигура, по облику сходная с их покойной госпожой; следовательно – ее призрак. Когда те из служанок, что были посмелее, отважились приблизиться к этой тени, она испустила дикий крик и скрылась в лесу. Мужу рассказали об этом, и он, взяв с собой людей, пошел вверх по лощине, принял меры к преграждению оттуда выхода и распорядился так удачно, что несчастную беглянку нашли и задержали, но она оказалась совсем помешанной. Как она существовала во время своих странствий – осталось невыясненным. Думали, что она питалась кореньями и лесными ягодами, которых в это время года бывает очень много; но большинство простого народа было того мнения, что она питалась молоком диких ланей, или ее кормили волшебницы, или вообще с ней случилось что-нибудь сверхъестественное. Напротив, появление ее среди людей объяснялось довольно просто: вероятно, прячась в кустах, она видела, как доили коров, а так как наблюдение за молочным хозяйством всегда было ее любимым домашним делом, привычка взяла свое и, даже при расстроенном состоянии ума, она заинтересовалась этим.
Когда пришло время, несчастная леди произвела на свет мальчика, и младенец не только не пострадал, по-видимому, от бедственного состояния своей матери, но, напротив, казался необычайно здоровым и крепким ребенком. Бедная мать его после родов пришла в себя, по крайней мере стала значительно спокойнее и разумнее, но ни здоровье, ни душевная бодрость не возвратились к ней. Аллен был ее единственной отрадой, она не расставалась с ним, лелеяла его каждую минуту; и нет сомнения, что она в раннем детстве успела внушить ему многие из тех суеверий и предрассудков, к которым его восторженный и унылый нрав и без того был очень склонен. Ему было лет десять, когда она умерла. Что она ему говорила перед смертью, никто не знает, – они были тогда наедине, – но, вероятно, она завещала ему отомстить Сыновьям Тумана: с тех пор он очень пристально этим занимался.
После кончины матери Аллен Мак-Олей стал совсем другим мальчиком. До тех пор он был при ней неотлучно, выслушивал ее россказни о сновидениях, рассказывал ей свои собственные и таким образом питал свое воображение (и без того, вероятно, расстроенное особыми обстоятельствами, которые предшествовали его рождению) всеми дикими и страшными горными суевериями, которыми его бедная мать была одержима со времени трагической смерти своего брата. От такой жизни мальчик стал робок, нелюдим, имел постоянно какой-то дикий, встревоженный вид, любил уединение, прятался по трущобам в лесу и ничего так не боялся, как общества детей одинакового с ним возраста. Помню (я, впрочем, на несколько лет моложе его), как однажды отец привез меня сюда в гости. До сих пор не могу забыть, как этот маленький отшельник чуждался меня и ни за что не хотел принять участие в играх, свойственных нашему тогдашнему возрасту. Помню, как его отец жаловался моему на нелюдимый нрав своего сына и в то же время говорил, что не находит возможным разлучать его с матерью, потому что для его бедной жены этот ребенок не только служит единственной отрадой в жизни, но присутствие его предупреждает, по-видимому, возвращение тех припадков безумия, которые на нее находили прежде, а теперь стали реже и слабее. Но со смертью матери в мальчике произошла коренная перемена. Правда, он все еще был серьезен и задумчив, и по временам на него находили такие полосы рассеянности и безмолвия, которые ясно показывали, что в этом отношении все в нем остается по-прежнему. Но в другое время он сам начал искать общества молодежи своего клана, которого до тех пор положительно чуждался. Он стал принимать деятельное участие в их забавах и упражнениях, и так как был от природы одарен необычайной силой, то вскоре перещеголял как старшего брата, так и других мальчиков значительно старше себя. До тех пор к нему относились с пренебрежением, а тут начали его побаиваться, хоть и не любили. Прежде говорили, что Аллен слабоумный мечтатель, кисляй, а теперь, когда случалось с ним бороться или играть в войну, товарищи жаловались, что он склонен слишком серьезно относиться к игре и часто забывает, что затеянная драка есть только приятельская забава, а не настоящая ссора…
