Майский снег припорошило пылью, Он прилип к кустам на дне оврага. Легонько ветерок отдаёт ванилью, И до настоящего тепла всего полшага.
Мы ватагой пылим по дороге, И нам везде зелёный свет. Мы не знаем, что такое скука и тревоги, Нам всего по одиннадцать лет.
Мы друг на друга лепим листики ольховника, А в стланике свистят бурундуки. По обочинам – кусты колючего шиповника, И мы громко материмся, по-мужски.
Сияет солнце, как блюдо золотое, И конопатит наши бледные носы, А над нами небо, воистину родное, И оно цвета самой чистой бирюзы.
Мы пёхом добирались на рыбалку, Сложив червей в эмалированную кружку. Тот не испытал своей смекалки, Кто не ловил гольянов и пеструю мальмушку.
Жизнь – она и строит, она и разрушает, Наверно, у неё на всё есть свой компресс, А бывает, что она вот так вот приласкает. Но разве всё это – не чудо из чудес?
Стены
На старой чёрно-белой фотографии — Стены двухэтажного побеленного здания. Это – страница моей биографии, Где было всё: от вдохновения до страдания.
Стены строгого барачного дизайна, Только окна большие и светлые, И в их очертаньях – какая-то тайна И юности мысли заветные.
Там, на узких партах – мудрые учебники, И карта полушарий на стене. Всё это сочинили какие-то волшебники, Чтобы я не оставался с собой наедине.
На доске перемножают пятерки на ноли, Ищут положительный заряд, А я смотрел в окно и сочинял стихи Для той, которая сидела через ряд.
Всего лишь пять минут до перемены, А от стихов осталось две строки: «Я вас люблю, мои родные стены, Стоящие на краешке Земли».
Наверно, это есть прообраз Храма, Где души отмывают от крамолы. Они – как зуд зарубцевавшегося шрама, Побеленные стены Дамирской третьей школы.
Помнить
Хочу помнить тех, кого нет, И то, чего давно уже не стало; И мне уже оттуда не пришлют привет, Это только память время удержала.
Наш плохонький домишко умер без меня: Его добили ветры и дожди, Но знаю, что тут помнят пацана, Что из железной кружки поливал цветы.
Оттуда не пришлют ни поученье, ни совет, От них душа давно уже устала, Но можно вспомнить запах первых сигарет, И как сердце на свиданье трепетало.
Хочу, чтобы на нашей танцплощадке Опять медленное танго зазвучало. Я перед тобой стоял, как в лихорадке, А ты мне что-то на ухо шептала.
Друга уже нет, но что он пел – осталось, Он до сих пор во мне аккорды подбирает, И у него всегда такое получалось, Это, наверно, друг по мне скучает.
Я не видел птички красивей, чем трясогузка, И незабудку назову лучшим ароматом. И у меня на сердце полная загрузка, Если всё, что я любил, остаётся рядом.
Сердца
Младенцы умирали, побитые рахитом, А те, кто выжил, как могли, взрослели С огромным к жизни аппетитом, Хоть слаще репы ничего не ели.
Но в школе все по-разному учились, Хотя для всех был одинаковый букварь, И по-разному по жизни колотились, Хотя один и тот же правил секретарь.
Им мушкетёры не были примером, Когда страницы вырывали с дневников. Их накрыли полусветом коридоры, Где не уважали маменькиных сынков.
Им умные казались хитрецами, А если дрались, так только до крови, Но никогда не били лежачих сапогами И знали, что за друга обязаны пойти.
Им фронтовая вдовушка оладушки пекла И во дворе всех угощала, как могла. Она вроде как давно сошла с ума, Её покинул разум, но осталась доброта.
Доброта везде – в надежде и в спасении, И пусть живут легенды их двора, Ведь не просто был эпиграф в сочинении: «Не остудите в дороге сердца!»
Картина
Хочу быть художником малоизвестным И, стоя у мольберта с палитрою в руке, В каком-нибудь стиле, пусть даже мракобесном, Писать картину о собственной судьбе.
Как родился на закраине Земли И рос кривоногим рахитом: От витаминов плохих кости криво росли, Здесь всё, что их касалось, было дефицитом.
Хочу нарисовать отравленную воду, И что с людьми творил алкоголизм. Здесь жизнь текла по узкому проходу, А по нему железной поступью шёл социализм.
Но лишь оттенки серого в картину не ложатся, Если даже с красным замешать, Но если во всё начинать погружаться, То только через раз получится дышать.
Я жил полуголодный, но без страха, И не понял сермяжной правды коллектива: Там всегда найдётся кумачовая рубаха, А там – одни и те же директивы.
А краски, как и музыка, фальшивят, И не получается картину написать, А грубые мазки никого не осчастливят, В них самого себя не получается узнать.
Давным-давно
Гитара семиструнная висела на гвозде, Её давным-давно к себе не прижимали, Но песни нашей юности она хранит в себе: Мы их неумело, но с душою исполняли.
Она-то помнит, как давным-давно Мы пели у дымящего костра. И нам казалось, что всё зло побеждено, И в жизни правит только доброта.
Давным-давно на простеньких аккордах Мы постигали таинство искусств: Для себя желать одних рекордов И самых добрых и открытых чувств.
Мы давным-давно по жизни разбрелись Свои биографии писать, А семиструнка помнит, как мы поклялись Никогда друзей не забывать.
Мудрецы уже давным-давно Смирились с тем, что время беспощадно, И рано или поздно кончается кино, И всё уходит навсегда и безвозвратно.
Пусть я не дотянул на свой рекорд, Сумел что-то просмотреть, а где-то не успеть, Но пока ещё рука берёт аккорд, Я хотел бы для гитары песню спеть.
Благодарю
Над столицей белокаменной солнышко в зените, И будет куча добрых новостей. Вы всей грудью сегодня дышите И друг на друга смотрите добрей.
Наступило время хороших предсказаний, И сядет самолёт по расписанию, И будет больше встреч, чем расставаний, И всё сложится по вашему желанию. А этот день волшебный не кончается, Когда воздух заполняет запах хлебный, Которым всё живое восхищается, Потому что это дух животворящий и целебный.
Всё утопает в полуденном тепле, Бабушки и дедушки держатся под ручку, Лебедь на воде рисует дефиле, А в клетчатой коляске сын качает внучку.
Хочу с удочкой устроиться под ивой И мякиш московского белого хлеба намять, И на закате судьбы, где-то горькой, а где-то счастливой, На Чистых прудах карася золотого поймать.
Тернист был путь к святому алтарю, И может не всё у меня получилось, Но я свою судьбу благодарю И принимаю всё как Божью милость.
* * *
Валерий Горелов: Для меня уже ничто не повторится, Жизнь догорает, как ольховая лучина. И я готов, наверно, с этим примириться, Но меня не отпускает колкая малина.