полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина
Нашим родителям и моим сверстникам, принявшим Христа, посвящается…
Часть I. Горячий снег
Горячий снег
Моей Родине посвящается
Над лагпунктом кулик тонко просвистел,
По прогретой мари лютик зажелтел.
Колкая малина – Родина моя,
Черные бараки, песня блатаря.
Иван-чай в проулке розовым встречает,
По Нефтянке – нефть, и Уркт ее лакает.
Пусть уже не каждый правду говорит,
Все равно Медвежку месяц золотит.
А когда наступит летнее тепло,
И прогреет день барачное крыльцо,
На гитаре будем песни подбирать,
По кочке́ морошку будем собирать.
Кто не разместился в узкой колее,
Уходя, оставьте что-то на крыльце.
Там еще умеют ждать и не судить,
Дорожить свободой и по долгам платить.
От рассвета темень медленно сползает,
Пусть меня никто сегодня не встречает.
Маленький букетик лютиков нарву,
Побреду к могилам тех, кого люблю.
На мертвых льдинах заплывут холодные туманы,
Спасибо, остров Сахалин, за правду и обманы.
Пацанской юности моей ты – Книга и Ковчег,
Ты мой приют и мой разбег,
ты – мой Горячий снег.
Красный конь
Заплелась калина в рубиновый букет,
Грибы на сковородке и водка на обед.
Настырно по деревне ходит болтовня,
Что больше нам не видеть Красного коня.
И девочке не справят платья на банкет,
И не подарят розы на шестнадцать лет.
Рябчик на березе просвистит зазря.
И как же мне теперь без Красного коня?
Треснули засовы, осень подломилась,
Солнце к горизонту ниже наклонилось.
В этот час и продали за меру серебра
С моего иконостаса Красного коня.
Руки мои жутко мерзнут на ветру,
В холоде бесснежном я туда иду.
Туда, где растревоженно звонят в колокола,
Где с молотка торгуют Красного коня.
Шепчутся осины на брошенном погосте,
Те каждого прохожего рады видеть в гости.
Звон серебряных подков Красного коня
Заменен на тронный рык двуглавого орла.
А в деревне рябчик скачет вдоль ручья,
Земля все переродит, на то она земля.
Родина любимая, как есть благослови,
С кислою калиной и водкой под грибы.
Берега
Из-за сопок выплыла луна,
Умно подмигнула и зардела.
Тишина, чуть светится вода,
Ночь осенняя в прохладе обомлела.
Рядом вдруг зашаркали шаги.
Путник, явно поживший немало,
Вниз спускался к берегу реки,
Где луна дорожку малевала.
Сгорбленный, больной и измождённый,
Всеми ошельмованный святой
Вдруг пошел по звёздам, отражённым
В зеркалах, развешанных луной.
Правда, с каждого отдельный будет спрос,
За стремленья, по́сулы, понятья.
А ему навстречу шел Христос,
Раскинув свои руки для объятия.
А старика нашли на бережку,
Лишь солнышко взошло на небеса.
Его уста, припавшие к Кресту,
Той ночью замолчали навсегда.
Пусть сладок вкус телесных ощущений,
Но не слукавить с датой похорон.
А сколько было тлений и горений,
Оценит самый правильный закон.
А мы пока на этом берегу,
И так живем, что души выгорают,
Но кто-то все же должен заслужить
Уйти туда, где звезды зажигают.
Вспомни о конечности пути,
Прежде чем в кого-то бросишь камень.
Слитые в божественной любви
В нас живут холодный лед и пламень.
Из-за сопок выплыла луна
И велела трижды покреститься:
К нам спешат узревшие Христа
За живых и мертвых помолиться.
Паперть
Тут никого на «вы» не называют,
Как попрошайку называть на «вы»
Они у Храма по копейкам промышляют,
А на паперти все равны, все на «ты».
Один с рождения не зрел дневного света,
У него две чёрных дырки вместо глаз.
Ещё с войны не умерший калека
Безногим телом исполняет пляс.
А грязная бабёнка, сошедшая с ума,
Брёвнышко в пеленку завернула
И его ласкает от утра и до утра,
И та тоже сухонькую ручку протянула.
А вот алкаш, забытый и проклятый,
Он ползает и ссытся под себя,
Он плачет, гуманизмом перемятый,
И к людям тянется дрожащая рука.
Нас много разных, сломанных и грешных,
Один красивый, а другой урод.
Почаще вспоминайте про героев неизвестных,
Как нас ни обзовут, мы все один народ.
Не осуди и не отворотись от тех,
Кто просит именем Христа,
Сам пред ликом Богоматери склонись
И проси для них как для себя.
Качалка
Липнет глина под ногами,
Шелест крыльев стрекозы.
Целуют впалыми губами
Своих внуков старики.
Качалка нефтяная коленями скрипит,
Дядьку у забора от вермута мутит.
Ничего не ладится, даже разговор
О том, кто из соседей в драке победит.
По проулку чавкают чьи-то сапоги,
То к барачным девочкам крадутся женихи.
Будут под пластинки танцы-медляки,
И оденут ножки в ажурные чулки.
А качалка нефтяная бормочет заунывно,
Мучает гармошку спившийся матрос.
Ему с горла не кажется противно,
С таких, как он, какой бывает спрос?
За катухами девочка визжала,
Гармонист орет про парус на ветру.
Тихонько человеческое в людях умирало,
Уступив дешёвому вину.
А железная качалка кровь Земли сосала —
Главный символ трудовых побед.
За катухами девочка истошно заорала,
А ей-то было от рождения всего 15 лет.
Алатырь
В неназванном краю на перекрестии дорог
Стоит дремучий камень Алатырь.
Для путников он есть как полубог:
Он худшему могила, а ослепшим поводырь.
К нему своих невест приводят женихи,
И они, стоя на коленях, читают вновь и вновь
На теле Алатыря всего лишь три строки:
«Веру сохрани, не потеряй Надежду и обрети Любовь».
Сохранивший Веру не отвернет с пути,
Что бы ему звезды ни сулили.
Он пшеницей прорастет из своей земли,
Чтобы его телом голодных накормили.
Кто Надежду не оставил, тот всегда в пути,
Его держит на себе отвесная стена.
Он идёт и зажигает путеводные огни
И трогает руками облака.
А кто обрел Любовь, больше всех страдает
В пламени всеобщего греха,
Потому что всё теперь любовью измеряет,
С трепетом и страхом глядя в небеса.
Стоит дремучий камень Алатырь
На перекрестках страстного пути.
Однажды здесь построят монастырь
И освятят для Веры, Надежды и Любви.
Кухня
Знатно мы сегодня с Васькой посидели,
Выпили пол-литра, стали хохотать.
А когда на рыло случилось по пол-литра,
На барачной кухне начали плясать.
У старенькой соседки выклянчили трёшку
И погнали инвалида в магазин.
Он зажал бумажку в беспалую ладошку —
Такие попадались из тех, кто брал Берлин.
Нам пел Утёсов про красивого кого-то,
Про душистые каштаны и луну.
Мы с Васей не висели на Доске Почёта,
Но своего не уступали никому.
Мы материли всех и без разбора,
Постоянно вспоминая чью-то мать.
И слюнявыми бычками «Беломора»
Пытались даже с форточки плевать.
Гонец пришёл с московской бескозыркой
И с огромным дряблым огурцом.
Фроська рвалась заниматься стиркой,
Устроив нам свирепый кайфолом.
Только пригубили, приперся участковый,
Вроде мы его по матушке склоняли.
А у самого светил синяк лиловый,
И нас его морали слабо исправляли.
В тепле храните душу и уважайте тело.
Мы старшину сумели приболтать,
Если что задумали, разрешайте смело.
Он нам пятёрку до аванса вызвался занять.
Меню
Из телевизора покушали разных новостей:
Политических, культурных и спортивных.
Всех кормили одинаково: и взрослых, и детей,
Не обошлось и без историй детективных.
Какому-то мальчишке уши понадрали:
Он девочку соседскую по попке отлупил.
И ещё сказали, что, наконец, маньяка взяли,
Который бабушку-процентщицу убил.
Новости спортивные, как кислые конфеты:
Футболистам заплатили, как и в прошлый раз.
Они правильно причесаны и дорого одеты,
Только им опять мешает Фантомас.
А в культуре много чувства и пристрастья,
Прекрасны на века театр и кино,
А вот в балете блещет только Настя.
Каждому под сценой шьют своё пальто.
Ну а политика всегда на подогреве,
Как бараний плов в чугунном казане.
Всё стелют ровно, как солому в хлеве,
Всем по-честному, хотя и в тесноте.
К вам прямо в дом бесплатная доставка,
Но никто не может эти блюда заменить.
И тут же рядом – разная приправка,
Можно подсластить, а можно подсолить.
Чесотка
Кто сам себя не слышит,
К тем не достучаться.
Глянь! Одни рыдают,
А эти веселятся.
И на этом варится словесное дерьмо
И облепляет гнусом руки и лицо.
В это время года мало сквозняков,
За что и накопилось нравственных долгов.
Бренькает гитара, парит как к дождю,
Я же свою водку чифиром перебью.
Внаглую им всё же песню пропою,
Как на их могилки печеньки принесу.
Сам себя не предлагай, если не позвали,
И лучше даже не гадай, как тебя назвали.
У кого-то морда от дерьма разъелась,
А у кого-то шея под каской разболелась.
Им кажется, что девка ходит без трусов,
Что очень возмущает за нравственность бойцов.
Того никто не видел, но, если говорят,
То даже через стены истину узрят.
И к вам кого-то с ордером пришлют,
А очевидцы сами набегут.
И забулькает словесное дерьмо,
Чесоткой налипая на лицо.
Хворобы
Говорят, что виноват: в драку не ввязался,
Но всё же плюнул незаметно в сторону врага,
Но зато публично от присяги отказался,
И пошли в атаку без меня.
А враги, как волки из трущобы,
Тоже норовят атаковать.
А во мне живут свои хворобы,
Я просто не умею убивать.
Меня крестили бабушки в подвале,
И на меня шептали при свечах.
Они грехом убийство называли
И просили жить без крови на руках.
Я зря тогда плевался на врага.
Я своей хворобой рассужу,
Что и волк совсем не Сатана,
Если вышел защитить свою семью.
Теперь из всех спасешься ты один,
Что только своей кровью заплатил
И, вопреки стратегии войны,
Никого не сжёг и не убил.
Моя хвороба на Святой земле,
Моя атака – страстная молитва,
Славянский Спас на жертвенном Кресте,
Ведь кровь – не родниковая водица.
Адажио
Она ходит в платье кутюрье Антони,
А я – в затертых адидасовских штанах.
Она слушает Томазо Альбинони,
А я – песни под гитару во дворах.
Она, как космос, далека и недоступна,
А светит словно полная Луна.
Как икона в Храме – неподсудна,
И в то же время, будто мрамор, холодна.
Я ещё охоч был фантазировать,
Когда сам себя не мог унять.
Меня тогда могли казнить или помиловать,
Мне всё хотелось в ней обожествлять.
Я придумал и Томазо Альбинони,
И портрет от Пабло Пикассо.
Меня тянуло к призрачной Мадонне,
Как тянет птиц в открытое окно.
Сказали, что Мадонна повенчалась,
И, словно в сказке про кривые зеркала,
Больше никогда не улыбалась
И злобно, по-мужицки, запила.
Всё прячется за долгие года,
Но, слушая Томазо Альбинони,
Мне к горлу подбирается тоска
По той не поцелованной Мадонне.
Крестик
Когда время разбегалось кругами по воде,
Многие держали кукиши в кармане.
Кликуш и ворожей сжигали на Кресте,
А не попавшиеся кукиш целовали.
Для кого-то крестик – просто украшение,
Как коралловая нить на шее дикаря.
А для кого-то – вещь, подманивать везение,
И с которой, извернувшись, выскочишь с огня.
Это для кого-то главный аргумент,
Когда всё будет нерешенным и опасным.
Но про него забудут в тот момент,
Когда всё вновь покажется прекрасным.
Кто-то лижет водку в страшную субботу,
Плюнув на листы календаря.
Он сегодня выполнял грязную работу,
Тем самым и отрекся от Креста.
Крестик утонул в церковной Иордани,
Из-за тучи пялится пьяная Луна.
Кто-то тихо стонет в сгустившемся тумане —
Это умирает в людях доброта.
Оно, конечно, будет искупленье,
Дождемся нового пришествия Христа,
Уже давно идёт переполнение
Общего плавильного котла.
Вам
До чего дотянетесь, блуждая в повседневности,
Тем старайтесь радовать себя.
Отыщите капельку участия и нежности
В красках возгорающего дня.
Для вас восходит Солнце на Востоке
И как море разливается заря.
Для вас глухарь токует на протоке,
И мигает в небесах последняя звезда.
Не поминайте то, что не смогли,
А восторгайтесь тем, что ещё сможете.
Вам суждено до лучшего дойти,
А когда дойдёте – кратно приумножите.
К вам день сегодняшний с подарками придёт,
С теми, о которых вы мечтали.
А ещё цветов охапку принесёт,
И вам Шопен сыграет на рояле.
Конечно, день восстанет и всё вокруг заполнит
Пустыми разговорами и тиканьем часов,
Но свет пришедший поимённо помнит,
Кто дожидался алых парусов.
Любите, сострадайте и горите,
И дыханьем своего тепла
Не проснувшиеся души пробудите
И обретёте крылья для себя.
Май-октябрь
Зачем бы вдруг черёмуха цвела,
Когда ва́жны только ревность и война?
И зачем такая музыка нужна,
Когда лопнула последняя струна?
А если ржавчина поселится в мозгах,
Как шум волны в портовых городах,
Её не вывезет ни совесть и ни страх,
Закованные в каторжных цепях.
А если что-то не прочитано в глазах,
То это грусть в непаханых полях,
Как тоска в чужих аэропортах
О забытых и не встреченных друзьях.
И надо будет вовремя жениться,
Чтобы было много счастья напоказ,
А не идти полмиру поклониться,
Чтобы понять, что миру не до нас.
Я поклонюсь уставшей головою
Теплу полей и синему дождю.
Что не случилось нам узреть с тобою,
Пусть прорастет фиалками в саду.
А черёмуха для каждого цветёт,
Её ни окриком, ни пулей не возьмешь.
А что до музыки, то музыка живёт,
Даже если сам, отчаявшись, уйдёшь.
Любит, не любит
Прорастёт шиповник из песка,
Запетляет пьяная дорога,
Отрыгнут похмельем города,
И сбежит девчонка-недотрога.
Рыбка заиграет на заре,
Бродит ёжик в утреннем тумане.
Передрались братья во Христе
Из-за шлюх в заблеванном шалмане.
Им теперь не петь и не писать,
Всё, что помнили – уже поперепели.
Кто желал особенную стать,
Как-то резко жить перехотели.
Смелый пляшет у ворот тюрьмы,
И гремят гранёные стаканы.
Трус рыдает на восход Луны,
Вывернув дырявые карманы.
Где бараки были – вырос лес,
Там прячут одичалую ромашку.
Каждый ищет для себя чудес,
Только жить не хочет нараспашку.
Из чёрной тучи грохнут барабаны,
И главной болью, посланной с небес,
Для всех останутся нелеченные раны
Того, кто в муках умер и воскрес.
