полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина
Только-только
В ночь со Страстной пятницы на страшную субботу
Только-только корни соки поднимают,
Но ещё не время мастерить подвой.
Пушки ошалело по домам стреляют,
И бандуру глушит миномётный вой.
Только-только в печке калачи дозрели,
И, видно, в искупленье придуманной вины,
Позднею зимою, в ранние капели,
Поднялось из гроба чудовище войны.
Только-только умер раненый ребёнок
В выцветшей пилотке с красною звездой.
Жмётся к своей мамке белый жеребёнок,
А та пала на колени, с разбитой головой.
Только-только в вышине тучи разорвало,
И солнышко с небес правду запросило.
Оно многих осмеяло, многих ослепило,
Только главное, похоже, пропустило.
Только-только с водкой подняли стаканы,
Собрались по традиции убитых поминать,
Но опять в атаку гонят барабаны,
Видно всем сегодня придётся умирать.
На колокольне пьяный дьякон завопил,
Что скоро тьма отделится от света,
А те, кто братской кровью руки обагрил,
Сами не дотянут до рассвета.
Как будто бы ДА
Нежных чувств и откровений пройдены дороги.
Мысли стали примитивны и убоги.
Под музыку увядшей красоты
В иней обряжаются последние цветы.
В таинственной вуали миражи,
Ибо те, кто были нужны, не пришли.
Из того, что нажили, крохи сохранили,
И себе удавочку сами смастерили.
С собою проще рассуждать о собственной хандре,
Когда весь мир не успевал прислуживать тебе.
Кто свободным быть хотел, Крестом не осенялся,
А кто сильным быть хотел, Хлебом не вкушался.
А тот, кто нас судил, пускай-то и ответит:
Почему предателям Солнце тоже светит?
Лопнула струна, и сломана стрела,
А жизнь ведь для чего-то же была?
Наверно для того, чтоб яблоня цвела,
А может для того, чтоб сын обнял отца.
А может, чтобы знать, кому везут дары
Бредущие в пустыне мудрецы.
Ей говорили: Ничего не сбудется,
Того, что было, больше не получится.
Она в ответ так чисто улыбалась,
Как будто нежность к сердцу прикасалась.
Рыжая рябина
На смерть М. Цветаевой
Рыжая рябина за окном пестрела,
Вдалеке на Храме купола блестят.
От того и воля к жизни ослабела,
Что на душу много клеилось заплат.
Люди не напишут правил совершенных,
И очень многолики проявленья зла,
Но кому-то шепчут голоса блаженных
Из подгнившего могильного Креста.
Падает последний рыжий лист с рябины,
В линиях дождя поблекли купола,
Слезы на глазах уже неразличимы,
А внутри еще колотится война.
К родительской субботе дождались ненастья,
Тучи в небесах описывают круг.
Чаша золотая терпкого причастья
Вдруг упала наземь, выскользнув из рук.
Ягоду-рябину свадьба расклевала,
На веточке вальсирует невеста снегиря.
Под старую гармошку грусть музыку писала,
И кто-то звонит в колокол ночного фонаря.
Кто оплеван был за честь и добродетель,
Тому явилась божья благодать,
Теперь он сам себе оракул и свидетель,
И смерть его не властна напугать.
Идеал
Она была воздушной, как пылинка,
И сладоуста, как скрипичный ключ.
Написанная музыкой картинка
Земли касалась ножками чуть-чуть.
У дивы были худенькие плечи,
Осанка балерины и бусы на груди.
Кто-то неземной готовит эти встречи
На перекрестках бренного пути.
Мы как-то невзначай руками повстречались,
И в звоне хрусталя и серебра
Бездонным поцелуем повенчались
В тумане голубом, как бирюза.
Но быстро появилась жгучая горчинка:
Птичка была жадна и хитра.
Ей в плен попался новенький мужчинка,
И она жадно отрывает от этого куска.
Крутилась на ребре монетка золотая,
Её не одолеют сомненья и озноб.
Она за просто так, красуясь и порхая,
Ещё сколотит не один сосновый гроб.
Тени наползают к небесному причалу,
Заслоняя звезды Млечного Пути.
Не рвитесь кланяться любому идеалу,
Вдруг это порождение Ехидны и змеи?
Братское
В ту ночь догхантеры собак поубивали,
А утром братья в школу не пошли.
Они ноябрьскую землю ковыряли
Совками, что в песочнице нашли.
С землёй примерзшей плохо получалось,
Но могилка медленно и верно углублялась.
Их ни отчаяние, ни холод не пугали,
А с неба первые снежинки пролетали.
В том овраге на тряпье солдатик бомжевал,
И тех собак, незнамо чем и привечал.
Он, если в слабоумии в беспамятство впадал,
То всё равно своих солдат в атаку поднимал.
Солдат под утро умер среди своих собак,
Смерть его поймала в атаке на Рейхстаг.
Брошенные тряпки собаки сберегли.
Крысиную отраву туда и принесли.
Братишки стылыми ладонями и холмик нагребли,
И, сутулясь не по-детски, к жилым домам ушли.
Лишь осталась на листке надпись краткая:
«БРАТСКАЯ».
Отгремят ворота ржавыми замками,
Умоются дороги снегами и дождями,
И воскресится БРАТСКОЕ с молитвами Мессии
У маленькой могилы на краю России.
Птица Какаду
С краю римского подворья клёны голые стоят,
Скинув медные доспехи, они мёрзнут и молчат.
Даже листья под ногами ничего не говорят,
Они слиплись и намокли, от того и не шуршат.
А на скамеечке событий и курьезов
Кутался в пальтишко Димка Каракозов.
Тот, который стал примером для людей,
Чтобы те не покушались на царей.
Этого злодея на людя́х казнили,
Но даже бабушки слезы не проронили.
Будто знали, что он в ад не попадёт,
Но и в райские ворота не войдёт.
Там, где цари помазаны на право
Подбирать, что хочут, под себя,
Где не подлезешь к ним ни слева и ни справа,
Там не закончится гражданская война.
Чтобы власть свою не потерять,
Они будут ещё вешать и стрелять,
Будут бить, пугать и выселять,
Чтобы дальше ублажаться и стяжать.
На перроне красный флаг и гусеничный лязг:
На платформы грузят полк в Новочеркасск.
На погоне у майора – птица Какаду,
Она всем места бронирует в аду.
Утром
Собаки ранним утром из подъездов выбегают,
У них уже полнейший передоз.
Кого-то мамы в школу собирают,
А у кого – похмельный коматоз.
Город просыпается с трудом,
Простудно дизель не прогретый расчихался.
Кто-то плакал за зашторенным окном,
А кто-то неумело размечтался.
Ночью телефон не прозвонил,
Значит не случилося несчастья.
Под одеялом папа маму полюбил,
Это – раннее супружеское счастье.
Стайка голубей на соседней крыше,
Они нагадили на красный Шевроле.
А коты забраться норовят повыше,
Пока собаки роются в земле.
Дворник очумелый ведрами гремит,
Лифт скрипит на десять децибел.
Может утро не поёт, но и не молчит,
Дню давая правильный задел.
Житель городской, вечно уплотнённый,
Кому-то контингент, кому – электорат,
В пробке нескончаемой, от мира отстранённый,
С детства приучался, что сам и виноват.
Вечером
Улицы вечерние в неоновых огнях,
В жёлтых поворотниках и красных стопарях.
По зебре пешеходы туда-сюда снуют,
С детсадовской продленки детей домой ведут.
Судья на Мерседесе от суда отчалил,
Он сегодня много народа опечалил.
У сварщика с завода плановый пикник,
Он сегодня от души зальет за воротник.
У подъезда бабушки мерзнут на скамейке,
Их от возраста знобит даже в душегрейке.
Они заявку сочиняют местному провизору
И выясняют, кто же врет им по телевизору.
А девчонки-секси намылились по клубам,
Им и в мысли не придёт заниматься блудом.
Им хочется любовь верную и чёткую,
Потому и юбку надевают самую короткую.
У кого-то с вечера рифма не пошла,
Кто-то тупит в чертежах нового моста,
Кто-то чем-то запрещенным сытно угостился,
А мимо батюшки прошёл – и не покрестился.
Очень многоликий вечер городской,
Где-то не пропустят и прижмут толпой,
Где-то отвернутся, вроде не узнали,
Но лишь бы только люди себя не потеряли.
Письмо
Яблоко последнее с ветки оборвалось,
В линиях неровных мутное окно.
В музыке дождя – тревога и усталость,
И осталось недописанным письмо.
Тогда ещё звучала песня залихватская,
А осень – дочь внебрачная лета и зимы —
Рыжая, грудастая, румяная и страстная
Уже несла на коромысле стылые дожди.
Сморщатся в гербарии желтые цветы,
Им будет всё равно, где солнце, где дожди.
А кто страдал о лете, ты или не ты?
И кто его просил простить и не уйти?
Умным наплевать на поздние рассветы,
Молодым – что пар шипит, что бродят сквозняки.
Вот только растревожились поздние поэты,
Которые уверились в бессмертии души.
Первая позёмка на рюмку забрела,
Тихонечко прокралась, как ты тогда пришла.
Но дописать письмо душа не замогла,
Когда на том конце зовут в колокола.
Жизнь сама постскриптум написала,
Про то, что в тысяче исхоженных путей
Тебя ничто ни разу не пугало,
Потому что сохранил друзей.
Опыт
Опыт не становится проклятьем,
И не время ещё камни собирать,
Если есть, кого встречать рукопожатьем,
И кого-то по-отечески обнять.
А если от чужого горя силы прибавляется,
И есть уверенность, что всех переживёшь,
То это для тебя с косой старушка ухмыляется,
А мимо той ужом не проползёшь.
На хозяина собака умная не лает.
Беркут барражирует на главный разворот.
В жизни совершенной свободы не бывает,
И стальная хватка волка разорвёт.
Символ белого движения – юноша корнет,
Всегда надёжно служит горячий романтизм.
Вот, наконец, и выдали из прошлого ответ:
Ещё совсем чуть-чуть, и будет коммунизм.
Может быть судья партийным и трусливым,
И может быть продажным генерал.
Их всех пометят знаком особливым,
Клеймом, чтоб каждый сразу узнавал.
И не будет опыт как проклятье,
Он в самых тёмных лабиринтах проведёт.
И будет счастье прогонять несчастье,
И память белой розой расцветет.
Пришельцы
Сладкой кукурузы картонное ведро
И литр кока-колы для икоты —
Парочка влюблённых забрела в кино,
Встряхнуться от печалей и дремоты.
На экране фантастический сюжет:
Вроде как пришельцы сумели долететь,
Каждый из которых, как в шоу, разодет,
Но нет когтей, и нет зубов – не на что смотреть.
Им совсем не хочется кровь людскую пить.
Все хорошо воспитаны и правильно начитаны,
И даже не мечтают никого убить,
А все их ходы до конца просчитаны.
С экрана эти типы смиренно заявляют,
Что надёжные и честные клиенты.
А хлопья кукурузы хрустят и убывают.
Пришельцы просят ссуды под низкие проценты.
Похоже, тоже в ипотеке настрадались,
И люди стали им бумаги оформлять,
Но, похмелившись, вроде испугались,
Что не сумеют прибыли добрать.
На улице влюблённые пыхнут сигаретой,
Они сумели главное понять:
Что надо быстренько бежать за ипотекой,
А то пришельцы могут разобрать.
Разное
Шелестят смычки скрипичного оркестра,
А рядом грустно тянет саксофон.
В ЗАГС сегодня не пришла невеста,
Остался без оваций Феликс Мендельсон.
Кто плохо скажет про великого маэстро,
Если промахнулся Купидон?
А для девичьего душевного протеста
Исполняет свой хип-хоп Оксимирон.
Ей предложили коридоры квеста
И тёмный вход в семейный полусон,
А ей хотелось, что б была фиеста,
Пусть даже под простой магнитофон.
Тогда все точно знали, кому какое место,
И только в сердце зазвучит бубе́нчиковый звон,
Под детскую считалку «тили-тили тесто»
Будет юной барышне любимый наречён.
Не для того, кто крылья вырастил у папиного кресла
И потреблял драконий рацион,
Из маленького зернышка Дюймовочка воскресла
И расцвела, как нежный анемон.
Когда кругом не греет и не светит,
Ты в страхе спросишь «Быть или не быть?».
Пускай он даже словом не ответит,
Ты не забудь о главном чувстве попросить.
Здоровье
У каждого, наверно, был момент,
Когда хотелось выглядеть иначе,
Хотелось каждый грубый инцидент
Кулаками оприходовать на сдачу.
Мечталось мышцами стальными обрасти,
И бить, как режут газовой горелкой,
Но опыт порасставил точечки над i,
И Сила оказалась грубою подделкой.
Всё потому, что Силу Дерзость задушила,
Стальной характер был сильнее кулака.
Она накачанных железом в ступор приводила,
Но, благо, не у всех она была.
Она водила корабли и укрощала бури,
И лагеря учила бунтовать,
Но на смену глупой удали и дури
Уже спешило время рассуждать.
Ум очнулся из глухого небытия,
Стал главнее дерзости и силы,
Только он – лукавая стезя,
А мысли многолики и блудливы.
Кто от себя когда-то убегал,
Кого свалила панихида и безволье,
Тот будет жить, коль вовремя понял,
Что главное – Духовное здоровье.
Половина
Еле тлеет костёр на снегу,
Иней плетёт по лицу паутину.
Я тебя с собою заберу,
И будет всё у нас наполовину.
Зацветает сирень на моем пруду,
Раскрывает май свою первопричину.
Я сегодня выхожу встречать зарю,
И всё у нас с тобой наполовину.
Летом в час пчелиного балета,
Когда нектар сольётся в сладкую лепнину,
Я стою на тропке солнечного света,
И всё у нас с тобой наполовину.
Осенний день рисует акварели,
Я в золотые краски заплетал рябину,
И мне берёзовые листья что-то шелестели,
И мы опять с тобой наполовину.
Если что-то было, то не без причины,
Тогда всё превращалось в снежную лавину,
Но нас не остановят прежнего руины,
Потому что всё у нас наполовину.
Ещё тлеет костер на снегу,
Иней плетёт по лицу паутину,
Я без тебя никуда не уйду:
Нельзя убить себя наполовину.
Внимание
На холодном подоконнике умерла герань,
Она погибла без полива и внимания.
Наверно, так же в небытие ушла Тмутаракань —
Степной оплот российского влияния.
Что бы ни болтали провидцы и кликуши,
Внимание останется всегда,
Как золотые самородки в австралийском буше,
Редким порождением сегодняшнего дня.
Белку на сосне от холода знобило,
Но она настойчиво сидела и ждала
Бабушку, что хлебные сухарики носила,
А та уже как девять дней тихонько умерла.
На последнее прощание к другу не пришёл,
А он ведь твою пулю принял на себя.
И заботой свою маму обошёл,
Значит, будешь проклят навсегда.
Всегда хоть кто-то, да стоит за переделкой,
Ведь он не зря под крышу убежал.
Его ворот оторочен белкой,
И он себе три века нагадал.
Кто уже достал руками небо,
И кому только во сне мерещится победа,
Не забудь, что даже мёртвая рука
Не выпустит кулёчек с корочками хлеба.
