полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина. Книга третья
Сомнения
Когда привычка во всём усомниться
Рядом с нами на каждом шагу,
Мы верим, что так можно защититься
И всегда остаться на плаву.
И даже самые простые впечатления,
Те, что мы внимаем каждый день,
Тоже попадают под сомнения,
Превращая будни в полуде́нь.
Сомнения – броня, они же – вдохновение,
Если различаешь полутени в полутьме.
Но главное из главных – это мнение,
Что не надо верить самому себе.
А то заблудишься в своих же ощущениях,
И придётся новый разгадывать кроссворд,
И опять окажетесь в сомнениях,
А это раздражает жизненный комфорт.
Можно косточкой от вишни подавиться,
А может общее начаться несварение,
Но это тоже может не случиться,
Если были хоть какие-то сомнения.
Если ваша жизнь – одни только сомнения,
Вы неизменно движетесь туда,
Где вас встретят, минуя все сомнения,
Раньше вас сошедшие с ума.
Соцветие
Пусть тебя разбудит темнота,
Когда только-только ночь пришла в апофеоз.
Не открывая глаз, посмотри вокруг себя
И задай себе всего один вопрос.
Есть ли, дядя, у тебя семья,
Которая всё время рядышком с тобой?
А кто-то отцом называет тебя,
И с кем ты одной проживаешь судьбой?
Цветы полевые, что даже в глаза не бросаются,
А их из корня одного ро́дила матушка-земля,
Они друг с другом даже в смерти обнимаются,
Потому что они все – одна семья.
А коль уже прижился у тёплого клозета
С помятой фотографией в кармане,
Для тебя уже не будет обратного билета,
Так и проживёшь в самообмане.
И будешь сам себе рассказывать,
Что перепутал станции в тумане,
И мятую фотографию будешь показывать,
И медленно, но верно топить себя в стакане.
Но будет праздник совершеннолетия,
И люди песни нужные споют.
Никогда не вырождаются соцветия,
Если у них корни не гниют.
Судный день
Он закусывал холодной осетриной
И бутербродом с паюсной икрой,
Сам, будучи по жизни стоеросовой дубиной,
Имел папу-депутата за спиной.
А папа – казнокрад и хитрый лихоимец,
Знал все закрома и тайные ходы.
Он со всеми нужными людьми – однопартиец,
И его без церемоний принимали
прокуроры и суды.
Сорок две квартиры оформлены на старость,
И семьдесят участков достались за гроши,
И вроде-то осталась всего лишь только малость —
В нужную конюшню гражданство завести.
Стоеросовой дубине плюнули в глаза,
Несмотря на папину фамилию.
Депутату в голову ударила моча,
И он рванулся растоптать мелкую рептилию.
Но в его сторону неодобрительно кивнули,
И папе сразу ноги поломали,
Пинками от кормушки отпихнули
И за неделю компромат насобирали.
Разбежались в судный день товарищи по партии,
Не осталось даже слипшихся теней.
А прокуроры с судьями в бумагах своей хартии
Насчитали двадцать лет сибирских лагерей.
Тележка
Если сам не можешь до конца понять
Своё заветное и тайное желание,
Надо сделать паузу и терпеливо ждать,
Не погружаясь в сумрак и отчаяние.
Кто, забыв о страхе, чужую пайку съел,
А что не влезло, распихал по кармана́м,
Посчитал, что в этой жизни преуспел,
Пока не получил дубиной по зубам.
Кто от несделанной работы едет отдыхать
И всегда готов пивка холодного попить,
А уж если у своих умеет отжимать,
У него призванье – власти прислужить.
Тележку тащит ослик, он мелок и сутул,
Возница, свесив бороду, вроде бы как спит.
Он уже как полчаса вечным сном уснул,
А тележка всё колёсами скрипит.
Не стоит жизнь вожжами подгонять,
Она помнит всех наперечёт:
Тех, кто ел чужое и пытался отнимать,
Она к нужным лабиринтам привезёт.
Колёса на гору натужно заползают,
Ими сила неземная управляет.
Здесь никого ни в чём не обвиняют,
И каждый по заслугам получает.
«Угадай-ка»
Его с детства окрестили «Угадай»:
Он знал любые новости заранее,
И мог погоду предсказать как бы невзначай,
И кому какое грозит заболевание.
Он вроде как «накаркал» беременность соседке,
А охотникам – «Ни пуха, ни пера»,
Мелкому воришке – срок на «малолетке»,
А своей бабушке – большие «сахара».
А когда он угадал футбольный счёт,
Где Бразилия расправилась с Ямайкой,
Он прославился как маг и звездочёт,
И стал теперь не просто «Угадайкой».
Его повесткой вызывали к военкому
И присылали «Волгу» с Гидромета,
Он консультировал по курсу биржевому
И влиял на оформление бюджета.
Он теперь во всех делах советником,
Хоть и грамотно писать не научился,
Но рядом с благодетелем он главным
проповедником
На процветание всеобщее трудился.
Всё, нет тайн Мадридского двора,
И скажем тем, кто оказался наверху:
Пусть ваша продолжается игра,
Но «Теперь мы знаем, кто есть Who!»
Правою рукой
Он был велик для шахматной доски,
Где регулярно низвергают королей,
А Геракл, силы умопомрачительной,
Был для него фигурой незначительной.
Он считал титанов просто пацанами,
А циклопов – хилыми тенями.
Он для всех в округе был кумир,
Покоривший своей силой целый мир.
Всем угрожал, что соберёт в багаж гордыню
И уедет в Иудейскую пустыню,
И после встречи с Сатаной
Станет его правою рукой.
Он давно страдал от мании величия,
И во времена сезонных обострений
Обещал пришельцев победить
И газопровод под водой перекусить.
Ему никто ни в чём не возражал,
Он никому не досаждал и не мешал.
Его жизнь от всех куда-то увела,
Что-то видимо дала, а что-то отняла.
Полон XXI век безумия и величия
Без грамма удивления и с морем безразличия.
Тем, кто довёл себя до умопомрачения,
Чужды сожаленья и сомнения.
Презрение
Нам говорили о деньгах, как о сердечной аневризме,
И что у нас совсем другие ценности:
Мы скоро будем жить при коммунизме,
И каждому воздастся по потребности.
Про деньги даже говорить стыдно и позорно,
Не стыдно в уценёнке пальтишко покупать,
От аванса до получки доживать покорно
И валенки дырявые дратвой подшивать.
Из старого динамика новости читают:
Обновляется состав политбюро.
Они, наверное, тоже до получки по рубчику шкуляют,
Но точно презирают серебро.
Преступно и безнравственно думать о деньгах,
Когда рядом целая страна.
Пусть телогрейка старая на твоих плечах,
Будь готов работать без отдыха и сна.
Цена жизни человеческой на весах в киоске —
Двести граммов маргарина и полбутылки водки.
Вонючие портянки и зубы на присоске —
Это гегемон с нефтеразработки.
Он тоже деньги очень презирает,
Как и вся его великая страна,
Потому их беспощадно пропивает,
Опорожнив бутылку из горла.
Профессия
То ли меня осень прохладой укачала,
То ли отражения вальсируют в воде.
Она бы мне письмо в две строчки написала,
Найдя минуту в рабочей толкотне.
И я попробую себя уравновесить,
Оценив всё от начала до конца.
Это страшно – днём и ночью бредом грезить,
Когда сам себе защитник и судья.
Я был рыцарем без страха и упрёка,
Пытался доблесть и отвагу проявлять,
И был глупцом, не понявшим намёка,
Что её можно было просто покупать.
Ей было тошно от душевных уговоров,
Она умела очень складно врать,
Пряталась, меняла сутенеров,
Чтобы себя за деньги продавать.
А я запил от полной безнадёги,
А потом пришла тяжёлая депрессия,
Когда она сказала в коротком диалоге,
Что это у неё любимая профессия.
Нет у нас запретов на профессию,
И если бы она две строчки написала,
Я бы нашёл дорогу к равновесию,
Надел петлю на шею и всё начал сначала.
Родилась
Кому какая разница, что выгнала жена —
Она сантехника из ЖЭУ полюбила
За фиксатую улыбку и раскосые глаза,
А если что ещё, то это она скрыла.
Мы целовались с ней ещё с восьмого класса,
И как можно предположить – увлеклись,
И меня женили, как женят папуаса,
И вот тебе – семья, попробуй, придерись.
Меня взяли в грузчики геологи,
Надо было как-то выживать,
А она подалась в косметологи —
Наращивать ресницы и брови рисовать.
А сантехник по тюрьме был баландёром,
И там по коридорам свой срок и отходил.
Но в ЖЭУ оставаясь всё тем же мелким вором,
К моей бабе мимоходом подкатил.
Когда он её хлопал по попке мармеладной,
У неё от удовольствия крыша протекала,
И она, ощерившись улыбкой кровожадной,
Отвечала, что всю жизнь его искала.
Так родилась крепкая семья,
Что у нас зовут ячейкой общества.
Кто-то бросил за борт якоря,
А мне досталось счастье одиночества.
С ними и с ней
Не выкинет окурок из окна
Тот, кто притворяется культурно.
Анонимку написать поднимется рука,
Но он ни слова не проронит дурно.
Но, вроде, материться – скверная привычка,
А я на матах вырос, возможно,
меня в них и зачинали.
Они – в разговорной паузе затычка,
С ними выражения убедительней звучали.
С матом наступали, с ним и отступали,
С ним от души смеялись и плакали взахлёб.
Мы с этим колоритом одинаково встречали
И уличную проповедь, и партийный трёп.
Говорят, что водка – горькая отрава,
И вроде только глупые бухают,
Но те, кто это говорят, не рассуждают здраво:
Бухают дураки, а умные вкушают.
С ней маски медленно сползают,
Под водку торжествуют, водкой поминают,
И добрыми словами друг друга угощают,
Под неё слабеют, и под неё крепчают.
Мат – не словоблудие, а водка
только в праздники и в горе,
Вот кодировка – это бедствие,
Которое лишит свободы воли
И разума, как следствие.
Свет
Он был магом тьмы и света
И умел, как кот учёный, сказки рассказать,
И, в исполненье указаний первого декрета,
Умел на скрутках провода соединять.
Свет научились продавать с торгов,
А дети буквари на ощупь изучали,
И тени на стенах сплетались в ведьмаков,
И казалось, что полмира накрывали.
Светом торговать раньше не пытались,
И подобного товара на базарах не видали.
С рожденья мира свет и тьма сражались,
Но никогда себя не продавали.
Каждый проблеск света и есть его величество.
Свет являет жизнь, а тьма являет смерть.
И совсем не то же самое свет и электричество:
На свету стоит земная твердь.
Солнце бы ещё в его распоряжение,
Он бы эту лампочку немного притушил.
Можно много сотворить от большого рвения,
Он за него, возможно, и отставку получил.
С повязкой полицейского не нужно аусвайса.
И не придумайте, что это гости с Марса.
Но если бы не рыжим был Чубайс,
Ему бы отдали полцарства.
Светофор
Многие стараются думать наперёд,
А кто-то «за потом» это будет делать.
Надо все дела пускать в расход,
Всё равно их все не переделать.
А что плохо водку пить с утра,
Так это просто ересь несусветная;
А как, скажите, сотворять свои дела,
Если кругом тупость беспросветная?
Она всегда заносчива, когда официальная,
И лезет со штыком наперевес,
И как районная контора ритуальная,
Во всём пытается найти свой интерес.
В приёмной секретарша без трусов
Светит так, что хоть глаза прищуривай,
А в кабинете восседает Ваня Хлестаков,
Только с красной рожей – хоть прикуривай.
Кто не хочет водку пить с утра,
Тот в жизни ничего не понимает.
А коль пытается решить свои дела,
То, значит, на заносы деньги собирает.
Время всё сумеет поломать,
И мы всё-таки пойдём наперекор.
А чтоб самих себя не презирать,
Будем ждать зелёный светофор.
Сергею, в первое утро Великого поста
Тучи нависают холодные и мрачные,
Лужи растекаются тенями абстрактными,
Только мысли в голове очень однозначные,
Потому и кажутся бестактными.
Они опять одно и то же вопрошают,
Что все сомнения надо переждать.
Они нудно и настырно убеждают,
Что можно ещё всё переиграть.
Только сердце затаилось и молчит,
Оно знает, что ещё одна попытка —
Это будет кабальный и душный кредит,
А там только из жалости выдаётся скидка.
Возможно, можно отыграться, если проиграл,
А что делать, если лабиринт не смог пройти,
Где все стены из кривых зеркал,
И уже в конце приходится ползти.
Как не просмотреть за буднями скрипучими,
Пусть это будет даже полусон,
Как у зеркала воды под ивами плакучими
Играет для тебя аккордеон.
Немного от страстей своих остыньте,
Не пытайтесь отыграться и оспорить.
Это лишь блужданье в лабиринте,
Где главное – себя не опозорить.
Хотел
Я очень хотел совершить поступок,
Но только потоптался у порога.
Кто хочет просить у судьбы уступок,
Не должен искать предлога.
Я хочу сразиться за даму
И воинственно закричать,
Но, боюсь, про меня сочинят эпиграмму,
И потому надеюсь переждать.
А за правду всегда вступлюсь,
Вот только погода не очень,
И я сегодня вряд ли соберусь:
Меч не остро заточен.
Я намерен собраться в крестовый поход,
Расхитителей тащить к гильотине,
Но если и возьму самоотвод,
То лишь по очень уважительной причине.
Не хотят за меня поручиться,
А мне без рыцарства никуда.
Ведь я ни с кем не могу ужиться,
Когда кругом мерещится война.
А я хочу по-рыцарски, чтоб авторитетно,
Помогать любому и даже сострадать,
Только чтобы меня не было заметно,
И чтоб никак собой не рисковать.
Шабаш
В салоне делают вампиру маникюр:
У него завтра романтическая встреча.
Всё очень вежливо, везде культур-мультур,
Он процедуру принимал, ни грамма не переча.
Он сюда пришёл от стоматолога,
Ему там подравняли симметрию клыков.
Всё получилось хорошо, но очень дорого,
Но в подарок напихали порошков.
Ему хотелось выглядеть прилично —
Завтра полная Луна и шабаш городской,
И если всё получится предельно поэтично,
То удастся насосаться крови голубой.
Камзол бы красный под такой кураж,
Да очки от фирмы Hugo Boss,
Самый подходящий для шабаша витраж,
Ведь с вампирами всегда рядом симбиоз.
А вампирше наводили татуаж.
На ней будет декольте и юбочка короткая,
И это приведёт публику в экстаз,
И ей будет хлопать вся толпа срамная.
Каждый отвечает за себя,
И всё условно: и прямое, и кривое.
И какой бы ни была Луна,
Ничем не запятнается людское.
Часть III. Неотвратимость
Неотвратимость
Я с утра с неотвратимостью встречался,
Чему, конечно, очень сильно удивился.
Я перед ней, похоже, сильно разболтался,
Наверно от того, что не опохмелился.
Дама уже взрослая и очень беспокойная,
И потому всё время крутит головой.
Притом она глазастая и эталонно стройная,
И совсем не интересовалась мной.
В ней сливалось время и пространство,
И мир метался между небом и землёй.
Здесь мы задыхались от непостоянства,
И каждый становился сам себе судьёй.
Неотвратимость ничему не удивлялась,
Её загадочный портрет куда-то провалился.
Она меня, наверно, испугалась,
Когда я наконец-то похмелился.
Вы дайте мне пропить свою свободу,
Подарите меня идолам обмана
Или по кускам скормите кукловоду,
А не то я сам убью Левиафана.
Я с неотвратимостью сумел поговорить
И уверен, что смогу с колен подняться,
Восстать, вооружиться, победить
И, может быть, погибнуть, но не сдаться.
Белые глаза
На весенней запашке стогектарного поля,
Где к обеду солнце пригревает
и противно орёт вороньё,
У тракториста по прозвищу Гриня-Неволя
На лемех намоталось какое-то тряпьё.
Тракторист-Неволя встал перекурить
И увидел, что сорока в том тряпье копается:
Она чем-то собиралась закусить
И явно, что по-своему ругается.
У Грини не бывает долгою разборка,
И монтировка – третья рука.
Оказалось, что когда-то это была гимнастёрка,
На которой блестела медаль «ХХ лет РККА».
Он это поле помнил с ранних лет,
Там, когда проходят майские дожди,
Удивлённо белыми глазами
Человеческие кости смотрят из земли.
Гриня уже много перевидел всякой срани,
Но ему было понять не под силу,
Что, если это поле было полем брани,
Почему он пашет братскую могилу?
Они лежат в лесах и в ковылях
И не просят им молитвами воздать,
Но мы обязаны на вспаханных полях
Их останки бренные собрать.
