полная версия

Валерий Горелов
Колкая малина. Книга третья

Праведник

 
Весной, нежданно, вроде как из сказки,
Появился с нами рядом новый персонаж,
Помню, это было сразу после Пасхи
В самый дачно-шашлыковый эпатаж.
 
 
Уже черёмухи собрались зацветать,
И скворцы скворечники в порядок приводили,
Когда этот персонаж нас взялся поучать,
Чтобы с водкой мы не очень-то частили.
 
 
Он оказалось, что не только в рот не брал,
Он даже звон стаканов презирал
И нас жалел, как сбившихся с пути,
А тоже бы, как люди жить могли.
 
 
Ему нас, заблудившихся, было не понять,
Такому персонажу ни капельки не пьющему,
Он только нам пытался праздник заплевать,
Назойливо шипя под руку раздающему.
 
 
Дети с одуванчиков наплели венков,
Мы разлили поостывшую ушицу,
Собаки догрызали объедки шашлыков,
А мы водку пили за Светлую Седмицу.
 
 
Мне на глаза попался праведник – шельмец
На лавочке в трамвайной остановке,
Обоссанный и скрюченный валялся молодец,
Сорвавшись после пятой кодировки.
 

Предатель

 
Мы всегда учились не замечать ошибки,
Но не ищите в себе сил кивнуть измене.
Умейте рассмотреть ехидные улыбки
И место каждого на этой мизансцене.
 
 
Ошибки в отношениях мало что меняют,
Они лишь учат быть внимательней друг к другу.
Подчас от них никто и не страдает,
А иногда это бывает просто с перепугу.
 
 
А предатель, хоть трусливый, но горласт,
И может долго рядом жить.
Но кто рожден предать, обязательно предаст,
А причину сам себе не сможет объяснить.
 
 
Но здесь нет ни ошибок и ни мистики
Или каких-то умных измышлений.
Тут, как правило, гнусные завистники,
Жаждущие острых ощущений.
 
 
Предатель – как прожорливый дракон,
Он заглатывает жертву целиком.
Там свой пищеварительный закон,
Где не доесть считается грехом.
 
 
И ничто уже не будет доказательством,
Мы все придем к заупокойной тризне,
Но то, что называется предательством,
То это точно против самой жизни.
 

Разум за разум

 
Можно родиться без крыльев, и даже без ног,
Но в мире нет прецедента рождений без голов.
Без крыльев не взлетел, а кто без ног пойти не мог,
А у безголовых уж точно нет мозгов.
 
 
Без головы нельзя родиться,
                     но её можно потерять,
Без шансов даже горсточку
здоровых мыслей сохранять.
А будешь то, что предлагают, потреблять —
Твои мозги сумеют быстро спеленать.
 
 
И если кто-то напустил туману,
Это значит – скоро будет вымогать.
И те, кто досыта откушали дурману,
Готовы ему сами услуги предлагать.
 
 
В поколения врастает эпидемия,
Расползается вирус скудоумия,
И наступает эра общего затмения
Без возражений и благоразумия.
 
 
Много разных оттенков в театре теней,
И по сцене абсурда кто-то крадётся,
Но хочется верить, что разум сильней,
Что он достаточно здоров и отзовётся.
 
 
Потом они друг друга будут упрекать
И виновным выберут кого-то из своих,
И вроде как начнут ошибки исправлять,
Но не бывает спроса с тяжелобольных.
 

Рассказчики

 
Когда много вокруг образчиков,
Очень сложно не заблудиться;
Десятки рассказчиков и сотня подсказчиков,
И уже непонятно у кого и чему учиться.
 
 
Когда в самой ранней старости
Очень любят обучать и вразумлять,
Те, что сами откровенные лентяи
                           и бездарности,
Но у этих всегда есть, чего и кому предъявлять.
 
 
Они знают, что надо хотеть,
Куда надо смотреть, и с кем дружбу водить,
Что надо читать, и что надо надеть,
Где разгоняться, и где тормозить.
 
 
А те, кто в жизни себя отстояли
И что-то в ней понимают,
На вопрос о любви и морали
Отвечают, что мало об этом знают.
 
 
Такие сами себе не примеры,
И у них на всё один ответ,
Что кроме Любви, Надежды и Веры
Ничего неизменного нет.
 
 
Не делайте жизнь с кого-то,
Идите своими путями,
Вчерашних ура-патриотов
Сегодня на задворках ищут с факелами.
 

Сам себя

 
Кто-то сам себя умеет обозвать,
А кто-то бьётся в стену головой.
Есть, кто сам себя пытается пугать,
Исходя похмельною хандрой.
 
 
Мысли, как туман, – ветром не собьёшь,
И сомненья снег не заметёт,
Если только паника в плен не заберёт,
И за тебя, болезный, думать не начнёт.
 
 
А задние мысли – как тухлые яйца,
Смрадно воняют, но не съедобны.
А за свои сомнения, как ни зацепляйся,
Они всё равно ни на что не способны.
 
 
Суметь свои задние мысли прогнать —
Редкий и ответственный талант.
А что-то себе самому доказать —
Совсем не простой вариант.
 
 
Надо себя добровольно связать,
Чтобы как надо развлечься,
И марш похоронный себе заказать,
Чтобы окончательно от разума отречься.
 
 
По колесу рулетки скачет шарик,
Его безумный взгляд сопровождает.
В захватанном бокале плещется вискарик,
И сон разума демонов рождает.
 

Чтобы не запутались

 
Гимны и речёвки учили наизусть
И истуканам каменным клятвы приносили.
Нам были чужды размышления и грусть,
Мы комсомол и партию любили.
 
 
Когда на вахту трудовую заступали,
Биографию писали трудовых историй,
За что на молоко талоны получали
И льготные путёвки в санаторий.
 
 
Шахтёры, сталевары, комбайнёры
В поле, в героическом порыве советского народа,
Исправно исполняли свои роли,
Пятилетку завершив в четыре года.
 
 
К седьмому ноября всё пересчитали
И тут же, в барабаны грохоча,
Планы трудовые новые верстали
Ко дню рождения родного Ильича.
 
 
Не пролезут негодяи к нашим закромам,
Нас сплавляли в доменной печи,
Мы выстроим отпор любым врагам
И в орала переделаем мечи.
 
 
Но где не получалось хитро переврать,
Вымазать, подчистить, исказить,
Нас просто принуждали забывать,
Чтобы не запутались, кому благоволить.
 

Чужие

 
Чужие тайны очень возбуждают,
Как мумии из Древнего Египта.
Они одновременно жгут и вдохновляют,
И пахнут специфически, как листья эвкалипта.
 
 
Чужие мысли крайне интересны,
Их надо научиться правильно читать.
В истории подобные случаи известны,
Когда чужие мысли умели отнимать.
 
 
Чужое мнение – как кислая капуста,
Приторно вонючая, если не промыть,
А потом её еще намять до хруста,
И можно водку смачно закусить.
 
 
Чужие интересы сродни тараканам,
И с ними надо быть настороже:
Они сначала шарят по карманам,
Пытаясь вас раздеть до неглиже.
 
 
Чужое всегда толще и вкуснее,
А чем больше недоступно, тем желаннее,
И, по всему, чужое ещё и горячее,
А значит – на порядок долгожданнее.
 
 
Чужое просто в руки не даётся,
Но можно попытаться на заказ,
А в жизни просто так ничего не обойдётся,
Даже если это было всего лишь один раз.
 

Шоу

 
Шоу – это постановочный показ
На чьи-то деньги и под чьи-то пожелания,
Всё исполняется, конечно, под заказ,
Под согласованный сценарий и капризные желания.
 
 
На важный юбилей исполнится парад,
И видно тех, кто рулит, а кто на подтанцовке.
Телевизионно-журналистский маскарад —
Главные на сцене праздничной тусовки.
 
 
А шоу юмористов давно себя изъело,
Уже и дядя Бетросян хуже героина.
Их пластинку тридцать лет назад заело,
А они ещё гребут на корке апельсина.
 
 
А шоу трансвеститов и шоу депутатов
Объединили целеустремлённость и упорство
В расчёте отлизать у главных постулатов
Сласти под названием притворство.
 
 
В шоу верность, как и сострадания,
Игра под спецэффекты и барабанный бой,
Стала называться «народные гуляния»,
Где всегда по-царски пир горой.
 
 
Мы уже по ноздри в болоте потребления,
И нужны лишь как наружная реклама.
И зовется это шоу – обнуления
Стволового человеческого штамма.
 

Часть IV. Прощающим – прощение

Прощающим – прощение

 
Сегодня перед Пасхой седьмое Воскресенье,
А завтра наступает время покаяния.
Мы часто сетуем, что жизнь – одно мгновение,
Но ведь мгновение – это тоже достояние.
 
 
Но бывает, что мгновенье длится век,
И гордыня сможет толстые мозоли натоптать.
А коль «внезапно смертен человек»,
Он должен научиться ближнего прощать.
 
 
Сегодня наступает особый чин прощения,
Нам его Отец Небесный подарил.
Так испейте эту чашу просветления
И других простите, чтобы Он простил.
 
 
Не надо слать друг другу ангелочков,
В душе найдите нужные слова,
Обойдитесь в этот раз без голубочков,
Пусть это будут ваши голоса.
 
 
А завтра наступают «дни печальные»,
И надо с добрым сердцем каяться в грехах.
Будут дни голодные, и будут поминальные,
Но вера победит немощность и страх.
 
 
Укрепитесь в собственном смирении,
Но не ищите обета молчания.
Оставьте свои сомнения,
И тогда придёт покаяние!
 

За всех!

 
Она была здесь как бы не чужой,
Но наш язык совсем не понимала.
Для её предков Русь была Святой,
Она была правнучкой генерала.
 
 
Я к ней пристал с бестактным разговором
На плохом французском языке,
Что уже прошло сто лет,
                  и кажется всё вздором,
Как вдруг слезу увидел на её щеке.
 
 
И она стала тараторить, как в бреду,
Что её прадед был зарублен комиссаром
В марте восемнадцатого года в штыковом бою,
В станице Новодмитровской под Екатеринодаром.
 
 
В таком рассказе не бывает продолжения —
А кто из вас за этих, а кто из нас за тех?
И что такое память,
                и кому нужны прощенья?
Господи, помолимся за Всех!
 

И за тех тоже!

 
Ёлка горит и исходит смолой,
И прёт угарный запах из печи.
Остался только кашель злой и затяжной,
А когда-то в ней на Пасху пекли куличи.
 
 
А до дома всегда хочется добраться,
Поколдовать у этой печки и заварить чайку,
Немного отогреться и снова собираться
На эту распроклятую войну.
 
 
Треплет ветер тряпку разноцветную,
Набат призывный из транзистора звучит,
И уже развезли депешу секретную,
Но распорядитель пока ещё молчит.
 
 
Вам бурятские позы с кислым изюмом
Там, где поднимаются чёрные дымы.
Он сам себя пугал камуфляжным костюмом,
И куда тут сбежишь от тюрьмы и сумы?
 
 
Пели песню про «синий платочек»
И всё время путались в словах
Жертвы старых воинских отсрочек,
Которых собирали впопыхах.
 
 
Мы шли опять друг друга убивать
За чёрные руины Угледара;
Неужто время повернуло вспять,
Увидев, что нам мало Екатеринодара?
 

А батюшка?

 
А батюшку ругали нехорошим словом
За то, что не пришёл обедню отслужить.
Ничего не скроешь в пространстве поселковом,
Здесь любого можно враз разговорить.
 
 
А кто-то из таких тайну разболтал,
Что батюшка с утра выглядит смутьяном:
Он разоблачился, в смысле рясу снял,
И сидит в обнимку со стаканом.
 
 
А самогонка местная – зараза ещё та,
Мозги вместе с ногами заплетает.
Из брюквы сотворённая бурда
Силачей с двух кружек вырубает.
 
 
А батюшка у нас был хилый и субтильный,
С жиденькой причёской, собранной в косичку.
Его образ маложильный и стерильный
Напоминает птичку-невеличку.
 
 
А ведь были настоящие попы —
Бородатые, мясистые, с наливными мордами,
Они жрали всё: от сала до яичной скорлупы,
А самогон пивали только вёдрами.
 
 
А наш батюшка сегодня захворал,
С ним матушка решила разводиться:
Он очень мало денег получал
И ничего не мог, кроме как молиться.
 

Комедийный Старый Новый год

 
Не бывает двух истоков у времени,
Ведь даже теменные кости слиты в один шов.
Всадник времени кочует в одном стремени
По иллюзиям реальности и предсказаниям снов.
 
 
Восстало Хамово отродье
Посрамить деяния Творца,
Свою прихоть стасовав под «Новогодье»
С подачи полоумного царя.
 
 
Рождество и исчисление Земное —
Не один и тот же поворот.
Если Рождество с шестого на седьмое,
То Новый год лишь через восемь дней придёт.
 
 
Это Божий Сын рыдал под обрезанье,
А его Небесное Иисусом нарекло.
В тот день, когда явился Агнец на закланье,
К людям время искупления снизошло.
 
 
А для нас комичен Старый Новый год,
Он с каждым разом всё смешнее и смешней.
Мы давно попали в этот переплёт,
Но не стали ни умней и ни трезвей.
 
 
Самовразумление и самосотворение —
Дороги наши грубы и тернисты,
Но покаяния, любви и вдохновения
Убоятся только атеисты!
 

Кто он?

 
В жизни современной есть такая личность —
То какой-то сказочный антигерой,
Он не скрывает свою архаичность
И не бывает ни добрый, ни злой.
 
 
Его принципом было иметь половину,
А умеренность считать психической зрелостью.
Он справедливость понимал, как середину,
А в разговорах отличался логикой и смелостью.
 
 
Ему претила благость намерений,
Он реагировал только на поступки,
Не принимал каких-либо сомнений,
И не в его традиции были уступки.
 
 
Ему пятое Евангелие кто-то диктовал,
А времена года меняли друг друга.
А он всё время Царя в гости ждал,
Не выходя из своего же полукруга.
 
 
Он всё время за нас пытался просить,
А сам не учил ни любви, и ни горю.
Он был призван наш атеизм тащить,
Ползя на коленях к Мёртвому морю.
 
 
Всегда успевайте и ничего не упустите,
Всему, что имеете, кончается срок,
Но вокруг себя внимательно смотрите:
Возможно, рядом с вами говорит пророк.
 

Лукоморья больше нет

 
За спиленным лесом и гнилым болотом,
У пересохшей реки, что за плешивым бугром,
Вот именно там, за правым изворотом,
Прятался мрачный дом.
 
 
Он очень походил на каталажку.
Тут никого не ждут на чаепитие,
Хотя все двери были нараспашку,
А над ними вывеска кривая «Общежитие».
 
 
Тут не знают страха и заботы,
А они от перестройки пострадали,
Трудно им без творческой работы,
Но им теперь с бюджета помогали.
 
 
Их регион был глубоко дотационным,
Здесь жили упыри, вампиры и даже людоеды.
Они все пропитали запахом зловонным,
Зато не пропускали бюджетные обеды.
 
 
Спонсоры всегда подгоняли сладости,
И их заказы выполняли без задержки.
Здесь знали про их тайные похоти и слабости,
И всегда готовы быть группою поддержки.
 
 
В сказочной избушке Бабушки-яги
Любили задушевные беседы,
А в «Общежитии» у высохшей реки
Ждут свои заказы людоеды.
 

Миру – Мир

 
Селёдка прямо млеет от репчатого лука,
Пар́ит кастрюлька сваренной картошки,
И тут же – принесённые без шума и без стука
Две пол-литровые бутылочки «Перцовки».
 
 
Так в бараке отмечали юбилеи,
Когда нам – «Лимонад» и рассыпчатая слойка.
Сегодня в мой дневник не заглянули,
А там по поведению снова была двойка.
 
 
Отцу на праздники отгулы не дали отгулять
За то, что возражал общественному мнению,
И даже куда следует хотели написать,
У него, похоже, тоже два по поведению.
 
 
У нас свой чайник браги и «Север» плесневелый,
Да ещё огромный двор без окон и дверей.
Он не умел прощать, но был отчаянным и смелым,
Школой рано повзрослевших сыновей.
 
 
А Кобзон поёт для тех, кто не дорос
И не понял истинной цены,
А жизнь требует ответить на вопрос —
Хотят ли русские войны?
 
 
А мы курили «Север» плесневелый
И хотели Мира во всем Мире,
А что народ наш всех сильней и самый смелый,
Нам было ясно, как дважды два (четыре).
 

Мундир

 
Резко повернулся – закружилась голова,
Ответил резко – сердце закололо,
А когда ещё и снег не лёг на Покрова,
Уже не обошлось без валидола.
 
 
С ним явно что-то было не в порядке,
Если забыл, что означает седьмое ноября.
Он против всяких нарушений в распорядке,
Но, верно, вилки и ножи прячутся не зря.
 
 
Его, наверно, хворь какая-то пленила,
Он свой мундир парадный выкинул в окно,
Но его опять соседка притащила,
И ей опять за это строго внушено.
 
 
Его в этом мундире возили на парад,
И стоял солдат не отступившей гвардии,
Уже не понимая, о чём все говорят,
Он – последний из погибшей 33-й армии.
 
 
К седьмому ноября праздничный набор
Два комсомольца ветерану принесли:
Бритву в красной упаковке «Душевный разговор»
И из-под Ржева горсточку земли.
 
 
И он себя приговорил «Душевным разговором»,
Без слёз и наставлений его огонь погас.
Он принял смерть без отступленья и позора
И ушёл, оставив всё на нас.