полная версия

Валерий Горелов
Колкая малина. Книга третья

На коленях

 
Смотрите, упавший по грязи ползёт,
Он стёр уже ладони и колени,
Но никого на помощь не зовёт:
Он равнодушен к моральной гигиене.
 
 
Вам казалось, что он ползёт,
Ему просто надёжнее ближе к земле.
Он давно без страховки идёт,
Не изменяя самому себе.
 
 
Он не хочет смотреть далеко
И не хочет идти ногами.
Ему лучше, когда под носом дерьмо,
Которое кличут грехами.
 
 
На четвереньках головы не задерёшь,
Но себя легко возненавидеть.
И удовольствия с собой не наберёшь,
Но легко себя страданием пресытить.
 
 
Он первым дойдёт до края земли,
И это будет его эшафот.
Ведь это он шёл, а другие ползли,
Хотя и казалось наоборот.
 
 
Нам смерть всякого в затылок надышала,
А ей-то небылиц не наплетёшь,
И каждому найдётся место у причала,
То истина: что сеешь, то и жнёшь.
 

Откуда?

 
Просвещённый барин приехал из Европы,
Он имение своё от скуки навещает.
Его поклоном до земли приветствуют холопы,
И бледный управляющий на цирлах подбегает.
 
 
У него от страха и любви коленки подгибаются,
Хотя он барину успел список смастерить
Про девок, что уже мёдом наливаются
И сумеют «барщину» телом оплатить.
 
 
Если, вдруг, какая станет супротивиться,
Такую можно на конюшне во́жжами забить,
Но, а если поведёт себя, как нечестивица,
Её надо борзыми собаками травить.
 
 
Господское сословие пьёт и развлекается
И острословит на нерусских языках,
Перед иконами, прищурившись,
Кривляется и спорит о французских коньяках.
 
 
Все восславленные русские фамилии
Выползли из нор феодализма,
Сплетен и интриг придворной камарилии,
Из мистицизма и имперского цинизма.
 
 
И будет бунт, мольбы и ворожба,
Отрубленные головы и жертвенные капища.
Всё в себя вдохнёт русская судьба,
Но тут же выдохнет пожарища.
 

Пароход

 
Завтра без меня уходит пароход,
Он уплывёт, в рассвете растворяясь,
Прощально прогудит и, набирая ход,
Блеснёт своей кормой, с воздухом сливаясь.
 
 
Он уходит к дальним берегам
С теми, кто себя зовут гражданами мира,
Они могут присягнуть любым церквам
И из чего угодно сотворить себе кумира.
 
 
Пусть им будет сладко на чужой земле,
Они сами отказались этот Крест нести.
А потому меня и нет на корабле,
Что я готов весь Крестный путь пройти.
 
 
Пусть будет лошадь без уздечки и седла,
Пусть всё уже в надрыве и на взводе.
И если вдруг она занемогла,
Не покупайте место на этом пароходе.
 
 
На Брайтон-Бич форшмак и буженина,
Хорошая закуска и размах в питье.
Здесь можно уживаться в личине гражданина,
Но лишь в чужом поношенном белье.
 
 
Но коль она зовёт, когда ночами снится,
Возвращайтесь к нашим берегам.
Возможно, только на чужбине можно научиться
Любви к отеческим гробам.
 

Побеждать

 
Кому снится сабельный поход,
Тот найдёт с кем воевать.
А дорогу осилит идущий вперёд,
Чтобы что-то себе доказать.
 
 
Но только с вершин покорённых спускаются,
А с тех, что не взяли, – падают.
Бывает, сквозь зубы тебе улыбаются,
А автоматным затвором лязгают.
 
 
И он ушёл воевать, чтобы героем вернуться,
Хочется стать богатым и быть любимым,
За славой и деньгами прошвырнуться
И домой вернуться невредимым.
 
 
От снарядного воя слепнут глаза,
А в маленькой руке здоровая граната.
Пинками на смерть гонит война
От ужаса оглохшего солдата.
 
 
Кому-то нужен поводырь, а кому-то – кнут.
Бывает, что здоровых по пути бросают,
А кровью истекающих несут,
Когда свои позиции бросают.
 
 
А кто в атаку поднимается
С рвотной пеной на искусанных губах,
Те героями домой возвращаются,
Но только очень часто – в цинковых гробах.
 

Пока есть

 
Глухой любую песню глазами подпоёт,
А слепой картину сердцем ощутил.
Тот любое горе превзойдёт,
Кто себя духовно сохранил.
 
 
Не только в сказках остались те места,
Где только-только солнышко взошло,
Под ногами дышит пахота,
И с ребяческой ладошки сеется зерно.
 
 
Туда по весне возвращаются стерхи,
Они здесь живут уже тысячу лет.
И с той же ладони им сыплют орехи,
Исполняя старинный завет.
 
 
Ещё живы русские печи
И образа в свечении золотом.
Там ещё зажигают по праздникам свечи
И снимают шапку, когда заходят в дом.
 
 
Когда чужие беды как свои воспринимал,
А заботы о других тебя не тяготили,
И лжесвидетельством себя не замарал,
Значит, тебя точно в купели окрестили.
 
 
Всходит по полям кормилица-пшеница,
И журавли хлопочут у гнезда.
Нам, русским, пока есть на что молиться,
И пусть об этом помнят большие города.
 

Слушайте

 
От звонка до звонка исчисляются дни
Обучения в школе и время тюремного срока.
От ночного звонка кровь барабанит в темя,
Потому что за ним будет новая тема урока.
 
 
Из пивнушек и борделей труба гусаров собирает
Седлать коней в походный строй,
А горнист побудку пионерам выдувает,
Они пока в резерве славы боевой.
 
 
Барабаны строят и ведут в атаку
Со злобными гримасами и штыком наперевес.
А вот африканец, затевая драку,
Может барабаном достучаться до небес.
 
 
Шаман в бубне слышит духов голоса,
Он просит их помочь и сострадать,
Он стучит, поёт и пляшет у костра,
И всё это называется «камлать».
 
 
Колокольный набат – вестник бед,
На него крестятся, сняв картуз,
И исполняют предками завещанный обет,
Когда на всех ложится тяжкий груз.
 
 
Все воздухом одним и тем же дышим,
И тихий стон, и истеричный крик
Умеющие слушать обязательно услышат —
И молодой мудрец, и немощный старик.
 

Сочельник 6.01.

 
Разбухла от крови шинель,
В сером небе стервятник сужает круги,
Юный солдат с огнемётом «Шмель»
Умирает с чугунным осколком в груди.
 
 
Танк ослеплённый воет, как циклоп,
И стальными люками пытается моргать.
Уже не глушит мёртвых миномётный перехлоп,
Он для тех, кто собирался выживать.
 
 
Безумно выли волки, глотки зачищали,
Им хотелось выведать ответы:
Почему друг друга люди убивали,
Наплевав на все Заветы и запреты?
 
 
Стервятник новый круг пытался заложить,
Но день слабел, сгорая как свеча.
Он в этот час свою добычу не добыл,
Но будет дожидаться раннего утра.
 
 
Когда из сотни десять выживали,
А ещё с десяток просто не нашли,
Считалось, что победу одержали,
Даже если десять метров не прошли.
 
 
Над покалеченной Землёй ракетами светили,
Где гуляла смерть в компании волков;
А рапорта хорошие, как взятки, заносили
И гнали на убой безродных пацанов.
 

Тракторист

 
Он всегда готов был показать
Свой упёртый, бычий темперамент,
И к этому ещё и рассказать,
Обряжая выраженья в собственный орнамент.
 
 
И пусть при случае узнают силу кулаков
И простой мужланский норов,
В котором множество понтов
Из арсенала кухонных боксёров.
 
 
Он не потянул восьмого класса,
И его определили в силосную яму.
Там его и наставляла биомасса
На дальнейшую в жизни программу.
 
 
Потом он в армию советскую пошёл
И стал механизатором в стройбате.
Там он много для себя полезного обрёл,
Копаясь голыми руками в стекловате.
 
 
Он одного не смог бы пережить,
Им владел один и тот же страх:
В чём-то себя слабым проявить,
И что кто-нибудь увидит слёзы на глазах.
 
 
Ранним утром воздух свеж и чист,
Его в этот час судьба и позвала:
– Просыпайся, сельский тракторист,
Тебя ждут великие дела!
 

Узнал про себя

 
Примирите меня с непогодой,
Помогите понять себя,
Назначьте меня воеводой,
Дайте хоть два полка.
 
 
Мы на плац придём прошагать
Под старый марш «Труба зовёт»,
И с шагом строевым честь флагу отдавать
По смыслу слов и по созвучью нот.
 
 
Нас не отправят в полицейские кордоны,
Кого-то от чего-то оттеснить,
И кому-то помогать сочинить законы,
Чтобы можно было взять и поделить.
 
 
Нас благословит на подвиг ратный
Солдат, погибший под Смоленском,
От которого письмо в листок тетрадный
Хранится за иконой в доме деревенском.
 
 
Нам хватит гордости не дать себя запутать
И историю не дать перевирать.
Нам есть ещё, какие песни слушать,
Есть то, что никому не отобрать.
 
 
Не мирите меня с дождём,
Я уже всё узнал про себя:
Если в мой дом ворвались с мечом,
То это – моя война.
 

Правда

 
Говорят, что правда – слово устаревшее,
Даже газету с таким именем давно не продают.
Вроде как она, смыслом побледневшая,
Где-то в подворотнях нашла себе приют.
 
 
Там собирают рукописную поклажу
И разносят тайно, по ночам,
Всем тем, кому она не на продажу,
И не присягнувшим новым господам.
 
 
Нельзя правду ни унизить, ни убить,
А её живую надорвешься проглотить.
И тому, кто не сумел её переварить,
Очень надо что-то от себя присочинить.
 
 
Её на сцене исполняли стриптизеры,
Ей рулить пытались церковь и вожди,
А в шапито над ней куражились жонглёры,
Все за ней пытались затоптать следы.
 
 
Ещё будут долго тасоваться имена и даты,
Придумывать, кто кого святей.
На той помойке будут и герои, и утраты,
И запахи тлетворные учёных степеней.
 
 
Чудовищная пытка для любого —
Это правде заглянуть в глаза.
А сумеешь отвернуться от зеркала кривого —
Увидишь и поймёшь, что истина одна.
 

Прах к Праху

 
Знают лучше всех, как надо разговляться,
Те, кто знать не знают, что такое Пост.
Не надо за чужого дядю извиняться
И трусливые призывы принимать за Тост.
 
 
На брошенном погосте – трухлявое железо,
Но хилые черёмушки каждый май цветут.
На могилы, древние, как песня Марсельеза,
Много, много лет печеньки не несут.
 
 
Кто рождён из праха – превратится в прах
И будет только пылью испаряться,
Но тогда откуда первобытный страх,
Что и оттуда могут возвращаться?
 
 
Когда сотни смертных приговоров,
А палачи цветут от вида крови,
Кривые линии кладбищенских заборов
Очертят новых жертв «Земли и Воли».
 
 
Это новый, первый круг из девяти,
Но тут новому не смогут научить.
Вот правдолюбца к плахе подвели,
Его уговорили мучеником быть.
 
 
Ёлки по деляне метят топором,
А людей – судебным приговором.
Кто долго был неприкасаемым лицом,
Уйдёт с заслуженным позором.
 

Предлог и причина

 
Хочу, чтобы всегда был предлог и причина
Посидеть за столом с друзьями,
Чтобы водки испить из графина
И закусить бочковыми груздями.
 
 
И чтобы всегда был предлог и причина
Заявиться домой с цветами.
И чтоб тебя не пугала моя щетина,
А ты меня не пугала слезами.
 
 
Надо, чтобы всегда была причина и предлог
В самой безнадёжной ситуации
Встретиться глазами и начать диалог,
И прийти к понятной ориентации.
 
 
Но не хочу, чтобы была причина и предлог
Сидеть и тупо выжидать,
Уставившись в газетный некролог,
Понимая, что уже не надо ждать.
 
 
И не надо ни предлога, ни причин,
Остаётся только помолиться
И, когда на гроб накинут балдахин,
Надо с неизбежностью смириться.
 
 
И почувствуй, как хочется жить!
И тут не нужна причина, и не нужен предлог,
Но закон бытия не дано изменить,
И потому по каждому написан эпилог.
 

Простите

 
Кто-то на полка́х в парилке угорает
И веником себе бока бодрит,
А тут зуб на зуб не попадает,
И левая рука от холода дрожит.
 
 
К щеколде кожа прилипает,
А железная дверь – как у танка броня.
Тут на мои звонки никто не отвечает,
Не хочет она даже увидеть меня.
 
 
А я просто хочу извиниться
За свои гадкие поступки и слова;
Лучше бы мне было вовсе не родиться,
Чтобы только не случилось, что было вчера.
 
 
Загуляла нищета, затряслись лохмотья.
Я свою дозу сильно перепил,
И это бесы ослабили поводья,
И я нагло и конкретно загрубил.
 
 
А сейчас под этой дверью
Остываю от позора и стыда,
Я здесь с единственной целью:
Чтобы ты как-то простила меня.
 
 
Проявите милость к падшим,
Вам это зачтётся на высшем суде.
Всем покаяние принявшим —
Долгие лета на этой Земле.
 

Режимы

 
Каких только режимов не бывает,
Особо много видов – политических.
Конечно, первый – тот, что возбуждает,
Это самый экзотический режим – монархический.
 
 
А тот, который беспрестанно удивляет,
Того публично и доверчиво зовут —
                    демократический.
А есть ещё такой, что грузит и пугает,
Смелые зовут его – автократический.
 
 
А есть ещё режимы по видам содержания,
Они под грифами «усиленный» и «общий»:
Там будут заниматься перевоспитанием,
Пока не слепится гражданин хороший.
 
 
У режима строгого – своё предназначение,
Там берутся только исправлять,
Но не смотрят на ярое служебное рвение;
Это то же самое, что пальто до пяток
                      в брюки заправлять.
 
 
А есть ещё особые режимы – иждивенцы,
Здесь нет воспитателей, и никого не исправляют,
Те, кто там – уже невозвращенцы,
Их по судебным приговорам ломают и карают.
 
 
Но есть ещё один режим – постельный,
И коль тебя туда сумели затащить,
Пусть он тебе не кажется расстрельным,
А поможет Веру укрепить.
 

Роют

 
Траншеи роют и окопы, колодцы и могилы,
В ход идёт, что под руку попалось:
Ломы, лопаты или даже вилы,
Тут главным было, чтобы в землю затыкалось.
 
 
Только ямы друг для друга роют языками,
Когда коптит в безлунной ночи чёрная свеча,
И чётки разбираются грязными руками
В такт копыт рогатого козла.
 
 
Анонимщики – прослойка социальная —
Умело помогала врагов изобличить.
Цветёт, как белладонна, политика фискальная,
Она сумела многим жизнь укоротить.
 
 
А окопы роет колесо фортуны:
Сегодня не убили, и значит, повезло.
Удаче не нужны партийные трибуны,
И выживут солдаты всем смертям назло.
 
 
А на могиле копщики с лопатой и кайлом,
Водка налита в стакане огранённом.
Тут не надо было думать ни о чём,
Им всё равно, что там, в гробу казённом.
 
 
Земля и небо в прошлом и грядущем
Кормили всё, что любит и страдает.
И будет для нас гласом вопиющим,
Что никогда душа не умирает!
 

С ними

 
Ветер злобно дунул по сухому насту,
И он на солнце заискрил, как на ёлке мишура.
Наст, плотный и шершавый, подобно пенопласту
Белыми боками трётся о тебя.
 
 
Он голыми руками холодный снег копает
В каком-то фантастическом порядке.
Он сам себя пьянит и сразу отрезвляет,
Уверенный в себе и за себя.
 
 
Под этой белой коркой поздние цветы
Медленно, но верно умирают.
Эти пасынки осенней суеты
К началу холодов только зацветают.
 
 
Кто видел на снегу яркие цветы,
Уверует в любые чудеса.
Ты только их руками не бери:
Они сгорят в присутствии тепла.
 
 
Они не могут ни любить, ни обещать,
И на свету им остаётся несколько минут.
Они способны на прощание покивать,
А потом остекленеют и замрут.
 
 
Любите всякие цветы – холодные и тёплые,
Они себя во имя нас в жертву принесут.
Они всегда живые, нежные и добрые,
С ними нас поздравят, и с ними помянут.
 

Селёдка

 
Зайдите в гастроном, купите себе водки,
Хлеба Бородинского и провесной селёдки,
И пару пачек Беломора фабрики Урицкого,
Да ещё чего-нибудь нашего, мужицкого.
 
 
Если спички за копейку кинули на сдачу,
То это сто процентов – на скорую удачу.
Мы в магазине день своей получки обозначили,
Не зря же целый месяц на дядю отбатрачили.
 
 
Все покупки влезли по карманам,
Плохо было только со стаканом,
Но, кто водку в подворотне с горла не выпивал,
Тот в современном мире мало понимал.
 
 
А в подворотне ссаками воняло,
Но это нас нисколько не пугало,
И хоть на бочке перевёрнутой селёдочные кости,
Мы каждый день здесь дорогие гости.
 
 
Нас помоечные мухи радостно встречают,
Они, наверно, тоже про получку нашу знают.
Нам селёдку провесную в клочья «Правды» завернули,
Возможно, на приятный аппетит тонко намекнули.
 
 
Водка из горла льётся водопадом,
И всё это становится прописанным укладом,
И если это обзывают бытовым алкоголизмом,
То, что тогда зовётся развитым социализмом?
 

Учитесь

 
Ядовитая змея шкуру поменяла,
А из колоды выкрали козырного туза.
Если вам из подворотни нечисть угрожала,
Значит, это постная среда.
 
 
Вас давно и страстно убеждали,
Что каждый хлебом может поделиться.
И сколько бы теорий вам ни преподали,
Пора чему-нибудь у жизни научиться.
 
 
Сумейте избавляться от лишнего балласта,
От похотливой лжи, сучьего покроя,
И от голодной правды, распухшей от лукавства,
И научитесь отделить несчастье от запоя.
 
 
Говорите честно и по сути,
И умейте свою радость переуступить,
И не ловите рыбу в беспросветной мути,
Где можно своё имя утопить.
 
 
Не лечится подобное подобным,
Как враг для вас не станет добрым другом.
Он с вами будет говорить голосом утробным,
И вам это не покажется недугом.
 
 
Анекдотично сказку рассказали,
А потом рыбку золотую изжарили на гриле,
Из Евангелия главу переписали
И все грехи друг другу отпустили.