Валерия Дмитриевна Лагутина
Лабиринты времени
Глава 8
В то время, как публика неистовствует от происходящего на придворной арене, по причалу, низко согнувшись и оглядываясь по сторонам, крадётся замотанный с головы до ног в длинный тёмный плащ человек в громоздких деревянных башмаках.
Проходя мимо мирно покачивающихся у пристани кораблей, он внимательно прислушивается к разговорам, доносящимся с их палуб.
На одной из них, покуривая длинную трубку и сложив ноги одна на другую, сидит Малыш и с умным видом рассказывает собеседнику, хлебающему похлёбку из деревянной чашки, о своих впечатлениях от иноземного двора.
–И что, как там, у Владыки?– в очередной раз отхлебнув напиток из кожанной фляги и шмыгнув сопливым носом, с интересом спрашивает Дохлый.
Человек, крадущийся по причалу, прислушивается к разговору и, оглянувшись по сторонам, снимает с себя плащ, аккуратно сворачивает его, привязывает к спине, туда же крепит башмаки и, быстро нырнув в воду, плывёт вдоль судна.
Малыш, глубоко вздохнув, важно посмотрел на парня и так просто, будто для него это такая же истина, как каждый день палубу драить, ответил:
–Бабы почти голые.
–Да ну! – удивился Дохлый, судорожно сглотнув слюну и отставил чашку в сторону, пододвинувшись ближе к рассказчику:
–Точно говорю! Пусть боги меня покарают, коли вру!– бьёт себя в грудь Малыш, а его собеседник, недоверчиво качая головой, встаёт, поднимает чашку с недоеденной похлёбкой и, направляясь к борту корабля, тихо шепчет:
–Надо ж, голые! Это как, – поворачивается он к Малышу, – совсем, что ли?
–Да нет! Чуть так прикрыты.
–Как так?– не понимает моряк и выливает похлёбку за борт, не видя, как та плюхается в воду недалеко от плывущего мимо корабля мужчины.
–И титьки из одежды выглядывают. Пышные такие. Мягкие.
–А ты что, щупал, коли так говоришь?– недоверчиво спрашивает Дохлый, возвращаясь на место.
Мужчина за бортом видит свисающий с палубы якорный канат и быстро взбирается по нему на верх.
–Ну, – начинает Малыш и замолкает, прислушиваясь.
–Чего там?– Дохлый с любопытством вытягивает шею через плечо собеседника в сторону моря.
–Да так, показалось, – машет рукой Малыш и задумывается: «А классные у неё всё – таки были титьки. И жопа так, сочненькая. Надо бы с Дохлым сходить».
–Чего замолчал-то?– нетерпеливо дёргает задумавшегося Дохлый и в упор смотрит на него в жажде продолжения интересной темы.
–Чего?– огрызается недовольный прерванным воспоминанием Малыш.
–Ну, так чего эти, бабы ихние, хорошенькие?
Плохо закреплённый за спиной взбирающегося по якорному канату мужчины башмак неожиданно слетает в воду и, тихо булькнув, медленно идёт ко дну.
Уловив краем уха знакомые звуки, Малыш замолкает и прислушивается. Затем встаёт и, подойдя к борту, смотрит через него, вглядываясь в чёрную гладь воды.
–Ты кинул чего, что ли?– не оборачиваясь, спрашивает он друга.
–Не-а, не я.
Стараясь остаться незамеченным, неизвестный, схватившись свободной от каната рукой за прорезь для вёсел на верхней палубе, плотно прижимается к корпусу корабля.
–Рыба, наверное, – так ничего и не увидев, тихо бормочет Малыш и, повернувшись к собеседнику, продолжает: – ну, это, как сказать… Чернявые все.
Увидев, что опасность миновала, мужчина прислушиваясь к разговору на палубе, тихо выдохнул и, уцепившись за проёмы в корпусе, ловко стал перебираться по боку корабля в виднеющееся чуть дальше открытое окно капитанской каюты.
–Говорят, танцевать мастерицы? – продолжал расспрашивать Дохлый друга, но тот в ответ только пожал плечами:
–Может и так. Да только танец-не танец.
Для наглядности Малыш попытался покрутить круглым животом и бёдрами в разные стороны:
–Так, животом туда- сюда, туда – сюда…
–Иш, ты!.. Так уж и животом?
–Так и есть, как говорю! А живот- то, знаешь ли? Голый!
–Это как?– удивился Дохлый.
Вместо ответа Малыш подошёл к одной из бочек, прикрученных к палубе, выдернул из неё пробку, налил в висящую тут же на верёвке кружку тёмную жидкость и, громко глотая, выпил. Затем, вытерев рукавом грязной рубахи губы, заткнул дырку и хитро посмотрел от сгорающего от нетерпения друга:
–Ну, это, как его. Юбка у них такая, что б пузо открытое было. Что б пупок видать. И сиськи, как тесто из кадки, торчат.
–Чего?
–Ну, знаешь, как бабы наши тесто в кадке мешают, а оно потом лезет-лезет. Вот и тут. Будто выросли, а в натитьник не помещаются. Вот и лезут наружу.
Сомневаясь в правдивости таких слов, Дохлый недоверчиво посмотрел на друга, поудобнее улёгся прям на палубе и прикрыл глаза, всем своим видом показывает, что разговор закончен.
–Не веришь? – обиделся его собеседник, – сам сходи! У них на площади и не такое увидишь! – И Малыш, махнув в его сторону, качающейся походкой направляется в трюм.
–Смотри, схожу ведь!– не открывая глаз, ответил Дохлый и широко зевнул.
–Сходи, сходи!– недовольный недоверием друга бробубнил моряк и спустился в низ.
А в это же время поднявшийся на уровень открытого окна каюты неизвестный, заглянув в него, быстро нырнул в пустую тёмную комнату и, осторожно ступая босыми ногами, пошёл к двери, ведущей в коридоры трюма.
…Хасан долго ещё стоял на палубе отплывающего от пристани судна, прощаясь с осточертевшей ему раскинувшейся на горизонте пустыней, опалённой лучами нависшего над ней солнца.
Сколько лет он провёл в этих песках?
Был рабом на железных рудниках, затем перепродан из-за несносного характера на соляные шахты. Несколько раз бежал, неделями сидел в холодной сырой яме. Во время редких, но сильных ливней она наполнялась водой и он по несколько дней вынужден был стоять, не имея возможности прилечь даже на секунду. Пропитанная солью, вода несносно разъедала покрывающие его ноги раны, превращая их в болезненные язвы и всё тело трясло от наступающего по ночам несносного холода.
Как он смог выжить?
Рабы, смирившиеся с постигшей их участью, десятками умирали от непосильной работы. На их смену приходили другие несчастные.
Потом другие…
Другие…
Другие…
А он всё жил и жил.
Несмотря на голод, болезни, жару и холод, побои и увечья, он оставался жить, чем вызывал не скрываемую злобу своих хозяев.
Что завставляло продолжать биться его сердце?
Ненависть.
Да, наверное, ненависть питала его истерзанное тело и наполняло энергией.
Жажда мести.
Да, конечно, жажда мести не давала спокойно покинуть этот полный жестокости мир и воссоединиться с ожидающими его на небесах женой и детьми.
Горец обвёл глазами уменьшаюсуюся пристань. Среди расходящихся людей его внимание привлекла высокая фигура старца в длинном сером плаще и накинутом на лицо капюшоне. Он неподвижно стоял среди снующих туда-сюда людей и словно смотрел на него. Ещё там, на земле, пробираясь через толпу торговцев к кораблю, Хасан почувствовал на своей спине чей-то внимательный взгляд и оглянулся. И действительно, какой-то человек внешне похожий на жителей западных земель, внимательно смотрел на него, оперевшись обеими руками на кривой посох.
–Мы не встречались раньше?– пытаясь узнать в старике хоть какие-то знакомые черты, спросил Хасан.
–Нет, ты меня не знаешь, – ответил тот так, будто сам его знал очень хорошо и, словно опасаясь распросов, быстро зашагал прочь.
И вот теперь он стоял на удаляющейся пристани и хатамийцу даже показалось, что слегка кивнул ему головой.
–Ты, должно быть, из Фригии?– хриплый голос за спиной отвлёк Хасана от терзающих его душу мыслей и он повернул голову.
Перед ним, подперев руки в бока, на широко расставленных ногах стол высокий тургарин плотного телосложени. Один из тех, кто шустро грузил ящики с пристани.
–Ну и жара же у вас тут, – смахнул он грязной ладонью выступившие на лице капельки пота. – И как вы только живёте в таком пекле?
«Действительно, – подумал Хасан, – как он смог выжить в этой пустыне?»
–Вот у нас, в степи, однако, – продолжил тургарин, не дожидась ответа, – ветер гуляет, ласковый такой, свежий. И запах стоит… Знаешь, какой запах у нас в степи?
Запах?
Да, он отлично помнил прохладный запах покрытых вечной зеленью гор и сковывающую прохладу горных ручьёв. Цветочный аромат долины и едкий вкус горящей еловой смолы.
–Ты, однако, к Юкумаю направляешься? – не унимался словоохотливый тургарин, не обращая никакого внимани на нежелание незнакомца поддерживать беседу.
Юкумай? Он что, переметнулся к Теймуру?
–Или к самому каюм- баши? Его коган как раз в нескольких днях пути от юкамаевского будет. Прямого- то пути нет, вот и приходится крюк делать.
–А что, – неожиданно прервал его болтовню Хасан, – нового –то что в степи?
–Нового? – приободрился тургарин, обрадованный решением незнакомца поддержать беседу.– Нового? А сам – то давно был в наших крах?
–Да как сказать, – начал было Хасан, но замолчал, не зная, как лучше ответить, но собеседник, не дожидаясь, сам сделал определённые выводы:
–Видно, при старом каюме ещё был, раз спрашиваешь.
И, обрадованный возможностью просветить чужестранца, тургарин рассказал и о битве с хатымийцами и о предательстве Асана и о разгроме джунгарцев и о всём том, что произошло в степи после провозглашения Теймура великим каюм- баши.
…В то время как Немой, а это именно он так благополучно прокрался на борт к балтам, а затем пробрался из каюты капитана в грузовой отсек корабля, на арене начиналось главное представление.
В свете факелов, играя накаченными изнурительными тренировками мышцами и сверкая начищенными до блеска латами, появились гладиаторы.
–В те далёкие времена, – раздался звучный голос трибуна, – когда ящероголовые поработили жителей земли, пришло спасение. Белые люди нашего образа и подобия спустились на сверкающих кораблях с небес и началась великая битва.
С этимо словами из ворот на арену вырываются огненные колесницы с привинченными к ним длинными острыми лезвиями, запряжённые вороными лошадьми. Под восторженные крики зрителей они делают круг почёта и останавливаются вдоль стены.
Гладиаторы, выстроившись стройными рядами, поднимают над головами отражающие блеск огня щиты и готовятся к отражению атаки.
Мелкий топот, смешиваясь со звериным рёвом, гулом отражается на арене амфитеатра, и на сцену в клубах песка вырывается стадо зубастых ящеров в человеческий рост.
–Стена!
Гладиаторы делают одновременный шаг, выставив щиты вперёд. Зеркальный свет слепит глаза ящерам и те отступают назад, к тёмным туннелям, ведущим в подземелья амфитеатра.
И тут же огненные колесницы срываются с мест в самую гущу чудовищ. Острые лезвия на колёсах рубят тела и лапы.
Крики боли смешиваются с криками озверевшей публики.
Спасаясь от колесниц, ящеры бегут в центр арены. И там наступает самая настоящая бойня между людьми и животными.
Острые зубы против наточенных мечей.
Животная ярость и человеческая хладнокровность.
Разорванные части людских тел и отрубленные конечности животных.
Крики людей, рёв животных, ржание задранных лошадей, звон стального оружия…
Всё смешалось в одну большую кровавую массу, из которой то и дело вырывается очередное окровавленное человеческое тело, падает на песок и разрывается острыми зубами налетевших чудовищ. Толстая чешуйчатая кожа рубится на мелкие куски, покрывая синей жидкостью взмокший песок. Завалившаяся на бок лошадь обезумившими от боли глазами пытается сбросить с себя грызущих её животных, вытягивающих из её живота длинную вереницу кишок. Несколько гладиаторов подкрадываются к пирующим её телом ящерам и яростно рубят их.
Объятые пламенем от колесниц, по песку катаются бесформенные тела.
Пот и кровь.
Кровь и дым.
Смерть.
Ещё немного и на арене, среди кусков разрубленных и дымящихся тел, ранее бывших людьми и животными, остаются несколько окровавленных человек с мечами, измазанными голубой кровью и рёв обезумившей от вида крови публики, удовлетворившей животные страсти, служит им наградой.
Глава 9
Спрятавшийся за холмами Тусуркай внимательно наблюдает за непривычным для него укладом в главном когане тургар. Пару месяцев назад вожди иирков послали его разузнать всё о планах кочевников и он вот уже вторые сутки разминает коченеющие от обездвиженности конечности и думает, как бы пробраться в само логово. Однако, сделать это оказалось не так просто. Зорко следящие за степью часовые с башен проверют всех, кто приближается к главному когану и иирк понимает, что если сунется ближе, его тут же раскусят и не стоит быть ясновидящим, что бы узнать своё совсем не радостное будущее. И мужина запасся терпением и приготовился ждать подходящего случая.
Какого?
Он не знал.
И когда он наступит, Тусуркай то же не знал, а поэтому в очередной раз вздохнул и посмотрел на удивительно чистое небо.
Ни облачка.
Только серебристый изгиб месяца освещает и без того залитую светом от сотен костров степь с возвышающимися над ней сторожевыми башнями.
Запах жарившейся на вертелах и кипящей в котлах баранины разносится далеко за чернеющие вдалеке курганы и заманивает голодных хищников ближе, щекоча соблазнительным ароматом их ноздри.
Однако пылающие языки пламени, разбрасывающие в ночное небо горящие искры, пугают их, и голодные звери сверкают зелёными глазами, прячась за высоким сухим ковылём, и облизывают пересохшие пасти, злобно дёргая ими и наблюдая за сбившимися в табун лошадьми и блеющими в загоне баранами. Те, чуя доносящийся из-за курганов запах опасности, косят в темноту тёмными глазами и тревожно ржут, оббивая бока жёсткими нитями хвостов.
Один из волков, подгоняемый то ли голодом, то ли отчаянной смелостью, тесно прижавшись брюхом к охлаждённой наступающей осенью земле, показал из сухостоя мокрый чёрный нос, принюхался и, направив облезлое тело, пополз в манящую овечьими запахами сторону.
Однако, не смотря на быстроту и ловкость, полакомится зверю всё – же не удалось. Крадущегося хищника сразил меткий выстрел стоящего на сторожевой башне тургара.
–Эй, на земле!– крикнул он с высоты своего нахождения. – Кажись, подстрелил кого, посмотри там!
Один из дремлющих у костра воинов приоткрыл глаза и, отряхивая бока от прилипших к ним сухих травинок, встал и направился в указанную часовым сторону.
Пройдя несколько десятков шагов, он увидел у холма чьё то темное тело, прижатое к земле и, вытащив из-за пояса кинжал, пригнувшись, подошёл ближе.
–Волк!– крикнул воин, подняв зверя за задние лапы.– Шкуру спущу, хорошая шапка будет!
–С чего это ты взял?– возмутился часовой.– Я подстрелил, мне и шапка!
…Между отдыхающих воинов на крепком коне проезжает Курдулай в сверкающей, состоящей из сотен скреплённых чешуек, золотой кольчуге. Длинный стальной меч, закреплённый на боевом поясе, методично бьёт ножнами по его бедру, а свободная от узды рука спокойно лежит на коротком кинжале с резной рукоятью.
За ним едут ещё несколько, более скромно снаряжённых воинов, ведя за собой вереницу светлокожих девушек в длинных холщовых рубахах, закутанных в звериные шкуры.
Отрезая длинные полоски жареного мяса, воины прерывают трапезу, оглядываясь на северных красавиц.
–Вот поедем в поход, – говорит один из них, плюгавенький мужичок невысокого роста и хлюпкого телосложения,Улукбек – такую же себе возьму, – и, причмокнув, закрыл глаза, представив себя в объятиях белокожей чужестранки.
–Чего?– вскипятилась мешающая в чане похлёбку толстая женщина с тонкой полоской рыже – чёрных волос над губой. – Вот я тебе!
И бьёт незадачливого мечтателя большой деревянной мешалкой. Дружный смех сидящих воинов приводит в смущение мужчину, и он начинает оправдываться:
–Ну, чего вот так сразу? Уж и подумать нельзя! Сразу бац – по шапке. А я, между прочим, мужчина, мне баба подчиняться должна.
–Вот я тебе сейчас, – грозит мешалкой женщина, – покажу, кто кому чего должен! – И начинает колотить мужа мешалкой куда попадя.
Бедный мужичок старается увернуться и укрыться от злобы рассерженной жены и отползает от костра подальше, но женщина швыряет в него поданную одним из воинов обглоданную кость, и он, еле успев пригнуться, бранясь себе под нос, идёт к другому костру. Подбадриваемая одобрительными возгласами женщина возвращается к готовке, гордо выпятив грудь.
–Ну, Ханума, ну баба! – смеются воины, оглядываясь на уходящего мужа. – И не важно, что страшнее беса, зато горяча, как огонь!
Курдулай тем временем подъезжает к главной юрте и, спешившись с коня, входит в неё, дав знак сопровождающим его воинам подождать.
…В тот момент, когда Йорка уже мысленно распрощалась с жизнью на земле и готова была войти в обитель к богам, острая стрела, неожиданно просвистевшая в воздухе, пронзила глаз вожака и тот упал прямо у ног своей несостоявшейся жертвы.
Девушка беспомощно опустилась на землю и с распахнутыми в ужасе глазами смотрела, как вокруг неё, пронзённые летящими древками, скуля и извиваясь от боли, падают волки, ещё недавно бывшие такими безжалостными и смелыми.
И вскоре избежавшие гибели и ранения животные, боязливо поджав хвосты, уползли в заросли дикого кустарника в то время , как другие остались бездыханно изливаться кровью у ног изумлённой девушки.
И только вожак, озлобленный неудачей и поражением с торчащими из его спины парой тонких деревянных стержней, увенчанных рябыми перьями, всё ещё злобно, но уже обессилено, тянул подол разорванной юбки бывшей жертвы..
Вышедший на поляну Ратибор спокойно подошёл к не обращающему на него внимание животному и, присев на одно колено, схватил мощными руками его челюсть и нос и резко развёл в разные стороны, разрывая мохнатую морду.
Вытирая окровавленные руки, он из-подлобья посмотрел на обессиленно упавшую на его грудь Йорку.
Пусть хоть не любимый, чужой, но человек!
–Зачем ты ушла?– тихо спросил мужчина, неуверенно дотрагиваясь до её головы.
И славличанка посмотрела на него такими молящими глазами, что молодой охотник замолчал, не зная, что сказать, и просто взял её на руки, оставляя на холщовой одежде кровавые следы.
…Сидящий на мягких подушках, Каюм отрывает пальцами куски мяса от лежащего перед ним на подносе жирного барашка.
Время изменило его. Взгляд узких голубых глаз приобрёл выражение суровости и спокойствия, а лицо, некогда лоснящееся от гладко выбритой кожи, теперь покрывала рыже – чёрная курчавая борода.
–Присаживайся,– поманил он жестом вошедшего друга, – отведай этого молодого ягнёнка.
Курдулай кивнул головой, присел у ног Каюма, и, оглядев жирную тушку, оторвал переднее копытце.
Да, многое изменилось за пять лет правления Теймура. Его юрта блестит от украшающих её золотых и серебряных чаш. Музыканты услаждают слух нежной игрой на инструментах, а полуголые танцовщицы ласкают взгляд пышными формами.
Справа от Каюма, как и всегда, закрыв глаза и сложив на колени свои красные руки, сидит Учитель. Курдалай никогда не мог понять, спит ли он, или просто сидит с закрытыми глазами.
По левую руку от правителя, чуть глубже него, поджав ноги под себя, в простом цветастом платье Хайна следит за играющим заморскими игрушками маленьким крепким мальчиком, в котором без тени сомнения можно узнать сына владыки степей.
Теймур взял у подошедшего к нему слуги массивную чашу с пенящейся жидкостью и, помешав в ней длинным пальцем с большим серебряным перстнем, прыснул во все стороны.
Несколько брызг попало и на лицо Курдулая.
–Какие новости принёс ты мне, – спросил у него Каюм, рассматривая свой мокрый от вина палец.
–В северных землях скоро будет зима, – жуя сочное молодое мясо, начал военачальник. – Нужно переждать.
–Мои воины не подготовлены к бою в снегах, – задумался Теймур и поманил носильщика вина, – налей дорогому гостю такого же.
–Ты прав, – ответил Курдулай и, взяв из рук виночерпия чашу, поднял её, – За твоё здоровье, каюм- баши!
Сделав пару глотков, он прикрыл глаза, наслаждаясь, как сладкая жидкость теплом пролилась по его горлу и пьянящим дурманом ударила в голову.
–Переждём зиму в наших степях, – продолжил он.– Воины отдохнут, наберутся сил. А как сойдут воды, отправимся в славный поход, – и посмотрел на задумавшегося каюма.
–Что ж, – вытирая жирные руки, произнёс Теймур, – Подождём весны, – и захлопал в ладоши в сторону танцовщиц. – Пошли вон!
Отпивая мелкими глотками сладко прожигающую внутренности жидкость, Курдулай искоса посмотрел на друга.
Да, годы изменили его. Куда делась та юношеская удаль, которая так и манила его за величием и славой, добытых в завоеваниях и битвах? Куда испарились мечты о вселенском могуществе и единовластии на всей земле? Сладкая лень довольного жизнью человека обволокла его начинающее полнеть тело, отвлекая от когда-то великих целей.
Военачальник посмотрел на метнувшего на Теймура взгляд Учителя и на улыбнувшуюся Хайну.
Да, учитель то же недоволен свершающимися переменами своего любимчика. Много лет назад, ещё босоногим мальчишкой Курдулай во все глаза смотрел на него, впитывая каждое его слова, каждое молниеносное движение рук и ног, стараясь во всё походить на чужестранца. Но тот словно не замечал его усилий, отдавая больше времени сыну каюма. Однажды, когда все костры стойбища уже потухли, а кочевники уснули тихим сном, Курдулаю не спалось и он вышел из своей юрты посмотреть на звёзды.
Две тёмные тени мелькнули за дальними юртами и стали уходить за накрывающими их ночным мраком курганы. Оглядевшись, Курдулай тихо последовал за ними и там, спрятавшись в высоком ковыле, впервые в жизни увидел таинство, которое все последующие годы терзало и мучало его. Тогда то он и понял, что боги уже сделали свой выбор и ему ничего не остаётся, как послушно следовать ему.
Низко кланяясь, так, что пышные груди чуть не вывалились из тесно сковывающих их одежд, девушки быстро скрылись из виду, музыканты замолкли, а Курдулай смочил руки в поднесённой ему чаше с водой и вытир их.
Хайна…
Несомненно, ей удалось свернуть мужа с намеченного им пути. Конечно, её влияние на него хоть и незаметно, но очень велико. И надо быть полным идиотом, что бы винить её в этом. Как и любая женщина, она хочет мира и счастья своему ребёнку, а планы Теймура не предвещали ничего хорошего. Интересно, как ей удалось пошатнуть его властолюбие?
Курдулай не сомневался, что именно благодаря жене каюм так просто принял его слова об отложении похода. Казалось, ему и самому в последнее время не очень – то хотелось нарушать устоявшийся в когане мир и идти не знамо куда.
И только данное им обещание поверявшим в него тургарам о грядущем разграблении завоёванных земель, заставляют его готовиться к великому походу.
Но последнее время Курдулай как-то начал сомневаться, что ему суждено сбыться.
–Ты говорил, у тебя есть подарок для меня?– прервал его мысли каюм и с интересом посмотрел на мужчину.
Поставив кубок, военачальник подозвал к себе одного из воинов и, тихо указав на дверь, приклонил голову:
– Сегодня прибыли послы из северных земель, – поднялся он с ковра и встал левее от каюма. – Они привезли много ценных подарков.
После его слов несколько воинов заносят в юрту расписные, покрытые лаком ларцы и сундуки.
Курдулай подходит к одному из них и, достав распушившиеся шкурки чернобурой лисы, встряхивает их:
–Меха северных животных. Они лёгкие и тёплые. Их добывает племя иирков.
–Прикажи сшить из них шубу моей, – оглянулся он на Хайну,– жене.
Курдулай кивает и поочерёдно подносит каюму и открывает ларцы с золотыми и серебряными украшениями.
– А это, – открывает он последний сундучок, – солнечный камень. Его добывают балты. Посмотри, как он красив!
Мужчина достаёт один из камней и подаёт его повелителю.
–Да, красив, – разглядывая сверкающий в огненном свете огня камень, восхищённо произносит Теймур и, захлопнув ларец, спрашивает:– Это всё? Или ты хочешь чем – то ещё удивить меня?
–Самый прекрасный, самобытный подарок, повелитель, ещё ждёт тебя.
И, отойдя спиной к входу в юрту, громко хлопнул в ладоши и молодые девушки, ждавшие знака снаружи, скинув согревающие их шкуры, вошли внутрь.
Увидев поднимающегося к ним навстречу мужа, Хайна быстро подхватила сынишку и проскользнула мимо них к выходу.
–Они другие, – восхищённо посмотрел на девушек каюм и взял одну из них за подбородок, разглядывая её лицо.
–Её глаза голубые как небо, а волосы блестят, как золото!
Разорвав быстрым движением руки тонкую рубаху на её груди, мужчина обнажил белоснежное тело с парой тёмных кругов на груди, которые девушка тут же стыдливо прикрыла, сильнее сжимая бёдра, прячущие золотой пушок, скрывающий влажную ложбинку.
«В нём ещё остались прежние черты, – удовлетворённо подумал Курдулай. – Но насколько сильны они и как долги будут»?
–Она бела, как мрамор, – задумчиво проведя пальцем по её груди, произнёс каюм и посмотрел на Курдулая.– А кожа так прозрачна, что я вижу, как кровь тонкими ручьями бежит по её телу. Оставьте нас!
И, несмотря на то, что приказ каюма был чуть слышен, все, кроме Курдулая, торопливо кланяясь, стали выходить из юрты, выводя остальных девушек.
–Послы, повелитель, – раздался голос Шамана, незаметно сливающегося с красной обшивкой юрты, и чёрные глаза сердито сверкнули со стены.
–Ах, да,– вспомнил Теймур и, отходя от девушки, махнул рукой и крикнул:
–Эй! Ведите послов! – и, посмотрев на пленницу, кивнул Курдулаю, – приведёшь её после.
