В. Б. Паничкин
Наследование в англо-американском и российском праве: общие положения и наследование по закону (сравнительный анализ)

Порой одинаковые институты имеют разное членение, например, недействительность завещания^[317].

В XX в. тенденцией в США и Англии стал отказ от буквального толкования нормы, если это вело к абсурдному результату в пользу «золотого правила» о рациональном толковании. В наследственном праве его применение открыло в 1935 г. дело о Сайгсворт (Sigsworth), дабы помешать убийце-сыну получить незавещанное имущество жертвы, хотя он был единственным законным наследником согласно буквальной интерпретации Закона 1925 г. Толкуя ст. 47 этого закона в 1957 г., судья Харман в деле о Локвуд (In re Lockwood) отверг буквальную интерпретацию как абсурдную: «Я поступил так, ибо уверен, что парламент при установлении правил родства не мог отдать преимущество более отдаленным родственникам перед более близкими»^[318].

Пятая особенность – коренные различия права США с романо-германским, в т. ч. российским, а также с современным английским правом в признании и исполнении иностранных судебных решений по наследственным делам. Суды США не приемлят института экзекватуры – признания или исполнения иностранного решения как такового, который воспринят большинством стран Европы, в т. ч. и Великобританией по Закону 1933 г. о регистрации иностранных судебных решений (Foreign Judgements (Reciprocal Enforcement) Act) при наличии устанавливаемой приказом правительства взаимности. В США решение иностранного суда отнюдь не создает преюдиции – res judicata, а лишь служит основой для нового суммарного разбирательства, при котором оно является опровержимой презумпцией prima facie evidence для лица, в пользу которого вынесено, т. е. порождает лишь перераспределение бремени доказывания^[319].

Раздел 6. Различия в понятии и правовой природе наследования в общем и российском праве

Коренная разница между наследованием в странах общего права и в России заключается в определении самой природы наследования, а все остальные различия так или иначе произрастают из него. Если по словам русских цивилистов нач. XX в. «с разрушением личности человека его имущественная сфера не погибает»^[320] и «все отношения прежнего субъекта, составляющие в совокупности понятие об имуществе, переходят на новое лицо»^[321] и продолжают существовать и после его смерти как «отношения по поводу имущества и отношения его к имуществу»^[322], для общего права свойственна противоположная картина – ликвидация имущества умершего, при которой законные наследники – это лишь аналог субординированных в последнюю очередь наименее привилегированных кредиторов при банкротной ликвидации юридического лица, в роли которого и выступает само наследство.

Наследованием в русском праве К. П. Победоносцев определял «переход имущества со всеми правами и обязанностями от одного лица к другому по случаю смерти» и «вступление преемника в права и обязанности»^[323], В. И. Синайский – «преемство в частноправовой сфере человека»^[324], Г. Ф. Шершеневич – «переход имущественных отношений лица со смертью его к другим лицам»^[325], а А. А. Башмаков – «всю совокупность тех правовых перемен, которые отражаются на имуществе, вследствие смерти лиц, обладающих этими правами»^[326], что соответствовало ст. 1104 Законов гражданских, определявшей наследство как «совокупность имущества, прав и обязанностей, оставшихся после умершего»^[327].

В советском праве В. И. Серебровский считал наследованием «переход имущества умершего лица к другому лицу или другим лицам в установленном законом порядке»^[328], Б. С. Антимонов и К. А. Граве – «непосредственное преемство в правах и обязанностях умершего лица, прежде всего преемство в имуществе, в праве собственности, которое является основой всех имущественных прав»^[329], а В. А. Тархов – «переход имущества лица после смерти к известным лицам», понимая «под имуществом ‹…› все вещные и обязательственные права умершего (актив имущества) и его ‹…› обязанности (пассив имущества)»^[330].

Г. Ф. Шершеневич писал: «Совокупность юридических отношений, в которые поставило себя лицо, со смертью его не прекращаются, но переходят на новое лицо», которое «заменяет прежнее и занимает в его юридических отношениях активное или пассивное положение, смотря по тому, какое место занимал умерший»^[331]. Того же мнения был A. M. Гуляев: «Со смертью субъекта фактически прекращаются те отношения, которые связывали его с другими лицами по поводу имущества, а равно и отношения его к имуществу. Но юридические отношения их не прекращаются: они продолжают существовать, с той разницей, что на месте выбывшего субъекта становится его правопреемник»^[332].

Римское право считало наследование универсальным преемством, при котором наследнику переходят без посредствующего звена одновременно в едином комплексе и в неизменном виде все имущественные права и обязанности наследодателя (hereditas nihil aliud est, quam succesio in universum ius quod defunctus habuerit – Digest. 50.17.62) и возлагается ответственность своим имуществом за его долги. Допускалось и посмертное сингулярное преемство – легат (завещательный отказ), которым лицо приобретает отдельные права на имущество завещателя, не становясь субъектом каких-либо обязанностей. Как указал Юлиан, «наследование есть не что иное, как преемственность во всей совокупности прав, которыми обладал умерший» (Iul., D. 50.17.62)^[333]. Благодаря этому поздние законодательства восприняли принцип перехода наследнику всех имущественных прав и обязанностей наследодателя как единого целого, и смерть должника или кредитора в большинстве случаев не прекращала обязательственных отношений, т. к. наследник приобретал имущественные права и обязанности наследодателя в обязательстве.

По словам М. Вольфа, разработанная в римском праве концепция универсального правопреемства «часто выводилась из юстиниановской мистической идеи, высказанной в статье 48 Новелл, о том, что умерший и его наследник в известном смысле (quodammodo) представляют собой одно лицо, что в наследнике продолжается личность умершего»^[334]. И много позже, а именно в середине XX в., Франкенштейн, принимая эту концепцию, говорил о «продолжении личности до бесконечности» и о «глубокой и смелой концепции универсального правопреемства, которое увековечивает человека, а не его отдельное право».

Если Г. Н. Амфитеатров, Б. С. Антимонов, М. Ю. Барщевский, Н. И. Бондарев, И. Л. Брауде, А. А. Бугаевский, К. А. Граве, М. В. Гордон, Е. В. Кулагина, В. С. Макарова, И. С. Перетерский, А. А. Рубанов, В. А. Рясенцев, A. П. Сергеев, Ю. К. Толстой, Э. Б. Эйдинова считают наследование универсальным преемством^[335], то П. С. Никитюк и В. И. Серебровский считали, что оно возможно в форме и универсального, и сингулярного (при завещании конкретной индивидуально-определенной вещи)^[336]. С последним нельзя согласиться, т. к. наследник такой вещи отвечает ею по долгам на общих основаниях, не считаясь кредитором наследодателя или самого наследства.

По этой же причине считаем неправильной позицию С. Н. Братуся, Е. А. Флейшиц и В. К. Дроникова о том, что «в одинаковой степени к сингулярному преемству следует отнести переход к наследнику по закону, совместно проживающему с наследодателем, предметов обычной домашней обстановки и обихода (с 2002 г. они утратили прежнее свойство самостоятельной части наследства, сохранив лишь особенности при разделе единого наследства – Прим. авт.) при условии, что этот наследник не относится к той очереди, которая с открытием наследства призывается к наследованию. Например, наследник II очереди при наличии наследников I очереди. Однако к такому наследнику предметы обычной домашней обстановки и обихода переходят непосредственно от наследодателя в силу наследования по закону (ст. 118 Основ гражданского законодательства), а потому он на общем основании несет ответственность по долгам наследодателя по соразмерности их стоимости со стоимостью долей других наследников»^[337].

Определенное своеобразие обнаруживает подход к виду преемства при наследовании по завещанию^[338], но этот выходящий за пределы темы нашего исследования вопрос мы рассматривать не будем.

По п. 1 ст. 1110 ГК РФ при наследовании имущество умершего переходит наследникам в порядке универсального правопреемства, т. е. в неизменном виде как единое целое, в один и тот же момент. Признак непосредственности не озвучен в ГК, но закреплен в науке, а признак обязательности (неизбежности), ранее бывший свойством универсального наследственного преемства, ныне является факультативным.

Принцип неизменности сформулировал Ульпиан: «Наследник обладает той же властью и теми же правами, которые имел умерший» (Ulp., D. 50.17.59). По мнению А. А. Рубанова, он означает, что все, входящее в состав наследства, переходит при наследовании в том же состоянии, виде и положении, в котором оно находилось, когда принадлежало умершему. Содержание имущественных прав и обязанностей неизменно. Он обеспечивает наследникам ту же меру возможного или должного поведения, которой располагал умерший^[339].

Полагаем, что этот принцип выражается и в том, что вещи в составе наследства должны подлежать переходу в неизменном материализованном виде. Однако закон допускает замену в ряде случаев наследуемого имущества денежной компенсацией по соглашению сторон и в силу закона, например при наследовании оружия или имущества крестьянского (фермерского) хозяйства (п. 2 ст. 1179 ГК РФ). На фоне этих – по крайней мере социально-полезных, хотя и формально неверных – норм совершенно необоснованным и вредным представляется право участников ООО и кредитного потребительского кооператива заменить причитающееся наследнику корпоративное право участия на денежную компенсацию, что, между прочим, ограничивает в большинстве случаев корпоративное участие сроком в одно поколение и не позволяет в России появиться благотворному эффекту «старого богатства».

Принцип наследования имущества как единого целого, общего преемства – по мнению некоторых циилистов вообще единственный настоящий принцип универсальности.

Уже процитированные вдохновенные рассуждения Франкенштейна о концепции универсальности как о «продолжении личности до бесконечности» и о «глубокой и смелой концепции универсального правопреемства, которое увековечивает человека, а не его отдельное право» резко обрывал М. Вольф: «Неясность этой идеи особенно очевидна, когда имеются сонаследники. Эта идея может быть лучше обоснована практическими соображениями, например интересами кредиторов; она означает не более чем переход наследственного имущества как единого целого, включая и долги умершего, его наследнику или наследникам: наследники наследуют все имущество в целом (per universitatem), а не в виде ряда отдельных актов о каждом предмете»^[340].

Г. Ф. Шершеневич вывел из того, что «все отношения прежнего субъекта переходят на новое лицо не в отдельности, а как нечто цельное, единое», причем преемство «является одновременным переходом всего комплекса, а не только суммы юридических отношений»^[341]. И. А. Покровский считал наследование универсальным преемством, поскольку «наследственная масса мыслится не как сумма разрозненных имущественных объектов, а как некоторое единство, в котором наличность и долги (activa et passiva) сливаются в одно юридическое понятие (universum ius), переходящее не к случайному захватчику, а к известным, заранее определенным лицам, наследникам»^[342]. Б. Б. Черепахин считал предметом универсального преемства всю совокупность прав и обязанностей предшественника, переходящую к преемникам: «при наследовании переходит к наследникам имущество наследодателя как единое целое, включая его имущественные права и обязанности, а также связанные с входящими в это имущество имущественными правами права личные (неимущественные)». По его словам в основе концепции универсальности – тезис о единстве наследственной массы как объекта, переходящего к наследникам в нераздельной совокупности прав и обязанностей умершего со всеми способами их обеспечения и лежащими на них обременениями^[343]. Б. С. Антимонов и К. А. Граве доказывали универсальность также доводом о включении в наследство и тех обязательств наследодателя, о которых наследнику даже не было известно^[344]. Еще раньше этот вывод сделали великие русские цивилисты прошлого.

Именно неразрывную связь прав с обременящими их обязанностями считает основной чертой универсального правопреемства как чистого правопреемства В. А. Белов: «Если для целей правопреемства сингулярного любое субъективное право может быть произвольно вычленено из общей массы прав и обязанностей определенного субъекта и «оторвано» от них, то при правопреемстве универсальном такое вычленение и такой «отрыв» невозможны. Предметом универсального правопреемства выступают, если так можно выразиться, чистые правовые активы определенного лица – субъективные права за вычетом приходящихся на них обязанностей»^[345]. По его мнению именно это – важнейшее – свойство универсального правопреемства не дает возможности распределить на одного из правопреемников только активы, в то время как другой получал бы исключительно пассивы^[346]. Здесь уместно отметить, что американское право демонстрирует противоположный подход: наследодатель вправе завещать активы разным лицам, но при этом может возложить обязанности, а также бремя расходов по управлению наследством в целом на одного из них.

В. И. Серебровский вывел за пределы наследства пассивы, считая, что наследуется совокупность лишь имущественных прав, а «долги являются только обременением наследства, но не составной частью его», ответственность по ним – «самостоятельный, хотя и находящийся с ним в близкой связи, институт наследственного права, существование которого обусловлено специальной нормой»^[347]. Н. Д. Егоров считал наследованием преемство не самих прав, а их объектов, выводя обременяющие наследство долги за его пределы^[348]. Эта позиция, критикуемая В. В. Гущиным и Ю. К. Толстым^[349], представляется хотя и неверной с точки зрения чистоты принципов наследования, но объяснимой применительно к нашему праву. Неразрывность связи активов и пассивов была свойством архаического и предклассического римского права: переходящие наследнику долги не ограничивались стоимостью активов и могли разорить его, не имевшего права отказаться от наследства, и ухудшить положение его кредиторов. Эволюция института, начавшись с появления у наследника права требовать составления описи дабы отвечать за долги наследодателя в пределах перешедших активов, привела к нынешней усеченной конструкции.

Надо сказать, что европейские страны не довели эволюцию этого принципа до российских пределов, а остановились на предыдущей ступени, позволяя избежать полноты ответственности по долгам не всегда, а лишь при определенных условиях. Основываясь на римском праве, эти страны считают наследника продолжателем личности умершего: он отвечает по долгам последнего без ограничений, даже за пределами актива наследства (ultra vires successionis).

«Универсальность наследственного правопреемства в буржуазной юриспруденции имеет совсем иной смысл: наследник считается там преемником всего дела (предприятия) и, по общему правилу, отвечает по долгам наследодателя даже и своим личным имуществом, т. е. сверх актива наследства», – писали Б. Антимонов и К. Граве^[350]. «Буржуазно-правовые системы, установившие универсальность наследственного преемства, рассматривают его либо как принцип заступления наследником личности наследодателя со всеми правами и обязанностями, либо как принцип полного правопреемства во всем имуществе, т. е. во всех без исключения правах и обязанностях наследодателя»^[351]. Ограничить ответственность активами наследства во Франции и Швейцарии наследник может лишь приняв наследство с условием составления описи (ст. 802 ФГК, ст. 580–593 ШГК), а по § 1975 ГГУ – лишь установив управление наследством или конкурс (ликвидацию), что предусмотрено и ст. 593–597 швейцарского ГК (ответственность нескольких должников во Франции долевая, в Германии и Швейцарии обычно солидарная). Российское право ни до 1917 г., ни после такого порядка не признавало, о чем свидетельствовали Г. Ф. Дормидонтов^[352] и В. И. Курдиновский^[353], хотя ст. 1529–1531 проекта Гражданского уложения 1905 г. предусматривали именно этот порядок, аналогичный французскому и швейцарскому^[354].

Аналогичен подход В. А. Белова: «Если случится так, что объем обязанностей определенного лица превышает объем принадлежащих ему прав, то часть обязанностей (пассивов), оставшаяся непокрытой правами (активами), может быть погашена в ходе процедуры несостоятельности (банкротства). «Чистого пассива», подлежащего отработке или погашению иными средствами, согласно законодательству современных цивилизованных государств, не образуется ни при каких условиях»^[355].

Соответственно, мы считаем, что в позиции Н. Д. Егорова о наследовании как преемстве не самих прав, а объектов этих прав, при котором обременяющие наследство долги выводятся за пределы наследства^[356], есть своя логика, пусть она не укладывается в классический строй наследования (который, как видим из истории римского права, сам шел по пути отрицания предклассических принципов) и подвергнута критике Ю. К. Толстым, указавшим, что такой подход выводит за пределы наследства его пассив в то время как по наследству переходят не только блага, но и лежащие на нем обременения^[357].

П. С. Никитюк и А. А. Рубанов справедливо критиковали концепцию универсальности наследственного преемства доводом о возможности расщепления наследства на части, подчиненные либо «разным наследственно-правовым режимам и наследуемые в качестве самостоятельных объектов разными кругами наследников»^[358] либо «законодательствам разных государств»^[359]. Эта позиция, впервые выдвинутая в 1875 г. профессором В. Г. Демченко^[360], и тогда, в условиях феодального расщепления собственности на родовую и благоприобретенную, вполне обоснованная, оставалась актуальной и в условиях советского права.

Последнее, введя в ГК 1922 г. и сохранив в ГК 1964 г. разные порядки наследования для имущества в целом и предметов обычной домашней обстановки и обихода, фактически предусматривало не что иное, как дуализм наследования, противный принципу универсальности и сближавший российское право с феодальным и современным англо-американским наличием партикулярности в наследовании. Анализируя ст. 533 ГК РСФСР, Б. С. Антимонов и В. К. Дроников справедливо указали, что без завещания наследство делится на две отличные друг от друга части. Отдельную часть – предметы обычной домашней обстановки и обихода – наследуют лишь совместно проживающие с наследодателем наследники, независимо от их очереди и размера доли. При их отсутствии эти предметы на общем основании переходят поровну к тем наследникам, которые призваны к наследованию. Это значит, что при наличии двух условий (отсутствие завещания и совместное проживание) ГК устанавливал два порядка раздела наследства по закону, отличавшиеся кругом призываемых к наследованию лиц и составом имущества^[361].

Реформа 2001 г. в России покончила с не свойственным римскому праву дуализмом наследования и таким феодальным пережитком, как его партикулярность – сохранение особенностей наследования отдельных имущественных прав, в числе которых предметы домашней обстановки и обихода, более не порочит универсальности преемства, т. к. не создает двух разных наследственных масс, к наследованию которых призываются два разных круга наследников, и не позволяет наследнику избежать ответственности по обязательствам наследодателя – она лишь соразмерна полученной им доле ко всем активам. Нахождение же частей наследства в разных странах хотя и может привести не к тем результатам, которые имели бы место, находись оно в данной юрисдикции, скажем, из-за применяемой в ряде стран, а в США – в Луизиане доктрины привилегированного наследования, по которой находящееся в данном месте имущество служит прежде всего полному удовлетворению интересов местных кредиторов и бенефициаров^[362], но даже при этом переходит к наследникам как единое целое.

Однако нельзя умолчать о досадном рецидиве партикулярности, который-таки опорочил единство наследственной массы, хотя бы и в целях удобства – введенная Федеральными законами от 23 июля 2013 г. № 223-ФЗ^[363] и от 3 июля 2016 г. № 333-ФЗ^[364] разница в выморачивании жилья, земельных участков и расположенных на них зданий и сооружений, иных объектов недвижимости, с одной стороны, и остального наследства, с другой.

Ну и, наконец, сама коллизионная норма о подчинении осложненного иностранным элементом наследования движимого и недвижимого имущества разным правопорядкам, создает известное и обширное исключение из принципа единства наследования, от которого, между прочим, отказалось большинство европейских стран в пользу применения единого статута наследования – закона домициля.

Принцип перехода наследства в один и тот же момент не вызывает сомнений в российском праве в связи с ретроспективностью титула собственника наследнику ко дню открытия наследства независимо от времени его принятия.

Принцип непосредственности означает отсутствие каких-либо посредствующих звеньев между наследодателем и наследником, между действительной или предполагаемой волей наследодателя и волей наследника, принимающего наследство^[365]. Предусмотренное же ст. 28 ГК РФ действие законного представителя за малолетнего лишь подтверждает правило. Отсутствие же признака непосредственности создает еще один признак сингулярности преемства, при которой лицо приобретает какое-либо отдельное право не непосредственно от наследодателя, а через наследника, на которого завещатель возложил исполнение в пользу одного или нескольких лиц какого-либо полезного действия завещательным отказом или возложением, либо который умер, не успев принять наследство в течение срока для его принятия (путем трансмиссии).

Последний принцип универсального правопреемства – его юридическая обязательность (необходимость, неизбежность) – порождает наибольшие вопросы. Ее отождествление с универсальным характером правопреемства, по мнению В. А. Белова, неправильно^[366]. Будучи юридически необходимым в смысле невозможности его избежать для правопреемников юридического лица, преемство в российском праве наделено противоположным свойством при наследовании. В отличие от системы сейзины с ее первоначально безусловным переводом на наследников всех прав на активы и пассивы наследства, в российском праве для приобретения наследства и возникновения наследственного преемства наследник должен его принять (абз. 1 п. 1 ст. 1152 ГК РФ). Он может и отказаться от наследства, причем как целиком, так и только лишь по одному или нескольким основаниям (и принять его по остальным) (ст. 1157, 1158 ГК), а может просто не принимать наследство путем бездействия (п. 2 ст. 1121, абз. 2 п. 1 ст. 1141, п. 1 ст. 1151, п. 1 ст. 1161 ГК). Таким образом, наследственное преемство не имеет юридически необходимого характера, что, однако, по мнению В. А. Белова, не мешает ему оставаться правопреемством именно универсальным.

На наш взгляд, эта позиция спорна – выявленный В. А. Беловым признак юридической обязательности (необходимости, неизбежности) преемства следует считать пятым признаком универсальности наследственного правопреемства. Более того, он находит выражение в преобладающей и в общем, и в романо-германском праве системе сейзины. И еще, более того, ему есть место и в российском наследственном праве: именно так – с полной неизбежностью преемства – сконструировано наследование выморочного имущества публично-правовыми субъектами – государством, тремя городами федерального значения и муниципалитетами (ст. 1151, абз. 2 п. 1 ст. 1157, абз. 3 п. 1 ст. 1162, п. 3 ст. 1175 ГК).

Для безукоризненности своей позиции В. А. Белов вывел универсальное преемство в выморочном имуществе вообще за пределы наследования, сочтя его особой разновидностью универсального преемства, имеющего посмертный (но не обязательно наследственный) характер. Мы же скорее склонны согласиться с большинством исследователей, однозначно толкующих переход выморочного имущество в системе романо-германского права (в отличие от общего права) как наследование государством или муниципалитетом. Более того, пятый признак универсальности – юридическая обязательность (неизбежность) преемства – обретает благодаря этому свое место и в российском наследственном праве, заставляя толковать упущение этого признака во всех иных случаях наследования как еще одно исключение, коих, как видим, немало в нашем праве.

Если наследование в России сочетает основной принцип универсального преемства наследников с дополнительным – сингулярным преемством легатариев, выгодоприобретателей и трансмитентов, то природа наследования в англо-американском праве совершенно другая. Однако ее определение отечественной наукой представляется нам не точным.

Как отметил в кон. XIX в. К. И. Малышев и в нач. XXI в. А. А. Рубанов, по общему праву и в США при наследовании «имеет место не преемство в правах и обязанностях, а ликвидация имущества наследодателя». Имущество поступает не наследникам, а передается пробационным судом в траст управляющему, который осуществляет сбор причитавшихся наследодателю долгов, погашает его собственные долги, в т. ч. по налогам, и лишь подведя ликвидационный баланс, выдает сначала все завещанное имущество, а в последнюю очередь – чистый остаток – законным наследникам^[367]. «Таким образом, здесь наследники в принципе не являются преемниками прав и обязанностей наследодателя», – резюмирует А. А. Рубанов.

Ликвидационный характер наследования в США и других странах общего права сам по себе не подлежит сомнению, однако вывод о том, что в нем нет места преемству вообще, представляется неверным.

На самом деле в англо-американском наследовании преемство может иметь место, что доказывает даже его формальное название – Law of Succession («право преемства»). Однако оно не универсальное, а сугубо сингулярное, причем сопряжено с ликвидационным характером удовлетворения притязаний и сопровождается им. Едва ли можно усомниться в наличии у наследования по общему праву свойства преемства, если для примера взять имущественные вычеты из наследства семье наследодателя независимо от наличия долгов^[368]. Эти нормы, «отстраняющие» от требований кредиторов отдельные имущественные блага членам семьи, показательны сочетанием преемства и такого специфичного правового инструмента, как сохранение за неплатежеспособным физическим лицом имущества, на которое не может быть обращено взыскание при банкротстве. Причем в этом ликвидационном процессе кредиторы наследодателя являются, как и наследники, выгодоприбретателями, но в отличие от них – привилегированными (первоочередными). Поэтому неслучайно наследника в странах общего права часто именуют тем же термином, что и выгодоприобретателя траста и получателя имущества по ненаследственным сделкам – бенефициар (beneficiary).

Н. В. Рабинович обратила внимание, что общее право не разграничивает понятия наследник по завещанию и легатарий – всех упомянутых в завещании лиц оно называет одинаково: devisees – получателей недвижимости и legatees – получателей иного имущества. Принятого в Европе противопоставления сингулярного преемства универсальному нет, потому что по общему праву все наследство в целом переходит к исполнителю завещания, который действует в совершенно одинаковом порядке как при передаче наследникам оставшегося после оплаты долгов имущества, так и при выдаче отдельных вещей, отказанных наследодателем. В обоих случаях он учиняет расчеты с лицами, упомянутыми в завещании, лишь после покрытия всех обязательств умершего^[369].

Соответственно аналога римского легата, фидеикомисса и российского завещательного отказа и возложения в общем праве закономерно нет, т. к. всякие передачи имущества осуществляет не сам наследник, а трастодержатель наследства. Ошибочность встречающегося в российской науке перевода термина legatee как «отказополучатель» мы подробно проанализировали ранее.

Таким образом, наследование в общем праве никогда не является универсальным правопреемством, а есть сингулярное преемство, следующее после ликвидации имущества наследодателя. Такая природа наследования выражается в том, что имущество переходит в измененном виде, очищенным от долгов и с преобразованием «сложных» активов в простые; в силу сохраняемой рядом штатов партикулярности наследования, которая выражается в дуализме наследования реального и персонального имущества, оно переходит не как единое целое, а как два разных имущества; благодаря такому дополнительному основанию открытия наследства, как прекращение траста, часть имущества умершего может перейти не в один момент с остальным, а намного позже и совсем иным лицам; обязательное участие в наследственных отношениях посредствующего звена – трастодержателя говорит об отсутствии непосредственности в переходе прав.

В нашем праве тоже был период после революции, когда по Декрету об отмене наследования от 27 апреля 1918 г.^[370] переход имущества после смерти был не универсальным правопреемством, а ликвидацией имущества, причем в пользу государства, с выделением из состава имущества ближайшим родственникам (не названным даже наследниками) активов в пределах 10 тыс. золотых рублей, а также предметов обычной домашней обстановки, не входивших в эту сумму.