В. Б. Паничкин
Наследование в англо-американском и российском праве: общие положения и наследование по закону (сравнительный анализ)

Раздел 5. Принципы и особенности англо-американского наследственного права в сравнении с российскими

5.1. Различия в подходе к категории принципов наследования

Сравнивая принципы наследования^[262] в странах общего права и России, нужно учесть, что, как отметил ученый Дж. Чешир, решение проблем в общем праве вообще нельзя выводить из какой-либо доктрины, поскольку подобные общие начала «чужды англосаксонским традициям»: английский судья создает правила, идя путем эмпиризма^[263] – английское право по самой своей природе «это не право, изученное в университете, не право принципов. Наоборот, это право процессуалистов и практиков» – крупный юрист в Англии не профессор университета, а вышедший из практиков судья, и изучение принципов права «не дало бы этим юристам ничего нового»^[264]. Как верно отметил в письмах к Зорге в 1886 г. Фридрих Энгельс, Америка «переняла без проверки целую массу идеологий из Англии», и в ней создалось «всеобщее, теперь лишь исчезающее из среды образованных общественных слоев презрение ко всякого рода теориям»^[265].

Если европейский юрист видит в праве некие «принципы социального порядка», оставляя практикам «заботу о проведении этих принципов, прав и свобод в жизнь», то юрист общего права, «своего рода наследник практиков», относится к этому совсем иначе – с большим скепсисом и недоверием^[266]. Будучи по профессиональной натуре весьма целеустремленным прагматиком, он с большим недоверием относится ко всякого рода общеправовым положениям, принципам и декларациям, резонно считая их пустыми словами, если в практическом отношении не существует гарантированных способов их осуществления^[267].

Если свойственный римскому праву схоластический метод обобщения и абстракции влечет развитие всеобъемлющих концептуальных понятий, то общее право со своим методом эмпиризма и импровизации, напротив, ведет к конкретизации, индивидуализации юридических проблем, решаемых посредством специально создаваемых для каждого случая инструментов. «В основе права лежит не логика, а опыт», – указал в 1881 г. исследователь Холмс^[268]. Соответственно в большинстве трудов американских ученых мы вообще не найдем и абзаца, посвященного принципам наследственного права – минуя теорию, они сразу бросаются в пучину судебной практики. Однако мы, следуя в данном вопросе пандектной традиции, сформулировали как общеправовые, так и специальные принципы, на которых базируется англо-американское наследственное право.

5.2. Общеправовые принципы англо-американского наследственного права

К общеправовым принципам наследования в общем праве относятся как универсальные для любого буржуазного общества принципы равенства субъектов гражданских отношений, автономии воли, имущественной самостоятельности, так и пять принципов, отличающих его от римского, а иногда и американское от английского.

Во-первых, это принцип верховенства закона, олицетворяемого Конституцией США, а не верховенства общего права (rule of law) как в Англии. «Верховенство закона над остальными источниками с конца XVIII в. – главное отличие взаимоотношений закона и прецедента в США от Англии», – писал Роско Паунд^[269]. Прецедент слабее закона по силе действия: закон отменяет любой прецедент, а последний не отменяет действие закона.

Во-вторых, это принцип преемственности (continuity) и непрерывности исторического развития и совершенствования права^[270]. Он выражается и в том, что в любой стране общего права перед законодателем и судом никогда не стоит проблема подлежащего заполнению «пустого правового пространства» путем издания законов. Наоборот, там всегда исходят из изначального существования общего права как постоянно действующей всеобъемлющей юридической данности – all-embracing law^[271]. И это «всеохватное» право не может быть устранено, оно продолжается вечно. Именно в «бесперебойном (unbroken), исторически последовательном развитии политической и правовой системы Англии, при котором не возникало необходимости искать помощи и поддержки при решении постоянно возникающих проблем за пределами применения принципов общего права или справедливости» К. Эдди видел главную причину отказа от рецепции римского права^[272].

В-третьих, принцип справедливости, о котором говорили, что одно право (общее) создано, чтобы творить зло, а другое (справедливость) – чтобы его устранить, что в полной мере соответствует воспринятой еще римскими юристами от Аристотеля идее противопоставления жесткого позитивного права (ius) справедливости (aequitas), отвечавшей естественному порядку вещей и выступающей в сочетании «доброе и справедливое» (bonum et aequum)^[273]. Из девяти главных максим справедливости следует, что если притязания основаны на общем праве, решить спор может и общее право, и справедливость, а если основаны на справедливости – применяется лишь справедливость.

В-четвертых, принцип прецедентного характера права^[274] даже при наличии в Великобритании и во всех штатах США законов о наследовании и связанное с ним правило stare decisis (суд следует решению вышестоящего суда, а апелляционные (кроме Верховного Суда США) связаны своими решениями)^[275]. В отличие от Англии, в США прецедент создают не только высшие, но и нижестоящие суды. Вследствие того, что с прецедентом схожи общая правовая доктрина (легал) в Испании и ампаро в Мексике, то принцип прецедента безболезненно вошел в наследственное право южных штатов – прежде испанских колоний и мексиканских провинций.

В-пятых, принцип встречного удовлетворения (consideration), согласно которому обещание выполнить что-либо отнюдь не связывает при отсутствии ответной услуги за исключением обещаний в форме особого письменного документа за печатью (deed under seal)^[276].

5.3. Специальные принципы англо-американского наследственного права

К числу специальных принципов наследования в общем праве относятся общепринятые принципы, признаваемые и нашим правом: принципы свободы завещания, кровно-посемейного наследования с приоритетом завещания перед законным наследованием.

Ряд же специальных принципов свойственен только англо-американскому праву.

Прежде всего, это ликвидационный характер обычного наследования, которое по-существу является специальным – посмертным – видом банкротства, и сингулярность наследственного преемства. В наследовании нет места римской универсальности с ее переходом наследства в неизменном виде как единого целого в один и тот же момент и непосредственно к наследникам, сопровождаемой сингулярным преемством отказополучетелей-легатариев.

В Великобритании, США и остальных странах общего права наследство не переходит напрямую к наследникам, а ликвидируется с передачей им лишь остаточного имущества (residuary estate) – активов, оставшихся после расчетов с кредиторами наследодателя. Имущество при наследовании на праве траста поступает к персональному представителю – назначенному в завещании исполнителю (executor) или назначенному судом управляющему (administrator), и он, действуя как trustee, ликвидирует наследство, рассчитывается с кредиторами умершего, в т. ч. с бюджетом, затем – с наследниками по специальным завещательным распоряжениям и в последнюю очередь передает остаток имущества «остаточным легатариям» или наследникам по закону^[277]. Сходство с банкротством проявляется и в целом, и в частностях. Так, предсмертные подарки (gifts made just before death) могут быть истребованы у одаренных в случае, если наследственных активов недостаточно для удовлетворения требований кредиторов наследодателя, что напоминает норму п. 3 ст. 578 ГК РФ об отмене судом дарения, совершенного в пределах шести месяцев до банкротства дарителя.

Наследование в США сравнил с банкротством в самом негативном смысле Норман Дэси в своей легендарной, выдержавшей с 1966 г. 12 изданий, книге «Как избежать пробации!»^[278], предложив в качестве панацеи от бед наследования прижизненные трасты. К слову, большая часть наследственно-правовой литературы в США посвящена не столько самому наследованию, сколько способам его избежать, передавая имущество непробационным путем^[279].

Второй принцип – сочетание прокредиторского характера посмертной ликвидации крупных состояний с продебиторским характером наследования т. н. небольших наследств (small estates) (под которое, правда, на практике подпадает большинство наследств). Введенные в США в социальных целях нормы о распределении небольших наследств способны поколебать ликвидационную природу наследования: имущество передается напрямую наследникам под обещание удовлетворять требования кредиторов самостоятельно. «В пределах полученного наследники отвечают при непосредственном к ним обращении кредиторов», – писала о такой ситуации Н. В. Рабинович^[280]. Причем исключительность норм о небольших наследствах преломилась о реалии жизни таким образом, что едва ли не большинство случаев наследования происходит именно «упрощенно». Впрочем, полного разрыва с ликвидационной природой наследования не происходит и в этом случае^[281].

Российскому праву в этом плане сказать нечего: наш закон совершенно нельзя назвать продебиторским, поскольку он вообще не предусматривает никаких поблажек даже для ближайших наследников задолжавшего наследодателя. В то же время его трудно считать прокредиторским, так как лаконичные и даже скупые нормы об ответственности наследников за должника лишь обозначают позицию законодателя, но в сущности не способны серьезно помочь кредиторам.

Третий принцип – сохраняемая рядом штатов партикулярность наследования, которая выражается в дуализме наследования реального и персонального имущества (однако же и в России такой архаизм, как дробление наследственного имущества на два, подчиненных разным порядкам наследования, существовал и до революции (в отношении родового и благоприобретенного имущества), и при Советской власти (в отношении предметов домашнего обихода и остального наследства), и был отменен лишь с 2002 г., но всего на пять лет, и в 2007 г. возрожден, пусть даже с узким и факультативным применением – при наследовании выморочного имущества: в зависимости от своего вида (движимое или недвижимое) имущество наследуется разными субъектами).

Четвертый – возможность сочетания двух оснований (завещания и закона) в одном наследовании, совершенно недопустимый классическим римским правом: nemo pro parte testatus desedere potest – не может быть наследования части имущества по завещанию, а части – по закону^[282]. Однако от него со временем отошло и романо-германское право.

Пятый – отсутствие точного аналога римской обязательной доли при наличии подобной по функции (но лишь для пережившего супруга) доли на выбор (elective share). Они столь не схожи, что С. И. Раевич и Н. В. Рабинович вообще заявили об отсутствии в англо-американском праве обязательной доли^[283]. Их вывод хотя и объясним, представляется неверным. В конструкции доли на выбор и обязательной доли куда больше общего, чем различий, а применяемый Луизианой в отношении детей институт legitime вовсе аналогичен российскому^[284].

Шестой принцип – шировое применение к наследству английских правовых теорий отслеживания (tracing) и преследования имущества (following), позволяющих в отношении определенных частей наследства установить специальный порядок наследования, что, в свою очередь, тоже дает пример своего рода партикулярности, пограничной с интерперсональностью. В качестве одного из множества примеров приведем предусмотренный § 6402 Наследственного кодекса Калифорнии порядок наследования за не состоящим в браке лицом того имущества, которое он ранее до достижения им 18 лет получил по наследству от родителя: оно переходит по наследству другим детям родителя с правом представления.

Седьмой принцип – происходящий из Среднековья и канонического права крайний либерализм к форме завещания вплоть до допустимости устных завещаний и их устных доказательств – касается другого основания наследования и подробно анализировать его мы не будем^[285].

Восьмой принцип – при отсутствии в общем праве публично-правовых процедур удостоверения завещания применяется судебная или административная процедура подтверждения его действительности ex post, т. е. уже после открытия наследства – пробация (probate)^[286]. По ст. 3–102 Единообразного наследственного кодекса она заключается в признании пробационным судом документа в качестве официального подлинного завещания, содержащего последнюю волю умершего. Поэтому использование такого завещания в наследственном производстве в России будет требовать одновременного представления соответствующего судебного акта, выданного за рубежом и отвечающего общим требованиям для его принятия нотариусом (ст. 106 Основ законодательства России о нотариате)^[287]. Такое постановление иностранного юрисдикционного органа в экзекватуре не нуждается, так как по своему содержанию не требует исполнения (ст. 413 ГПК РФ)^[288].

Девятым же принципом по нашему мнению следует считать совокупность судебных наследственно-процессуальных доктрин, применяемых в делах с иностранным элементом: доктрина политического вопроса (судебного самоограничения – judicial self-restraint)^[289], которая запрещает федеральным судам принимать к рассмотрению дела политического свойства как содержащие в себе «политический конфликт», который должен решаться не судом, а политическими средствами^[290], а также доктрины государственных действий, явной и наличной опасности и вредной направленности. Совершенно очевидно, что в условиях санкций против России эти подзабытые доктрины обретают вторую жизнь.

5.4. Особенности англо-американского права, влияющие на порядок наследования

Описанные в предыдущем разделе особенности наследования перекликаются с особенностями права Великобритании и США как в отношении иных правовых систем, так и в отношении друг друга и остальных стран общего права.

Первая – исторически сложившаяся из-за влияния права разных стран на становление и развитие права в колониях, а ныне – отдельных штатах двухуровневая правовая система: параллельно и во взаимодействии развиваются право федерации и «множества изолированных юрисдикций отдельных штатов»^[291]. Регулирование одного вопроса и разрешение одинаковой ситуации в двух штатах могут разительно отличаться. «Суды каждого штата осуществляют свою юрисдикцию независимо один от другого, и поэтому решениям, принятым в судах одного штата, не обязаны следовать суды других штатов, – указывала Р. Л. Нарышкина. – Очень часто происходит как раз обратное – суды разных штатов принимают по совершенно аналогичным делам прямо противоположные решения»^[292].

Наследование отнесено к компетенции штатов, и лишь существенный федеральный интерес может отменить применение к нему закона штата^[293], как гласят прецеденты Верховного Суда 1992 г. Нью-Йорк против США, 1995 г. США против Лопес (U.S. v. Lopez), 1997 г. Принц против США (Printz v. U.S.). При этом в деле 1996 г. Мичиган против Лонг (Michigan v. Long) этот суд установил недопустимость федерального вмешательства в решения судов штата, принятые на основании его норм, особенно если уровень защиты прав в штате выше федерального.

В России подобная ситуация невозможна, т. к. все гражданское право отнесено к исключительному федеральному ведению. Но вот до 1917 г. наше наследственное право также являло собой пестрое лоскутное одеяло, в связи с тем, что в силу имперского устройства центральная власть сохраняла в присоединенных областях действовавшее там прежде наследственное право, что схоже с современной правовой системой «неанглосаксонских» штатов и зависимых государств США. По присоединении в 2014 г. к России Крыма Федеральным законом от 26 июля 2017 г. № 201-ФЗ^[294] действие наследственных норм ГК РФ установлено в отношении наследств, открывшихся после 18 марта 2014 г., а в отношении прежних наследств определено применять украинское право, что завуалировано под скромной формулировкой «положения законодательства, действовавшего на территориях Республики Крым и города федерального значения Севастополя до 18 марта 2014 года», причем любые завещания, совершенные в соответствии с законом Украины до этого дня сохраняют силу вне зависимости от момента открытия наследства, равно как их действительность оценивается по прежнему закону; на период до 18 марта 2019 г. была предоставлена возможность наследовать в прежнем порядке наследникам четвертой очереди по украинскому закону (ст. 11).

В США к исключительному федеральному ведению отнесено лишь наследственное право проживающих в резервациях индейцев, алеутов и эскимосов (tribal people), что подтвердил окружной суд Нью-Йорка в 1939 г. в деле США против города Саламанка^[295]. Начало этому порядку положили в сер. XIX в. договоры федерального правительства с индейскими племенами.

Так, ст. 5 договора с навахо 1868 г. установила право США принять такие законы об отчуждении и наследовании земли индейцами и их потомками, какие США сочтут нужными, и поныне определяет особенности владения и наследования земли индейцами: если член племени или законно вступивший в него, будучи главой семьи, пожелает заниматься фермерством, он вправе выбрать в присутствии и с помощью агента участок земли в пределах резервации не более 160 акров, и таковой останется в исключительном владении выбравшего его лица и его семьи так долго, как они смогут продолжать его обрабатывать^[296].

Вторая особенность – развитое коллизионное право (conflicts of law), напрочь отсутствовавшее в Англии до сер. XVIII в. (его основал американец Джозеф Стори, издав в 1834 г. «Комментарии о коллизии законов» – первый труд по систематизации международного частного права)^[297]. По словам М. Иссада, коллизии в наследовании в МЧП наиболее спорны, занимая промежуточное положение между личным и вещным статутами. Обеспечивая переход имущества после смерти, наследование подчиняется личному статуту. Но имея дело с имуществом, оно связано и с вещным статутом – имущество может перейти и по волеизъявлениию наследодателя. В этом случае надо учитывать и обязательственный статут^[298].

Наследованию свойственны коллизии норм штатов о круге наследников, порядке их призвания, наследования реального и персонального имущества и о праве представления. Учитывая, что США – страна иммигрантов, часто с правом штата конфликтует право не только других штатов, но и государств. Определение статута наследования в США схоже с российским.

«В англосаксонской правовой системе, помимо коллизионных норм, в состав МЧП также включаются нормы о конфликте юрисдикций, – писал М. Иссад. – Выдвигаемые аргументы очень просты. С одной стороны, это тесная взаимозависимость, существующая между коллизией законов и конфликтом юрисдикций: не возникает конфликта юрисдикций, если нет коллизии законов; в теоретическом плане конфликт юрисдикций является также следствием коллизии законов. В практическом плане урегулирование конфликта юрисдикций предшествует решению коллизии законов. Необходимо сначала определить компетентный суд для решения спора, чтобы затем коллизионная норма определила применимое право»^[299].

Третья особенность – изначально буржуазное по характеру право США не восприняло многие английские феодальные наследственные институты, некоторым известным общему праву придало новое содержание и создало ряд новых^[300]. Так, в 1949 г. Н. В. Рабинович писала, что в США система ограниченной урезанной собственности (estate in tail) и особый порядок ее наследования упразднены давно в законодательстве отдельных штатов, тогда как в Англии даже реформа права собственности 1922–32 гг. не смогла сделать с ней ничего существенного^[301].

Российское же наследственное право до 1917 г. было крайне отягощено феодальными пережитками, которые были разом отменены революцией за исключением норм о наследственных правах усыновленных и усыновителей – окончательный и полный отказ от реликтов феодализма в них произошел лишь в 1964 г. Правда, позже ряд уничтоженных явлений возникал вновь: ГК РСФСР, ликвидировав архаичный дуализм наследования родового и благоприобретенного имущества, не смог соблюсти принцип единства наследственной массы и ввел дуализм, вычленив из состава наследства предметы обычной домашней обстановки и обихода (отменен с 2002 г.), а ГК РФ с 2007 г. ввел дуализм выморочности недвижимости в зависимости от ее вида: жилье (а с 2016 г. и остальную недвижимость) наследуют муниципалитеты и три города – субъекта федерации, а остальное – Россия.

Четвертая особенность – своеобразный язык и правила толкования, породившие самобытную наследственно-правовую терминологию. Причем доктрины толкования в общем праве и США различны. Если первые «производят на континентального юриста впечатление анахронизма»^[302], а «статуты переполнены специфическими выражениями, имеющими особый смысл, архаизмами речи и тавтологией»^[303], или, говоря словами англичанина Ф. Энгельса, «английское право продолжает выражать экономические отношения капиталистического общества на варварско-феодальном наречии, которое столь же соответствует выражаемому им предмету, сколько английская орфография английскому произношению»^[304], то американские вполне прогрессивны и напоминают романо-германские (с чем, правда, согласны не все). «Юридическая терминологая в ряде случаев свидетельствует о различии двух правовых систем, а в ряде случаев, наоборот, маскирует это различие, – пишут Р. Давид и К. Жоффре-Спинози^[305]. – Одна и та же концепция может быть выражена разными терминами, в то же время одни и те же термины могут иметь различные значения в Англии и в Америке. Иностранный юрист должен это знать и не пользоваться английским правовым словарем при изучении тех или иных вопросов американского права».

Особенности английского юридического языка связаны с тремя обстоятельствами.

Во-первых, это многовековой отказ юристов применять национальный язык. Если «в эпоху раннего средневековья в Англии была создана богатая литература как на латинском, так и на англо-саксонском языках», то после захвата Англии норманнами в 1066 г. «все государственные акты издавались и судопроизводство велось на чуждом большинству населения языке, представлявшем смесь старофранцузского и норманнского», а «первым из королей по-английски заговорил только Генрих IV (правил в 1399–1413 гг.)», а судопроизводство на нем установил лишь Ричард III в 1482–1485 гг.^[306], а затем Кромвель в 1650 г., и окончательно оно было узаконено лишь в 1731 г., всего за 41 год до провозглашения независимости США. «Ни на какой из нынешних языков, в т. ч. и на современный разговорный английский язык, нельзя перевести такие термины нормано-французского диалекта, как, например, choses in action, corporeal hereditaments, estates in tail и многие другие. Дословный перевод, который, конечно, возможен, не отражает действительного содержания понятия», – писал Л. А. Лунц^[307].

Во-вторых, это создание позже искусственного профессионального языка. Восприняв английский язык, юридическое сословие сделало все, чтобы заморозить его развитие и нарочито усложнить архаизмами и профессионализмами, дабы хоть таким способом оградить непосвященных от таинства юриспруденции и сохранить за собой роль единственных «понтификов права». Как писала в 1947 г. Г. С. Гурвич, внешние формы прежнего права сохранились не только после революции 1640–1660-х гг., но «и доныне английские договоры излагаются старинным языком»^[308], а шестью годами раньше Л. А. Лунц писал: «Архаическая форма выражения сохранилась и в юридическом языке законов и правовых актов, делающем те и другие часто совершенно недоступными для понимания рядового англичанина»^[309]. В правовой литературе США нередко подчеркивается, что судьи не пишут так, чтобы их решения «были понятны читателям газет», а используют «ужасный английский язык». По свидетельству Л. Берксона, на решения судьи Ф. Франкфуртера, часто ссылаются как на «клад некоторых наиболее экзотических слов в английском языке»^[310]. Вследствие этого Э. Дженкс, первым взявшийся систематизировать английское право на пандектной основе, в одном из примечаний к Своду писал, что «научная классификация объектов права для английского юриста невозможна вследствие пережитков феодальной терминологии»^[311].

И, в-третьих, это техника ограничительного толкования норм, влекущая дробность терминологии.

Логичным следствием стал сложившийся в США разный понятийный аппарат для наследования по закону и по завещанию. Терминология при наследовании без завещания: наследодатель – intestate decedent (умерший без завещания), а наследник – heir, issue (отпрыск), который наследует (inherits) (реформа ЕНК 1990 г. заменила термин issue сугубо правовым понятием descendants, т. к. ныне оно призвано включать в себя усыновленных, а биологический термин отпрыск приводил к логическому конфликту)^[312]. При наличии же завещания testator (завещатель) devises (завещает), а devisee или legatee (наследник) takes under a will (берет по завещанию).

Заметим, что повсеместно встречающийся в отечественной литературе перевод термина legatee как отказополучатель^[313] категорически не правилен. Прежде всего, потому что в общем праве институт legatee совпадает с институтом собственно наследника индивидуально-определенного дара, но в отличие от римского легатария или отказополучателя по российскому праву он получает имущество не от наследника, а от трастодержателя наследства, причем до передачи остаточного наследства законному наследнику. Наследники в США не равнозначны отказополучателям в романо-германском праве, т. к. в последнем «если отказополучатель умрет до открытия наследства или откажется от получения завещательного отказа, то он должен считаться отпавшим, а содержащееся в нем имущество подпадает под правило приращения долей», а в США смерть legatee раньше наследодателя влечет распределение причитающейся ему доли или конкретного завещанного имущества по праву представления. Не находятся отказополучатели по праву России и в одной очереди с кредиторами, т. к. «требования кредиторов завещателя возникли из определенных, соединявших их с завещателем обязательственных отношений, большая часть которых обычно является возмездными; требования отказополучателя – это, по существу, требования одаренного завещателем лица»^[314]. Разумеется, они не могут претендовать на одинаковое положение с действительно независимыми кредиторами наследодателя.

Завещательный отказ в России сближает с завещательным распоряжением в США то, что от обоих получатель не может отказаться в пользу другого лица или принять их с оговорками (п. 1 ст. 1160 ГК). В тоже время если в России отказ от легата влечет погашение обязательства наследника, на которого возложено его исполнение, то в США отказ от завещательного распоряжения влечет распределение имущества среди законных наследников самого отказавшегося, то есть является своего рода «перенаправлением наследства».

В продолжение этой темы укажем, что если право США может похвастать наличием «групповых» обозначений почти для всех субъектов права (например, siblings для обозначения братьев и сестер, stepparents для отчимов и мачех), термина, аналогичного русскому наследодатель, объединяющему таковых по закону и по завещанию, в США нет.

Дробление же терминологии к наследованию движимости или недвижимости – реликт длившейся до 1925 г. в Англии борьбы между феодальным правом недвижимости и буржуазным правом движимости – в США, как уже сказано, в отличие от всех остальных стран общего права, сошел на нет (чего нельзя сказать о самом дуализме наследования – во множестве штатов он жив и по сей день).

Ряд английских терминов в США заменен: завещание группе лиц (gift to group of persons) стали именовать классовым даром (class gift), а вместо принятого в Англии латинского понятия per stirpes для обозначения права представления новейшее законодательство, например ЕНК, ввело англоязычный термин by representation.

Точный перевод многих терминов невозможен из-за отсутствия в романо-германском праве подобных институтов: траста, совладений и др.^[315] Впрочем, даже границы институтов, присутствующих в обеих системах права, часто не совпадают: состав пробационного имущества в США уже наследственной массы в России, а усыновление (adoption), наоборот, настолько шире, что позволяет «усыновлять»… старика.

Многие ключевые термины – ложные друзья переводчика, и при формальном переводе заводят в тупик. Так, доля, дословно именуемая законной (statutory share), – отнюдь не аналог доли по закону в российским праве, а обязательная доля (существующая, однако, лишь в пользу пережившего супруга), исчисление которой, опять же в отличие от российского порядка, никак не связано с размером доли при наследовании по закону, а определяется самостоятельно в каждой из 42 юрисдикций (в девяти штатах, признающих общую совместную собственность супругов, она вообще отсутствует). Соответственно в ряде случаев термин intestate приобретает более узкий смысл, чем понятие законный (касательно основания наследования), например, intestate share – отнюдь не законная доля наследства, а именно беззавещательная – одна из двух разновидностей долей, наряду с обязательной (statutory share), предусмотренных для пережившего супруга как альтернатива наследованию по завещанию. В свою очередь ни та, ни другая не имеют никакого отношения к доле, причитающейся пережившему супругу по закону.

Но даже полностью совпадающие институты зачастую имеют разное наименование. Нашему приращению долей соответствует правило о классовом завещании (class gift rule), а единому понятию право на обязательную долю в наследстве – сразу четыре: право выбора доли (elective share right), законная доля (statutory share), завещание на выбор вдовы (widow’s elective will) в штатах, признающих общую совместную собственность супругов, и, наконец, собственно обязательная доля имущества (legitime), предусмотренная лишь в Луизиане для детей наследодателя. При этом если в нашем праве законная доля супруга представляет собой долю, причитающуюся пережившему супругу при отсутствии завещания, то в США, как становится понятным из предыдущего предложения, это совершенно разные понятия, и нам придется пользоваться неудобочитаемым термином доля пережившего супруга при отсутствии завещания.

Ряд институтов, применимых в России к одному основанию наследования, в США расщеплен для обоих. Так, применимое у нас лишь к наследованию по закону право представления дробится на самостоятельные способы для наследования по закону и по завещанию (по нормам против утраты наследственных прав – antilapse statutes). Соответственно, по-разному именуются и возникающие субъективные права: при наследовании без завещания применяется право представления (representation), а по завещанию в этой ситуации возникает право замены (substitution). Поскольку дробятся и входящие в расщепленные институты субинституты меньшего порядка, нельзя утверждать об их полной идентичности: части раздробленного института куда более свойственно обрастать своими особенностями, а значит все более и более отдаляться от другой. «Если в континентальной Европе какая-либо общественная потребность понимается как юридическая проблема, единообразно решаемая в рамках одного правового института, – пишут К. Цвайгерт и Х. Кетц, – то в общем праве эта проблема расщепляется и рассматривается как совокупность множества индивидуализированных проблем, каждая из которых также решается с помощью индивидуализированных правовых средств, почти всегда имеющих глубокие исторические корни»^[316].