Улукбек Чиналиев
Высотный шторм

Полная версия

Загадка сыпучести снега на больших высотах Центрального Тянь-Шаня объясняется двумя факторами: морозами, не знающими оттепелей, и сухостью воздуха из-за близости пустынь Западного Китая.

«До путешествия Семенова-Тянь-Шанского то грандиозное оледенение, которое в действительности существует, казалось маловероятным, так как трудно предположить, что Тянь-Шань, окруженный со всех сторон величайшими пустынями Азии – Такла-Маканом, Гоби, пустынями Семиречья и Турана, – при сухом климате и обильной солнечной радиации обладает мощными ледниками. Но данные, приведенные П. Семеновым, говорили о значительном оледенении»^[24].

Объяснение этому, как установлено ныне, состоит в том, что площадь оледенения горных систем Средней Азии резко увеличивается по мере возрастания абсолютных высот, «в зависимости от их удаленности от внешних влияний пустынь и наличия окаймляющих горных хребтов, затрудняющих проникновение сухих неместных ветров, что способствует сохранению снега и льда»^[25].

В этом мы могли убедиться на практике, находясь в бедственном положении на высоте, где нас истязали лютые местные ветры. Вечером все собрались в нашей пещере, свои откапывать не было сил, решили утром любыми путями пробиваться вниз. Остались в одной нашей, кто сидя, кто лежа. Время тянулось медленно, будто хотело остановиться. С рассветом Артур, Степан и Наталья стали рыть траншею ниже по склону. Сложность постоянно возрастает, и силы тают, становится понятно: полагаться не на кого, и помочь никто не сможет. Крупицы снега, схваченные жестоким морозом, непрерывно скатывались в ров, в иных местах снег был выше пояса. Юра Лябин, глядя в подзорную трубу в базовом лагере, координировал по связи наше движение. Поначалу двигались неправильно – на сбросы. В середине дня нас догнали поляки, все эти дни о них ничего не было известно, оказалось, что их палатку сильно потрепало, парни обморозились, а руководительница Ольга Дзич остереглась. Не в пример мужчинам, она активно включилась и проявила усердие в работе по прокладке тропы, ведущей нас к спасению. За работой не заметил, как приморозил левую руку, ветер задувал снег за обшлаги рукавиц, когда рыл снег. Пришлось колотить рукой по колену, к вечеру, когда пробились к скалам и веревкам, обнаружил, что пальцы на обеих руках почернели. Леденящее дыхание мороза сковало мои пальцы, они едва повиновались моей воле. Я едва шевелил ими, с большим трудом удерживал в них предметы, и мне казалось, что руки где-то далеко от меня и не принадлежат моему телу. Когда дотрагивался до черенка лопаты, приходилось смотреть на руку, чтобы убедиться, что держу ее. Связь между мной и кончиками моих пальцев была прервана. На ходу я то и дело растирал рукавицами щеки и нос, это происходило машинально, то одной рукой, то другой. Но стоило мне только опустить руку, как в ту же секунду немел кончик носа, а через секунду немели щеки. Вскоре рассыпался верхний протезный ряд зубов.

Главным успехом предшествующих и текущего дня было то, что мы пробились к перильным веревкам. Спуск происходил довольно быстро, мною была поставлена цель достичь отметки 5800 м, в этом месте были законсервированы две пещеры, но с высоты 6400 м сорвался Артур. С Усмановым произошло чудо, выпавший снег смягчил трехсотметровое падение, и он не просто выжил, а даже ушибов не получил, только рюкзак потерял. Уже темнело, к пещерам мы не успевали, пришлось ставить наш «Библер», на этот раз в нем разместились пять человек: я, Наталья, Артур, Степан и москвич. Кое-как пересидели ночь, и все вконец измучились.

Те из нас, кто изучал медицину, имели возможность убедиться: учебники лгут! В них написано, что человек не может обходиться без сна более стольких-то часов, не может того или иного делать, не может спать, «если не…», не может жить «без…» – все это вранье! Прав был Достоевский, определив человека как существо, которое ко всему привыкает. Если бы нас спросили, насколько это верно, мы бы ответили: «Да, это так. Человек ко всему привыкает. Но не спрашивайте нас – как». Обычно, когда затекает или замерзает нога, мы ее помассировали – и восстановили кровообращение. А при таких условиях кровообращение не восстанавливается.

Следующее утро выдалось ясное, тихое, окружающая обстановка благоприятствовала энергичному спуску к перевалу Дикий. Наконец-то хоть какую-то лепту в общее дело решил внести москвич – предложил нести палатку. Лучше бы он этого не делал, под воздействием усталости и прочей «горняшки» решает бросить рюкзак, чтобы он сам докатился до нужного места. Но у рюкзака свои планы, он набирает скорость, катится и поворачивает на сбросы в сторону ледника Дикий. Немая сцена – в рюкзаке наша палатка… Вскоре достигаем перевала, мы с Артуром вспоминаем, что и здесь рыли когда-то пещеры, носками ботинок стали прощупывать склон, находим входы. Ночевать есть где! Светит солнце – тепло. Расчехляемся, греемся, сушим вещи. Я вконец изнемогаю, из нас еще никто никогда не испытывал такой каторги. Да и у всех остальных состояние не лучше…

Милее любой музыки для нас был звук лопастей вертолета, а самой желанной – встреча с Летчиком с большой буквы Шаимбеком и Димой Грековым! Нам показалось это чудесным сном: мы столько дней мечтали, как возвращаемся домой, обнимаем жену, детей, садимся за стол с друзьями и начинаем рассказывать о том, что пришлось пережить. Вертолет завис передним колесом на перевале. Бегу, лезу в кабину. Меня не сразу узнают, наверное, я был похож на снежного человека. Греков просит дождаться на перевале спуска всех, кто еще наверху. Естественно, соглашаюсь, а на мое место запрыгивает москвич. Наталья осталась с нами, плачет. Аваз уточняет состояние здоровья всех людей на горе. Когда речь заходит об Андрее Байназарове, выясняется, что он утром умер.

До вечера спустились на перевал все, кроме троих, которых гора не отпустила. Помороженные, уставшие, не сломленные духом…

«Никто, – размышлял я про себя, слушая Андрея, – никто ничего не знает про другого. Даже про близкого соседа. И никто не знает ничего о себе самом. Ничего не знает. А если порой на мгновение кажется, что знаем, то это еще хуже, потому что лучше уж вообще ничего не знать, чем жить, заблуждаясь. Впрочем, кто знает? Не думаю, чтобы какая-либо жизнь могла так проявить характеры, как та, которую они вели в этой экспедиции. Тут происходит замечательная переоценка ценностей. При обычных условиях так легко незначительным натиском настоять на своем; самоуверенность – такая маска, которой прикрывается множество слабостей. Нам вообще некогда, да и охоты нет заглядывать под эту маску, и выходит, что мы обыкновенно принимаем людей по их собственной оценке. Здесь же показная сторона – ничто; в счет идет внутреннее достоинство. Горы срывают маску с человека. В горах ты не можешь скрыть свою сущность, притвориться крутым. Ты либо являешься таковым, либо нет, и это видно всем. Таким образом, кумиры поневоле меркнут, и заменяет их скромное достоинство. Это был один из полезных уроков, которые Андрей вынес из жизни гор. Он оказывал глубокое влияние на своих товарищей, ободрял их своей собственной стойкостью и силой духа. Его поведение было убедительнее слов. Но бывали обстоятельства, когда и слово становилось действенным, вызывало внутренний отклик, рождало ответное эхо. Пыль в глаза не пустишь. Возможно, это испытание стало для оставшихся в живых кульминацией их существования».

…С рассветом, не успев позавтракать, взялись вытаптывать площадку под вертолет. В два рейса все были эвакуированы. Да, руки восстанавливал в Алматы. Благодаря врачам, Татьяне Бочкоревой, Сергею Лаврову и другим ребятам, которые возились со мной, удалось максимально сохранить пальцы…

После исповеди Андрея наступила гнетущая тишина, каждый думал о своем. Рассказ угнетал, хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. Нет, этот мир, бездонный в своем молчании, не знает радушия. Гостя он принимает как незваного пришельца, вернее, не принимает, не привечает – только терпит его вторжение, его присутствие, и от этой терпимости веет чем-то стихийным, грозным, не враждебным даже, а безразличным и смертоносным.

После завершения трагической экспедиции Андрей вернулся в Ташкент, его встретил Рустам Раджапов. Вот что он пишет мне: «Коке Улукбек, спасибо за пост, историю эту знаю, но с удовольствием прочитал еще раз. Встречал Андрея и команду на границе Узбекистана в Черняевке, до сих пор на моих глазах его силуэт, когда обнимал, Андрей мне прошептал на ухо: «Рус, я там чуть не остался». Повез его прямо в ожоговый центр, лечение было долгим. На этом восхождении дядя Федор как никогда был близок к черте, разделяющей грань живых и мертвых».

В ответном послании пишу Рустаму: «Дорогой Рустам, приветствую тебя! О прибытии в Черняевку дядя Федор (Андрей) мне не рассказывал, у меня сложилось такое впечатление об этой истории, что выжили оставшиеся альпинисты только благодаря Дяде. Ты знаешь его природную скромность, он ни словом упрека не обмолвился в адрес поляков и других, которые выжидали за спиной Федора, Артура, Натальи и Степана». И тут же ответ Рустама: «Да, Коке, именно так, Дядю я особо не тормошил, но инфа понемногу собиралась, и картина сложилась так, как вы думаете. Андрей после той трагедии изменился, поначалу это было заметно, переживал он, конечно, сильно. Из моих друзей он, пожалуй, самый скромный».