Улукбек Чиналиев
Высотный шторм
Отворачиваясь от окружающего его настоящего, возвращаясь в прошлое, человек мысленно восстанавливает какие-то его отблески, отпечатки. Вот едешь в автобусе; вот приходишь домой, открываешь дверь; вот звонит телефон, берешь мобильник; зажигаешь свет… Такие простые, на первый взгляд, до смешного незначительные детали умиляют, трогают до слез. С помощью этого приема мне удалось как-то подняться над ситуацией, над настоящим и над страданиями и увидеть их так, как будто они в прошлом.
Морально, пожалуй, мне было труднее всех, потому что формально я нес ответственность за своих подопечных, но обстоятельства так сложились, что я представлял администрацию базы, а это автоматически повышало мой статус и ответственность. Мне пришлось оказывать психологическую помощь своим товарищам, моя работа заключалась в том, чтобы избавить их от шока, внушить веру в то, что трудности преодолимы. Вы можете лишиться всего в жизни, говорил я им, кроме одного – свободы выбирать реакцию на происходящее. Нам нельзя допустить паники, надо помогать друг другу, твердил я окружающим. Состояние безысходности, подумалось мне, я испытал на одном из высотных лагерей. Во время ходьбы я почувствовал боль в голени левой ноги; в палатке опытный восходитель осмотрел посиневшую часть ноги. Это обычная гематома, сделал вывод мой лекарь. Не будь рядом бывалого птицелова, страх овладел бы моим сознанием.
– Мы должны проникнуться верой и ощущением в то, что завтра будет лучше, чем вчера, – вновь повествует Андрей, – а эта уверенность формируется нашими мыслями. Когда вам нестерпимо холодно, используйте технику самовнушения, представьте себе июльскую жару, сауну, пот, струящийся по всему телу… Мы сейчас находимся во власти обстоятельств, которые не в состоянии изменить, но можем и должны занять осмысленную позицию по отношению к ним и придать своему страданию жизненный смысл. Мы часто спорим, делимся, думаем, в чем смысл нашего существования, говорить об этом в общем неразумно, речь может идти о том, что мы можем сделать в данной ситуации, а она меняется каждый час. Шанс выжить у нас повысится, если мы будем думать о деле, о семьях, которые нас ждут.
Глава XI
Мы теряем Юрия Ефремова, Кирилла Мохова и Андрея Байназарова
Внешне все были скучны, вялы и тусклы, как утомляющая глаз белизна. От нас нельзя было услышать веселого живого слова; мы были далеки от того, чтобы коротать время в интересных беседах, не боролись с угнетающей скукой пейзажа. Если бы в известные часы мы не кормились сообща из наших припасов, не кипятили воду на нашей горелке, то можно было подумать, что каждый из нас держит обиду на другого. Апатия является как бы защитным механизмом психики. То, что раньше или позже могло возбуждать человека или отравлять ему жизнь, приводить его в возмущение или в отчаяние, то вокруг него, чему он был свидетелем или даже участником, теперь отскакивало, как от какой-то брони, которой он себя окружил. Здесь перед нами феномен внутреннего приспособления к специфической среде: все происходящее в ней достигает сознания лишь в приглушенном виде. Снижается уровень эмоциональной жизни. Все ограничиваются удовлетворением сиюминутных, наиболее насущных потребностей. Кажется, что все помыслы сосредоточиваются на одном: пережить сегодняшний день. Когда наступало утро, мы, усталые, измученные, замерзшие, в заснеженной мгле говорили: «Ну вот, еще одни сутки выдержали».
К утру палатку Байназарова порвало ветром в клочья. Ребята укрывались лохмотьями от нее. Воду кипятили на горелке, продукты, естественно, делили на всех. Связь с базой в палатке была односторонняя, они нас не слышали. Каждые два часа я выходил из мульды на гребень, чтобы вести переговоры, прогноз погоды на ближайшие дни был неутешительный. Дима с Авазом требовали двигаться в сторону пещер, и мы это понимали, пытались с Усмановым проторить путь, но всякий раз возвращались.
Просидели двое суток, впал в беспамятство Кирилл, лежал, не вставая, Юрий, у него были все признаки полного изнеможения сил. Андрей не ел, не пил, был апатичен и вконец измучен. При наборе высоты давление воздуха снаружи снижается, а внутри остается прежним. Поэтому при выдохе мы теряем кислорода больше, чем при вдохе. Наступает гипоксия (ткани не насыщаются кислородом), как у обездвиженных альпинистов. Организм использует резервные запасы крови из печени и селезенки, увеличивая ее количество и тем самым компенсируя недостаток кислорода, но при этом колоссальную нагрузку испытывает сердце, ему необходимо перекачивать в разы больше крови, чем обычно. Максимально стараясь защитить себя, организм направляет всю кровь к внутренним органам и центральной нервной системе. Из-за этого страдает периферия, кожа синеет, конечности немеют, замерзают. Что происходит на гормональном уровне? Тело продолжает защищать себя и справляться с экстремальными условиями. Выделяется адреналин – гормон надпочечников, заставляет работать весь организм на пределе возможного. Длительное состояние адреналиновой тревоги изнуряет человека. Через какое-то время происходит резкий упадок сил. Затем в нейронах головного мозга выделяются эндорфины, организм будто пытается опьянить себя, чтобы облегчить состояние. Но за фазой возбуждения следует торможение. От этого и происходят резкие перепады настроения в горах, от безумной радости до глубокой печали. Душевный упадок при отсутствии духовной опоры, глубокая апатия стремительно приводила к катастрофе.
Мои коллеги просто лежали весь день в палатке, не заботились о получении пищи, и никакие уговоры не могли вывести их из этой апатии; ничто не страшило их, все было им безразлично. Реальный ход событий привел к снижению жизненного тонуса, иммунитета, сопротивляемости организма, в результате – трагическая развязка. Как страшно осознавать, что вчера они были полны сил, энергии, энтузиазма и планов, а сегодня обездвижены, и ты бессилен помочь им. Возможно, они осознают свое бедственное положение, им они не делятся, но смотрят на холодные исполины: «Они абсолютно безучастны, ты не можешь с ними вступить ни в какой контакт. Если тебе повезет – хорошо, не повезет – значит не повезет. Ты встречаешься с такой холодной безучастностью и понимаешь, что с этой стихией ничего не можешь сделать, и все, что ты не предусмотрел, может обернуться против тебя. Любая мелочь: если натер ногу и вовремя ее не заклеил, если у тебя дурацкие ботинки или неправильное оборудование – все оборачивается против тебя. И приходит страх. И тебе физически очень тяжело, такое вот странное состояние: ты идешь и не понимаешь, зачем ты здесь, что тут делаешь, какие у тебя цели, и вообще, как тебя сюда занесло». На третий день, во время очередного сеанса связи на гребне, я снял варежку с правой руки, чтобы лучше управлять рацией, и почувствовал резкую боль в пальцах. Пошел процесс обморожения.
Днем умер Юрий. Мы решили впятером пробиваться и вернуться за Альбертом, который остался с Кириллом, он был уже без сознания.
Благодарю тебя, милосердное небо, за выучку прежних лет, за то, что я могу пересилить себя и что есть сил иду против злобного ветра. Помоги мне, господи, сохранить Кириллу жизнь ради тех, кто ждет и любит его. Я шел изо всех сил, потеряв себя во времени и пространстве, исступленно и все же не теряя рассудка, вспоминая того, кто лежал без движения в палатке. Он лежал и не сознавал, в отличие от меня, что битву с дикой, необузданной природой я проигрываю, оттого мне было еще тягостнее. Далеко не продвинулись, сомневаюсь, чтобы кто-либо мог идти вперед в такую погоду, даже при попутном ветре; против ветра – невозможно.
Метель свирепствует с неослабевающей яростью, она сомкнулась вокруг нас в белых как молоко объятиях. Вернулись, поставили палатку на прежнем месте. Она была в самом центре леденящего отчаяния. Темная непроглядная ночь, люди жмутся друг к другу, все вокруг одето в белый саван, на миг застывая, а затем метель ревет, свистит и воет дни напролет. Будь мы даже вдесятеро опытнее и увереннее в наших целях, мы не могли ожидать таких ударов судьбы.
Буйный ветер беспощадно терзает соседнюю палатку, мчит к необъятному океану; в спальнике, в пуховике, – беспомощное тело; оно лежит навзничь, неподвижные руки вытянуты вдоль бедер. Со времени моего прихода он почти не шевельнулся. Лежал то с закрытыми, то с открытыми глазам. Открытые, они, не мигая, бессмысленно смотрели в одну точку, и лишь изредка лоб над ними бороздили морщинки не то смирения, не то удивления. Тогда Альберт заговаривал с ним, и он, случалось, настолько приходил в себя, что пытался назвать друга по имени. Но сознание тут же меркло, и в палатке снова лежало лишь изможденное тело Кирилла, а дух отлетал от него.
– Альберт.
– Что, Кирилл?
– Дай мне что-нибудь, попытайся удержать меня здесь хоть на несколько минут…
– Удержать, Кирилл?
– Чтобы я не блуждал бог знает где… У меня такое чувство, будто я только что вернулся сюда и сейчас снова уйду… Дай мне что-нибудь, друг мой.
Альберт поднес к его губам кружку чая с лимоном, которую всегда держал наготове, и хотел было помешать ему говорить, но не успел.
– Не останавливай меня, Альберт. Я должен это сказать. Если бы ты знал, какая тревога терзает и гложет меня, когда я блуждаю в этих местах… им нет конца.
– Где это, Кирилл?
– Где-то на краю света… – по лицу друга он понял, что начинает бредить, и через минуту добавил: – Не бойся… Я еще не ушел. Но о чем же…
– Ты хотел что-то рассказать, Кирилл. Рассказать мне, твоему старому другу, который всегда подражал тебе и согласился бы сейчас поменяться с тобой местами.
Он почти не приходит в себя. В те короткие минуты, когда сознание возвращается к нему полностью или частично, мне удалось разобрать, что он просит передать слова прощания, слова любви своей жене.
Он с благодарностью взглянул на друга и сразу потерял сознание. Глаза уставились в одну точку напряженным, ничего не выражающим взглядом. Мне было страшно смотреть, как утопающий поднимается из глубин лишь затем, чтобы погрузиться в них снова. А потом в нем произошла перемена, страшная не только для нас, но и для него. Невысказанное желание облегчить душу, поделиться чем-то с другом так мучило его, что минуты просветления становились короче. Он тщетно старался преодолеть забытье, подобно утопающему, который тем скорее уходит под воду, чем больше борется с волнами. Я смотрел на умирающего, мои глаза говорили ему: «Я сожалею, я сожалею, что твоя жизнь угасает в этом невыносимом холоде, темноте и безвестности. Я сожалею, что не могу спасти тебя…»
На высокогорье все предельно жестко, там шансов на выживание нетранспортабельного попросту нет – ни у него, ни у спасателей. Это на практике не раз доказано. Спросите у моряков, летчиков, подводников, поинтересуйтесь – и вы узнаете, что и там бывают ситуации, когда спасательные операции попросту невозможны. И неважно, принимаете вы это или не принимаете…
…Во время повествования Андрея мне вспомнилась история гибели Александра Губаева. С Сашей мы познакомились в нулевых годах, в базовом лагере Луковая Поляна, он был высоким, стройным мужчиной тридцати восьми лет, стремителен и элегантен, а лицо поражало чеканным совершенством. Рядом с ним был сынишка 10–12 лет, за вечерним чаем он делился своими впечатлениями среди начинающих альпинистов. Без хвастовства и удали. Тогда я впервые услышал от него фразу: «Хороший альпинист – это живой альпинист!» В 2004 году исполнилось 50 лет со дня первого восхождения итальянских альпинистов на вершину К-2. Международная экспедиция в составе элиты горных восходителей из 12 человек, в том числе Губаев, стартовала из Алматы 15 июня. За день до отъезда мы общались по телефону (в ту пору я работал послом Кыргызстана в Ташкенте) и условились встретиться на Луковой Поляне после его экспедиции, чтобы обсудить детали подготовки на предстоящий год восхождения на Эверест. По свидетельству казахстанца Владимира Сувиги, «Саша стоял на вершине, и я четко просматривал его силуэт в сумеречных лучах дня, больше я его не видел»…
…Наконец график давления на навигаторе дрогнул, погода начала улучшаться, ветер стал терять свою энергию, небо понемногу прояснялось. Мы встали и пешком-ползком двинулись к Важе Пшавелы, к лагерю. Нам удалось добраться до пещер, и весь этот ужасно тяжелый путь мы постоянно переходили от уныния к надежде. Непогода и высота измотали всех, состояние башкирской команды и Степана было удручающим, хотя они шли по проторенному нами пути. Когда мы достигли пещер и смогли передохнуть, подкрепить себя пищей, к нам вернулась бодрость. База узнала о наших потерях и настоятельно требовала организовать спуск на следующий день. Но наступивший день не дал возможности двигаться, этому препятствовали снежный склон и поиск перильных веревок. Выпавший за прошедшие дни снег, покрывающий склоны, был сыпуч, как сухой песок. Проваливаясь, он растекался и, не уминаясь под ногами, сильно затруднял движение. Ноги не имели опоры, и ходьба по такому зыбучему снегу выматывала все силы.
