Татьяна Михайловна Василевская
Здесь и сейчас
Я однажды проснусь, а вокруг мир другой,
Светел, чист, бесконечно прекрасен.
А на троне высоком – Царица любовь,
А на меньшее я не согласен.
Под хрустальным мостом реки чистой воды,
И никто над цветами не властен,
И не дерево счастья, А счастья сады.
А на меньшее я не согласен.
«На меньшее я не согласен», Н. Носков
Часть 1. Самый счастливый человек на свете
Глава 1
1980г. с. Загорное, Гуляйпольский район, Украина
Деду Игнату снилось, что он снова молодой казак. Он идет через двор, к привязанному у плетня жеребцу. Тот косит темным блестящим глазом, нетерпеливо перебирая тонкими ногами, фыркая. А по ту сторону плетня, соседская дочь, красавица Наталка, улыбается Игнату, белозубо, и румянец играет на нежной девичьей щеке. Глаза смотрят лукаво…
Старик отмахнулся от привязавшегося, зудящего возле самого лица комара и, улыбаясь беззубым ртом, продолжил смотреть приятный сон.
…Он закидывает ногу в стремя и уже готов вскочить в седло…
«Мууу!» – совсем некстати раздалось над самым ухом жалобное мычание.
– Циц, бисово пориддя!* (Цыц, чертово отродье). Холера тебе забери! – шикнул старик. Не открывая глаз, боясь спугнуть чудный сон, он повернулся, поудобнее, пристраиваясь к стволу березы, возле которой, его сморило жаркое летнее солнышко.
Еще одна корова замычала, за ней еще и еще.
– Я вам… – проворчал пастух. Нашли время. Трава, гуще не бывает, ходи да жуй целый день, а им все неймется. Решив, что если сейчас еще кто из скотины начнет мешаться, то он встанет и огреет нарушительницу спокойствия хворостиной, чтоб неповадно было, старик снова погрузился в дрему.
… Наталка продолжает улыбаться. Солнце играет, горит золотом в толстой русой косе. Губы нежные, розовые, такие мягкие, волнующие полуоткрыты, как будто специально манят его, в ожидании поцелуя…
Внезапно, прямо рядом с ухом Игната, что-то страшно грохнуло. Спросонья старик, только что побывавший в своих видениях во временах далекой молодости, не мог понять, то ли и впрямь он каким-то чудом перенесся в прошлое, и прямо сейчас, снова идет война. То ли и вовсе наступил конец света. Пока мысли беспорядочно метались в одурманенном сном сознании началось, что-то и вовсе невообразимое – со всех сторон послышался топот ног разбегающихся коров, сопровождаемый сумасшедшим трезвоном железных колокольчиков, жалобным мычанием, и каким-то грохотом. Игнат ошарашенно огляделся по сторонам. Животные, обезумев от страха, метались по лугу, звеня боталами. К длинным коровьим хвостам были привязаны жестяные банки. Они били животных по ногам, громыхая насыпанными в них камушками, пугая коров еще сильнее и не давая им успокоиться. Краем глаза пастух заметил, уже довольно далеко от луга, бегущих в сторону села мальчишек. Босые пятки высоко взлетали над густой травой с удивительным проворством и быстротой. У одного из паршивцев в руках было, что-то темное и длинное. Игнат, ставший, на старости лет слаб глазами, не мог разглядеть предмет отчетливо, но был уверен, что это ружье. Видно, кто-то из поганцев стянул из дома отцовское ружье и, дождавшись в кустах пока он уснет, маленькие мерзавцы пальнули у него над ухом, напугав скотину и его самого до полусмерти.
– Бисовы дити! – заорал старик, грозя вслед мальчишкам кулаком. – Ужо я вам влаштую, подлюки! Шмаркачи! Батьки шкуру спустять, почекайте!* (Уж я вам устрою, подлюки! Сопляки! Отцы шкуру спустят, подождите!).
Среди светлых и русых вихрастых голов бегущих ребятишек, четко выделялась одна чернявая. Игнат сплюнул в траву, ну подождите, шутники!
–
– Ах ты ж, поганий дитина! Бисово пориддя! – орала бабка, охаживая Нестора хворостиной по голому заду. Он морщился, но стойко сносил наказание. У бабки устала рука и она замерла, с занесенным прутом, чтобы передохнуть и отдышаться. – Нестор! Що ти робишь? Що ти за дитина такий? Окаянний ти поганець! – тонкий прут снова заходил в воздухе. – Худобу налякали. Дид Гнат мало сам не помер. Ледве зибрав корив, по всьому лузи розбиглися. Трохи в лис не пишли з-за ваших витивок мерзопакостных. Я знаю, що це твоя затия, окаянний. Сладу з тобою немае!* (Скотину напугали, поганцы. Дед Игнат чуть сам не помер. Еле собрал коров, по всему лугу разбежались. Чуть в лес не ушли из-за ваших проделок мерзопакостных. Я знаю, что это твоя затея, окаянный. Сладу с тобой нет).
Бабка совсем уморилась, бросила хворостину и всхлипнула.
– Батько був би живий, так шкуру б з тебе спустив з паразита.
Она подковыляла к крыльцу и тяжело опустилась на ступеньку.
– Нелюд ти, нехристь. Жодного дня не проходить, що б мени хто-небудь не наскаржився на тебе. Нестор! У могилу мене хочеш звести? Я помру, що ти будеш робити? Кому ти ще потрибен?* (Изверг ты! Нехристь! Ни оного дня не проходит, чтобы мне кто-то не нажаловался на тебя. Нестор! В могилу меня хочешь свести? Я помру, что ты будешь делать? Кому ты еще нужен?)
Внук, глядя исподлобья темными глазами, то ли обиженно, то ли виновато, у него разве ж поймешь, шмыгнул носом.
– Ох, горе-то, горе, – вздохнула бабка. И дите жалко – сирота, и растет чистый разбойник, нет с ним сладу.
Нестор утер нос рукавом рубахи, и незаметно стащив, из стоявшей рядом с ним корзины яблоко, быстро перемахнул через забор и понесся по улице.
– Нестор! Повернись назад, нехристь! – закричала бабка. Махнув рукой, она сплюнула и, охая, пошла в дом. Послал Господь испытание на старости лет.
1982г. Москва
– Геннадий Борисович, прошу, салат по рецепту от повара из «Праги».
– Благодарю… Так вот, эти механизмы скажут, я вас уверяю, новое слово в нашей автомобилестроительной промышленности…
– Да, что Вы говорите? – ослепительно улыбаясь, выражая полнейшую заинтересованность, сказала хозяйка дома, Ольга Андреевна Соболева.
– Да, да, – гость помахал вилкой и, к радости остальных присутствующих, прервался в своем рассказе на салат от повара знаменитого ресторана.
– Дима, – склонившись к сыну, одними губами, сердито прошептала Ольга Андреевна, – не бери еду руками. Что подумают наши гости?
Диме было наплевать на то, что подумают гости. Ему вообще страшно надоело это глупое застолье – знакомство с родителями жениха его сестры Нади. Сплошная скука. Дурацкие разговоры. Все сидят с чопорным видом, как будто за столом собрались одни графы и князья. Если бы не затея, которую придумал Димка, он бы давно уже улизнул из этого царства занудства и показной доброжелательности. Дима покосился на отца, тот, судя по лицу, тоже не испытывал особого удовольствия от мероприятия. Но ему-то, хочешь, не хочешь, придется весь вечер провести с гостями. Хозяин дома и отец невесты не может встать и уйти, потому что ему надоело. Все-таки быть взрослым утомительно, хотя свои плюсы, конечно, тоже есть. Старательно орудуя ножом и вилкой, в попытке разрезать отбивную, Димка мысленно взвешивал плюсы и минусы того, когда человек уже взрослый. Он задумался, и отбивная, съехав с тарелки, шлепнулась на белоснежную скатерть. Мать страдальчески закатила глаза, а сестра метнула в сторону младшего брата убийственный взгляд. Димка едва не высунул язык в ответ, но вовремя вспомнил, что «должен вести себя прилично, как хорошо воспитанный мальчик из интеллигентной семьи», как все утро наставляла его мать.
– Извините, – убирая мясо со скатерти, немного сконфуженно пробормотала мать, впустую потратившая время и силы на утреннюю попытку привить хорошие манеры сыну. Она одарила Димку взглядом, в котором явственно читалось неодобрение, страдание и раздражение. Хотя, гостям-то, как показалось Димке, было до лампочки, что его манеры «не на высоте», как опять же любит выражаться мать. Отец жениха, покончив с салатом, серьезно подналег на коньяк, продолжая вещать про свои обожаемые механизмы, которые из всех присутствующих интересовали исключительно только его самого. Мать жениха, с завидным аппетитом, уплетала осетрину горячего копчения и наравне с мужем, ценителем коньяка, налегала на сладкую наливку. А жених, заметив случившийся казус, ухмыльнулся, причем не дружелюбно и весело, а как-то гаденько и злорадно. «Козел!» – глядя избраннику сестры в глаза, подумал Димка, искренне жалея, что не владеет искусством телепатии.
–
– Я тебя убью! – прошипела Надя, поймав Димку в коридоре, когда он вышел из туалета, вернее из уборной, как опять же заставляла называть это самое место мать. Во как сестрицу-то разобрало! Даже из-за стола выскочила, что бы подкараулить его, там, где никто их не услышит.
– Отвяжись! – сказал Димка и хотел пройти дальше. Сестра ухватила его цепкой тонкой лапкой за ворот рубашки и впилась в лицо ледяным взглядом. Димка дернулся. – Пусти, дура!
– Если ты сейчас же не отвалишь из-за стола, маленький засранец и посмеешь испортить… – она застыла с открытым ртом, пытаясь сформулировать, что именно может испортить Димка.
– Да больно ты мне нужна! Отстань! Скорей бы уже вы с козлом поженились, и ты отправилась к нему. Будете вместе распевать – беее, беее! – закатился Димка и, ловко вывернувшись из рук возмущенной сестры и по совместительству невесты «козла», направился в комнату, где был накрыт стол. Особого желания возвращаться туда у него не было, но теперь это было дело принципа. Надька хочет войны – она ее получит. Сама напросилась!
– Только попробуй, что-нибудь…
Димка закрыл дверь перед ее носом, и остаток угрозы, произнесенной сестрой, так и остался ему не известным.
– Димочка! – мать жениха, видимо, наконец-то, насытившись осетриной и в достаточной мере «подзарядившись» наливкой, расплылась в преувеличенно-радостной улыбке. – Твоя мама говорит, что ты пишешь чудные стихи. Прочтешь нам? Просим, просим, Димочка! Не стесняйся! Все свои.
Дима не менее радостно улыбнулся тетке, имени которой он не запомнил, за ненадобностью – замуж-то Надька выходит, чего ему память зря ерундой забивать? Мать жениха смотрела на него с умилением. Как будто ему не девять лет, а года три. Ну, что ж, продолжая улыбаться во весь рот, подумал Димка. «Вы песен хотите? Их есть у мня». Кто, что хочет, тот то и получит. Вечер исполнения желаний! А волшебник он, Димка!
Взяв один из стульев, Димка поставил его на середину комнаты. Мать с подозрением посмотрела на него, но ничего не сказала. В этот момент дверь открылась и в комнату вошла Надя. Дима влез на стул, и чуть не закатился от смеха, заметив, как Надька застыла на месте, и одновременно, и совершенно одинаково, вытянулись, лица у матери, и у нее. Не обращая внимания на ближайших родственниц, усиленно делающих ему страшные глаза, Дима принял горделивую позу и, слегка поклонившись, громко и четко сказал:
– Из моего. Из раннего. – Он снова поклонился и, выставив, как заправский поэт, перед собой руку, начал читать громко и четко. Именно так, как учила читать мать, когда нужно было выучить стих для школы:
–Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Явно не оценив мастерства исполнения, которого сама же добивалась, мать застыла с каменным лицом. Надя издала странный тонкий звук, похожий на писк и на стон одновременно и выбежала за дверь. Жених, вновь расплылся в гаденькой ухмылке. Мать жениха, округлив, ярко подведенные черным карандашом, голубые глаза, ошарашенно смотрела на юное дарование, быстро-быстро хлопая ресницами и приоткрыв рот. Ее муж застыл с очередной рюмкой коньяка, почти с восторгом взирая на будущего родственника. А отец всхлипнул от смеха и прикрыл лицо салфеткой, скрываясь от грозного взгляда, который метнула на него жена.
– Дима, – безжизненным голосом проскрипела мать, сдергивая сына со стула и таща его за собой. Уже в дверях она оглянулась к гостям. – Извините…
–
– Дима! Что ты вытворяешь?! – пристально глядя на младшего отпрыска возмущенно сказала мать. – Ты понимаешь, что для Нади это важное событие? Она расстроилась…
Мать покосилась на стену, за которой находилась комната дочери. Из-за стены явственно доносились рыдания, сопровождаемые звуками, напоминавшими вздохи кита под водой.
– Я же не виноват, что Пушкин, просто опередил меня, – пожал плечами Димка. – Может, мы с ним мыслим одинаково, родственные души. А если Надьке Пушкин не нравится, то в этом я тоже не виноват…
– Дима! Ты должен извиниться… – мать неуверенно посмотрела на сына, обдумывая, не слишком ли рискованно просить его извиняться – как бы еще хуже не получилось.
– Перед Пушкиным?
Мать закатила глаза.
– Я сама извинюсь перед гостями и успокою Надю. А ты, пожалуйста, воздержись от подобных выходок.
Дима пожал плечами. О чем разговор? Естественно, стихи читать он больше не будет. Чего повторяться-то?
–
Над чашками с крепким, свежезаваренным чаем, поднимался ароматный пар. Мать вошла в комнату с большим блюдом, на котором красовался торт – по виду настоящее произведение кондитерского искусства.
– Какая красота! – восхитилась мать жениха. Ее муж, изрядно приложившийся к коньяку, полусонно и довольно равнодушно взглянул на шедевральный десерт.
– Надя, поухаживай за гостями, – ставя торт на стол, улыбнулась мать дочери.
Надя, уже успевшая отойти от своих переживаний, то и дело, бросая нежные, томные взгляды на жениха, принялась резать десерт и раскладывать по тарелкам. Димка, незаметно достал из кармана костюмных брюк, спичечный коробок и осторожно приоткрыв его, вытряхнул содержимое на стол, прикрыв его салфеткой.
– Альбина Михайловна, – ослепительно улыбаясь, сказала Надя, протягивая тарелку с куском торта будущей свекрови. Внезапно улыбка начала сползать с ее лица, глаза выпучились, а щеки пошли красными пятнами. «Прямо, как жаба!» – радостно отметил про себя Димка.
Почуяв неладное, мать проследила за взглядом дочери и лицо ее, как всегда в моменты сильного волнения, застыло непроницаемой маской, а глаза сверкнули, как две искрящиеся льдинки.
По белоснежной скатерти, среди чашек тончайшего японского фарфора, вазочек с вареньем и конфетами, тарелок с тортом, деловито шевеля длинными усами и шустро перебирая лапками, бегали ярко-рыжие представители животного мира: тип – членистоногие, класс – насекомые, отряд – таракановые. А попросту говоря – тараканы рыжие или прусаки.
– Мама! – в ужасе пискнула Надя, едва не выронив тарелку, с отвращением глядя на мерзких тварей, нахально расхаживающих по столу, норовя забраться в какую-нибудь из емкостей с едой.
– Надя, – ледяным тоном одернула Ольга Андреевна дочь, готовую то ли впасть в истерику, то ли грохнуться в обморок.
– Дима! – грозным голосом рыкнул отец. – Сколько штук этой дряни было ты знаешь?
Димка, с любопытством, следя взглядом за шустрыми насекомыми, шмыгнул носом и сказал:
– Двенадцать. Дюжина, то есть, – уточнил он, очевидно, для графов и князей.
Отец поднялся, и, не обращая внимания на умоляющие взгляды жены, ловко истребил всех ползающих тварей, прямо на праздничном столе, на глазах у гостей, вполголоса ведя отсчет количества поверженных интервентов.
– В свою комнату, – скомандовал отец, покончив с насекомыми, трупики которых дрожащими руками быстро убирала со стола мать. Лицо ее с горящими алыми пятнами на мертвенно бледных щеках, было искажено отвращением, чувством стыда и нечеловеческого страдания. Дима молча вышел из-за стола. Жених одарил его очередной ухмылкой, самой гадкой изо всех, что были перед этим, и Димка еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Надька, дура, он же гад конченый! Зачем тебе за него замуж? Открой глаза! Он же и правда козел, самый настоящий!» Но зная, что с отцом шутки плохи, и раз уж он разозлился, лучше, побыстрее уйти и не выступать, Дима вышел в коридор и поплелся к себе. Конечно, даже если бы он попытался вразумить сестру, ничего из этого не вышло бы. Она же от любви или от чего там еще совсем с ума спятила. Она бы и слушать ничего не стала. Особенно то, что говорит он – ее ненавистный младший брат, по ее словам постоянно отравляющий ей существование своими выходками тупого идиота.
–
Гости уехали. Сестра была более-менее успокоена – мать накапала ей каких-то капель и, что-то долго втолковывала, пока Надька заходилась в припадках рыданий и квакающих звуков, перемежаемых воплями: «Ненавижу! Ну, что за чудовище?! Идиот малолетний! Мааа-ма!» Гад жених, пока, по крайней мере, жениться, вроде, не передумал. Так, что чего так уж разошлась Надька, вообще непонятно.
Мать ходила мимо сына с каменным лицом, не говоря ни слова, игнорировала его, давая понять, что сегодня он перешел черту.
– Дима. Пойдем, разговор есть, – взяв сына за плечи, отец отвел его в свою комнату.
– Дима, я все понимаю. Возраст, характер у тебя, прямо скажем, шустрый, непоседливый. Любишь ты пошалить, разыграть кого-нибудь. Но пора уже понимать, что все хорошо в меру. И, что всему свое время и место, и границы обязательно должны быть. Для твоей сестры сегодняшний вечер был важен. Ну, со стихом, не знаю, по мне так смешно вышло, а Надя и мама расстроились. Мама даже, кажется, рассердилась. Но тараканы! Дим, ты понимаешь, что мало того, что это некрасиво и глупо, так еще эта гадость могла по всему дому расползтись. И, что? Мы бы потом дезинсекторов вызывали? Из-за того, что ты решил глупо пошутить? – Отец прошелся по комнате, очевидно, собираясь с мыслями, обдумывая, как донести до девятилетнего сына разницу между шуткой и розыгрышем веселыми, смешными и добрыми и плохой шуткой, злой, обидной, некрасивой и неприятной.
– Дима, давай договоримся, что впредь, ты будешь сначала хорошо думать, прежде чем, что-то сделать, можно это сделать или нет. И, самое главное, прежде чем устроить очередной розыгрыш, хорошенько обдумывай, как воспримут его те, кого ты хочешь разыграть. Шутка хороша, когда всем смешно и весело, а не одному только шутнику. Понимаешь?
Димка кивнул.
– Хорошо, пап, я понял.
Отец улыбнулся.
– Где ты тараканов-то взял?
– У Витьки Сомова из нашего класса выменял.
Брови отца изумленно приподнялись.
– Да, что ты говоришь, выменял, тараканов? И, что же, если не секрет, Витька Сомов получил в обмен на такое сокровище? – отец иронично улыбнулся.
– Я ему кляссер с марками отдал, – вздохнул Димка.
Отец покачал головой и хмыкнул.
– Надо же… Не знаю сынок, кем ты станешь, когда вырастешь, может, артистом или ученым, или пожарным, или даже в космос полетишь. Но экономика, финансы и торговля – это точно не твое, – отец засмеялся. – А, вот твой Витька Сомов вполне может именно в этих областях добиться больших успехов, у него явные способности. – Посмеиваясь, отец вышел из комнаты.
1983г. Москва
Судья поднял белый флаг. Попытка была удачной, нарушений не было, результат засчитан.
– Молодец, Миша! – тренер радостно потрепал подопечного по светлой макушке. – Думаю, что в прыжках сегодня будешь первым! Вон, какой у тебя результат! Навряд-ли кто-то возьмет большую высоту. Молодчина!
Мишка улыбнулся. Он старался не думать о боли в ноге. Во время приземления, он неудачно опустился на правую ступню. Боль была резкая и сильная. Он думал, что все пройдет, но пока нога болела. Впереди еще забег на пятьсот метров. Дистанция небольшая, Мишка решил, что сможет потерпеть. Правда он не был уверен, что сможет прийти первым, как рассчитывал. Будет обидно проиграть. Сегодня борьба шла за выход на межреспубликанские соревнования. И Мишка, и тренер долго и упорно готовились. Тренировались даже по выходным. Мечтали. Мишка покрутил ступней. Боль раскаленной иглой пронзила ногу от щиколотки до самого колена, но ничего терпимо.
– С ногой что? – обеспокоенно спросил тренер.
– Ничего. Все нормально, – улыбнулся Мишка.
–
Он пришел вторым. Тренер вроде бы и не сильно расстроился. Второе место тоже неплохо. На межреспубликанские Мишка попадал.
– Миша, ты, когда бежал, казалось, что ты припадаешь на правую ногу. И движения от этого были чуть более медленные и тяжелые. – Тренер в упор посмотрел на него.
– Кажется, я ногу потянул, во время прыжка, приземлился неудачно, – признался Мишка.
Тренер ощупал лодыжку.
– Тут больно? А тут?
Мишка морщился. Нога в области щиколотки покраснела и немного распухла, прикосновения рук тренера отзывались резкой болью.
– Миш, ну как можно быть таким безответственным и легкомысленным? – тренер покачал головой. – Почему сразу не сказал? Я же спрашивал.
– Не хотел Вас подводить, – Мишка опустил глаза.
Тренер в сердцах махнул на него рукой.
– Ты не меня, ты себя подвел. Одевайся. В травмпункт поедем.
–
Осмотрев ногу и взглянув на снимок, врач сообщил, что произошел разрыв связки. Тренер выслушал врача с видом человека, которому только что огласили смертный приговор. Перспективный воспитанник, имевший все шансы подняться высоко, брать призовые места, возможно стать звездой легкой атлетики, сегодня закончил свою серьезную спортивную карьеру. Теперь Миша Озерский может, когда пройдет курс лечения, отстаивать честь школы, может даже в межрайонных соревнованиях поучаствовать. Но, ни о каких межреспубликанских и даже республиканских больше и речи быть не может.
– Миша, Миша… – сказал тренер грустно. Мишка сглотнул, и усиленно начал смотреть вдаль, прогоняя подступавшие к глазам слезы. Все мечты рушились, да, что там, уже рухнули. Для большого спорта он умер. Безвозвратно, раз и навсегда.
–
Возвратившись домой, Мишка собрал все награды и грамоты, завоеванные за четыре года, которые он участвовал в более-менее серьезных соревнованиях по легкой атлетике. Сложил все в коробку, из-под материных сапог, и вынес в коридор, к входной двери.
– Миша, что делают твои кубки и грамоты в обувной коробке возле двери? Ты, что проиграл сегодня в соревнованиях? – обеспокоенно спросила мать, заглядывая в комнату сына.
– Нет. – Миша улыбнулся. – Прыжки первое место. Пятисотметровка – второе. Просто, они мне больше не нужны, выброшу завтра, по дороге в школу. Я со спортом завязал. Надоело.
Мать изумленно посмотрела на сына. Ему так нравилось. На тренировках пропадал все время, она даже ругалась. Так стремился к успеху. Радовался каждой победе. И вдруг раз и надоело. Не похоже на него.
– Миша, у тебя все в порядке? Ничего не случилось?
Мишка уловил в голосе матери не просто легкое беспокойство, а самую настоящую тревогу. Он твердо посмотрел ей в глаза такими же, как и у нее, яркими голубыми глазами, и улыбнулся совершенно искренне своей необыкновенно обаятельной улыбкой, против которой не могла устоять ни одна, даже самая строгая учительница в школе.
– Все нормально, мам. Просто разонравилось. Ты же говорила, что мне больше заниматься нужно, – он пожал плечами, – вот, теперь налягу на учебу, буду заниматься.
