Такаббир Эль Кебади
А. З.
~ 32 ~
– Дым? – взволнованно спросил Бузук, наблюдая, как вдали темнеет небо.
– Или туман, – предположил Жила.
Максим всматривался в просветы крон, но резь в глазах мешала разглядеть, какая напасть приближается к ним.
Бузук шумно втянул в себя воздух:
– Чем-то воняет. Дымом?
Жила опёрся ему на плечо, встал на носки и вытянул шею:
– Огня не видно.
– Конечно не видно! Далеко горит.
– Хорош менжевать. Это туман.
Бузук сморщился, словно его тело пронзила боль. Вдавил кулак в правый бок:
– Слышишь, трещит древесина? Говорю, там лес горит! Помнишь, на железке бензовоз полыхнул?
Треск, шипение и ещё какие-то непонятные хлопающие звуки становились всё громче.
Судорожно соображая, что это может быть, Максим пошёл к избе.
– Куда? – рыкнул Жила.
Максим указал на садовую лестницу:
– Оттуда лучше видно.
– Стоять! Я сам. – Жила подбежал к лестнице, вскарабкался на верхнюю перекладину. Держась за дверцу чердака, направил взгляд вдаль.
– Ну что? – спросил Бузук.
– Дым только над деревьями. Выше небо чистое. И дым какой-то… Это не дым, а фигня какая-то. Птицы, что ли?
– Залезь на крышу, – велел Бузук.
– Та ну… Тут всё прогнило.
– Хрипатый же залез.
Продолжая держаться одной рукой за дверцу, Жила повернулся лицом к избе, осторожно встал на край чердачного проёма. Изогнувшись в пояснице, взялся свободной рукой за ребро доски, лежащей на скате крыши. Кромка отломилась. То же произошло с другой доской.
Жила бросил обломок не глядя, через плечо, так невеста бросает на свадьбе свой букет подружкам.
– Сбрехал твой Хрипатый. Никуда он не залезал. А ты на меня убийство Шнобеля повесил.
Вдруг сквозь треск, шипение и хлопанье пробился писк: тонкий, звучащий на высокой ноте, которую с трудом улавливает человеческий слух.
– Это ещё что? – занервничал Бузук.
Жила хотел посмотреть себе за спину. Едва не потеряв равновесие, ступил на перекладину лестницы. Обернулся лицом к чащобе и, взирая поверх крон деревьев, пробормотал:
– Итить-колотить…
Лестница заскрипела… и развалилась. Сорвав дверцу с петель, Жила камнем ухнул вниз. На прямые ноги. Всем весом. И заорал во всё горло:
– А-а-а-а-а.
Максим и Бузук подскочили к нему, замерли в растерянности. Обе ноги Жилы сложились как у кузнечика. Вспоров штанины, из подколенных ямок торчали кости. Из одной раны хлестала кровь.
Перекрикивая истошные завывания, Максим велел Бузуку найти пару крепких веток и метнулся к кустам, за рюкзаком.
– Не вопи! – рявкнул Бузук на Жилу, а браток надрывал глотку, словно у него в груди не лёгкие, а бездонная бочка, наполненная воздухом.
Максим бросил рюкзак рядом с Жилой:
– Потерпи немного. – Расстегнув замок, достал из внутреннего отделения аптечку. Взглянул на Бузука. – Чего стоишь? Неси ветки.
Тот прокричал ему в ухо:
– Шум слышишь? Не к добру это.
Вытряхивая содержимое аптечки на землю, Максим прокричал в ответ:
– Приятеля видишь? У него открытый перелом обеих ног. Неси ветки и снимай куртку!
– Ему кранты! Айда в избу!
Жила извернулся и вцепился Максиму в рукава:
– Не бросай меня! – И опять заорал диким голосом.
Бузук попытался выдернуть ткань из пальцев братка, но тот держал Максима мёртвой хваткой.
Что-то крупное, чёрное шлёпнулось в лужицу крови, захлопало перепончатыми крыльями, поднимая фонтан красных брызг. Бузук отпрянул, Жила завопил ещё громче, срывая голос.
Максим оглянулся. Через бреши между лиственницами, сквозь кроны деревьев летела огромная стая чёрных как смоль летучих мышей.
– Бузук, помоги! – крикнул Максим и потянул Жилу к крыльцу, стараясь не думать, что тем самым причиняет ему нечеловеческие страдания.
Голени зэка вывернулись, словно крепились к коленям только кожей и удерживались штанами, и волочились по земле, оставляя кровавые дорожки.
Жила не выпускал рукава Максима и ревел благим матом. Из единственного здорового глаза катились крупные слёзы. Лоб блестел от пота.
Пятиться, согнувшись в три погибели, было крайне неудобно. Вдобавок к этому нагрузка на колено вызвала жгучую боль. Каждый шажок давался с трудом. До крыльца рукой подать, но расстояние казалось непреодолимым.
Максим остановился:
– Бузук! Помоги!
Очередная мышь с лёту впилась зубами в кровоточащую рану. Жила заорал во всю мощь своих лёгких.
Ещё одна мышь когтями царапнула Бузуку ухо. Он натянул куртку себе на голову и принялся разжимать пальцы братка:
– Отпусти его!
– Помоги тащить! – кричал Максим.
– Отпусти дружка! – кричал Бузук.
– Помоги!
– Отпусти!
И тут перед глазами Максима замелькал кулак Бузука, нанося удары приятелю в живот. Молниеносно, резко, яростно, вверх-вниз, вверх-вниз. Всё произошло так быстро, что Максим даже не успел отреагировать на ситуацию. Жила, умолкнув, выпустил его рукава. Щёлк, и залитый кровью клинок складного ножика нырнул в рукоятку, которую стискивал в кулаке Бузук. На животе Жилы, на спортивной кофте, вокруг множества колотых ран растекалось тёмно-красное пятно.
Отмахиваясь от мышей, Бузук затащил Максима на крыльцо. Толкнул его в полумрак избы, закрыл дверь. Обойдя висящего в петле Шнобеля – теперь он висел ровно, соблюдая законы физики, – Бузук повозился возле окна, прилаживая на место обломки тесины, выломанной Гвоздём. Заделав дыру между досками, устало опустился на табурет и выудил из-за пазухи фляжку:
– Выпьешь?.. А я выпью.
Снаружи, о стены постройки, хлопали крылья. Слышался писк. На чердаке шуршало и скрипело. Из щелей на потолке сыпалась солома.
– Что дальше, дружок?
Максим уселся в угол сбоку от двери, потёр колено.
– Молчишь, – произнёс Бузук. – Думаешь, я злодей. А я ведь жизнь тебе спас. Хотя о чём это я? Ты всё равно забудешь. Хорошие дела быстро забываются.
Наконец воцарилась привычная тишина.
Бузук плюнул на липкие ладони, вытер о штаны, достал из кармана пачку с последней сигаретой:
– Вурдалаки набили брюхо и присмирели. Думаю, надолго. Можешь уйти.
– Не боишься остаться один? – спросил Максим.
– Тот, кто не любит одиночество, – не любит свободу.
– О такой свободе ты мечтал?
Выждав пару минут – уйдёт Максим или останется, – Бузук спрятал пачку обратно, сложил руки на столе, уткнулся в них лбом и задремал. Выныривая из тревожного сна, моргал, пытаясь хоть что-то увидеть в полумраке. И снова смыкал веки.
Его разбудил странный звук, будто кто-то глухо и размеренно стучал по древесине: бумк… бумк… бумк… На фоне заколоченного досками окна темнел силуэт.
– Не стучи, дружок.
– Я не стучу.
Бузук почувствовал, как на лице стянуло кожу. Медленно повернул голову к двери и уставился на сидящего в углу Максима. Сглотнув ком в горле, так же медленно повернул голову к окну. Никого. Наверное, приснилось.
– Где это стучит?
– Вверху, – ответил Максим.
– На чердаке, что ли?
– Не похоже.
Подрагивающими руками Бузук вытащил из куртки спичечный коробок, чиркнул спичкой. Слабый огонёк выхватил из сумрака ноги Шнобеля. Висит чертяка, как и положено висеть висельнику.
Бузук поднял спичку к потолку. Ничего не заметив, начал опускать руку и остолбенел. На стене раскачивалась, подобно маятнику, тень Шнобеля. Отклоняясь вправо, дотягивалась до потолка – бумк ботинками о тесину. Совершала движение влево, достигала потолка – бумк.
Огонёк обжёг пальцы.
– Не могу больше. Не могу больше! – Вскочив с табурета, Бузук выбежал из избы, взглянул на растерзанное тело Жилы и уставился на закрытую дверцу чердака. – Дружок!
Максим спустился с крыльца. Проследив за взглядом зэка, щёлкнул языком.
– Кто её закрыл? – спросил Бузук и зыркнул по сторонам.
– Не знаю.
– Что за хрень здесь творится? Скажи правду, кто это всё делает?
– Не знаю, – повторил Максим.
– Чего ты добиваешься? Какую игру затеял?
Максим изогнул бровь:
– Я?
– Это какое-то шоу? Типа «Скрытая камера»? – Бузук крутнулся вокруг себя. – Не смейте надо мной насмехаться! Не смейте нас презирать! В тюрьме тоже сидят люди! Да, есть и нелюди, но таких мало. А вот людей с душой, с большим сердцем намного больше. Ведь попадая в тюрьму, человек нарушает всего одну или две божьи заповеди: «не убий» или «не укради». Ну а как же остальные заповеди? Почитай отца твоего и почитай мать твою, не прелюбодействуй… А как же другие грехи? Не жри в три горла, не ленись… Эти заповеди ежедневно нарушают вольные люди. Почему их не садят? А как же самый страшный грех – гордыня? Почему не дают пожизненные сроки гордецам? Почему вы выбрали нас, а не их?
Максим скривил губы:
– Не распинайся. Тебя никто не услышит.
Взял рюкзак. Хотел собрать лекарства, но они были запачканы кровью Жилы. Зато земля и трава чистая. Не испытывая ни страха, ни удивления, Максим сел спиной к кусту, лицом к избе.
Бузук указал на небо:
– Нас оттуда снимают? Да? – Расположился рядом с Максимом и проговорил возбуждённо: – Пойми, все мы люди, у каждого своя судьба. У кого-то она удалась. У кого-то она тяжёлая и непростая. Кто-то идёт по жизни с улыбкой, а кто-то страдает. Те, кому не повезло, с радостью поменялись бы местами с теми, кому всё легко даётся. И родители хорошие, и друзья правильные, и работа достойная, и все мечты сбываются. Думаешь, я просил бы хачика отдать мне розы, которые уже завяли, которые он всё равно выбросит… унижался бы перед ним, если бы мог отслюнявить сотку деревянных? Я бы с удовольствием поменялся местом с боровом, который при мне покупал охапку самых дорогих цветов. И ведь он брал их не больной маме, а какой-то банной девке с надутыми губами и деланными сиськами. Меня это заело! В итоге я на нары, а боров дальше шиковать. Ну да ладно, чего уж теперь. На всё воля божья.
– Оставь свои речи для суда, – произнёс Максим и низко опустил голову.
– В давние времена, когда преступников вели показательно по деревням, люди плевали в них, оскорбляли, кидали палки и камни. Но после того, как преступника осудили и отправили в тюрьму, эти же люди приносили ему еду и одежду. Потому что человек не должен страдать всю жизнь. Надо прощать людей, особенно тех, кто уже наказан.
Разглядывая свои ботинки, Максим напомнил Бузуку:
– Недавно ты говорил иначе.
– Я говорил о воровских законах, которые действуют в уголовном мире. Хирург предал нас – расплатился. Шнобель скрысятничал – расплатился. Гвоздя не назову крысой, он бы вернул фляжку с коньяком, но он тоже поступил не по понятиям и расплатился за это. Жила обозвал меня конченым уродом, хотя сам себя «опустил», когда пил и жрал после Шнобеля. Оскорбления прощать нельзя. А теперь внимание! Ты лгал нам всё время, но жив. Чувствуешь разницу? А всё потому, что ты из другого теста. Ты не один из нас и живёшь по людским понятиям, и должен отвечать по своим законам.
– А ты?
– Что я?
– Когда расплатишься?
Бузук скроил удивлённую гримасу:
– За что? За побег? За то, что прикончил братка? Знаешь, если сложить все мои отсидки, то получится, что я сижу почти тридцать лет. Ну подумаешь, ещё пяток накинут.
– А за паренька с ружьём сколько тебе дадут? – спросил Максим и прижал подбородок к груди.
– Мне-то за что? Я ничего не видел. Отошёл по нужде, прихожу, а его уже замочили. Я даже не знаю, кто его шлёпнул. Вот такие дела, дружок.
– Я тебе не дружок.
– Не дружок… Это даже хорошо. Знаешь, почему враги лучше друзей? Враги никогда не предают.
Максим поднял голову и направил взгляд на Бузука:
– Осень, солнечный день, лесная дорога. На обочине стоит машина. Пробило колесо. Водитель возится с запаской. Помнишь?
– А должен?
– Ты убил его. Потом изнасиловал его жену и тоже убил. Помнишь?
– Не было такого.
– Потом задушил их сына и вместе с родителями скинул в овраг. Помнишь?
– Не было такого.
– Я выжил.
Бузук достал из кармана пачку «Мальборо», сунул сигарету в рот. Пачку смял в кулаке:
– Ты что-то путаешь, дружок.
– Ты подвернул рукава, когда умывался. У тебя татуировка на запястье. Цифра.
Глядя перед собой, Бузук выбросил пачку, взял спички:
– Первая ходка за цветы.
– Издали мне показалось, что единица обмотана колючей проволокой. Сейчас я готов биться об заклад, что это не проволока, а шипы, как у розы. Покажешь татуировку?
Бузук закурил и выпустил струю дыма в небо.
Максим горько усмехнулся:
– Значит, шипы. Двадцать три года назад единица была ярче.
– Ты меня с кем-то спутал, – сказал Бузук и затянулся.
– У тебя на каждом пальце перстень. Двадцать три года назад перстень был один. Вот этот. – Максим указал на безымянный палец Бузука.
Чёрная линия делила прямоугольник по диагонали; в одной его части «треф», в другой – «пики».
– Он тоже был ярче, – добавил Максим. – Что он означает?
Бузук выдохнул дым:
– Загубленная молодость. – И вновь сделал затяжку.
– Я не видел твоего лица. Боялся посмотреть. Я думал, что ты лесное чудище. Но я помню единицу в шипах и перстень.
– На зоне выбор наколок невелик. Перстни с мастями карт и цифры часто набивают. Ты увидел и подумал, что это я. Но это не я. – Стиснув в кулаке коробок спичек, Бузук затолкал руку в карман. – Твоих родителей нашли?
– Не знаю. Я долго ходил по лесу, спал где придётся, ел траву, пил воду из луж. Всё как в тумане. Помню чью-то палатку, костёр. Потом больница, детский дом. Но это неважно. Главное, я теперь знаю, что случилось с моими родителями и кто в этом виноват.
– Это не я.
– Ты.
– Тогда прикончи меня, отомсти за родителей. Я готов понести наказание за чужой грех. Хочу, чтобы тебе стало легче. Ты мне нравишься, дружок. Как человек нравишься.
– Не-е-ет, я спасатель, а не убийца. Подожду, когда у тебя откажет печень, а я ничем не смогу тебе помочь. У меня попросту нет таких лекарств и опыта нет. Оказание помощи при печёночной недостаточности не входит в круг моих обязанностей. Я должен осуществить срочную транспортировку больного в больницу, но здесь нет больниц. Я буду сидеть и смотреть. Смерть будет мучительной, Бузук. Жалко, что ты не видишь свои глаза. Они сильно пожелтели. Посмотри на свою лимонную кожу. Уже недолго осталось.
Бузук резко вытащил руку из кармана и резанул складным ножиком Максима по горлу. Максим чудом успел отклониться, лезвие лишь вспороло кожу. Бузук предпринял вторую попытку и с воем повалился навзничь, зажимая под мышкой охотничий нож. Обхватил ладонью рукоять, намереваясь вырвать клинок из подмышечной впадины. В ту же секунду Максим стиснул его пальцы вместе с рукоятью ножа:
– Выдернешь – истечёшь кровью.
– Спасатель стал убийцей, – прохрипел Бузук и снова завыл от боли.
– Ну ты и дурак, – проговорил Максим и потрогал горло. Липкое, тёплое. Как бы самому не истечь кровью.
Кровоостанавливающих салфеток, как и перекиси водорода, среди разбросанных на земле лекарств не оказалось. Разорвав промокшую упаковку, Максим извлёк из рулончика бинта чистую сердцевину, забинтовал шею. Вынул из рюкзака кобуру. Если время остановилось, то по ту сторону оврага сейчас половина пятого. Теплилась надежда, что катастрофа на железнодорожном переезде не повлияла на график полётов и пилот вместе с напарником-спасателем совершает дежурный облёт лесного массива.
Максим зарядил ракетницу жёлтым патроном и нажал на спуск. В небо будто ударила огненная струя – это воспламенился пороховой заряд. Однако звёздки – фейерверочный состав, используемый в пиротехнике, – вспыхнули и тотчас погасли, словно их залили водой. Аномальная зона не позволила дать сигнал…
Закинув рюкзак на плечо, Максим пошёл прочь от избы.
Глядя ему в спину, Бузук проорал:
– Ты бросишь меня? Да? Бросишь? Ты говнюк, а не спасатель!
~ 33 ~
Максим съехал на заднице по склону оврага, пробрался сквозь заросли орешника, вскарабкался на противоположный склон и закусил рукав, чтобы не закричать от злости и досады.
Ему никто не поверит. Он лежал в психушке. В медицинской выписке чёрным по белому написано: «Селективная амнезия. Избирательная потеря памяти, связанная с психической травмой». Какой вывод сделают следователи, выслушав его свидетельства против Бузука? Сколько пройдёт времени на поиск тел и улик? И станут ли их искать? Бузук вряд ли доживёт до того, как сюда прибудут спасатели и оперативники. Он умрёт через несколько часов. Или через час – если выдернет нож из подмышечной впадины.
А может, тела родителей нашли? И пылится уголовное дело где-то в архиве…
Максим перелез через поваленное дерево, приблизился к почерневшей от старости изгороди. Положил руку на калитку:
– Ну здравствуй, упрямица.
И хмыкнул, представив глаза Андрюхи, если бы паренёк присутствовал при этой сцене. В голове прозвучал ломкий юношеский голос: «Я не говорю, что ты сумасшедший, но проблема определённо есть».
– Есть проблема, есть, – покивал Максим и провёл пальцами по ржавому хомуту, скрепляющему крайние штакетины изгороди и калитки.
В первый раз он пришёл сюда один. Дверца открылась, едва он переступил невидимую глазом границу.
Максим повернулся к ограде спиной, сделал несколько шагов по направлению к избе и оглянулся. Да, именно так всё и было. А как было во второй раз? Он привёл в зону Олега и Андрея – калитка никак не отреагировала на их появление. Зато оказалась открытой, когда они побывали возле избы и хотели уйти отсюда. Между этими двумя событиями есть связь – в ней скрыта причина, почему то же самое не происходит сейчас.
Пройдясь вокруг изгороди, Максим упёрся руками в дверцу. Качнулся взад-вперёд:
– Со мной такие шутки не проходят. Считаю до трёх и ухожу. Один, два, три. Я ухожу. Ты слышишь?
Вздрогнув, выпрямил спину. Провёл ладонью по лицу, покрытому бисеринками пота. О чём он только что думал? О причине.
«Ты запутался в воспоминаниях», – прозвучало в голове.
– Ничего я не запутался! – возразил Максим.
«А я говорил, не надо сюда ходить».
– Поздно. Я уже здесь. – Потирая отёкшую переносицу, Максим зажмурился. О чём он думал? О причине…
«Максим! Напряги память!»
– Не мешай! Тут надо не в памяти рыться, а размышлять.
Почему во второй раз калитка открылась не сразу? Что изменилось?.. Количество «гостей».
– Кажется, я понял, – прошептал Максим. Покивал своим мыслям. – Да-да, я понял.
Поправил на плечах ремни рюкзака и поплёлся обратно.
Увидев его, Бузук растянул побледневшие губы в жалкой улыбке:
– Что, дружок, дорогу не нашёл?
Уголовник сидел у куста в той же позе, в какой его оставил Максим. Видать, боялся пошевелиться. Правая рука, согнутая в локте, плотно прижата к боку. Из-под подмышки торчала, словно градусник, рукоять охотничьего ножа. Вокруг неё, на замызганной куртке, расплылось пятно – не такое большое, каким могло быть, вытащи Бузук клинок из раны.
Максим замешкался перед избой, раздумывая, с чего начать.
– Смотрю я на тебя, – проговорил Бузук, – правильный такой, со всех сторон Богом облизанный. В рукаве нож держал, а никого не прирезал.
– Прирезал, – сказал Максим и шагнул к зэку. – Мне нужен ножик.
Бузук закрыл рукоять растопыренной пятернёй:
– Ты же сам сказал, нельзя выдёргивать.
– Другой ножик. Складной.
– Тут где-то был. Я и забыл про него.
Не выпуская зэка из поля зрения, Максим принялся обшаривать траву.
– Где убили твоих родителей? – спросил Бузук.
– Не знаю.
– Хоть в какой области?
– Не знаю.
Скривившись от боли, Бузук покусал губы:
– Сколько тебе было лет?
– Пять или шесть.
– И как такой малец сообразил, что над мамой надругались?
Максим посмотрел на Бузука с нескрываемой ненавистью. Не надо… не надо ворошить память. В голове прозвучал юношеский голос: «Мы же не зря сюда приехали? Ты всё вспомнил?» В какой момент рассудок заблокировал его детскую память? Когда он выбрался из-под отца и увидел его перерезанное горло и одежду, словно облитую томатным соком? Или когда лежал оглушённый ударом на лесной дороге и сквозь ресницы видел, как дёргается и скачет на маме лесное чудище? Или когда увидел её, лежащую рядом с отцом в овраге, с обнажёнными бёдрами в ссадинах и синяках?
Максим поднял ножик. Нажатием на кнопку выкинул клинок из рукоятки. Большим пальцем проверил, не затупилось ли лезвие.
– Я понял намного позже.
– Это не я, дружок. Ты с кем-то меня перепутал.
Перед внутренним взором возникла шипастая единица на запястье. Поигрывая на скулах желваками, Максим стиснул в кулаке рукоятку ножика и направился к крыльцу.
– Прошло немало времени, – никак не успокаивался Бузук. – Менты ничего не найдут и ничего не докажут! Это всё твои детские фантазии, сукин ты сын! Но, сука!.. Обвинения бросят тень на мою репутацию!
– Говоришь как заправский адвокат, – сказал Максим, поднимаясь по ступеням.
– Я «вор в законе» с огромным тюремным стажем! Ты понимаешь, что это значит?
– Двадцать три года назад ты не был «вором в законе», – вымолвил Максим и вошёл в избу.
– Это значит, мать твою, что всю свою воровскую жизнь я жил по понятиям! – надрывался Бузук. – Невозможно стать «авторитетом», если ты когда-то ставил баб на растяжку и убивал детей. Ты это понимаешь?
Максим подождал, когда глаза привыкнут к мягкому полумраку. Присмотрелся к верёвке, на которой висел Шнобель. Хотел передвинуть стол и с него дотянуться до шнура, который тугими кольцами обвивал потолочную балку, но ножки будто приклеились к половицам. Наверное, тот, кто сунул педофила в петлю, хотел так же поступить, чтобы выдать убийство за самоубийство, – не получилось.
С трудом забравшись на табурет, Максим перерезал верёвку возле висельного узла – тело с гулким стуком упало на пол. Затем встал на носки и дотянулся до балки. Шнобеля повесил Хрипатый. Он выше Жилы ростом, и руки длиннее.
Смотав шнур, Максим схватил Шнобеля за шкирку и выволок из избы.
– Ты меня с кем-то перепутал, – начал Бузук.
– Помолчи уже! – рявкнул Максим и двинулся между елями, отламывая пушистые раскидистые ветви.
Бузук наблюдал за ним исподлобья и только цедил воздух сквозь зубы. Бледное лицо отливало желтизной. Губы стали ещё белее. Потеря крови усугубляла проблемы с печенью. Или наоборот.
Обвязав еловые лапы верёвкой, Максим смастерил волокушу. Выудил из карманов Жилы и Шнобеля трусы, футболку и мобильный телефон Андрея. Спрятав вещи в рюкзак, снял с трупов куртки, разрезал на полосы, соединил их узлами, свил жгутом – получилась «упряжь». Собрал разбросанные на земле тубы с мазями и направился к колодцу. В первую очередь надо выполнить самую сложную задачу.
Приспособление для подъёма воды из колодезной шахты имело простейшую конструкцию. В боковых деревянных стойках просверлены отверстия, в них вставлены штыри, к которым прикреплено бревно, именуемое воротом. Вращение ворота осуществлялось при помощи изогнутого прута. Особо ломаться здесь нечему, однако рукоятку заклинило. Наверняка железо поржавело и начало шелушиться, пористый слой отвалился и забил дыры. Кроме этого, колодец древний, местами прогнил, местами рассохся, кое-где разбух.
Максим выдавил мази в отверстия с внутренней и наружной стороны стоек. Ведь что такое мазь? Лечебные вещества и жиры. Остриём ножика забил маслянистую смесь в щели и в ожидании, когда разбухшая древесина и ржавое железо станут более-менее податливыми, обошёл колодец.
Один конец верёвки, короткий, натянутый как струна, тонул в темноте шахты. Другой конец петлями устилал землю возле сруба. Поскольку ворот не поворачивался, Сява не стал привязывать шнур к креплению на бревне, а просто обмотал его кольцами.
Максим проверил, плотно ли обхватывают капроновые нити бревно, не заскользят ли при его движении. И принялся дёргать рукоятку. Шло время, задумка использовать мази в качестве смазки не приносила результата. Уже потеряв всякую надежду, Максим что есть мочи рванул прут и чуток сдвинул с места.
Он не помнил, чтобы когда-либо ему было так тяжело. Рукоятка вращалась медленно, забирая у Максима много сил. Штыри скрипели в отверстиях, стойки трещали и ходили ходуном, будто Гвоздь весил полтонны. Появилось опасение, что труп сейчас сорвётся на дно. Будучи ещё живым, уголовник мог неправильно обвязать себя и некрепко затянуть узел.
После каждого оборота бревна Максим наваливался на изогнутый прут грудью, переводил дух и вновь налегал на рукоятку, завывая от натуги.
Над кромкой колодца появилась обстриженная под ёжик макушка.
Ломая ногти и сдирая кожу на фалангах пальцев, Максим вытащил тело Гвоздя из шахты и рухнул рядом с ним. Мышцы свело судорогой, горло саднило, в ушах тарабанило сердце, в затылке пульсировала боль. Под спиной качалась земля. В небе кружились кроны деревьев. «Бублик» из дымки то расширялся, то сжимался.
Хрипло дыша, Максим притронулся к шее. Бинт пропитался кровью. Прискорбно…
Посмотрел на Гвоздя. Одежда мокрая, а где же грязь, в которой он якобы увяз? На голове отсутствовали раны от камней, сброшенных Сявой в колодец. Только на виске синюшная припухлость. Цели достиг всего один камень. Судьба-злодейка.
Хватаясь за выступы сруба, Максим встал. Так и не сумев побороть головокружение и тошноту, отрезал шнур от ворота. Затолкал моток в рюкзак и побрёл к избе.
Увидев его, Бузук насупил брови:
– Ты в порядке?
– В порядке, – солгал Максим. Хотелось лечь и умереть.
Впрягся в волокушу и пошёл обратно к колодцу, за трупом.
– Ты куда? – опешил Бузук. Его голос слился с гудением в ушах.
***
Путь до изгороди занимал несколько минут неторопливым шагом. Сейчас Максиму казалось, что он идёт целую вечность. Штакетник возник неожиданно. Максим решил, что это обман зрения. Лишь подойдя вплотную к ограде, почувствовал некое подобие радости: он справился.
Уложив тело Гвоздя возле засохшего дерева, хлопнул его по плечу:
– Уже скоро. Никуда не уходи. – Опять впрягся в волокушу и пошёл в другую сторону от избы, чеканя слова: – Спасатель обязан активно вести поиск пострадавших…
Спустя некоторое время Максим вернулся к изгороди с очередным «грузом 200», как сказали бы в армии. Сбросил с самодельной подстилки тело Хрипатого. Перекатил его к Гвоздю поближе и вновь потянул волокушу между кустами, чётко выговаривая слова:
– Спасатель обязан принимать меры по спасению пострадавших…
Хирурга Максим тащил осторожно, будто боялся причинить ему боль. Извинялся перед ним всякий раз, когда подстилка из еловых лап застревала в зарослях или подпрыгивала на бугорках.
Подойдя к изгороди, Максим споткнулся о чей-то ботинок, упал на тела зэков и со злостью выплюнул:
– Если я лежал в психушке, надо мной можно потешаться? Да? Ты так думаешь?
Уложил Хирурга отдельно от братков и прошептал ему в ухо:
– Проследи, чтобы они не смылись.
Выпрямив спину, прислушался:
– Кто здесь?
В ответ гудела тишина.
Вернувшись к избе, Максим кивнул Бузуку:
– Посиди немного.
– Почти тридцать лет сижу. Мне не привыкать.
Максим закатил на еловую подстилку Шнобеля, впрягся в волокушу, наклонился вперёд. Сил осталось совсем мало.
– Куда ты его? – поинтересовался Бузук. – Хоронить, что ли?
– Туда, где нас быстро найдут. Не знаешь, куда Сява делся?
Бузук посмотрел мрачным взглядом.
– Понятно, – вздохнул Максим и потянул подстилку между кустами.
– Ты где рюкзак нашёл? – ударилось в спину.
– Какая разница?
– Большая.
Максим махнул рукой:
– Там.
– Там Жила Сяву и прикончил.
Уложив Шнобеля рядом с братками, Максим отправился на поиски паренька. Ориентир – сухой вяз с узким и тёмным дуплом.
К смертям братков Максим относился отстранённо. Они сами, своими поступками, определили свою судьбу. Разве что гибель Хирурга задела Максима за живое. Даже тюрьма с её бесчеловечными законами не сумела истребить в Хирурге человечность.
Смерть Сявы потрясла… Максим сел рядом с худеньким изувеченным телом и заплакал. Почему мир проявляет к детям особую жестокость? Если бы в своё время этому мальчишке встретился человек… всего один, заботливый, внимательный, отзывчивый, с чистой душой и большим сердцем, – жизнь Сявы заиграла бы иными красками. Если бы каждого ребёнка по жизненному пути вёл такой человек – людей со сломанной судьбой было бы намного меньше, в городах и деревнях было бы меньше тюрем, а в мире меньше горя.
Бузук прав: у некоторых судьба тяжёлая и не простая. Кто-то ломается, а кто-то держится стойко, невзирая на трудности.
Максим взял Сяву за руки:
– Ты не стойкий оловянный солдатик. Мне очень жаль. – И затащил его на волокушу.
Ноги ныли, в колене пылал пожар, нестерпимо болела голова. Хотелось пить. С кончика носа на землю падали капли пота. «Упряжь» врезалась в тело даже через куртку и жилет.
Боясь потерять сознание, Максим бормотал:
– Спасатель обязан оказывать пострадавшим первую медицинскую помощь и другие виды помощи…
Оставив Сяву возле изгороди, направился к избе.
Бузук сидел, откинувшись на куст. Глаза закрыты. Руки как плети – вдоль тела. Пятно крови на боку стало намного больше. На коленях лежал охотничий нож.
– Хрыч старый, мать твою! – вскричал Максим, выпутываясь из ремней. – И кому ты сделал хуже?
Бузук приподнял веки:
– Репутация – для меня не пустой звук, дружок. Она мне важнее, чем моя грёбаная жизнь. Я лучше сдохну здесь, чем стану оправдываться перед братками за то, что я не делал.
Максим забрал у него нож, затолкал в крепление на жилете. Сел на ступени крыльца и уронил голову на грудь. Он немного отдохнёт и продолжит прокладывать дорогу из аномальной зоны в реальный мир.
– Противно, – послышался слабый голос. – Вытри сопли, слюнтяй, а то меня вырвет.
– Откуда в тебе столько дерьма? Ты вроде бы… – Максим поднял взгляд и умолк на полуслове.
Возле кустарника сидел не Бузук, а он сам. В костюме спасателя. В нагрудном чехле рация. Глаза круглые как пятаки. Рот приоткрыт от изумления.
Максим выставил перед собой ладони и произнёс сбивчиво:
– Не бойся. Ты не слышишь меня. Я знаю. Чёрт! Как сказать, чтобы ты понял? Ты опять сюда попрёшься, отговаривать нет смысла. Не бери с собой Олега. Андрюху ты ещё не знаешь, но скоро познакомишься. Не бери их с собой. Их убьют. Ты понял? – Максим приподнялся со ступеней и проговорил, сопровождая слова жестами: – Читай по губам. Не ходи к Олегу. Иди в лес сам. А лучше сиди дома. Потеря памяти – не самое страшное в жизни.
– Какого хрена?..
Максим стиснул кулаки и затрясся как в лихорадке:
– Заткнись! – Моргнул, а перед ним сидит перепуганный Бузук. – Ты всё испортил!
Посмотрел на свои окровавленные ладони. Посмотрел на куртку и штаны в багровых разводах. Мазнул пальцами по мокрому от крови бинту на шее. Затопал, закричал в небо:
– Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Именно таким он увидел себя в тот злополучный день: грязным, взлохмаченным, измождённым, похожим на сумасшедшего убийцу.
Совладав с эмоциями, Максим достал из рюкзака Андрюхину футболку и протянул Бузуку:
– Зажми под мышкой.
Тот, похоже, ещё не отошёл от шока и потому подчинился беспрекословно.
Максим закатил Жилу на поредевшие еловые лапы:
– Бузук, вставай!
Прижимая одну руку к боку, уголовник упёрся другой рукой в землю, поёрзал:
– Не могу.
Максим поднял его. Впрягся в волокушу:
– Пошли.
– Давай подсоблю, – предложил Бузук и взялся за жгут, свитый из полос ткани.
