Такаббир Эль Кебади
А. З.
~ 30 ~
– Зараза! – прошептал Жила, заталкивая тело Сявы под корягу. – И где же твоя хвалёная выдержка, сука? Где твой зоркий глаз?
Бузук явно переоценил способности Хрипатого, доверив ружьё ему, а не Жиле. Не прошло и суток, а немой браток уже использовал все три патрона. Сомнительно, что он трижды стрелял в Хирурга. Значит, прихлопнул проводника. И один раз промазал. Последний выстрел почему-то прозвучал громче, раскатистей и больше походил на взрыв. Наверное, патрон попался с другой начинкой.
Жила пнул торчащие из-под коряги ноги Сявы и выругался. Какой смысл прятать тело? Менты – не дураки. Они не станут прочёсывать дремучий лес, даже если услышат выстрелы. Этак им придётся выслеживать каждого охотника и ловить деревенских мальчишек, решивших пострелять по банкам из дедовской «берданки». Вероятнее всего, мусорá пройдут с собаками по опушке, а потом устроят засаду возле трасс и деревень, понимая, что рано или поздно голод погонит беглых зэков к людям.
Никто из «эмигрантов» – беглецов из мест лишения свободы – не хочет, чтобы его поймали. В случае задержания им грозит дополнительный срок, а на обложке личного дела появится красная полоса. И куда бы потом не направили зэка-неудачника, он везде – в СИЗО, на этапе, в тюрьме – будет находиться под неусыпным надзором тюремной охраны. При таком раскладе второй шанс свалить из зоны вряд ли подвернётся. А потому любой более-менее здравомыслящий уголовник «плетёт лапоть» – иными словами, готовится к побегу – долго и тщательно, продумывает всё до мелочей, старается предугадать возможные варианты развития событий, разрабатывает план «А», план «Б»…
Незапланированный побег сопряжён с множеством рисков, особенно если «шевелить коленями» (скрываться) придётся в тайге. Без еды и воды, без карты местности и чёткого плана действий. Большую опасность представляют хищники. Бог миловал Жилу и его дружков: из дикого зверья им встретились только ежи, зайцы и лисы. На этом божья милость не закончилась – в их руках очутился проводник. Правда, без карты. Но, как оказалось, карта у него в голове. А Хрипатый, тупой осёл, прикончил знатока, плюнул высшим силам в лицо, мол, не нужны нам ваши подачки, сами справимся.
Справимся… Как же… Жила упёр кулаки в бока и единственным здоровым глазом посмотрел по сторонам. До этой минуты он испытывал тот боевой задор, который гонит прочь сомнения и страх. Случались, конечно, кратковременные приступы паники, как например, в поросшей орешником лощине, где заблудился Жила. Или в избе, где наискосок висел Шнобель. Странные, необъяснимые вещи выбивали Жилу из колеи, однако ему удавалось вернуть себе воинственный настрой. Теперь же он вглядывался в заросли и чувствовал себя потерянным, разбитым, хотя ничего необычного не произошло. Разве что Хрипатый не подумал, как они отсюда выберутся без человека, который хорошо знает лес.
Чего уж греха таить, Жила тоже грозился прикончить проводника, но делал это для устрашения, чтобы парень трясся за свою жизнь и был послушным. Жиле не терпелось добраться до охотничьей заимки, попариться в бане, наесться до отвала. Мечты, мечты…
Он опустил взгляд. На земле лежал обломок ветки. Тот самый обломок, который недавно торчал из выемки между ключицами Сявы. Жила чётко помнил, как выдернул ветку перед тем, как затолкать труп в щель между землёй и корягой. Ветка та… и не та. Крепкая, толстая, с одним заострённым концом. Только на ней нет крови. Ни капли.
Жила потоптался, озираясь. Может, выбросил обломок и забыл? Двинулся по лесной подстилке, глядя себе под ноги. По спине прокатила волна озноба. Одежда на Сяве пропиталась кровью, на траве должны остаться кровавые дорожки. Но их не было! Признаки волочения есть, а крови нет. Ерунда какая-то.
А вот здесь он свалил Сяву с ног и начал дубасить его обломком ветки, словно битой. Сява вертелся как уж на сковороде, ломая стебли папоротника и подрывая мох носками кроссовок. Кровь красными брызгами разлеталась во все стороны. И где она? Может, подводит зрение?
Жила осмотрел себя. Куртка, штаны и ботинки покрыты разводами. Руки грязные, липкие, будто он обмакнул их в вишнёвый сок.
Вспомнилось избиение Шнобеля. Десятки тёмно-красных, почти чёрных капель зависли в сером воздухе, как на фотоснимке дождя. Сорвались вниз, росой усеяли папоротники. Листья тотчас их впитали. От крови не осталось и следа…
Сердце учащённо забилось, глотка сжалась, не пропуская воздух, – опять накатывает паника. Жила сделал глубокий вдох, задержал дыхание, медленно выдохнул. Повторил это ещё пару раз. Вроде помогло. Вернулся к дереву с дуплом, закинул рюкзак на плечо и замешкался. Куда идти? Кругом глухомань. Ни просек, ни тропинок. Мелькнула мысль: пока они добирались до избы, Хрипатый часто отлучался. Наверняка ломал ветки или из сучков складывал стрелки, чтобы найти обратную дорогу. Тогда откалываться от братвы нельзя.
Жила вытащил из рюкзака аптечку. Влажными салфетками оттёр кровь с ладоней. Одежду решил не чистить: пятна скоро высохнут, и от старых пятен их не отличишь. Глотнул таблетку «Анальгина», хлебнул кофе и ногой затолкал рюкзак в дупло. В жизни бывают разные непредвиденные случаи, усложняющие жизнь. Возможно, лекарства и ракетница ещё пригодятся.
Отойдя от тайника на почтительное расстояние, Жила крикнул:
– Хрипатый! Бузук ждёт нас возле избы. Шуруй туда.
Кинул в рот несколько хвоинок и, перемалывая их зубами, двинулся по едва заметной тропинке.
***
Тишину нарушил шорох. Прячась под навесом из спутанных ветвей кустарника, Бузук запустил руку в карман, стиснул в кулаке рукоятку складного ножика. Из зарослей вышел Жила. Замерев в нескольких шагах от избы, с растерянным видом завертел головой и тихо позвал:
– Бузук.
– Я здесь.
Жила поднырнул под ветки, сел рядом с Бузуком. Прикоснулся к отёкшей скуле и выплюнул со злостью:
– Слышал выстрелы?
– Слышал.
– Три выстрела! Он убил твоего дружка.
Пожёвывая губы, Бузук молчал.
– Мы, сука, в жопе!
– Тогда можно расслабиться.
– Я на такое не подписывался, Бузук.
Тот пожал плечами:
– Я тоже.
– Тогда почему мы здесь?
– Вы сами так решили.
Жила повернулся к Бузуку. Лицо, прежде красивое, словно нарисованное, а теперь опухшее, исчирканное воспалёнными царапинами, скривилось в безобразной гримасе.
– Крайних нашёл?
Бузук полез в другой карман, достал пачку «Мальборо»:
– Я говорил, что это западня? Говорил, что надо кончать с погоней? Вы не хотели меня слушать. Гонялись за ним как ужаленные под хвост. И к избе вы решили идти. Забыл?
– Не причитай, как баба.
– Сиди и не вякай, – отрезал Бузук. Открыл пачку. Закрыл и снова спрятал в карман.
– Не закурим? – спросил Жила.
– Одна осталась. Выкурим под конец.
– По конец чего?
– Всего.
– Подыхать собрался?
Бузук внимательно посмотрел на Жилу. Вместо ответа откинулся на куст и сцепил пальцы на животе.
Жила ссутулился. Запас злости иссяк. Да и злость была вымученной, для поддержки духа. Вернулся страх. Стало трудно дышать, будто воздух сгустился.
Пытаясь восстановить дыхание, Жила поднялся и прошёлся туда-сюда, делая медленные вдохи и выдохи, перемежая их паузами. Кивком указал на избу:
– Ходил туда?
– Нет.
– А дверь кто открыл?
Бузук высунулся из укрытия. Дверь действительно чуток приоткрыта.
– Наверное, сквозняк.
– Откуда здесь сквозняк?
– Отвянь, – лениво огрызнулся Бузук.
– Интересно, Шнобель до сих пор криво висит?
– Иди проверь.
Жила поёжился:
– Да ну нах. – И вновь стал мерить шагами расстояние от куста до куста. – Ты помнишь, откуда появился Шнобель?
– Когда?
– Последний раз. После того, как я чуть не прибил его. Откуда он приполз?
– Из леса.
– Понятно, что из леса. Между каким деревьями он полз?
– Не помню. А что?
– Он же был весь в крови.
– Ну да, – подтвердил Бузук.
– Здесь нет ни капли крови, – сказал Жила и направился к избе, пристально глядя себе под ноги. Приблизился к крыльцу, пробежался взглядом по ступеням. – Нигде нет.
Посмотреть выше, в дверную щель, он не осмелился. То, что находилось за дверью, внушало страх.
– Ты лучше скажи, где Сяву потерял, – проговорил Бузук.
– Мы разделились, – ответил Жила и ощутил, как лицо овеяло холодом. Не смея повернуться к избе спиной, попятился к Бузуку. Уселся рядом с ним и подтянул колени к груди. – Я уже ни черта не понимаю.
Бузук покивал:
– Влипли мы по самое «не балуй». Видать, пришло время расплаты за все наши грехи.
– Гнилые базары ведёшь, – проворчал Жила и потёр замёрзшие ладони. – Давай запалим костёр, не то задубнем.
– А ты с ракетницы шмальни, чтоб наверняка. Менты, небось, с ног сбились. Ищут нас, ищут, а мы тут торчим.
– С какой ракетницы?
– С той, что в рюкзаке лежит. Где ты его спрятал?
– Говорю же, я не знаю, где этот чёртов рюкзак, – вспыхнул Жила. – Я даже не искал его. Нафиг мне…
– Кофе всё вылакал? – перебил Бузук.
– Чего? – Жила дыхнул ему в лицо. – Чем пахнет?
– Вылакал и заел иголками.
– Да пошёл ты! – Жила вскочил. Но вместо того чтобы уйти, изображая гнев, опять сел и придвинулся к Бузуку поближе. – Ну а ты чего такой спокойный?
– Знаешь, что я думаю?
– Поделись.
– Мы все мертвы.
Жила сморщил лоб:
– Чего?
– Мы умерли, когда автозак придавило брёвнами, только не поняли этого. Застряли в каком-то слое между адом и раем. Ни вверх, ни вниз. Нам предстоит умереть ещё раз, искупить грехи кровью, чтобы покинуть это проклятое место.
Даже не пытаясь стереть с лица маску ужаса, Жила всем телом повернулся к Бузуку:
– Как ты понял, что мы мертвы?
– Рассуди сам. Здесь нет ни дня, ни ночи. Творятся странные вещи. Прошло немало времени, а нам не хочется спать. Мы мечемся как зайцы, а слой не отпускает нас. Отсюда мы можем уйти, если ещё раз умрём. И не просто умрём, а если нас убьют. Слою нужна наша кровь. Земля и трава питается нашей кровью.
– Ты свихнулся.
– Наверное, – согласился Бузук. – Ты спросил, что я думаю, – я ответил.
– А твой дружок?
– Он тоже давно умер. Но у него была иная миссия.
– Какая?
– Привести нас сюда. Он её выполнил. Странно, что он не ушёл из слоя сразу. Видимо, здесь его что-то держало.
– Ты правда думаешь, что отсюда нет выхода? Ну… в смысле… чтобы мы ушли своими ногами.
Бузук достал из пачки сигарету, понюхал и снова спрятал в пачку:
– Сомневаюсь, Жила. Очень сомневаюсь.
– И что нам делать?
– Ждать.
– Хрипатого?
– Ты жди Хрипатого, а я буду ждать, когда смогу выкурить последнюю сигарету. – Бузук откинулся на кустарник и закрыл глаза.
~ 31 ~
Максим катался по земле, обхватив голову руками. Перед внутренним взором мелькали картины из прошлого, далёким эхом звучали голоса…
– Хозяин дома? – доносится из коридора.
Он со смехом выбегает из спальни:
– Дома.
– Гармонь готова? – спрашивает отец, снимая ботинки.
– Готова! – отвечает он и упирает кулаки в бока, изображая гармонь.
– Можно поиграть?
Он с радостным визгом летит на кухню.
Отец за ним:
– Куда понёс мою гармошку? – Ловит его и, повалив на пол, бегает пальцами по бокам, как по кнопкам на клавиатуре гармони.
Он крутится, вертится и хохочет до слёз, а отец поёт:
– Ты пляши, ты пляши, ты пляши, не дуйся. Если жалко сапоги, так возьми разуйся.
…«Данька, беги!» – вновь раздался в голове женский крик. А хоровод картинок всё кружил и кружил перед глазами…
– Чего сидишь? – спрашивает мама, расчёсывая волосы перед зеркалом. – Надевай колготки.
Он засовывает руки под мышки и упрямо поджимает губы:
– Не надену.
– Почему?
– Они бабские.
Мама откладывает расчёску и оборачивается:
– Это кто такое сказал?
– Митька из второго подъезда.
– А он не сказал, что надо поддевать под штаны, когда на улице мороз?
– Треники. Как у папы.
Мама роется в ящике трюмо, достаёт ножницы, поднимает с пола колготы и отрезает нижнюю следовую часть:
– Ну вот, теперь это треники. Даже лучше. В таких ходят взрослые мальчики. А в трениках, как у папы, ходят только папы.
…«Данька, беги!» Максим закусил рукав куртки и застонал…
– Не хочу уезжать, – бубнит он, закрывая заплаканное лицо ладошками.
Мама обнимает его за плечи:
– Ну перестань. Мы же всё обсудили. Папа нашёл новую работу…
– Я хочу остаться.
– С кем? У нас никого нет, малыш. Только ты, я и папа.
– Я буду жить у Митьки. Или у Сеньки. Тут мои друзья.
– С тобой поедет твой лучший друг, – говорит мама и усаживает ему на колени плюшевого мишку. – Ты же хотел ехать на машине долго-долго? Мы будем ехать долго-долго, далеко-далеко.
…Максим прижал руки к ушам и сильно зажмурился. Не видеть, не слышать. Не видеть, не слышать…
– Малыш, ты где? – доносится голос мамы.
– Я тута, на полянке. Мы с Плюхой на пеньке сидим. Иди к нам.
– Я бутерброды с колбасой делаю. Будешь?
– Буду.
– Скоро поедем, – подаёт голос папа. – Я уже заканчиваю.
– Хорошо. Мы чуток посидим. Тут так красиво!
Он смотрит вверх и улыбается. Небо синее-синее, солнце жёлтое-жёлтое. Вокруг деревья роняют листву. Трещат сороки. Пахнет ёлками, как в детском садике на новогоднем утреннике. Скоро Новый год, в новом городе, в новом доме, с новыми друзьями.
Он целует мишку в пластмассовый нос:
– Не обижайся. Ты мой самый лучший друг!
Солнце прячется за облаками. Свет тускнеет. Дует прохладный ветерок.
– Замёрз? – спрашивает он и засовывает Плюху под куртку. – Идём, я тебя покормлю.
Поднимается с пенька, идёт через поляну, ныряет под сень деревьев. Недовольно шуршат кусты. Еловые лапы цепляются за одежду, словно просят остаться. Осины встревоженно машут огненно-красными листьями. Лес редеет. Там, впереди, лесная дорога. На ней стоит «космич», так папа называет машину. У «космича» спустило колесо.
Под ногой хрустит ветка.
И вдруг как гром:
– Данька, беги!
Он замирает:
– Мама?
– Убегай!
…Максим перекатился на живот, вгрызся зубами в ржавый мох, чтобы не завыть. Он многие годы пытался узнать, кто его родители и почему они отдали его в детский дом. Теперь он получил ответы.
Все чувства заострились до боли. До боли раскалились нервы. Телесная боль отступила на задний план. Жжение в колене, жар в затылке, резь в глазах, гул в ушах, тошнота – это мелочи по сравнению с тяжёлыми воспоминаниями, которые обрели место в памяти, смешались с кровью и наполнили страданием каждую клеточку его существа.
Максим поднялся. Как в детстве, ладонью вытер мокрые от слёз щёки. Очистил волосы и одежду от клочьев лишайника, за который он схватился, когда падал. Поправил на колене повязку и побрёл через заросли ракитовых кустов.
Хирург лежал возле одинокой сосны. Лицом в пожухлую траву, руки широко раскинуты, будто он хотел напоследок обнять земной шар.
– Ценой своей жизни ты спас мою жизнь, – вымолвил Максим. – Зря, конечно. Но всё равно спасибо. – Помедлив, стиснул холодные пальцы Хирурга. – Нет, не зря. Ты совершил настоящий человеческий поступок. Надеюсь, на том свете тебе зачтётся, и ты встретишься с женой и сыном. Не обещаю, но я постараюсь, чтобы твоё тело предали земле.
Покивал своим мыслям и пошёл дальше, с трудом сгибая травмированное колено.
Ракитник сменился зарослями бузины. Максим оглянулся на сосну, посмотрел вперёд и направил шаги левее, к поросшему папоротниками бугру. Если предположение верно, если не подвела интуиция, то Хрипатый стрелял оттуда.
Чем ближе становился пригорок, тем отчётливее слышались хрипы. Максим шёл не таясь. Он не переживал, что производит много шума, наступая на сухие ветки, ломая побеги кустов. Самое страшное, что могло произойти с ним, уже свершилось много лет назад.
Вбивая носки ботинок в рыхлый склон и помогая себе руками, он взобрался на возвышенность и сразу наткнулся на Хрипатого. В отличие от Хирурга, немой уголовник лежал на спине. Взгляд направлен в небо. Покрасневшее лицо словно припылено пеплом. Брови будто опалили горящей спичкой. Во лбу маленькое круглое отверстие с рваными и обожжёнными краями. На левой кисти оторваны два пальца.
Желая убедиться в правильности своей догадки, Максим раздвинул стебли папоротника. Там валялось ружьё с раскуроченным стволом. Так и есть – в патроннике произошёл разрыв патрона, пороховые газы опалили Хрипатому лицо, одна дробина угодила в лоб. Олег не использовал самодельные патроны и следил за оружием. Причиной разрыва могла стать попавшая в ствол грязь. Солома! Её полно на чердаке избы.
Хрипатый нежилец, хотя странно, что при таком серьёзном ранении он ещё дышит.
Не сумев присесть на корточки, Максим склонился над уголовником:
– Извини, это против моих принципов, но я тебя обыщу.
Похлопал ладонями по замызганной куртке. Проверил один наружный карман, второй. Пусто. Расстегнув пуговицы, выудил из внутреннего кармана часы. Половина пятого.
Максим ждал, когда маленькая стрелка отщёлкнет секунду. Но стрелка не двигалась. Часы сломались или в аномальной зоне остановилось время?
Внимание привлекла едва заметная трещина на стекле. И ремешок знакомый…
Задыхаясь, Максим плюхнулся на землю. Олег… дружище… Со стоном втянул в себя воздух и посмотрел на Хрипатого:
– Ты убил его. Ты убил моего друга. Ну ты и мразь.
Браток не шевелился. Только зрачки увеличились до размера горошины и тут же сжались в точку, реагируя на нестерпимые физические муки.
Слушая предсмертные хрипы и получая от этого злобное удовлетворение – нечто непривычное, неприсущее Максиму, – он продолжил обыскивать зэка. В другом внутреннем кармане куртки обнаружился мобильный телефон устаревшей модели. Это его телефон!
При включении мобильник подал сигнал о низком заряде аккумулятора, на экране тускло засветились цифры «16:30». Время остановилось.
Обшарив одежду Хрипатого, Максим перевернул его на живот. Запустил руку под куртку. За поясом штанов, под рубашкой, нащупал сложенный лист бумаги. А вот и карта. Максим расстелил её на земле и понял, почему уголовник постоянно куда-то уходил. Он пытался нанести на карту маршрут, по которому проводник вёл братву. На бумаге просматривались вдавленные линии, начерченные то ли сучком, то ли ногтем.
Помнится, Жила не верил, что охотничья заимка существует на самом деле. Хрипатый отлучился ненадолго, а потом вернулся и кивнул, мол, идём на заимку. Он ошибочно связал название детского оздоровительного лагеря «Соколиная башня» с охотой. Потом Жила подверг сомнению слова Максима о болоте. Хрипатый снова кивнул. Он явно разбирался в условных графических обозначениях, но не сумел сориентироваться на местности, иначе сообразил бы, что болото в одной стороне, «Соколиная башня» в другой стороне, и чтобы туда попасть – не надо идти через топи.
Спрятав находки в карманах своей куртки, Максим перекатил Хрипатого снова на спину и приблизил лицо к его лицу:
– Чужому несчастью радуется только тварь. Я ненавижу тебя. Знаешь, за что? За то, что впервые в жизни я чувствую себя тварью.
С горем пополам поднялся, постучал кулаком по колену: не смей меня подводить! И спустился с бугра.
Аномальная зона будто читала мысли Максима. Он не осматривался, не выбирал дорогу, просто шёл как придётся, брёл наугад. Немного погодя перед ним возник засохший вяз. Максим втиснулся в тёмную расщелину в стволе и на что-то наступил. Вот так сюрприз! Рюкзак! Удивление сменилось тревогой: а вдруг Шнобель или кто-то другой нашёл охотничий нож и перепрятал?
Вытянув руку вверх, Максим нащупал рукоять. Вздохнув с облегчением, выдернул клинок из прогнившей древесины и тяжело опустился на торчащий из земли корень. В рюкзаке куча мусора. В термосе, судя по весу, кофе на донышке. В кобуре ракетница с сигнальными патронами. В аптечке беспорядок.
Максим принял обезболивающее, смазал мазью отёки на лице. Хотел намазать колено, но передумал. Черепашья повязка, наложенная Хирургом, плотно облегала сустав. Убери бинт, и мягкие ткани тут же разбухнут, заново наложить повязку не получится.
Сложив всё обратно, Максим затолкал нож в специальный клапан на жилете и набросил на плечо лямку рюкзака.
***
Бузук завертел головой, озираясь:
– Слышишь?
– Слышу, – кивнул Жила. – Кажись, Хрипатый. Ну наконец-то!
– Хрипатый ходит тихо, а этот прёт как танк. Наверняка Сява.
Жила чуть не ляпнул: «Воскрес, что ли?» – но вовремя прикусил язык.
– И на Сяву не похоже, – заключил Бузук и, всматриваясь в заросли, вытащил из кармана складной ножик.
Хрустнула ветка, зашуршала листва. В просвете между лиственницами появился Максим.
– Ну надо же… – опешил Бузук.
Жила желчно оскалился:
– Бежит сучка на случку.
Заметив сидящих возле куста братков, Максим приблизился. Расположился сбоку от Бузука и поставил рюкзак между своими ногами.
У Жилы вытянулось лицо.
– Где взял? – спросил он.
– Нашёл, – ответил Максим, потирая колено.
– Теперь ты такой же, как Шнобель.
– Плевать.
Пряча ножик в карман, Бузук поинтересовался:
– Жратва есть?
– Один мусор.
– Чего не выбросил?
– Я не мусорю в лесу.
Хмыкнув, Бузук покачал головой:
– Странный ты. – Помолчав немного, снова спросил: – А кофе?
– Что-то булькало, – сказал Максим. Достал из рюкзака термос и протянул Бузуку.
Тот сделал глоток и облизал губы:
– Чуть тёплый, но мне и так сойдёт.
– Ты конченый урод, – процедил сквозь зубы Жила и отодвинулся от Бузука.
– Почему я конченый?
– Совсем мозгами тронулся?
– Почему я конченый? – повторил Бузук и снова хлебнул кофе.
– Рюкзак и всё, что в нём, трогал Шнобель.
– А что с Шнобелем не так?
– Ты издеваешься?
Бузук отдал термос Максиму:
– Можешь допить. Жила своё уже вылакал.
– Я не пью и не ем после кого-то.
– Тогда оставим Хирургу.
– Нет больше Хирурга.
– Печально это слышать. Но он сам виноват.
– В чём? – спросил Максим, заталкивая термос в рюкзак.
– По людским понятиям можно простить предательство, по воровским – прощать нельзя. – Бузук сцепил пальцы на животе. – Как тебе удалось от Хрипатого смыться?
– Нет больше Хрипатого.
Жила вытаращил глаз:
– Как это нет?
– Застрелился, – ответил Максим.
Бузук нахмурился:
– Не верю.
– Иди сам посмотри. Он лежит на холме в ракитнике.
– А Сява?
– Сяву не видел. Если он жив, то вернётся. Все тропинки ведут сюда.
Бузук тяжело вздохнул:
– А я что говорил? Отсюда ни вверх, ни вниз. Мы давно умерли. Помянем наши грешные души. – Вытащил из-за пазухи фляжку с коньяком. Сделав пару глотков, покосился на Жилу. – Ты, конечно же, не будешь.
Тот забрал фляжку и плеснул коньяк себе в рот.
– Ты мне вот что скажи, дружок, – вновь заговорил Бузук. – Теперь-то скрывать уже нечего. Ты знал того пацанёнка?
Максиму не хотелось вести беседы с убийцами и ворами, но чувство долга требовало доиграть свою роль до конца.
– Какого пацанёнка? – переспросил он, прекрасно понимая, что речь идёт об Андрюхе.
– Того, с ружьём.
– Знал.
– Я так и думал. – Бузук с довольным видом поёрзал, усаживаясь удобнее. – Ты сослужил ему плохую службу. Кто такие – приблатнённые? Это сопливые волчата. Они сбиваются в стаи и устраивают беспредел. Они хотят всё и сразу, хотят получить власть и деньги любой ценой. Они не соблюдают наши понятия и традиции, водят шашни с ментами, пляшут под дудку продажных чиновников, расправляются с «авторитетами». Для них воровское дело – обычный бизнес, а не смысл их жизни. У них нет ни чести, ни достоинства. Их слово ничего не стоит. Сегодня дали, завтра забрали. Сегодня поклялись, завтра предали. На приблатнённых из Питера мне глубоко начхать. Их благодарочкой я бы подтёр себе задницу, харкнул от души и отправил обратно.
Максим присмотрелся к Бузуку. На щеках пятнами выступил румянец. Глаза искрятся. Да он пьяный! Ему хватило двух глотков коньяка, чтобы превратиться в хвастливого удальца.
– А ты, получается, старый волк.
Бузук вздёрнул подбородок:
– Я один из немногих вымирающих мамонтов. Когда-нибудь моё имя появится в ментовских учебниках. Может, даже книгу обо мне напишут или фильм снимут.
– Ты гордишься тем, что сделал себе имя на чужом горе?
– Как врач.
Максим свёл брови на переносице:
– В смысле?
– Если бы все вокруг были здоровы, не было бы именитых докторов.
– Они спасают людей. А ты?
– Они сделали себе имя на чужом горе! – распалялся Бузук. – Врачи не лечат людей, а залечивают. То же касается аптекарей. Или как их там называют. Кто делает лекарства?
– Фармацевты, – подсказал Жила.
– Во-о-от! Поройся в учебниках химии, дружок. Сколько в лекарствах вредных… как его… Короче, ты понял. Почитай длиннющие инструкции. Там противопоказаний больше, чем показаний. Короче, лекарства вредны. И вообще, они борются с болезнью, а не с причиной болезни. Следователи, прокуроры, адвокаты – все делают имя на чужом горе. А чем прославились учёные? Кто создал атомную бомбу? Кто изобрёл пластик? Кто придумал интернет? Кто ещё у нас знаменитый? Назови хоть одно имя. Учителя? О хорошем учителе напишут в газете и забудут. О плохом помнят годы. То же касается строителей, пекарей… Всех! Чикатило знает вся страна, а того, кто его поймал, никто не знает. Вот кем ты восхищаешься? С кого берёшь пример? Есть такие?
– Есть, – ответил Максим, краем глаза наблюдая за Жилой. А тот взирал на небо и делал вид, что разговор его не касается.
Максим тоже посмотрел вверх. Окружность из дымки стала ещё шире и теперь походила на крупный по размеру бублик. Что бы это значило?
– И кто же это? – поинтересовался Бузук.
– Андрей Федоров, Олег Васютин, Степан Пилипенко.
– Впервые слышу. И кто о них знает?
Максим пожал плечами:
– Это так важно?
– Ты прав, не важно.
– Я беру с них пример, остальное не твоё дело.
– Наверное, такие же таёжные шныри, как ты.
– Они спасатели. Они отдали свои жизни, спасая людей.
– Эка невидаль! Вот если бы они забрали жизни – их имена прогремели бы на весь мир.
Максим вытер ладонью губы и согнутым локтем заехал Бузуку в лицо.
Он упал навзничь и рассмеялся:
– Так ты спасатель? Я угадал? Наш дружок спасатель!
Жила бросил взгляд на Максима и отвернулся.
Бузук поворочался, насилу сел и сплюнул кровь через губу:
– Хреновый из тебя спасатель.
– Почему?
– Кого ты спас? Хирурга? Гвоздя? Шнобеля? Хрипатого? Или нас с Жилой?
– Неправильный вопрос. Не кого, а от кого.
– А-а-а-а, так ты спасаешь мир от нас, – протянул Бузук. – Вон оно чё. Слыхал, Жила? Я же говорил, что мы все умерли. Будь он живым, бежал бы от нас, только пятки б сверкали. А он побродил, побродил и припёрся. Спрашивается: чего пришёл? Великомученик, значит. В рай метит.
Максим не сдержался и бросил со злостью:
– Хочу посмотреть, как вы сдохнете.
– Не боишься сдохнуть первым? – окрысился Бузук.
– Нет.
Жила вскочил. Повернулся спиной к избе и направил взгляд в глубь леса:
– Что это?
Встревоженный голос приятеля отрезвил Бузука.
– Идёт кто-то?
– Там что-то шумит.
Максим надавил ладонями на уши, пытаясь избавиться от гула. Или это гудит не в ушах? Неужели вертолёт?
Бузук поднялся на ноги:
– Ага, слышу. Что это может быть?
Максим встал рядом с ним. Издалека доносился шипящий звук. Он приближался, нарастал. Это не вертушка.
Жила вскинул руку:
– Смотри!
Кроны деревьев затягивало сизой пеленой.
