Светлана Валерьевна Азарова
Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
– Подумать только! Я едва не остыла в этом фарфором гробу, а до меня никому и дела нет! Конечно, когда появилась новая игрушка! – крошечным пальчик девушки обвинительно уставился прямо в грудь Тиму. Мальчик оторопел от неожиданности, ведь он совершенно не чувствовал себя виноватым.
– О, как вы вскипели и забулькали, – с улыбкой заметила Хозяйка. – С вашим-то характером забыть о вас совершенно невозможно. Скорее всего, приберечь на десерт. И уже обращаясь к Тиму, добавила:
– Знакомься, её величество Чайная Фея, собственной персоной, особа, конечно, более чем легкомысленная, но ей нельзя отказать в душевной теплоте и горячей участливости.
Но чайная фея не собиралась так быстро остывать:
– А ещё я прежде всего женщина! Вполне можно было бы подарить мне, например, чайные розы!
– Чайные розы?! Да максимум на что ты можешь рассчитывать – это чайный гриб на спину! – послышался голос из серебряного кофейника, стоящего на соседнем столике. По носику, пыхтя, кто-то полз вверх. Из узкого отверстия показалась блестящая лысина, потом поджарое вертлявое создание. Оно ухватилось за край носика, подтянулось, село на него верхом и с гиканьем съехало вниз, потом уселось во впадинке между носиком и самим кофейником. Создание оказалось худощавым темнокожим мужчиной. Его кожа странно переливалась на свету всеми оттенками шоколада. Он горячо жестикулировал и движениями рук даже разгонял пар из носика.
– Почему же я могу рассчитывать только на чайный гриб? – растерянно спросила красавица.
– А он по консистенции похож на мозги, ты хотя бы сможешь посмотреть на то, как они выглядят, – немедленно ехидно отозвался незнакомец и широко улыбнулся.
Красавица побледнела, будто бы её загар разбавили молоком, сжала крошечные кулачки и прошипела:
– Я сейчас тебе в голову ударю!
– Не получится, – зевнул незнакомец, – у тебя нет на это полномочий да и силенок не хватит: я же крепкий.
– Ну хватит, кофейный фей! – предостерегающе прикрикнула Хозяйка, но было поздно. Чайная фея окончательно разозлилась и взвизгнула:
– Ты – крепкий?! Не смеши! Цикорий и то крепче!
– Может быть, – меланхолично отозвался кофейный фей, – зато твоя сестра, зеленая чайная фея гораздо красивее, да это и понятно, она-то намного помоложе будет.
–Чтооо?! – задохнулась чайная фея. – Да как ты смеешь! Да я тебя за такие слова! Да ты!
– Мне это надоело! – заявила Хозяйка, решительно вставая. – Пора прекращать это безобразие.
Она взяла дующихся спорщиков двумя пальцами за шиворот, хорошенько встряхнула, открыла буфет и засунула противников в разные банки с хорошо завинчивающимися крышками. Прозрачные банки поставила рядом и закрыла буфет. И теперь буфет тихо переругивался приглушёнными голосами, так что вилки и ложки в специальном ящике возмущённо звенели.
– Прошу прощения, – виновато улыбнулась хозяйка. – Я никак не могу с ними справиться. Но зато теперь уже точно готов обед. Ты голоден?
Тим, глядя на хозяйку, как кролик на удава, машинально кивнул.
– Что бы ты хотел съесть? – поинтересовалась она. – Может быть, жёлтую, как солнце, дыню? Или бутерброд с маслом и мёдом?
– Можно, мне, пожалуйста, котлету, – запинаясь, пробормотал Тим.
– Ох, милый, – с искренним огорчением ответила Хозяйка. – Боюсь, что не смогу достать тебе котлет. Видишь ли, здесь никто и никому не может принести вреда, поэтому все здесь питаются растениями.
– И тигры? – не поверил своим ушам Тим.
– И тигры, – спокойно подтвердила хозяйка. – Это не так сложно, как ты думаешь, важно лишь по-настоящему захотеть. Я думаю, тебе просто стоит попробовать.
Улыбаясь, хозяйка жестом пригласила его выйти на веранду. Тим охотно принял приглашение, распахнул дверь и попал на широкую открытую веранду, которую затеняли виноградные лозы, склонявшиеся под тяжестью гроздьёв. Иногда спелые ягоды срывались с положенного им места и с глухим стуком падали прямо на стол, накрытый чистой выглаженной льняной скатертью, но не пачкали его, а отскакивали, будто резиновые мячики. Кругом стола было множество некрашеных, но от долгого употребления залакированных табуретов. Яркое радостное солнце цедило лучи сквозь резные листья виноградных лоз, и его очищенный свет играл на скатерти и посуде, пока разбежавшиеся во все стороны лучи ярко освещали раскинувшийся за домом сад с множеством растений, за которыми, по-видимому, ухаживали с особой тщательностью.
Через распахнутое окно в комнату вливался аромат цветущих яблонь. Сад нежился в солнечных лучах, и ветви лениво шевелились от дуновений легкого ветерка. Трава под деревьями пестрела жёлтыми и белыми маргаритками, благоухание алых роз, взбиравшихся по стене к окну, мешалось с мягким дыханием ветра. Чистая белая занавеска плескалась из открытого окна. Даже воздух, душистый и чуткий, вливался в легкие так легко и свободно, как нигде прежде. Но Тим уже не замечал этого, потому что почувствовал то, что до этого момента вовсе его не тяготило, – голод. Тим испугался, поскольку никогда раньше не думал, что способен на такие сильные эмоции. Да и немудрено: стол поражал изобилием – овощи и фрукты в живописном беспорядке раскинули тяжёлые бока по всей скатерти.
В центре же стола желтела огромная тыква, доверху наполненная густой желтоватой овсянкой. Хозяйка встала в дверном проеме, с улыбкой глядя на то, как Тим уписывает каши прямо из тыквы, черпает её ложкой и пропихивает внутрь себя, урча от восторга.
– Кстати, ты знаешь, откуда взялись столовые ложки? – наконец спросила она.
– Нет, – сконфуженно пробормотал мальчик, весь перемазанный кашей ото рта до ушей.
– Они появились из чайных ложечек, которые хорошо кушали овсяную кашу.
– А откуда же тогда появились вилки? – заинтересовался Тим.
– А вилки появились из огромных вил, которые овсяной каши совсем не ели, – с улыбкой пояснила хозяйка. – Пожалуй, тебе стоит полить твою кашу красным медом. Знаешь, что это такое?
Тим отрицательно замотал головой. Хозяйка снисходительно улыбнулась.
– Его получают из нектара рододендрона – опасного растение, которое полностью пропитано ядом. Этот мёд имеет омолаживающие свойства и замедляет старение. То есть ты навсегда останешься молодым.
«Помешались они на этой вечной молодости, что ли?» – подумал Тим, но вслух произнес. – Спасибо, но меда не нужно, я не люблю сладкое.
– Как знаешь, – пожала плечами хозяйка.
Садовник вошел на веранду так тихо, что Тим не услышал.
– Почему ты не намазался ни сметаной, ни маслом? – удивлённо спросил он.
– Бабушка не разрешает мне тратить еду не по назначению, – пояснил он.
– Но ведь я не твоя бабушка, – холодно ответил Садовник. – Пожалуй, стоит прислушиваться к мнению тех, кто так добр к тебе, не правда ли?
Тим сконфузился так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызвала подобная бережливость.
– Но ты хотя бы чистый, – успокоенно произнёс Садовник. Сквозь его заметное огорчение скользнула едва заметная улыбка удовольствия.
Тим посмотрел вокруг, чтобы отыскать предмет для беседы и доставить удовольствие гостеприимного хозяину приятным и вежливым разговором, точно так, как его учила бабушка, но тема, так сказать, сама прилетела к нему и села на скатерть. Тим с воплем подскочил: на скатерти, очищая хищную головку и крылышки, сидела оса. Тиму показалась, что одна из тех, которые оставили недвусмысленные следы своего присутствия на теле мальчика.
– О, не стоит бояться, – остановил его Садовник взмахом руки. – Это всего лишь одна из моих многочисленных слуг. Она не причинит вреда, если в этом нет моей заинтересованности.
– Зачем она Вам? – с неудовольствием спросил Тим, боязливо присаживаясь за другой край стола, подальше от зловредного насекомого.
– Как зачем? – в свою очередь удивился Садовник. – Она вместе с товарками приносит мне мёд.
– Но, насколько я знаю, – осторожно заметил Тим. – Мёд производят пчёлы.
– О, нет, – добродушно усмехнулся Садовник, – пчёлы – это прошлый век. Осы – вот что сейчас может решить все проблемы. Подумай сам, сколько пчела может принести мёду? Пылинку, капельку, крошку. А оса? Она за раз добывает мёду столько, сколько не снилось никакой пчеле.
– Добывает? – растерянно переспросил Тим. – Но ведь осы не умеют делать мёд.
– Умеют – не умеют, – раздражённо проговорил Садовник. – Главное, что они его приносят. А уж где берут – это не моя забота. Они предоставляет мне его в уже готовом виде, а взамен живут в моем саду под охраной и защитой, в которой так нуждаются их маленькие жальца. Ты сыт?
– Да, спасибо, всё было вкусно, – пробормотал Тим с набитым ртом и повернулся, чтобы поблагодарить радушную хозяйку, но её уже и след простыл. Тиму показалось, что она исчезла ровно тогда, когда на веранде появился Садовник, но он вновь не придал этой мысли значения, находясь в блаженном спокойствии, которого так долго не испытывал.
– Вот и славно, – хлопнул себя по коленям Садовник. Тим заметил, что он и не притронулся ни к какой пище, находившейся на столе. – Я думаю, что ты не откажешь мне в помощи в обмен на моё гостеприимство.
– В чем же должна состоять моя помощь? – осторожно поинтересовался Тим.
– О, ничего особенно сложного, – довольно равнодушно ответил Садовник. – Пойдем, я покажу тебе.
Тим шел по обширному, без конца и краю саду. На каждом из деревьев висело по пяти-десяти бумажных конусов серого цвета. Тим поднёс было руку к одному из них, однако хозяин тут же предостерёг его от этого:
– Не стоит, это дома ос. Хотя они и принадлежат мне, но не преминут вонзить жало во всё, что слишком близко подберется к их нежным личинкам.
В конце сада виднелось крошечное озерцо. Тим подошел ближе: вода кишела странными созданиями – бобрами с утиными клювами.
– О, это мое самое удачное приобретение, – расплылся в улыбке хозяин – утконосы! Он и несут яйца, и дают молоко одновременно. Омлет, который стоял на столе – целиком их работа.
Тим не видел никакого омлета, но на всякий случай благосклонно кивнул головой. Они подошли почти к самому концу сада, когда Садовник, морщась, крикнул:
– Вот мы и пришли!
Однако хозяин мог этого не говорить, потому что вой, отвратительный, тонкий и протяжный, разнёсся по всему сада, как только они приблизились к огромному апельсинному дереву, сплошь увешанному золотистыми плодами.
– Что это? – стараясь перекричать невообразимый шум, спросил Тим.
– Это всего лишь апельсины, – широко открывая рот, заголосил Садовник. – Мерзкие оранжевые плоды, сок которых мне очень нужен.
– Так отчего же вы их не сорвёте? – недоумевающее прокричал Тим.
– Не могу, – проорал в ответ Садовник. – Я слишком тяжёлый и могу сломать тонкие ветки. Нужен кто-то полегче. Апельсины нужно сорвать и принести вон туда, к погребу.
Садовник махнул рукой в сторону дома. Там, под лестницей, находилась тяжёлая, окованная железом дверь, – это и был вход в погреб.
– Но как же я смогу это сделать? – поинтересовался Тим. – Ведь они кричат!
– Это легко решить! – морщась от невообразимого шума, улыбнулся Садовник, достал из хорошо спрятанного в хитоне два кусочка мягкого воска и протянул их мальчику, показывая на уши. Тим охотно сунул воск прямо в раковины и с облегчением улыбнулся: наступила блаженная тишина. Садовник же вручил Тиму большую корзину и поспешил уйти. Тим с нетерпением направился к апельсинному дереву и протянул руку к первому из плодов, который тотчас же попытался укусить нарушителя спокойствия за палец. Дёрнувшись от испуга, Тим разозлился и открутил апельсину голову, чтобы бросить плод в корзину. Так же он поступил со следующим и делал так ещё и ещё, пока корзина не заполнилась доверху, а Тим порядком не притомился от однообразности движений и не вспотел.
Солнце взошло уже высоко и основательно припекало, так что сначала Тим даже не обратил внимание на всё усиливающийся звук и вытекающую из ушей прозрачную тягучую жидкость с медовым запахом. Когда же он спохватился, то от воска не осталось и следа, а писк вытянулся в такую высокую и фальшивую ноту, что мальчику на секунду показалось, что ещё чуть-чуть – и у него лопнут глаза.
– Хватит! Немедленно замолчите!
Тим опустился на колени и закрыл уши ладонями. Фрукты заголосили ещё громче, и тут Тим неожиданно заметил, что среди общего гомона продираются отдельные слова. И тогда измученный воплями мальчик решил кое-что попробовать: подобрав с земли какой-то сучок, он встал во весь рост и, наподобие дирижёра, взмахнул палкой, закричав во весь голос:
– Сейчас! Говорит! Лишь! Тот! На кого! Я! Укажу! Остальные! Молчат!
И удивительное дело: апельсины действительно прикусили языки, если они у них когда-то были, и поворачивались из стороны в сторону, внимательно следя за тем, на кого упадет жребий. Тим же, недолго колеблясь, ткнул суком прямо в толстый оранжевый зад ближайшего плода.
– Ой-ой-ой, – плачущим голосом взвыл тот, – за что? Почему я?
Голос этого апельсина показался мальчику смутно знакомым. Где-то уже он его слышал. А апельсин продолжал:
– Я же говорил тебе: не ходить с этой сумасшедшей! Видишь, куда она тебя привела! Скоро будем болтаться рядышком!
– Это еще почему? – возмутился Тим.
– Потому что тебя сожрут, как пить дать сожрут, а кости выплюнут и закопают под этим самым деревом. А каждый раз, когда под деревом закапывают кости, то на дереве появляется один апельсин. Как ты думаешь, какие мы внутри?
– Откуда мне знать. Наверное, как и все обычные апельсины, наполненные сладким соком, – пожал плечами Тим.
– А вот и не угадал! А вот и не угадал!– апельсин так шустро завертелся на ветке, что едва не оторвался от нее. – Насчёт сока – тут да, ты не соврал, только мякоть под кожурой находится не на косточках, а на костях!
– На каких ещё костях? – с негодованием и ужасом спросил Тим.
– Тех самых, тех самых, которые кто-то здесь закопал!
– Чьи кости и кто закопал? – никак не мог взять в толк Тим.
– Ах, если бы я знал, если бы я знал, – пригорюнился апельсин. – Я знаю только одно: не верь Садовнику! Каждый раз, когда он приходит сюда с кем-то, мы лишаемся друзей, и они никогда не возвращаются, зато на один апельсин больше становится на дереве!
– Что за чушь ты несешь! – возмутился Тим.
– Я? – с обидой переспросил апельсин. – Я всегда говорю только правду! Не веришь мне – спроси сам у своего хозяина!
– У Садовника? – переспросил Тим.
– Кто только не называет себя садовником в наши дни, – ответил апельсин, и его кожура пошла волнами. – Что же, спроси и у него.
Апельсин замолчал, а остальные фрукты забубнили и загомонили, и, сколько бы Тим ни бился, он не смог добиться больше ничего интересного. Отдельное бурчание снова превратилось в монотонный шум, из которого нельзя было выделить и единого отдельного слова.
Сказанное плодом могло бы, в сущности говоря, пройти незамеченным, ведь Тим не привык доверять фруктам, справедливо считая, что перспектива быть съеденным может заставить произнести всё что угодно, но тёмные подозрения, словно чудовища, уже выползли из пещер его сердца и дерзко смотрели в лицо, ожидая реакции. Решив уточнить то, что он услышал у самого Садовника, Тим подхватил наполненную корзину и понёс к указанному месту. Садовник уже ждал, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу возле открытой двери. Тим мельком заглянул внутрь: бесконечная череда крутых ступеней терялась в темноте – а потом доверчиво и с гордостью протянул Садовнику наполненную корзину, но, заметив, что лицо Садовника изменилось, в нерешительности опустил руки. В мрачном и упорном молчании хозяина было что-то таинственное и грозное. Тим счёл это нехорошим признаком. И через несколько мгновений страшные предчувствия сбылись, потому что добрый Садовник слегка толкнул мальчика вперёд, и этого толчка хватило, чтобы Тим, увлекаемый тяжёлой корзиной, рухнул вниз, в темноту, что-то крича, но что – он даже под страхом смерти не смог бы вспомнить. Да и, вправду сказать, от этого не было совершенно никакого толка.
Глава 11. В пещере людоеда.
(о том, что нет греха бодливому сломать рога)
– Тёмные дела вершатся в темноте, – вот первое, что услышал Тим, когда открыл глаза. Ощущение проглоченной собственной крови дало понять, что упавший с лестницы пленник всё ещё жив. Не видя ничего из-за залившей глаза тягучей красной плёнки, Тим пополз наугад куда-нибудь, надеясь найти щель, чтобы забиться в неё и зализать раны. Сбоку раздался шорох.
– Помогите! – пискнул Тим, сбитый с толку и трепещущий так громко, чтобы хозяйка его услышала.
– Зря стараешься, – раздался полный спокойствия голос. – Она не может покинуть кухню. Да будет тебе известно: приличные женщины не отходят далеко от плиты: по мере увеличения расстояния возрастают и соблазны.
Тим скосил глаза: сквозь кровавую пелену Садовник возвышался над ним каменной горой. Он казался таким большим, таким непобедимым, что вместо яростного боевого крика из горла мальчика вырвался сиплый писк о помощи.
– Как приятно наконец-то слышать твой настоящий голос!
С этими словами садовник, ликующий, полный желания и суетливый, всё ближе и ближе подходил к Тиму маленькими вкрадчивыми шагами, а Тим инстинктивно отступал, отползал, чувствуя, как под коленями что-то хрустит. Хозяин пренебрёг темнотой и щёлкнул огнивом, чтобы зажечь пару толстых восковых свечей с потёками на боках. Установив свечи в канделябрах на толстых каменных стенах, садовник наклонился и поднял что-то с земли. В неверном свете свечей Тим заворожённо наблюдал за тем, как садовник надел на пальцы два крошечных белых черепа с оскаленными зубами и загнусавил:
«Поздним вечером папа-людоед сидит в кресле и читает газету, а маленький людоедик пристает к папе: «Пап, покажи кукольный театр!»
Папа-людоед: «Да отстань, не мешай!»
Сынок не унимается: «Пап! Ну покажи кукольный театр!»
Папа-людоед опять его прогоняет: «Да не мешай читать!»
Людоедик всё рано ноет, и тут отец-людоед не выдерживает. Встаёт, идёт в дальний угол пещеры, долго там копается в мусоре, и, наконец, достает два человеческих черепа, нанизывает их на пальцы, и писклявыми голосами говорит:
– «Нильс, а Нильс! А вдруг здесь людоеды?!»
– «Да откуда здесь людоеды!!!»»
И тут у Садовника дрогнул голос. Набрав полную грудь воздуха, он… Захохотал! Вот так-то! Захохотал! А вместе с тем широко раскрыл рот, обнажив полностью зубы. Только теперь в неверном блеске свечей, то разгорающихся, то затухающих, Тим увидел, что зубы были не только крепкие, но ещё и острые, как будто специально предназначенные для того, чтобы отрывать куски и глотать их не жуя. И только сейчас Тим понял, почему улыбка Садовника раньше была столь скупа и искусственна: он боялся спугнуть добычу, так доверчиво забредшую прямо в логово хищника, поэтому прятал клыки, притворяясь овечкой.
От осознания этого открытия кожа мальчика словно покрылась коркой льда, горло перехватило, но он нашел в себе силы, чтобы спросить.
– И ваша жена.... Она тоже…плотоядна? – готовый услышать любой ответ, поинтересовался Тим.
– О чём ты? – недоумённо спросил Садовник. – Ах да, я и забыл вовсе. Нет, она обычная славная женщина и уже была до меня…здесь. Дело в том, что обычным славным женщинам так легко промыть, а потом запудрить мозги, что просто диву даёшься, как всё просто получается, буквально само собой. Кроме того, она порядочная женщина, а порядочные женщины не покидают стены кухонь и глухи, и слепы ко всему, что находится за их пределами, так что можешь не тратить зря силы, напрягая голосовые связки – Хозяйка не придёт к тебе на выручку. Я даже не уверен, что она заметила подмену.
– Какую подмену? – голос Тима дрожал от страха и непонимания.
– Ты невнимательно меня не слушаешь, – с неудовольствием заметил Садовник. – Я же сказал, что она была здесь до меня, значит, меня до неё здесь не было. Или как-то так…в общем, раньше у этого места был совсем другой хозяин.
– И Вы…Вы его съели? – не узнал свой голос Тим.
– Съел? – Садовник задумчиво покатал во рту это слово, словно жалея, что оно не пришло ему на ум раньше. – Ну что ты, он был слишком стар и неаппетитен. Да ты его наверняка видел. Я не могу выбираться из дома, но мои слуги – крабы и осы – не раз говорили мне, что видели прежнего Садовника в крысиной деревушке у подножия холма. Он просит там милостыню, что напрасно, ведь никто и никогда её ему не даст – крысы скупы даже к чужому добру. Глупец! А я здесь, наслаждаюсь спокойствием и теплом. Прежде чем совершить обмен, ему стоило бы хорошенько подумать: чего стоит свобода, если в ней, кроме тебя, никого и ничего нет?
– Но если Вы не настоящий Садовник, то тогда кто? – с отчаянием воскликнул Тим.
– Я-то? – переспросил Садовник, как будто сомневаясь в правильности своего ответа. – Я Душегуб. Но, – торопливо поправился он, – не торопись винить себя в том, что ты этого так и не понял: существа, гораздо более умные и достойные, в продолжение долгого времени так и не смогли раскусить мою природу, а вот я их – смог, и могу сказать, что сущность одного мало чем отличается от сущности другого, но вот на тебя, – он покровительственно наклонился и погладил Тима по голове, – я возлагаю большие надежды.
– Вы умрёте! Душегубы всегда получают по заслугам! – с ненавистью выкрикнул Тим, отстраняясь.
– Да-да-да – скучающе зевнул людоед, между тем убрав руку с головы и уже внимательно ощупывая руку мальчика. – Пока лев не научится разговаривать, во всех историях будет побеждать охотник.
– То, что Вы делаете, ужасно! – Тим вырвал кисть из жадных пальцев.
– Согласен, но я всегда считал, что лучше уж быть мясником, чем мясом. Я так же, как и ты, очутился здесь не в своё время, но, по правде сказать, за дело. Я украл несколько апельсинов не у того человека, да я уж и не знаю, человек ли это был вовсе, – поспешил проглотить добычу, подавился косточкой, посинел-позеленел – и, к своему удивлению, обнаружил себя здесь, а ещё я обнаружил, как что-то внутри меня плотоядно сосёт нутро.
Людоед протянул руку к ноге мальчика и поморщился, ощупывая тонкую лодыжку с хрупкой косточкой внутри, но продолжал говорить:
– Я так же, как и ты, бродил, неприкаянный, по этим землям, нигде не находя ни покоя, ни приюта, ни счастья. Счастье ведь, к сожалению, есть не отсутствие несчастья. Счастье – это потакание собственной природе, ненасытно требующей своё. И если она не получит желаемое, то что бы тебя ни окружало, чего бы ты ни добился, – всё впустую: счастья тебе не видать как своих ушей. Я-то это точно знаю, я ходил везде и всё видел. Я разводил костер не ради огня, а ради компании. Смотрел, как седеют смолистые сучки, но мой единственный друг умирал, и тогда тени тех, кого я когда-то пожрал, выбирались из своих углов, чтобы окружить меня и лишить сил. И я принял решение остаться здесь, потому что тут очаг никогда не гаснет.
Кроме того, моя…– он сделал паузу, точно смакуя то, что хотел произнести, – моя пагубная склонность доставляла очень много неудобств в первую очередь мне, ну и, конечно, всем окружающим, которые чувствовали, что со мной что-то не так, и разбегались кто куда. Не счесть дней, когда я настолько ослабевал от голода, что еле таскал ноги. Ведь, – он торопливо добавил, – я не могу… пообедать, если, так сказать, то, что я хочу попробовать, не украло у меня что-нибудь. Чаще всего это были мелкие создания, вроде крыс или кроликов, но иногда попадались и довольно крупные экземпляры. На своём веку я много встречал разных существ. Я долго жил среди них. Я видел их совсем близко и попробовал каждого. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше. Вот, например, ты, – Людоед прищурился. – Разве я плохо тебя принял? Разве я обидел или прогнал тебя, отказав в помощи и приюте? А ты стащил, украл кое-что дорогое для меня!
Тим почувствовал, что обида, как это всегда бывает, пересилила ужас.
– Вы можете считать меня трусом, или лентяем, или слабаком, но вором – никогда!
– Да? – деланно удивился Душегуб. – А как насчет той крохотной вещицы, что ты держишь у себя в кармане твоих ужасно грязных и дурно пахнущих штанов?
– Там ничего нет! – злобно откликнулся Тим, убеждённый в абсолютной честности своих слов.
– Уверен? – людоед задумчиво потёр пальцами подбородок. – Мой тебе совет: никогда не утверждай чего-то, не проверив основательно свои собственные домыслы.
Тим поспешно и гневно засунул руку в карман, чтобы вывернуть его наружу и показать, что там ничего не было, но, холодея от дурных предчувствий, наткнулся на крошечный шарик из холодного металла. Тим с недоумением вытащил его за цепочку, словно мышку за хвост, и окаменел: он совершенно забыл об этой вещице, которую сам Душегуб ему и показал. Тим сам не помнил, как прихватил апельсин на цепочке, видимо кто-то внутри вспомнил, что лучший апельсин из сада всегда должен доставаться любимому внуку.
– Вот, – удовлетворённо протянул Людоед. – Если бы эта или любая другая вещь не оказалась бы у тебя, я просто бы не смог до тебя дотронуться. Но это мелочи, я продолжу?
Тим, не могший поднять глаза от стыда, утвердительно кивнул головой.
– В вечном голоде я и набрёл на это место, и хозяин его согласился забрать единственное, что я мог ему предложить, – свою свободу. И я, – Душегуб тонко улыбнулся, – с удовольствием предоставил ему то, о чём он так мечтал. Видишь ли, он считал, что быть Садовником слишком хлопотно и утомительно, особенно, когда приходится кого-нибудь наказывать; я же ничего зазорного в этом не видел. Да и потом, его, точнее, моя, жена! До сих пор я не встречал создания прекраснее и добрее. Возле неё, каким бы грязным внутри ты ни был, становишься чище.
В первый день я смотрел на свою новенькую, с иголочки, жену и думал, что смотрю на счастье. Именно ради неё я пытался побороть свою, так сказать, застарелую склонность. Ведь, думал я тогда, ломаются только мёртвые деревья, живые гнутся на ветру, значит, и я смогу если не согнуться, то переломить свою пагубную привычку. Да к тому же при мысли, что моя нога ступает по дому самого Садовника, голова у меня шла кругом, а сердце билось так отчаянно, что иногда я даже придерживал его руками. Я занял чужое место, это так, но я делал всё, что должен быть делать: и ведал и проповедовал, и исповедовал и исповедовался – делал всё, что должен.
Так прошёл год, или два, или три – я не знаю. Множество бесцветных лет я жил спокойно, ничего не ожидая от грядущего. Жизнь скользила мимо меня, не задевая. Без дыхания, без вкуса, без запаха… Я хорошо выполнял работу Садовника: холм из года в год становился выше, потому что он целиком состоит из всего дурного, того, что выбрасывают люди. Чем больше выбрасывают, тем выше холм. Осталось только присыпать дурное землёй – и на нём начнут расти плоды. Вообще многие вещи, если их присыпать землёй, становятся только лучше… Но потом понял, что обманулся, что сделка, сулившая несомненную выгоду, оказалась дешёвкой: отсюда нельзя выйти, поэтому я вечно буду бродить по этому про́клятому месту, охваченный неутолимым голодом. А знаешь, как это случилось, как я понял, что обманулся?
– Как? – со страхом спросил Тим.
– Я вспомнил вкус плоти, – улыбнулся людоед, – когда поранил собственный палец, копаясь в собственном проклятом саду, ухаживая за проклятыми розами. Я вытащил шип, воткнувшийся прямо в указательный палец и машинально слизал каплю крови. За время моего вынужденного поста она очистилась и стала почти так же вкусна, как и кровь невинных. И вот тогда- то я понял, что собственную природу не заглушить. Как бы ты ни пытался её замаскировать, она всё равно возьмёт своё и выползет наружу. Я также понял: если замечаешь, что всё надоело, нужно ограничить себя в том, что получаешь каждый день. И спустя время, по возвращении, то, от чего отказался, будет казаться волшебным! Клянусь тебе, я никогда не чувствовал себя таким живым, когда обходил стороной холм, и таким мёртвым после того, как попал сюда.
Дикие чувства и мысли проходили тогда во мне: я стал бояться за жену, потому что почувствовал, что она будит нечто плотоядное внутри меня. А когда я почувствовал смрадный запах горелого мяса и понял, что, не замечая этого, попытался прижечь у очага свою собственную плоть – вот тогда-то я по-настоящему испугался. Но было поздно: потому что уйти на охоту я не мог. Ты же помнишь, что я променял свободу на благоденствие? Но во мне уже разбушевались такие страсти, что совесть умолкла перед желанием.
Оставался один выход: эти подземелья, – людоед обвёл руками вокруг, – простираются на сотни миль под землей, они пронизывают холм и уходят далеко вглубь земли, и они населены крабами, которые, как я выяснил, растят детей под холмом. Крабы не любят света и жутко боятся огня. Одним крошечным факелом, поднесённым к икряной кладке, я дал понять крабам, что их дети будут жить только, если буду жить я, то есть я поступил так, как поступил бы бог, – усмехнулся людоед.
– Вы чудовище! – не выдержал Тим. – Зверь в человеческом обличье! И как только Ваша жена не поняла, кто перед ней.
– О, – обрадовался людоед, – цветы такого сорта лучше всего разрастаются и расцветают на кухнях. Ты просто молод и не понимаешь, что если женщина живет на кухне, то она ничего, кроме кухни, и не замечает! – глухим ровным голосом сообщил он Тиму.
Тиму не понравилось, что людоед так говорит о добросердечной женщине, но он не мог отрицать, что людоед нисколько не погрешил против истины, но ещё один вопрос вертелся у мальчика на языке, и, как бы Тим ни был испуган, он всё-таки решился его задать.
– Но зачем тогда Вам апельсины? – спросил Тим.
– Так это не для меня, – добродушно улыбнулся Душегуб. – Это для жены Садовника. Если не поить её сидром, сделанным из их сока, то она с каждым днем становится всё бледнее и бледнее, как чернильный отпечаток, и в конце концов вовсе исчезнет. Я должен заботиться о ней, это единственная клятва, которую я твёрдо обещал исполнять. Да и потом, – он мерзко хохотнул, – нельзя отрицать, что мне нравится, когда от меня в этом мире что-то зависит.
– Вы животное! – с ненавистью выкрикнул Тим.
– Э, нет, – не согласился людоед. – Позволю себе заметить, что животные бегут от огня, люди – к огню. Так что я в большей степени всё-таки родственник тебе, чем этим мерзким крысам. Однако, надо сказать, что их трепещущие крошечные тела весьма скрашивали мне ожидание крупной дичи вроде тебя, поэтому их нельзя недооценивать.
– Так это вы! – вдруг осенило Тима. – Вы сожрали детёнышей той несчастной крысы, которая сошла с ума из-за потери!
– Ну нет, – с сомнением покачал головой людоед, – детёнышей я всё-таки не ем – они же размером с ноготь, да и вкус у них – как у недозрелых яблок – кисловатый. Честно говоря, – он доверительно наклонился к Тиму, – должен сказать, что не только у детёнышей – старые крысы – как яблоки с гнильцой. Хороши только молодые и здоровые.