Светлана Валерьевна Азарова
Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
– Я иду к Садовнику! – предупредил он крысу, чтобы она не волновалась.
– Я бы не советовала…– осторожно забормотала крыса, всё ещё всхлипывая, но Тим её больше не слушал, оставив бедную сумасшедшую позади. Теперь он ускорял шаг и радостно вдыхал в общем-то несвежий воздух, который после затхлой и душной комнаты-кокона, показался ему душистым и сладким – так пахла свобода. И то, что в темноте спрятанного войлочного яйца казалось вполне убедительным, на свету оказалось бледным и тусклым.
– Ты не понимаешь: это опасно! – донеслось ему вслед, но Тим лишь злорадно ухмыльнулся – больше он и не секунды не проведёт в крысином обществе. Он шёл упрямо вперёд, кипя от негодования – его завернули в тряпочку, как маленького! – пока мысли роились в его голове, жужжали там и гудели, как провода на ветру. Внезапно что-то защекотало ему шею. Не останавливаясь, Тим шлепнул по ней и тотчас взвыл от боли: его ужалили. Но этот укус был лишь первым из многих – откуда ни возьмись: из-под крыш, с крон деревьев, с неба, с берега реки – поднялась целая туча золотисто-черных насекомых и лавиной рухнула прямо на разинувшего рот мальчишку.
– Обож-ж-жаю ж-ж-жалить! – слышалось в том гуле, который производили их крошечные прозрачные крылышки.
Тим отчаянно замахал руками, разгоняя бурлящий и жужжащий воздух. Но даже солнце скрылось под натиском полосатых тел. Тим что есть духу помчался к подножию холма, но получал укусы и в шею, и в затылок, пока, обессилев от гонки и яда, не упал у подножия холма, на вершину которого сумерки уже набросили непроницаемую сеть мглы. Осы тотчас повернули обратно, потеряв интерес к полумёртвой добыче, и только старая седая полусумасшедшая крыса, дождавшись темноты, прокралась к мальчику, который бредил и метался в тишине ночи, чтобы наложить на укусы ломти сырого картофеля. Крыса сидела с ним до утра, пока не убедилась, что мальчик спит крепким и спокойным сном здорового ребенка и его жизни ничего не грозит. Тогда она молча собрала в старую холщовую сумочку ломти почерневшего картофеля – его еще можно было изжарить – и засеменила прочь, к себе в нору.
Тим же спустя несколько часов очнулся: на него смотрело небо, тронутое приближающимся утром. Мир был погружён в молчание и прислушивался к тому, как осторожно мальчик поднялся и, едва держась на ногах, медленно и осторожно зашагал к вершине холма, скрытой за облаками. От былой самоуверенности не осталось и следа: её высосала картошка, которая не оставляет следа от любого яда, если, конечно, её правильно приложить.
Глава 10. Садовник.
(о том, что дорога-то одна, да едут все по-разному)
Тим медленно ковылял вверх по холму, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Это случалось много раз, потому что следы осиных поцелуев не проходят так быстро – уж в этом-то осы знают толк. Тело мальчика покрылось липким потом, но Тим знал, что это хорошо: так выводилась отрава. Однако Тим еле-еле волочил ноги, как древний старик, шаркая ими сначала по каменистому изножию холма, потом по песчаной подушке, а потом уже по сочной траве. Хотя мальчик и осознавал, что производит слишком много шума, ему было всё равно, тем более что на пути так никто и не попался. Встревоженный собственной слабостью, Тим то и дело останавливался и отдыхал. В такие минуты он непременно оглядывался назад, чтобы с удовлетворением отмечать, что деревенька по мере отдаления становилась все более и более привлекательной на вид. С середины холма открывался чудный вид на гладкую плоть уходящей вдаль реки. Зеркальная поверхность казалась недвижимой, и воздух не колебался, донося запахи снизу, поэтому деревушка вновь стала игрушечной, не похожей на ту настоящую, нутро которой оказалось так неприглядно и отвратительно, а дом садовника, напротив, хотя и стоял на отшибе, становился всё больше, приобретая вполне законченные и очевидные черты, свойственные любому добротному строению. Пока же, едва шевеля ногами, Тим взбирался на холм, замутнённым от чрезвычайных усилий взглядом он не мог не отметить красоту сада, раскинувшегося на щедрой земле холма.
Это было дивное место, напоённое влагой и свежестью. Во всём здесь виделись признаки благополучия. Деревья, травы и цветы как бы излучали нежный свет – так и свежа и блестяща была их зелень. Тим поднял голову – над кронами сеялся тёплый дождь, крупные капли которого будто разбивались о листья, превращались в мерцающий туман, влажным паром окутавший ветви. Берёзы, слишком высокие и тонкие, чтобы выдержать вес собственной листвы, изрядно влажной и от этого чрезмерно обильной, перегнувшись через дорожку, клали вершины на плечи дубам, а ели настойчиво подставляли лапы соснам. Тим поискал взглядом ядовитые или сорные травы, вроде плюща или повилики, – но ничего, к своему удивлению, не нашел. Казалось, сама земля не позволяла, чтобы из неё выросло что-то дурное или негодное.
Когда задувал ветер, в ноздри мягко вползал пряный аромат травы и хорошо отдохнувшей, выспавшейся и сытой земли. Сладкая истома слышалась в стрёкоте сверчков и в самом свете солнца, которое по мере продвижения Тима к вершине сменило туман и светило ярко, но не обжигало, а нежно согревало. Капли росы на приторно-зелёной траве под его лучами сверкали, как золотые монеты. Лишь пение птиц, непрерывное и бесконечное, разбавляло медвяную сладость этого места. В полуденной золотой дымке деревья вокруг стояли в цвету и цвели так, как только могли. Сорванный с ближайшего дерева цветок прямо в руке превратился в яблоко. Испугавшись, Тим отбросил плод в сторону – он тут же вырос в новое цветущее дерево. Чем дальше – тем ярче сияло солнце сквозь нежную листву незнакомых деревьев, пахло чем-то сладким и душистым, но чем именно – Тим никак не мог уловить, потому что в чудесном аромате, казалось, были перемешаны все самые прекрасные запахи в мире, и пчёлы кружились вокруг. Звуки и запахи, все вперемешку, мягко обволакивали мальчика, и он, обессиленный, опустился на траву, чтобы наблюдать за тем, как вокруг него всё двигалось, порхало и трепетало в благоденствии и довольстве. Само солнце сияло здесь червонным золотом, отражаясь в янтарных пухлых облаках, так низко висящих, что Тим невольно протянул к ним руку и потрогал: облако было тёплым и мягким, будто сделанным из раскрашенной ваты. Тим, не веря глазам, отщипнул кусочек – и действительно, это оказалось не что иное, как вата, густо усыпанная блестками, но мягкая и нежная.
На дорогу из зарослей вышел огромный полосатый тигр, зевнул во всю алую бахромчатую пасть с белоснежными клыками, Тим зажмурился, но зверь подошёл и, как большой кот, боднул испуганного странника прямо в лоб, урча, а потом, видя, что мальчик не захотел его приласкать, обиженно удалился. Немного передохнув, а сад будто влил в мальчика свежие силы, Тим наконец добрался и до живой изгороди из диких роз, опоясывающей дом. У проёма, не имевшего ни двери, ни калитки, ни замка, ни засова, висела кривая табличка с надписью:
«Заходи скорее в сад – и хозяин будет рад. Садовник»
На миг Тиму почему-то показалось, что хотя он и не в ловушке, но уже пойман – так муха, вступившая лапками в блюдечко с вареньем, ещё не знает о скорой и неминуемой гибели. Но через мгновение дурное предчувствие исчезло без следа: необычное спокойствие этого места, так разительно отличавшееся от постоянного желания всех и каждого там внизу кого-то поймать, убить или причинить боль, так ошеломило мальчика, что он не мог двинуться с места, а стоял и смотрел во все глаза, ожидая подвоха.
Солнце всходило все выше и выше. Внезапно его кровавые лучи выхватили осанистую фигуру высокого старика, стоявшего с мотыгой среди пышных розовых кустов. Тиму показалось, что он стоит там довольно давно и лишь потому, что внимательно наблюдает за неожиданным появлением визитёра, но опять-таки это ощущение длилось лишь секунду, и Тим даже не успел его осмыслить. Садовник же спорым шагом приблизился к непрошеному и незваному гостю, и Тим оробел, ожидая чего угодно, поэтому опустил глаза, готовясь к худшему.
Первое, что усталый путешественник заметил сквозь опущенные ресницы, – это то, что Садовник был бос. Грубые натруженные ступни давно топтали землю, но сквозь серую дымку пыли светилась нежная розовая кожа тонких щиколоток. Его худое тело было облачено в просторный длинный хитон, перевязанной на животе пеньковой веревкой. Длинные рукава обнажали изящные кисти, плавные линии которых уходили в нежные, не знавшие тяжелой работы пальцы. Волосы и борода длинны и седы. Губы же сочные, как у молодого юноши, почти ребенка, и Тим так не смог разобраться в том, что прячет его улыбка. На щеках такой яркий и вместе с тем нежный румянец, что ещё хотя бы капля его, и он показался бы чрезмерным. Лоб чист и высок, без единой морщинки. Голубые глаза открыты, доброжелательны и наполнены бесхитростной чистотой. Он дружелюбно протянул к Тиму руки то ли в приветствии, то ли в ожидании объятий, но сияя от удовольствия, обливая гостя жаркими лучами бурной искренней радости:
– Вот ты и дома, дитя моё! В конце долгого пути всегда ждёт отдых.
Страстная убеждённость и необыкновенная приветливость, прозвучавшие в словах Садовника, показалась Тиму светом самой доброты, но ответить он так ничего и не смог, потому что сухой воспаленный язык как будто прилип к нёбу. Однако старик протянул руку, белую, с длинными крепкими пальцами и нежной кожей, подхватил мальчика под локоть и аккуратно, но настойчиво подтолкнул в сторону дома. И Тим пошел туда, куда ему указали.
Дом Садовника венчал холм, как корона украшает голову древнего правителя. Опрятно выбеленные стены сияли ослепительной белизной, а крыша, выложенная изящной черепицей, которую обожгло само солнце, а высушил весенний ветер, сулила надежное убежище для каждого, кто в нём нуждался. Добротные стены обросли вьющимися розами с чистым и свежим запахом, среди них скрывалась массивная дверь, отворившаяся сама собой, без скрипа, пропустив мальчика и едва не прихлопнув от внезапного порыва ветра самого Садовника, впрочем, ловко её поймавшего. Старик не прекращал улыбаться даже тогда, когда боролся с дверью, демонстрируя ровный ряд тускло блестящих великолепных зубов.
Не переставая приветливо растягивать губы, Садовник достал из ловко спрятанного кармана заранее припасённый флакон не больше его мизинца, встряхнул его, и внутри что-то загремело.
– Здесь всегда слишком холодно, – озабоченно проговорил он. – Мы же не хотим, чтобы ты простудился?
Тим отрицательно замотал головой. Тогда Садовник наклонил флакон и капнул ровно две капли на пол. Едва тягучие кали достигли камня, как стали расползаться, увеличиваться в размерах, обретать форму и объём. И вот перед глазами изумлённого Тима оказались две прехорошенькие пушистенькие тапочки. Садовник гостеприимно указал на них, наслаждаясь выражением крайнего удивления на лице гостя.
– Потрясающе, правда? А ведь это всего лишь правильно приготовленная вытяжка из корня сапожниковии растопыренной, или, как его ещё называют, обувного дерева. Что ж, не будем медлить. Надевай, и я покажу тебе свои владения, а заодно и ты расскажешь мне, как и зачем попал сюда.
Садовник неотрывно ходил следом. Его глаза с нескрываемым удовольствием ощупывали всё вокруг, будто впервые видели. Обведя взглядом комнату и удостоверившись, что порядок не нарушен, старик довольно потер руки и повернул к нежданному гостю лицо, растянутое до висков подобием улыбки. Тим же смотрел и трогал, трогал и смотрел, не веря своим глазам. Нельзя сказать, что в доме было что-то не так, но было ясно, что он переживает не лучшие времена. Как в доме пьяницы, утопившего свою жизнь в вине, тесные пыльные комнаты без числа и края от пола до потолка были заставлены банками и бутылками. Чего только не было в сосудах! Травяные настойки, мушиные крылья, мышиные хвосты, а в самом дальнем углу виднелась колба с полуиспарившимся содержимым. На её дне лежало что-то напоминающее скрюченный труп младенца с серой бугристой кожей. Было похоже, что он лениво шевелился и посасывал большой палец. Серая плоть колыхалась и подрагивала, но подходить ближе, чтобы рассмотреть содержимое бутыли, Тиму не хотелось.
– Если его как следует поливать, то он превратится в самого настоящего каменного великана – существо, которое растёт не по дням, а по часам, становясь всё более зрелым и сильным. Важно угадать момент, когда он подрастёт достаточно для того, чтобы сгодиться в практических целях, но ещё недостаточно, чтобы одержать победу в схватке за собственную жизнь. Я держу его про запас. Ведь если его кожу поскрести, а полученную пыль разбавить соком сонных цветов, то выйдет очень недурное средство против чумы, проказы, малярийной лихорадки и даже насморка. Хотя всем давно известно, что насморк – совершенно неизлечимая болезнь.
– Так ведь, если насморк всё равно проходит за неделю – лечи его или нет, – невежливо перебил гостеприимного хозяина Тим. – Зачем же так бесполезно убивать целого великана?
– Хм, – стушевался Садовник и очень пристально посмотрел на мальчика, будто желая сказать что-то не совсем приятное. Однако, как только он распахнул рот, старый буфет у противоположной стены затрясся, разбрасывая клубы пыли. Старик бросился к нему и обхватил руками, поглаживая:
– Тише, тише. Всё в порядке. Не стоит волноваться.
Тим же, отвлекшись, бродил по комнатам, рассматривая и по возможности стараясь не трогать те многочисленные странные предметы, что буквально выскакивали на него из разных углов. Ярко расписанные тарелки, свертки с тканями, тюки лент, груды оружия, игрушек и забавных поделок, вплоть до свистулек в виде птиц. Если подуть такой фигурке в хвост, статуэтка принималась чирикать сообразно представленному виду и махать крыльями.
– Чудесная вещица, – одобрительно кивнул невесть откуда подкравшийся Садовник. – Чем сильнее в неё дуешь, тем мощнее поднимается хлёсткий ветер. Иногда, – добавил он, – я выхожу в сад и дую в неё, что есть мочи: пролетающие мимо крысы так забавно кувыркаются и машут лапами – обхохочешься! А некоторые к тому же летят хвостом вперёд!
И он с улыбкой взглянул на Тима, однако ответной улыбки так и не дождался. Тим же углядел достаточно объёмный, настолько, что в него могла поместиться голова взрослого человека, кованый сундук с узором из листьев и ягод. Садовник молча распахнул крышку, и Тим нетерпеливо заглянул внутрь, но, к своему разочарованию, не увидел ничего, кроме дна, обитого мягким красным бархатом, закреплённым золотыми гвоздиками. Тим протянул было руку, чтобы пощупать обивку, но едва не лишился пальцев – Садовник так быстро захлопнул крышку, что поднявшийся вихрь слегка отодвинул Тима от стола.
– Но-но, – строго заявил Садовник. – Не стоит немытыми руками пачкать свежую обивку. И Тим послушно с этим согласился, потому что успел и сам оценить чистоту собственных пальцев и стыдливо спрятать их за спину, но, конечно же спросил:
– А для чего он?
– О, это жемчужина моей коллекции, – с гордостью возвестил Садовник. – Ни у кого и никогда не было такой вещи. Смотри и восхищайся. Но (он строго погрозил пальцем) не вздумай что-нибудь украсть!
Садовник открыл сундучок и положил туда горстку пыли, которую поднял прямо с пола, потом захлопнул узорчатую крышку и проводил над ней руками. Заметив взгляд, Тима немного стушевался и пояснил:
– Это необязательно, но так эффектнее, правда?
Тим кивнул, не отводя взгляда от таинственного сундука.
– А теперь – вот! Изящным, отработанным движением Садовник откинул крышку и перевернул сундук, из которого во все стороны весело поскакали грушевые леденцы.
– Это фокус такой? – спросил Тим.
– Что ты говоришь! – воскликнул Садовник. – Это самый настоящий волшебный сундук. Он превращает всё, что в него положишь в еду. Дай-ка мне твой волосок.
Поколебавшись, Тим запустил руки в вихры и выдернул целую прядь, которую Садовник бережно отправил её в сундук заметно дрожащими руками.
Когда же пришло время, садовник едва мог дышать от волнения. Он судорожно откинул крышку и издал вздох разочарования. Тим нетерпеливо заглянул внутрь, но не понял, что расстроило хозяина, ведь внутри лежала сахарная вата.
– Ого, – обрадовался он, – я так давно не ел сладкое.
– Я тоже, – печально согласился садовник, с неудовольствием захлопывая крышку, и любезно поинтересовался, доставая из другого кармана коробочку с драже. – Может быть, ты хочешь конфетку? Насколько мне известно, все мальчики любят конфеты.
Тим охотно протянул руку, Садовник нажал на кнопку и выдавил ему на ладонь одно маленькое, беленькое, пахнущее мятой драже.
Тим с омерзением смотрел, как оно прилипает к ладони.
– Почему такое мокрое?
– Потому что его слегка облизали, – спокойно пояснил Садовник. – Кое-кто посчитал, что вчера было немного лучше, чем сегодня, поэтому один раз лизнул конфету, чтобы стать моложе на день.
– Что? – недоуменно поинтересовался Тим, аккуратно и незаметно возвращая конфету на заботливо подставленную ладонь.
– Особенность этого драже в том, что если съесть его целиком, то оно вернёт тебя ровно на 10 лет назад, не больше, не меньше.
Тим скептически уставился на Садовника
– Если она вернёт меня на десять лет назад, то я вовсе исчезну.
– Ах да, пожалуй, это будет лишним, – спохватился садовник, и быстро закинул драже в свой собственный рот. – Вот мне пригодится: в смутном мире уши надо держать востро, ведь только молодые уши хорошо слышат, да и вообще в старении изящного мало, это я тебе как давно топчущий землю говорю.
Тим же тем временем добрался до давно не чищенного, заплывшего золой камина, в котором упирался боками в закопчённые камни огромный котёл.
– А зачем этот большой котёл? – наконец спросил он. Садовник с готовностью поспешил удовлетворить любопытство гостя.
– Ровно для того чтобы получить то, что хочешь. Если, например, бросить в него 4 кг стали, и 99 граммов старой резины, и горстку разноцветного стекла и тихонько сказать: «Велосипед», то он сделает велосипед. Важно не забыть добавить всё, что нужно и обязательно в необходимом количестве. Иначе может получиться вот что.
И Садовник указал на целый ряд велосипедов-уродцев, один из которых полностью состоял из резины и гнулся во все стороны, другой имел железные колеса, а третий был идеальным, но таким маленьким, что на нём могла кататься разве что цирковая мышь.
– А откуда всё это? – не выдержал наконец Тим.
– Это? – переспросил Садовник. – Это то, что другие посчитали мусором. Кто-то выкинул, а я подобрал. Кто-то избавился, а я дал ему вторую жизнь. Так всегда и бывает: мусор для одного становится сокровищем для другого.
Согласись, чудные вещицы! – потирая руки, Садовник не спускал глаз с Тима. – Правда ведь, тебе хотелось бы владеть чем-то из них?
– Да, – вежливо согласился Тим, хотя ничего из этого особенно и не хотел.
– Прекрасно, – ответил садовник, широко улыбаясь и внимательно следя за мальчиком бесстрастно-непроницаемым взглядом. И вдруг глаза старика загорелись, но Тим этого не заметил, потому что его внимание привлекла маленькая безделушка – крошечный золотой апельсин на тонкой цепочке.
– Если его потереть, – пояснил подкравшийся со спины людоед, – то он будет целый день пахнуть так, как тебе нравится больше всего. Ну же, попробуй.
Тим послушно потёр апельсин между пальцами, с восторженным удивлением чувствуя, как теплеет и разгорается под пальцами золотистый металл.
– Итак, – хищно улыбаясь, протянул садовник, – чем же пахнет для тебя эта вещица?
– Землёй, – немного подумал Тим, – нагретой солнцем травой, ледяным боком свежепойманной форели в руке, пыльной дорогой и бабушкиными руками, которыми она только что месила тесто.
– Так, так, так, – протянул садовник, – кто- то соскучился по дому? Ты пришел сюда, затем, чтобы вернуться? Но разве ты не знаешь, что, чтобы вернуться, логично идти назад, а не вперёд?
Не отвечая, Тим кивнул, сморщился, но не смог удержать слезу, которая быстро сбежала по его щеке и потерялась в пыли. Садовник же озабоченно нахмурился и положил тяжёлую руку на плечо мальчику, то ли желая его утешить, то ли удержать. Но Тим и не думал никуда бежать, потому что дальше бежать было некуда – только назад.
– Мы обязательно поговорим об этом, но чуть позже. Сейчас же будь гостем в моём доме: моя супруга очень любит тех, кто в том или ином виде посещает наше скромное жилище. Только, – он многозначительно подмигнул, – поскольку сам ты благоухаешь не лучшим образом, для начала следует принять ванну. Боюсь, – он деланно хохотнул, – что если искусственная стерильность кухни будет нарушена, то Хозяйка мне этого не простит.
И Садовник расхохотался, словно в жизни ничего смешнее не слышал. Но в его глазах, если бы Тим был чуточку внимательнее, то он не обнаружил бы и крупицы смеха. Однако Тим этого не видел, потому что, увлечённый занятной вещицей, сам не заметил, как прихватил с собой и цепочку.
Тим осторожно шёл за Садовником, временами выцепливая взглядом что-то необычное. Маленький снаружи, внутри дом казался бесконечным. Много маленьких комнаток, деревянные полы, ковры толстой, похоже ручной, вязки и всюду кресла-качалки с шерстяными пледами и подушками-думочками. И всюду горы старых, бесполезных, странных вещей. Пройдя бесконечное количество комнат, они поднялись по лестнице на второй этаж в комнату с маленьким окном, увитым с обратной стороны диким плющом. Вид из окна, однако, открывался непрезентабельный: часть курятника и большой огород со строго прочерченными грядками. Однако само наполнение этой комнаты, больше всего подходившей для спальни, обрадовало мальчика, который сам чувствовал, что панцирь на его коже большей частью состоит не из мужественности, а из грязи.
– Здесь, пожалуй, я тебя и оставлю, – Садовник лукаво подмигнул, но прежде чем удалиться, оставил на столике возле окна большую банку с чем-то белым.
– Самая жирная сметана, – с удовольствием пояснил он. – Для иссохшей кожи нет лучше средства. Впрочем, можно попробовать и сливочное масло первого сорта – оно лежит в ковшике, наполненном ледяной водой, чтобы не растаяло; а если не подойдет ни то, ни то, то милости прошу взять оливковое: оно налито в бутыль зеленого стекла: на него пагубно действует солнце. Обязательно воспользуйся чем-то из этого, потому что твоей коже тоже нужен отдых. Да, и не забудь сначала хорошенько потереться солью: она уберёт лишнее.
С этими словами садовник вышел из комнаты. А Тим, как заведённый, кивавший ему вслед, торопливо набросил крючок на петельку, плотными шторами занавесил окно и призадумался, глядя на огромную белоснежную ванну, занимавшую половину немаленькой комнаты. Во второй половине стоял аквариум со множеством разноцветных рыб разных форм и размеров.
И мальчику действительно было над чем призадуматься, потому что край белоснежной посудины был утыкан самыми разнообразными кранами: латунными с вертящимися ручками, медными – с ручками круглыми, как бублики, позолоченными с ручками в виде крыльев птиц, огромными, такими, которые Тим видел раньше лишь на брандспойтах, и крошечными, не больше, чем на игрушечных чайничках. Но Тим знал, что надо делать, когда не ведаешь, как поступить правильно: он по очереди стал вертеть каждую из ручек. Из большого крана хлынула струя кипятка, едва не ошпарив ему руки, из маленького тонкой тягучей струйкой полилось розовое масло, некоторые брызгали молочными струями, а другие плевались чернилами. Но в конце концов, путем долгих калибровок Тим сумел-таки добиться если не идеального, то приемлемого результата и наполнил ванну обычной горячей водой. Однако как недоумевающий горемыка ни искал, он никак не мог найти ни мочалки, ни мыла: в комнате больше ничего, кроме ванны и аквариума, не было. Тогда Тим ближе подошел к аквариуму. Испуганные рыбки заметались сильнее, и одна из них, вытолкнутая водой, выпала на пол, подпрыгивая и стукаясь всем своим весом о плитку на полу.
– Ну иди же сюда, глупенькая, – протянул к ней руки испуганный мальчик.
Но рыбка явно не хотела возвращаться обратно к своим товаркам и постоянно выскальзывала из его пальцев, оставляя на них странный след и знакомый запах. Поднеся ближе руки к лицу, Тим ощутила аромат самого настоящего земляничного мыла! Тим торопливо запустил руки в аквариум, чтобы подтвердить неожиданно мелькнувшую в его голове догадку. И действительно, первая же с трудом ухваченная темно-зеленая вуалехвостка, трепеща в не слишком ловких пальцах, взбила густую хвойную пену. Тим торопливо схватил морскую губку со дна и торопливо намылился, с наслаждением чувствуя, как пенная волна смывает грязь и пот, накопившиеся за время пути. Закутавшись в огромное полотенце, сияющий Тим двинулся на запах еды – теперь, когда сама машина была вымыта и блестела, требовалось заправить бензобак. И едва путешественник переступил порог кухни, он понял, что сердце его покорено окончательно и бесповоротно. Кухня разительно отличалась от всех остальных комнат, покрытых пылью запустения. Пожалуй, если считать её сердцем дома, то это был единственный здоровый орган, не тронутый печатью разложения. Огромная и светлая, чисто и опрятно убранная, она сияла уютом. На блестящей плите кипели и бурлили кастрюли и котлы, свистел чайник, шипели сковородки, стучали и лязгали ножи, и пар, наполнявший собой помещение, разрезали круглые локти, ходившие туда-сюда: хозяйка споро месила тесто. Однако услышав чужое присутствие, она тщательно вытерла руки и повернулась. Тим понял, что женщины милее и опрятнее он никогда не видел. Её талия была перепоясана белоснежным передником, который впитывал в себя всё, что об него вытирали, и всё равно оставался таким же чистым. Передник прикрывал пышные юбки, которых, казалось, было тысячи слоев. Тим лично видал шёлк, бархат и лён. Темноволосая головка рыжеволосой блондинки была укрыта платком, по которому бегали тени и плыли облака ровно такие же, как и за пределами дома. То, что эта женщина была самой настоящей Хозяйкой, Тим понял сразу, потому что у него рябило в глазах, ведь она одновременно оказывалась в самых разных местах немаленькой кухни; где-то чистила, что-то скребла, чем-то помешивала и кое-что подсыпала. Но некоторые вещи Хозяйка всё же делала не вручную. Например, метла, подметавшая пол, работала сама. Но за ней постоянно нужно было приглядывать. Как только метла заметила, что за ней никто не наблюдает, то сразу же прекратила работать и лениво облокотилась на то, что оказалось под рукояткой. Тотчас хозяйка принялась нещадно её ругать.
– Прошу извинить, – виновато сказала женщина Тиму, одной рукой пытаясь наподдать ленивому венику. – Эта метла раньше принадлежала одному дворнику, вот и нахваталась от него дурных привычек.
В одной из ниш была большая кухонная плита, на которой кипели кастрюльки и шипели сковородки и над которой висели связки чеснока и лука. Прохладный ветерок, доносившийся из открытого настежь окна, благоухал ароматами диковинных специй. Тим остановился возле огромной кастрюли и приподнял крышку. В ней кипела и бурлила густая желтоватая жидкость. Тим уже нацелился было сунуть туда палец, но был остановлен возгласом:
– Не стоит, малыш.
Хозяйка, разделавшись с веником, подошла к мальчику и аккуратно опустила обычную серебряную чайную ложечку в варево и помешала его, а когда достала, то Тим не поверил своим глазам: ложечка стала золотой!
– Ух ты! – восхитился Тим. – А так можно сделать с любым предметом.
– К сожалению, с любым, – подтвердила хозяйка, – даже абсолютно не имеющим ценности, но надо знать, что вещь не становится от этого отвара золотой, а лишь выглядит такой и не более того.
Хозяйка показалась Тиму ещё более привлекательной, и хотя её черты неуловимо ускользали, в движениях её рук и тела сквозили мягкость и истинное расположение, которые согревают сердце куда больше, чем миловидная внешность.
Тим, желая во что бы то ни стало понравиться, тут же завертел головой, приглядываясь к полке, уставленной разнообразными фолиантами. Протянув руку, мальчик наугад вытащил одну из книг и, желая покорить хозяйку своей образованностью, с выражением прочёл по слогам: «Если в соцветиях брокколи слишком много капустных жуков, перед употреблением замочите брокколи в слегка подсолённой воде приблизительно на полчаса – это придаст жукам приятный солоноватый вкус».
Тим с содроганием перевернул страницу, чтобы с гораздо меньшей уверенностью в голосе озвучить следующее: «Три капли ацетона на ведро воды и ваша брюква будет мягкая и шелковистая». Он замолчал и молча всунул фолиант на место, которое он занимал раньше.
– Боюсь, мы не пользуемся этой книгой, – улыбнулась хозяйка.
Тим почувствовал себя таким неловким и глупым, что покраснел.
Молодая Хозяйка заняла противоположный угол; она также оставалась в тени; Тим внимательно следил за женщиной, но даже когда она, хлопоча по хозяйству, покинула угол, то тень последовала за ней, пряча черты лица, которое Тим, как ни старался, но не смог разглядеть, кроме того, что в морщинах возле её глазах, едва заметных, но видимых, особенно тогда, когда она улыбалась, лежит пыль. А может быть, это была и вовсе не пыль, а мучная взвесь, кто знает.
Повернувшись к мальчику, Хозяйка улыбнулась, вытирая мокрые руки о передник: её улыбка не уступала блеском серебряной посуде. Тим почувствовал, как его сердце растекается от тепла этой улыбки, заполняя собой каждую клеточку его тела, и блаженно улыбнулся в ответ.
Внезапно, в самом тёмном углу, где отблески пламени не разгоняли мглу, в платяном шкафу возле камина что-то громко завозилось и запищало.
Хозяйка порывисто поднялась и распахнула дверцы. В деревянной утробе просторного гардероба оказались только вешалки, куча одежды, начиная от тщательно отглаженных меховых набедренных повязок под леопарда и заканчивая густо нанафталиненными платьями с рюшами и оборками. Отдельно к ним в углу душного пространства стояли высокие парики из белого волокна с начесом и гусарская сабля. Ничего, что могло бы двигаться и шуметь, там не оказалось. Хозяйка пожала плечами, но едва она хлопнул дверцами, как раздался тот же самый дребезжащий звук. Тим прислушался и пригляделся: на заварочном чайнике крышка ходила ходуном! Хозяйка всплеснула руками и тотчас же сняла крышку.
– Как вовремя! Я едва не задохлась, – из чайничка послышался возмущённый писк. – Разве можно так сильно надвигать крышку, будто здесь помои? Между прочим, сейчас чайный полдень! Как долго я бы просидела здесь, если бы меня не вынудили об этом напомнить?
Тим разиня рот заглянул в чайничек. Внутри, надув губки, сидела очаровательная кареглазая барышня, шатенка, с сильным загаром и в гладком темно-коричневом платье из чайного листа. Девушка громко возмущалась, размахивая руками: