Светлана Валерьевна Азарова
Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
– С-с-скучно, с-с-столько с-с-скуки, с-с-сколько пес-с-счинок здесь-сь-сь. Маленький человечек, ты доставишь-шь-шь мне удовольс-с-ствие с-с-своей компанией?
Спрашивая, змея качалась, всё крепче сжимая хватку. Не имея иного выбора, Тим кивнул, с ужасом чувствуя, как немеют ноги. Змея развила кольца, чтоб помахать кончиком хвоста, на котором вместо трещотки находились песочные часы. Только в колбах болтались не песчинки, а крошечные шевелящиеся фигурки вроде блох. Приглядевшись, Тим смог рассмотреть игрушечные ручки, ножки. Фигурки барахтались, цеплялись друг за друга, пытаясь взобраться по головам и гладким стенкам сосуда. Поскальзываясь, они падали вниз, чтобы увязнуть среди других заключённых стеклянной тюрьмы. У некоторых были хвосты, рога или копыта. Но ни у одного из них не было лица. Однако фигурки пищали и визжали, колотя крохотными кулачками по звенящему стеклу. Змея тряхнула хвостом. Фигурки ссыпались вниз.
– Мы поиграем. Порас-с-скинем мозгами. Если выигрываешь-шь-шь ты, можешь-шь-шь уйти, – я не трону маленького человечка. Но если победу одержу я, то ты прис-с-соединишь-шь-шься к моей коллекции. Ты с-с-согласен?
Не в силах отвести взгляд от необыкновенных часов, Тим кивнул.
Змея раздула капюшон.
– Мы с-с-сыграем в загадки. Я знаю много ребус-с-сов и ш-ш-шарад. Вечнос-с-сть, знаешь-шь-шь ли, не имеет конца. Много времени. Ес-с-сть над чем поразмыс-с-слить. Но тебе нужно всего три. Три правильных ответа на три моих с-с-сложных вопрос-с-са. И тогда я отпущу тебя. Итак, с-с-слуш-ш-шай.
Змея подняла хвост вверх. Человечки завопили и медленно начали падать в пустую половинку часов.
– Паучье племя носит вос-с-семь,
Шес-с-сть – муха с чёрной головой,
Четыре с-с-стол с пос-с-судой нос-с-сит,
Я ж не имею ни одной.
Тим почувствовал, как холодный пот потёк по спине. Он не знал отгадки. А может быть, просто не мог ничего придумать. Да и нелегко думать, когда огромная гадина одним движением может переломать кости, а может сделать что-то и похуже.
Змея потрясла хвостом, отчего маленькие человечки внутри стеклянной колбы гневно забили крошечными кулачками о прозрачные стены своей темницы. «Время! Время!» – прошипела змея. Голос её поднимался и опадал, как прибой.
В голову ничего не шло. Загадка казалась неразрешимой. Пот потёк по спине так, что паучья шкура промокла и прилипла к коже. Змея нетерпеливо дёрнула хвостом. Последний человечек едва держался в узкой шейке часов. Но вот его маленькие пальчики стали разжиматься. Мизинец, большой – и вот уже человечек летит вниз. Он падал целую вечность.
– Час-с-с пробил!
Ой! Что-то пребольно ужалило Тима в ступню. Так больно, что он потерял равновесие и машинально потянул ступню ближе к лицу, чтобы рассмотреть укус. Вверх по лодыжке шустро пробежал огненный муравей и скрылся в складках шкуры.
– Что ж-ж-ж, – разочарованно протянула змея. – Ты отыс-с-скал ис-с-стину.
Змея холодно смотрела на поднятую ногу. «Нога!» – осенило Тима. Ну конечно же, как он сам не додумался до этого!
Но змея не собиралась сдаваться. Снова повертев хвостом, она продолжила:
– Мой первый с-с-слог – с-с-себя названье,
Второй как резкий грубый крик,
А вмес-с-сте то, что над гортанью,
Держать ответ он не привык.
У Тима внезапно пересохло в горле. Очень захотелось пить.
– Пос-с-спеш-ш-ши, пос-с-спеш-ш-ши, – прошипела змея, раскачиваясь на хвосте, как маятник.
Тим почувствовал, что ему не хватает воздуха. Задыхаясь, он приоткрыл рот. Тотчас маленькая точка скользнула внутрь, чтобы огненной молнией пронзить язык. Боль в ноге немедленно заглушила другая, ещё более острая. Казалось, что в язык вонзили кинжал. Тим взвыл и немедленно высунул его наружу.
– Ж-ж-жаль, – сказала змея. – Я трачу с-с-слишком много времени. Но игра с-с-становится вс-с-сё более интерес-с-сной. Ты опять прав. Это язык.
Часы вновь застонали, когда змея неспешно прочитала третью, последнюю загадку.
– Мой первый с-с-слог брос-с-сают курам,
С него и лопнуть нехитро,
Лишь замените хвос-с-ст лемура
На рог барана иль зеро.
Ну и обрежьте с-с-самый кончик,
Прибавив мой последний с-с-слог.
Он и не глуше, и не звонче,
Хоть первым быть вс-с-сегда бы с-с-смог.
С-с-соединить всё вмес-с-сте можно,
Но нужно ли? Тебе решать.
Получишь то, что невозможно,
Коли пригрел, с груди с-с-сорвать.
Огненная искра пробежала по руке Тима, чтобы скрыться в чешуе змеиного тела. Испугавшись, что муравей укусит любительницу загадок, Тим ткнул пальцем и замычал, пытаясь указать местоположение огненной точки.
Капюшон разочарованно опал.
– Что ж, я всегда держу с-с-свое с-с-слово. Маленький человечек может уйти.
Змея ослабила хватку и развернулась, собираясь уползти прочь. Человечки в часах прильнули к стеклу, повернув безликие головы в сторону мальчика. Что-то тяжёлое крепко сдавило ему грудь. Сосущая боль под сердцем становилась все сильней. Тим стоял неподвижно, опустив руки, как вдруг не в силах сдержаться, он сам не зная почему вцепился в ускользающий хвост.
Песок вскипел под чешуйчатым телом змеи, когда она в холодном гневе повернула величавую голову к нарушителю спокойствия заведённого в этом месте порядка:
– Что ещё, маленький человечек? -с ледяным неудовольствием спросила змея.
Тим опустился на карточки и провёл пальцем по огненному песку рядом с её хвостом, в ночной темноте буквы горели ярко и чётко.
«Уминя ест кожух»
– Я не понимаю с-с-смысла, маленький человечек.
Тим внимательно прочитал то, что написал, подумал секунду и стёр последнюю букву, кое-что добавив.
«Уминя ест кожура», – теперь гласила надпись.
Змея раздула капюшон и покачала головой, бросив на мальчика взгляд, исполненный невыразимого презрения:
– Я вс-с-сё ещё не понимаю, что маленький человечек имеет в виду.
Тим собрался с силами, чтобы исправить ещё раз:
«Уминя ест кожа»
– Кожа ес-с-сть у любого маленького человечка. Если, конечно, её с него не с-с-содрали, – равнодушно отозвалась змея. – Ты хочеш-ш-шь её лишитьс-с-ся?
Тим помотал головой и длинным движением ладони стёр надпись. Поразмыслил минуту – змея терпеливо ждала, раскачиваясь, словно маятник; её однообразный танец будил некую память, доселе дремавшую в крови, – потом, глубоко вдавливая палец, написал: «Загатка. Да – я, нет – чисы».
Тим выпрямился, посмотрел в холодные отполированные змеиные глаза, созерцавшие бессознательно, однако с глубоким вниманием, кивнул, тыча себя пальцем в цыплячью грудь, потом помотал головой из стороны в сторону и указал на песочные часы.
–Так-с, так-с, – задумчиво проговорила змея, наклоняя огромное тело и, как показалось Тиму, с любопытством рассматривая его. – Это интерес-с-сно. Мне это нравитс-с-ся. Но не с-с-слишком ли я рис-с-скую?
Тим стоял, выпрямившись во весь рост. Но даже так он выглядел цыпленком. Змея наклонила изящную голову.
– Я с-с-согласна с-с-слушать.
«Чя кожа?» вопросительный знак Тим вывел таким большим, чтобы размеры затмевали смысл написанного. Но змея поняла. Он наклонилась так близко, что Тим услышал ее дыхание – такой запах источает кусок льда.
Змеиный хвост закачался так, что человечки бились о стекло, переворачиваясь в воздухе. Змея принюхивалась к шкуре. Её пасть с узкой злой щелью рта выпустила и тотчас же убрала изящную вилку языка. Наконец она гордо выпрямилась, чтобы с холодной уверенностью заявить:
– С-с-слишком прос-с-сто. Это с-с-свиная ш-ш-шкура.
Тим обрадованно покачал головой из стороны в сторону. Змея слегка склонилась и принюхалась.
–Это беш-ш-шеная с-с-собака? – предположила она с осторожностью.
«Нет», – нацарапал Тим. Несмотря на то что был слаб и возбуждён, глаза его раскрывались всё шире и шире и он точно задыхался от волнения, его пальцы бегали по песку быстро и уверенно.
Змея опустила голову так, чтобы коснуться языком куска чёрной шкуры.
– Ос-с-сел? С-с-слон? Барс-с-сук? Мышь-шь-шь-перерос-с-сток?
Весь дрожа от нервного истощения, Тим лишь качал головой, боясь лишь одного: как бы поглощённая нетерпеливым желанием выиграть не изменила правила игры. Змея разочарованно сдула капюшон, превратившись из ядовитого цветка в ветку.
– Что ж, я всегда держу с-с-свое слово. Я с-с-сделаю то, что ты прос-с-сишь-шь-шь. Это вс-с-сего лишь-шь-шь партия, но не вс-с-ся игра. Вечнос-с-сть. Впереди вечнос-с-сть. Но у меня есть ус-с-словие. Не ус-с-словие: прось-сь-сьба. Мне нужна эта ш-ш-шкура, чья бы она ни была.
В загадочности и безучастности владычицы пустыни было что-то настолько привлекавшее Тима, что, вопреки ужасу, невольно склонявшему ему голову к песку, он осмелился спросить, нацарапав короткое: «Кто ты?»
Змея неожиданно замерла. Перестал двигаться и песок. Даже человечки в колбах замолчали. Наконец после продолжительного молчания змея сказала, и её голос прозвучал тише трения песчинок:
– Ты не поймёш-ш-шь, маленький человечек. Боюс-с-сь, что не поймеш-ш-шь: я – то, что идёт, проходит и все же с-с-стоит на месте, что изменяетс-с-ся не меняяс-с-сь, ис-с-счезает и возвращаетс-с-ся. Я – и здес-ссь, и там, и тогда, и теперь. И каждая моя час-с-сть с-с-служит друг другу, и одновременно с-с-служит целому. Ты понял, кто я, маленький человечек?
Тим не понял ничего и хотел было соврать, однако не сделал этого, испытав прилив почти благоговейного трепета, и… отрицательно покачал головой.
– Что ж, ты не с-с-стыдиш-ш-шься своего незнания…Необычное свойс-с-ство для маленького человечка. Однако плохо, что у тебя нет с-с-своего голос-с-сочка. Пожалуй, я могу вернуть его тебе.
Змея снова раздула капюшон до невиданных размеров. Раздался хлопок, чешуйчатая кожа кольцами упала вниз и замерла. Тим постоял мгновение, подошёл ближе и наклонился, чтобы поднять песочные часы с бьющимися в колбах человечками. Тотчас из-под вороха чешуи и блеска в воздух взвилась блестящая струйка цвета ртути и впилась мальчику прямо в горло. От ужаса Тим замахал руками и закричал так громко, как только мог:
– А-А-А-А-А-А!
Последнее, что он услышал, теряя сознание, был шелестящий шёпот змеи:
– Иногда, маленький человечек, чтобы докопаться до ис-с-стины, приходится голыми руками перерывать пус-с-стыню. Нам не вс-с-сегда открывается подлинный с-с-смысл происходящего, но помни: иногда даже с-с-самые ужас-с-сные вещи неким непос-с-стижимым образом с-с-совершаются во благо, прос-с-сто человечки слиш-ш-шком малы, чтобы пос-с-смотреть на с-с-случившееся с выс-с-соты нужной точки зрения.
Было что-то грозное и полное какого-то тайного смысла в этой светящейся фразе, которую Тим понял лишь впоследствии, когда стал взрослым. Но сейчас угасающим взглядом он едва смог разглядеть, как змея медленно истаивала в полумраке, рассыпаясь на тысячу огненных песчинок, часть из которых быстро погасла, а другая растворилась в ночном воздухе.
Когда Тим вышел из нелёгкого забытья и заставил себя открыть глаза, ничто не напоминало о произошедшем. Ничто, кроме маленьких песочных часов в его руке и кучи блестящей змеиной шкуры.
Тим приподнялся, оглядываясь, и зажмурился: рябь рождающегося на востоке света сливалась в сплошное ослепительное сияние. И Тим – всего лишь песчинка в песочных часах – пошел навстречу к неведомому рассыпчатому блеску, крепко сжимая в кулаке змеиный подарок.
Глава 7. Курятник.
(о том, что из ястребиного яйца всегда ястреб выходит)
А ослепительное сияние становилось все ярче. Воздух такой чистый, точно его совсем не было, сменила душная вонь, всё усиливающаяся по мере приближения к источнику таинственного блеска. Когда же Тим перешагнул последнюю песчаную полосу, тёплая, пахучая жара накрыла его с головой, и мальчик увидел, что свечение распалось на крошечные квадраты – перед ним находилась гигантская золотая клетка. Она была настолько огромной, что заслоняла полнеба.
Постояв с минуту в нерешительности и отшвырнув назад последние струи предрассветной прохлады, Тим набросил прихваченную змеиную шкуру на плечи, отворил изящную дверцу и шагнул внутрь.
Тотчас первые солнечные лучи скользнули за ним, осветив пёструю разнородную постоянно колышущуюся массу, и густую утреннюю тишину разорвало звонкое радостное:
– Ку-ка-ре-ку! Ровно шесть! Просыпайтесь! Дело есть! Время ежеутреннего гимна, объединяющего нас отдельных в одно единое неделимое.
И неверный, срывающийся на дискант, а временами и на фальцет, бас тревожно и торжественно запел:
О Великий Орёл, ты ценнее из всех украшений,
Что на вечности лике сияет!
Пусть лучшие из даров
Сыплются на тебя с небес!
О Орче, наш народ сберечь бы!
Коль мы падём, пощады нам не ждать,
Нас деспот может без надежды
В узде навечно всех держать!
Счастье своё мы в борьбе отстояли,
Силу свою мы в борьбе обрели,
Ночью сполох когтей петухам бросал свет –
Это подлым врагам был наш гордый ответ.
Пробил час тревожный! Вытащим кишку!
Пусть кругом, как гром, грохочет:
Кукареку! Кукареку! Кукареку!
И под последнее рассыпающееся «кукареку» Тим наконец разглядел: пёстрое море перед ним состояло из куриных перьев и их владелиц. Разнообразные несушки, тощие, с голенастыми лапами и приземистые с красными сережками, лысые, с просвечивающей на крыльях и голове кожей и похожие на воздушные шары, облепленные пухом, блестящими от любопытства глазами уставились на него. Воцарилось молчание. Однако едва Тим пошевелился, ближайшая курица завопила во всю глотку. Остальные, как по команде, подхватили заполошный крик, и спустя минуту прутья клетки дрожали от кудахтанья.
– Вор! Убийца! Курокрад!
Тим попятился. Тотчас же куры завопили ещё громче.
– Так, так, так, – донесся из верхнего угла зычный голос. – И кто же к нам пожаловал? Враг, лазутчик, шпион? Запад снова взялся за своё?
Куры задрали клювы и заорали в тысячу глоток:
– Душегуб! Палач! Злодей!
– Тишина! – прогремело сверху. Распластав огромные крылья, на землю спустился серый филин. Тотчас куры замолкли и равнодушно разошлись по своим делам. Филин распушил перья, так что стал похож на большой шар и грозно, но с большим удивлением спросил, глядя прямо в лицо Тиму круглыми янтарными глазами:
– А ты что тут делаешь, птенчик?
Тим откашлялся, по привычке развёл руками и вдруг, сам не ожидая от себя подобного, ответил:
– Я не знаю.
Филин изумился настолько, что повернул голову на 180 градусов и не сразу вернул её в исходное положение:
– Что значит «не знаю»?
– То и значит, – пожал плечами Тим.
– Тогда тебе лучше убраться отсюда, – строго заметил Филин. – Здесь не место для желторотиков.
– А где тогда моё место? – не преминул поинтересоваться Тим.
– Я не компетентен в данном вопросе, – раздражённо отозвался филин. – Впрочем, ты всегда можешь обратиться за советом к нашему главнокомандующему. Обычно он не принимает без записи, но тут явно экстраординарный случай.
– Какой? – недоумённо переспросил Тим.
– Требующий безотлагательного вмешательства, вот какой, – проворчал Филин. – Чему сейчас учат в школах? Но есть загвоздка: Орёл ни при каких условиях не должен покидать своего места. А оно, – Филин вертикально взмахнул крылом, – очень высоко.
– Я неплохо лазаю по деревьям, – неожиданно вспомнил Тим.
– Тогда тебе не составит труда осилить и эту высоту. Я буду рядом. И еще одно: я не даю никаких твёрдых гарантий и обязательств, что ты не спустишься оттуда по кусочкам – господин наш Куратор часто бывает не в духе.
Будто подтверждая слова многомудрого Филина, с неба камнем упал крошечный бурый комочек. Филин протянул было лапу, но комочек ловко вывернулся из-под неё, оказавшись обычным домовым воробьём.
– Осторожно, Курощуп, – прочирикал он. – В Винокура его милость запустил утренним помётом.
– Значит, в меня ему запустить больше нечем, – ответил филин. – А тебе поделом, Щелкопёру-сплетнику, и новая статья, я полагаю, будет готова гораздо быстрее: материал-то тебе предоставлен, к тому же, не сомневаюсь, что в достаточном количестве – Орче вчера плотно поужинал.
Добираясь до стены, по которой он планировал подняться, Тим брёл по колено в птичьем помете, брезгливо взирая на каждую несушку, являющуюся крепким и подлинным порождением этой почвы. Куры занимались обычными куриными делами: копались в том, что в изобилии лежало под ногами, бестолково и беспорядочно мельтешили, ссорились и бранились. Некоторые лежали распластав крылья и вытянув лапы – грелись на солнце, затянув глаза тонкой белёсой пленкой. Тим же глазел по сторонам.
По пути им попался птичий базар, на котором червей меняли на яйца. Пара ощипанных кур за горсть зерна продавала собственные перья. Целое семейство цыплят во главе с измученной квочкой просило милостыню и жалобно пищало. Другие куры проходили мимо: некоторые равнодушно отворачивались, другие делали вид, что ничего не видят.
Прямо же около стены в парадном облачении, сотканном из разноцветных куриных перьев, на дубовом пеньке стоял исполинский Козодой, весьма упитанный и бородатый. Широко разведя крылья в стороны, он грозно спрашивал у толпы:
– Что же, куряне, действительно появилось раньше: курица или яйцо?
Толпа, сплошь состоящая из куриц, многие из которых трясли синими от старости гребешками и едва стояли, прикрыв морщинистыми веками мутные глаза, нестройно прокудахтала:
– Конечно же, курица, Ваше Козодойшество!
– А откуда тогда она вылупилась? Ответь мне, курянка, – устрашающе шипя, поинтересовался он у миловидной молодки в первом ряду.
Та торопливо мазнула крылом по клюву:
– Как откуда, Ваше Козодойшество? Неужто забыли? Сами же говорили, что она появилась из ребра петуха!
– Вот! – поднял крыло вверх Козодой, указывая куда-то вверх. Куры послушно задрали головы. – Потому-то и почитаем, и преклоняемся перед ликом его, по подобию своему создавшему великого нашего Куратора, лапы чии обнимают небосклон, который…
– Дозволь, батюшка, к мощам-то приложиться, – перебила его пожилая курица. – С самого конца ведь шли.
– Цыплёнок, – деловито бросил Козодой, на секунду прервавшись.
Курица зорко оглядела многочисленную толпу своих детей, выхватила взглядом одного из них – маленького и хромого – и подтолкнула клювом. Птенец жалобно пискнул. Козодой открыл исполинский клюв – цыплёнка как не бывало – потом подобрал раскинутое веером облачение.
– Гляди, курянка, и трепещи перед чудом нелапотворным.
Тим вытянул шею, пытаясь разглядеть, что такое мощи.
И увидел: в стеклянном саркофаге, сложив лапки, покоился высохший труп клеста, распространявший дивный еловый запах. Перекрещенный клюв застыл в страдальческом движении.
– Нетленный, свидетельство жизни вечной, – торжественно взмахнул крылом Козодой. – А дабы и далее, жизнь нашу праведную не осквернять неблагочестием, Куратору нашему воспоём, – козодой прокашлялся и заголосил. Тим же положил руки на решетку и под заунывное «Куратору нашему честь и славу воспоём. Долгие лета…» пополз по стене клетки, ставя руки на перемычки. Филин действительно находился рядом: он то парил, распластав крылья, то тяжело взмахивал ими, набирая высоту, и в это время просвещал Тима, боясь как бы тот не ляпнул чего лишнего:
– Когда ты увидишь Отца и Владыку нашего, избегай прямого взгляда. Помни: безмолвие и неподвижность знаменуют глубокое почтение. Резких движений не совершай: Куратор подозревает всех и вся, причём у него нет ничего святого, чего, собственно, и не должно быть на его посте. Прояви должное почтение и не болтай лишнего: он сеял ужас и смерть ещё до твоего рождения, и это неизменно давало желаемый результат, – то ли со страхом, то ли с восхищением в голосе вещал Филин. – Мы стабильны и процветаем, в отличие от западного крыла. Подумать только, эти куроголовые едят червей не с головы, а с хвоста! Варвары и живоглоты! Смерть нечестивцам!
Тим уточнил, чувствуя, как неприятно сжимается желудок:
– У вас война?
Филин замялся на секунду, затем, тщательно подбирая слова, явно придуманные не им, ответил:
– Видимо, я выразился недостаточно ясно. «Война» – неуместное преувеличение. Сейчас речь идет об умиротворении и наведении порядка в племени, презирающем законы логики, здравого смысла и, конечно, многовековых традиций: там, где нужно кланяться вправо, они нагибают головы влево; где нужно вытянуть колени в тупой угол, они делают самый настоящий прямой. Кроме того, – подумав, добавил он, – у них нет ничего такого, что бы нам хотелось бы заполучить, так что мы не можем считаться врагами.
– Но если вы не враги, тогда кто? – недоуменно спросил Тим, совсем запутавшись и запыхавшись.
– Не друзья, – коротко ответил Филин. – И никогда не сможем ими стать, не скажу, что к сожалению. Нас, скорее, можно назвать соседями. Беда в том, – озабоченно добавил он, – что силы равны. У нас есть зяблики, у них – чижи. У нас буревестники, у них – альбатросы. У нас бекасы, у них – аисты. Как видишь, достичь благой цели, которую мы преследуем, очень тяжело, – с горечью продолжал Филин, тяжело и равномерно махая крыльями. – Однако я много раз имел возможность убедиться в том, что ещё не построен такой корабль, в котором рано или поздно не открылась бы течь. И ты, я думаю, сможешь нам помочь.
– Построить корабль или открыть течь? – наивно спросил Тим, резво шевеля руками.
– Не то и не другое, – уклончиво ответил Филин и резко скрылся из виду.
Тим же полз так долго, что солнце давно перевалило за полдень, когда он наконец добрался до самого верха. Тут было на что посмотреть. Тим увидел прямо перед собой тяжёлый золотой насест, на котором в совершенной неподвижности мирно дремал огромный орёл. Его золотые глаза были прикрыты, но Тим углядел тонкую полоску между веками и понял, что на самом деле орел наблюдает за ним. Рядом, вытянувшись в струнку и пригладив перья, расположился Филин.
– Ваше величество, Парноперистый Главнокомандующий, первый и единственный Глаз и Коготь своего королевства, великий Куратор, разрешите доложить, – поднеся крыло к клюву четко отбарабанил он.
Не открывая глаз, орёл милостиво кивнул.
Филин крепко прижал крылья к бокам.
– Несанкционированное вторжение, великий Куратор, нарушитель границ Куролевства пойман и доставлен согласно приказу.
Орёл на секунду ослепил Тима пронзительным взглядом, чтобы вновь прикрыть глаза и довольно лениво ответить:
– Ложная тревога, Курощуп. Это чужак, случайный цыпленок, забредший, видимо, по ошибке из другого курятника.
Филин склонил голову.
– Ваша правда, великий Куратор. Но, может быть, мы могли бы использовать птенца в своих интересах? Да и к тому же численный перевес нам не повредит. По правде говоря, наши ряды будут рады даже цыплёнку…
– Не сметь порочить нашу славную армию, могущественнее и величественнее которой нет в целом Куролевстве! – Орёл так взмахнул крыльями, что поднявшийся ветер чуть было не сдул Тима на землю.
– Виноват, Ваше Орлейшество, – торопливо исправился Филин. – Как прикажете, Ваше Орлейшество! Вышвырнуть желторота вон?
Орёл сложил крылья, чтобы вновь застыть в неподвижности. После недолгого раздумья он переступил лапами.
– Торопиться никак нельзя. Кроме того, мальчишка может быть шпионом. Ты шпион? Отвечай быстро!
– Никак нет, – четко отрапортовал Тим.
– Что ж, может, это действительно так, – раздумчиво проговорил Орел. – А если нет? Рисковать судьбой Куролевства и своей собственной? Что ж, может, ты и прав, – обращаясь к Филину, заметил Орёл. – Полагаю, что эффект неожиданности нам не повредит.
Орёл взмахнул крыльями, лёгким движением правого указав на качающуюся золотую жёрдочку напротив, и велел:
– Немедленно накормить нашего гостя, прибывшего с дипломатической миссией!
Тим не посмел отказаться. Он неловко уселся на соседней жёрдочке, пока перед ним на спине альбатроса шустрые ласточки молниями раскладывали разнообразные кушанья: все виды яиц: варённые вкрутую и всмятку, пашот, омлет и глазунью, а на десерт гоголь-моголь и безе.
– Надежда на удачу делает нас щедрыми, – Орел не мигая смотрел на мальчика. – Ешь, пей, знай наше гостеприимство и помни о нём. Полагаю, врождённое чувство чести не позволит тебе не оправдать наших надежд? Хотя в последнее время ни на что нельзя слишком полагаться: кругом враги.
– Поэтому Вы так ожесточены? – осторожно спросил Тим, не прикасаясь ни к еде, ни к питью.
– Как же иначе? – удивился Орёл. – Ведь в наших крыльях благополучие всего Куролевства.
Владыка распушил перья, превратившись в надутый важностью шар, и приказал:
– Посмотри же внимательно.
Тим вытаращил глаза, изо всех сил вглядываясь в яркое, с чуть заметной проседью оперение. Орёл снисходительно поправил его, попросив не прожигать взглядом крылья, а всего лишь опустить голову.
– Что ты видишь? – спросил Орёл, когда увидел, что правильное направление было взято.
Тим послушно прищурился, но ничего, кроме пёстрой массы, деловито и неспешно копошившейся в собственном навозе, разглядеть не смог.
– Видишь? Если бы не мы, то что бы стало с ними? Куролевство погрязло в хаосе и неразберихе. Куры не неслись, а цыплята не выводились. В том, что сейчас происходит ровно наоборот, есть и наша заслуга как представителя мудрой, законной и справедливой власти, знающей как должно и как не может быть.
– По-моему, они и сами неплохо справляются, – неосторожно заметил Тим. За его спиной то ли ухнул, то ли ахнул Филин.
Однако Орёл, как и полагается мудрому правителю, сдержал себя. Владыка лишь пронзил глупого мальчика жёлтым немигающим взглядом и холодно приказал:
– А теперь обернись и скажи мне, что теперь перед тобой.
Тим, боясь рассердить собеседника, послушно завертел шеей, посмотрел назад и в далёком правом углу клетки разглядел на золотом насесте, отсюда казавшемся блестящей спичкой, маленькое тёмное пятно с белой головкой. Пытаясь разглядеть таинственное пятно, мальчик прищурился и с удивлением разглядел точно такую же птицу, как та, что находилась напротив него.
– Кто это? – осторожно поинтересовался он. – Ваш брат?
Орёл внезапно вздыбил перья, распростёр крылья и закричал так, что прутья решётки задрожали, распространяя вибрацию по всей поверхности клетки.
– Не сметь равнять нас с этим мерзавцем, с этой трусливой летучей крысой!
Прятавшийся в тени Филин тотчас подскочил к правителю и принялся умолять его, взывая к голосу разума.
– Будьте милосердны, Орче. Это всего лишь желторотый неоперившийся цыплёнок, который сам не ведает, что пищит.
Не сразу, но Орёл пригладил перья:
– О, нас всегда выводит из себя тупое недомыслие, – вздохнул он с раздражением. А Филин меж тем, так близко наклоняясь к Тиму, что последний слышал цыплячий дух из его клюва, тихо и серьёзно дополнял то, что могло показаться неясным.
– Как владыка мы владеем всем вокруг, даже тем, чем никогда не хотел. Там, на Западе, ты видел нашего злейшего врага – Орлана, – пылко говорил орел, расхаживая туда-сюда по жердочке.
– Прокурор Запада. Из-за его непродуманной политики и завышенных амбиций и гибнут лучшие из народа, – торопливо добавлял на ухо Тиму филин.
– У него в подчинении целая орава гнусных головорезов и завзятых бездельников с извращёнными представлениями о действительности, – с ненавистью вещал Орёл.
– Орлан управляет толпой, лишенной не только лучших качеств, но и воли и самосознания, – с нескрываемым презрением пояснил Филин.
– Столько лет Орлан и его шайка досаждают лично нам, Глазу и Когтю Куролевства, – прокричал Орел. Филин тотчас защекотал клювом ухо Тиму:
– Долгие годы мы боремся с Западом и его происками, желая лучшей жизни для общества и будущих поколений.
– Да, – с жаром подтвердил Орёл. – Без спокойствия власти невозможно счастье народа.
– Эта борьба бесконечна, сколько я себя помню, – заметил Филин.
– Но когда-нибудь наступит светлый миг, правда восторжествует и победа будет за нами! – торжественно закончил Орёл. Филин, прослезившись, захлопал крыльями.
– Нами-ами-ми! – отразилось от стен клетки и было подхвачено несушками внизу, которые, конечно, не услышали, что сказал правитель, но с восторгом подхватывали любой доносящийся до них шум.
– И ты нам в этом поможешь! – хором заявили Орёл и Филин, жадно глядя на Тима. Тим внезапно понял, что в горле у него так сухо, что слова перестали выскальзывать изо рта. Превозмогая себя, он осторожно поинтересовался:
– Но что, если я не хочу?
– Как! – изумился орел, во весь рост поднявшись на жердочке и возвышаясь над мальчиком. – Ты не хочешь остановить побоище? Не хочешь, чтобы цыплята, маленькие и ни в чём не повинные птенцы, такие же, как и ты, могли спокойно расти, зная, что они в безопасности?
– Но разве цыплята могут быть в безопасности? – наивно поинтересовался Тим. – Ведь если они не погибнут от лап хищника, то их все равно зарубит на суп хозяйка.
– Крамола! Это же настоящая крамола! Мы слышим речи шпиона! Кого ты привёл? – напустился Орёл на Филина, от потрясения так широко открывшего клюв, что Тим ненароком увидел маленький розовый птичий язычок, который трепетал, будто змеиное жало.
– Подождите, господин главнокомандующий, позвольте показать ему, – торопливо и умоляюще заговорил Филин. Орёл ничего не ответил, но, оборвав самого себя на полуслове, отвернулся.
– Ну же, – обратился Филин к Тиму. От страха глаза птицы катались по глазницам, как теннисные мячики. – Посмотри снова на запад, а потом вниз. Только внимательнее, прошу тебя, будь внимательнее.
Тим опустил взгляд и так сильно прищурился, что нижнее и верхнее веки почти сомкнулись, а всё для того чтобы увидеть, как абсолютно одинаковая пёстрая куриная масса, беспрестанно колыхавшаяся, ровно посередине клетки разделена пустой полосой. На этой полосе (теперь-то Тим видел это очень ясно) не на жизнь, а на смерть бились петухи. Тим видел, что бой не прекращался ни на минуту: из задних рядов на смену павшим выступали все новые и новые бойцы. Голенастые длинноногие почти цыплята с яростным криком бросались в атаку на таких же совсем юных петухов, чтобы спустя мгновение, истерзанными, упасть замертво. Горячая кровь лилась рекой. Сидящие по краям полосы стервятники время от времени тяжело поднимались в воздух, чтобы утащить окровавленного цыпленка в кучу таких же бездыханных тел, откуда потом тела незаметно исчезали.
Стоящие в тылу суетились, горяча друг друга ударами шпор и песнями:
– Шпоры и пух, цыпленок – петух, сила и дух!
Тим торопливо закрыл лицо руками. Он не хотел больше смотреть.
– Как это страшно! Кому это нужно?
– Убери руки от лица, дитя, – равнодушно промолвил Орёл, по-прежнему глядя куда-то в противоположную от мальчишки сторону. – Такова жизнь. Куры едят червей и выводят петухов, петухи проливают кровь и кормят червей, чтобы их могли склевать куры. Петухи веселы каждый день: в их жизни есть смысл – поэтому они поют даже тем утром, когда точно знают, что погибнут. Кроме того, петухов всегда, всегда рождается слишком много. Но они практически бесполезны. Отсюда смуты и беспорядки. Ведь, – Орел понизил голос до грозного шёпота, – десять петухов, к сожалению, по силе равны одному филину, а сто – орлу. Никто из находящихся в здравом уме не будет растить силу, способную противостоять действующей власти.