Светлана Валерьевна Азарова
Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
Однако Тим никак не мог понять очевидное и снова спросил:
– Но зачем? Зачем тогда нужна эта власть? Если и без нее куры будут клевать червей, а петухи – петь?
– Что за ересь ты несешь? – с раздражением откликнулся Орел. – У любого роя должны быть матка, а у рыбы – голова. Не лезь в то, где ничего не смыслишь. Если бы не неусыпный контроль и строгий отбор, то кто знает, каким хаосом все может кончиться. Всего этого, – Орёл показал крылом на золотую жёрдочку и сытую свиту, – тоже не будет: для функционирования механизма лишние детали не нужны. Иными словами, если не оставить всё на своих местах, многие их потеряют.
– А что будет с ними? – с жаром почти крикнул Тим, указывая вниз. – Для них что-нибудь делается? Или их места уже давно определены?
Орёл устремил взгляд в пространство.
– В честь каждого нашим царственным указом будет названа звезда, – после долгого раздумья произнес он. – Видишь, мы думаем о них.
– Но это же неправда, – возразил Тим, уловив в голосе собеседника явное презрение.
Орёл усмехнулся.
– Правда – это то, что приносит благо государству, – довольно жёстко заявил он. – Никакой другой правды не существует.
Тим закрыл лицо руками, с отчаянием ощущая, что от сказанных фраз холодная логика правителя не оставляет и камня на камне.
– Я хочу уйти, – проговорил Тим. – Пожалуйста.
– Э нет. Эта возможность тебе больше недоступна: ты слишком много знаешь. Настало время решить, на чьей ты стороне: с нами (Орёл слегка наклонил хищно загнутый клюв) или с ними (он брезгливо повёл крылом в сторону запада).
– А разве, – Тим чувствовал себя бесконечно запутанным и опустошённым, – я не могу быть на своей стороне?
Орёл резко развёл крылья в стороны, давая понять, что возражений более не потерпит.
– Не ты первый ищешь простой выход из сложной ситуации. Но запомни: его не существует, как не было и нет иных сторон, кроме правильной и чужой.
Когда Тим понял, что из множества путей свободным остался только один, на душе у мальчика неожиданно сделалось легко и просторно. Теперь он полностью владел своими чувствами.
– Хорошо, – не поднимая глаз, сказал Тим. – Хорошо. Если я соглашусь, то что должен буду сделать?
– Вот это уже другой разговор, – с удовольствием проговорил Орёл. – И ответ очевиден: нападать, конечно же, нападать. Громить, сеять хаос и смерть, убивать противника в зародыше, а зародышей в яйце.
– И в этом заключается ваш план? – изумлённо переспросил Тим. – Не слишком ли он очевиден? Скорее всего, ваш враг придумает что-то гораздо более тонкое.
Орёл расхохотался. Тим подивился тому, насколько смех птицы походил на кудахтанье. Отсмеявшись, Орёл наконец соизволил объясниться:
– О чём ты говоришь? – насмешливо поинтересовалась птица. – Неужели ты думаешь, что правая рука не знает, что творит левая? Орлан издревле живет только острой и злой наблюдательностью, но не умом и опытом, как я, а его племя может лишь потреблять, истреблять, оскорблять, ослаблять. На большее, чем прямая и очевидная атака, они не способны, поэтому только сила, чистая и злая сила, чья волна окажется сильнее, чтобы поглотить другую.
Тим наклонил голову, показывая, что логика Орла ему понятна.
– Хорошо, а что если я не соглашусь?
– О, в этом случае все гораздо проще. Враги Куролевства идут под суд, а честный и справедливый судья решает, как с ними поступить.
– И кто же судья?
– Естественно, глаз и коготь Куролевства, – подал голос доселе молчавший Филин. – И могу заверить, на моем веку мне ни разу не довелось выслушать оправдательный приговор.
Тим немного подумал и решительно кивнул.
– Я в деле, – с доселе неизведанным блеском в глазах жарко заявил он. – Я готов помочь Куролевству спасти его от тирана.
– Вот это дело! – Орёл одобрительно захлопал крыльями. – Теперь с тобой, с твоими руками и не совсем пропащей головой мы осмотрительно подготовимся к штурму и выполним его с разумной предосторожностью…
– Одну минуту, Ваше Орлейшество, – Тим поднял руку, как в школе. -Позвольте мне предложить новый план. Мне кажется, он достоин хотя беглого взгляда и справедливой оценки.
Орел снисходительно усмехнулся:
– Ах, сладкий мрак невежества. Я не думаю, что цыплёнок может меня чему-нибудь научить. Однако нам было бы интересно выслушать только начинающий набирать крепость и силу писк.
Тим благодарно кивнул, откашлялся и деловито выложил собственные соображения.
– Хотя ваш план, без сомнения, испытан суровыми временами, было бы гораздо разумнее и быстрее провести такую военную операцию, о которой враг не имеет ни малейшего представления, опередить противника, обмануть его ложным спокойствием.
– Несусветная чушь, – фыркнул внимательно слушающий Филин. Но на его возглас никто не обратил внимание.
– А в этом что-то есть, – задумчиво проговорил орел. – Только очень глупый охотник стреляет по вальдшнепу, который уже пролетел. Как я понимаю, нам нужно сражаться, не подавая вида, что мы сражаемся?
– Именно так, Ваше Орлейшество, – с вежливой улыбкой подтвердил Тим. – Именно так.
– Нельзя сдавать позиции, – встрепенулся Филин, но его слова будто бы опять никто не услышал. Преднамеренное невнимание переходило в оскорбительную фамильярность.
– Рассредоточиться. Сейчас вы сражаетесь в одном месте, но если вы вернете петухов в их семьи, то сражаться будет не с кем и противник покинет поле боя. Тогда-то их можно застать врасплох, подкравшись со спины.
– Готтентотская мораль, – наконец так громко заявил Филин, что его услышали.
– Тишина! – гаркнул Орёл, недобро покосившись на верного советника. – Ты много лет на посту, но все твои планы, все твои советы не дают раз и навсегда покончить с летучим отродьем. Глупо раз за разом биться в закрытую дверь, если рядом открыто окно.
Филин нахохлился и закрыл глаза. Он делал так всегда, когда хотел стать незаметным. Ведь всем известно, если ты ничего не видишь, значит, не видят и тебя.
Орёл же, больше не обращая внимания на неугодного советника, распростёр крылья и трижды хлопнул ими так, что поднявшая в воздухе волна едва не сбила Тима с закачавшейся, как маятник, жёрдочки. После чего издал крик, от которого тонкие прутья решётки завибрировали, как натянутые струны, и наполнили переливчатым звоном всю клетку.
– Внимание! Я запрашиваю временное перемирие! Военное положение продолжается, право войны остается в силе, но воины могут навестить свои семьи, обнять квочек, утереть слёзы несушкам, посмотреть на подросших цыплят. Военные действия прошу возобновить с наступлением рассвета. Если противоположная сторона не согласна или хочет внести какие-то уточнения, прошу сделать это прямо сейчас.
Воцарилась мёртвая тишина. Истосковавшиеся по сыновьям, мужьям и отцам куры и птенцы все как один замолчали. В оглушающей тишине не было слышно ни криков, ни стонов, ни шорохов. Только лёгкое дуновение ветерка разносило по клетке привычный запах навоза и крови.
– Ну вот и хорошо, – громогласно с удовлетворением объявил Орёл. Владыка наклонился совсем близко к мальчику и шёпотом проскрипел ему на ухо. – Штурм завтра. Не вздумай подвести нас.
Эта ночь показалась Тиму бесконечно длинной. Он съёжился на неудобной жёрдочке, боясь упасть, и наблюдал, как внизу разноцветными ручейками петухи разбредаются по домам, как их встречают несушки, плача и кудахча что есть мочи.
Наутро на боевой полосе не оказалось ни одного петуха. Орёл сидел на жёрдочке нахохлившись и всячески демонстрировал дурное расположение духа.
– Как это понимать? – раздражённо поинтересовался он у Тима. Тим пожал плечами.
– Воинам надоело проливать кровь. Я думаю, что за годы сопротивления её запасы порядком поистощились.
– Что за чушь? – нахмурился Орёл. – Эти запасы неисчерпаемы, пока жива хотя бы одна несушка. А как ты объяснишь то, что со стороны противника тоже никого нет?
– Я думаю, что это одна из тех игр, в которую нельзя играть долго, – ответил Тим.
Орёл уставился на Тима немигающим золотым глазом.
– И что же мне теперь делать? В чём моя роль защитника и хранителя?
– Но ведь чем больше народу, тем его интереснее защищать, – наивно предположил Тим. – Да и к тому же защищать можно и не нападая.
Орёл призадумался и чуточку повеселел:
– Может, ты и прав. Только, – он веско взглянул на Тима, – свой народ. Я знаю, чем займусь. Я отфильтрую чужих петухов от своих и устрою показательную казнь.
– А нельзя ли обойтись без кровопролития? – осторожно поинтересовался Тим.
– Единственная жидкость, способная держать мятежников в узде, – это кровь, – заявил Орёл.
– Позволю себе не согласиться.
Из мелкой щели шустро выпорхнул воробей, неведомо где и как скрывавшийся так, чтобы оставаться незамеченным. – Костры бунтов не менее хорошо тушить вином.
– Coq au vin, – задумчиво проговорил Орёл. – Это довольно вкусно…
Потом, спохватившись, добавил:
– Никакого вина, подданные Куролевства обладают ясным и чистым разумом. Поэтому я просто обязан удалить тех, кто пришел с Запада, пока эти варвары не перепортили всех белокурых молодок. И заодно, – подумал он с минуту, – на всякий случай разобью снесённые сегодня и завтра яйца, то есть, так сказать, заранее призову к ответу будущих убийц, насильников и грабителей.
Орёл расправил крылья и вспорхнул над жёрдочкой, впрочем, тотчас же приземлившись обратно.
– Да, давненько я уже не летал, – смущённо пробормотал он. Но вынести тяжесть позора в устремлённых на него глазах гордая птица не могла, и через силу Орёл тяжело и неуклюже закружил над собственным копающемся в навозе народом.
А Тим, успокоившись, получил редкую возможность подремать.
Разбудил его тяжёлый голос владыки, звучавший прямо над его головой.
– Как ты мог обмануть меня! Это же государственная измена! А ты государственный изменник! А я государственный глупец!
– Я что-то изменил в вашем государстве? – испугался Тим. – Если это так, простите: я не нарочно.
– О не тут-то было. Теперь я ещё более мудр и опытен, чем день назад, поэтому все твои попытки обмануть меня бессмысленны, ты сам загоняешь себя в тупик, откуда я с блеском выбрался. Ответь мне прямо: зачем тебе это нужно? Ты задумал захватить власть? Править Куролевством?
– Я не понимаю, о чём вы толкуете? – в отчаянии прошептал Тим.
– Не понимаешь? – взвился Орёл. – Не можешь понять? Тогда посмотри вокруг!
Тим в который уже раз огляделся, но ничего нового среди пёстрого моря перьев не увидел.
– По-моему, – осторожно начал, – ничего существенно не изменилось. Всё ровно так же, как и раньше.
– Всё так, всё так, – слишком спокойно согласился Орёл, однако глаза его сверкали от едва сдерживаемого гнева. – Тогда ответь мне на один вопрос: Как теперь я отличу врагов своего народа от собственно своего народа? -
Орёл в отчаянии рвал перья на и без того лысеющей голове. – Они же одинаковые!
Внезапно прекратив своё утомительное и малоэффективное занятие, Орёл лихорадочно блестя глазами, указал крылом на Тима:
– Однако показательная казнь все-таки состоится! Курощупа ко мне!
Филин отделился от стены, где каким-то невообразимым образом оставался невидимым, находясь на виду.
– Ну что же, Курощуп, – недобро ухмыльнулся владыка. – Время исправлять свои ошибки.
– Да, Ваше Величество, – расшаркался Филин и с ненавистью схватил Тима за шиворот так быстро, что мальчишка и пикнуть не успел. – Пожалуйте на суд!
Филин перевернул Тима и, как тот не бился и не брыкался, через секунду уже висел вверх тормашками.
– Выставить стражу!
Мелькавшие ласточки, склонив головы, застыли в неподвижности у ног правителя, альбатросы заунывными криками призывали народ собраться, а воробей-Щелкопёр что-то строчил гусиным пером, которое постоянно парусило на ветру, увлекая за собой слишком лёгкую для него птицу.
– Признаёшь ли ты, шпион, что прибыл в Куролевство для того, чтобы причинить ему вред, разобщить его и разрушить все устои, воздвигнутые нашими предками и предками их предков?
– Нет! – что есть мочи закричал Тим, болтая в воздухе руками и свободной ногой.
– Да! – донеслось снизу.
– Принимаю во внимание волю народа, – проскрипел Орёл. – Занесите в протокол.
Воробей с удвоенной силой заскрипел пером. Филин благосклонно кивнул, откашлялся и прочитал поданный свиток:
– Волей государя нашего, Орла, дезертир приговаривается к смерти через раздирание когтями и растерзание клювом.
– Помогите, – что есть мочи заорал Тим.
Ответом ему была лишь неумолчная одобрительная воркотня.
Тим почувствовал, как место когтистой шершавой лапы заняла лапа жёсткая и чешуйчатая, – Тима перехватил Орёл. От страха Тим притих и лишь плавно раскачивался, крепко прихваченный за ногу орлиными когтями.
– Ну что ж, – бесстрастно сказал Орёл. – Пора начинать.
Тим почувствовал, как орлиный захват сузился и когти едва-едва вошли в кожу щиколотки. От боли и ужаса Тим забился и закричал так, что прутья решётки тоненько зазвенели. Куры задрали головы и одобрительно заголосили.
– Вор! Убийца! Курокрад! Смерть ему!
И вот только тогда, когда мир перевернулся с ног на голову, Тим вспомнил всё: он вспомнил и бабушку, и оставленный дом, и таинственного незнакомца, по вине которого он вынужден болтаться в птичьей лапе в столь неприглядном и унизительном виде. А также Тим вспомнил, что его держит за ногу пусть и говорящая, но все-таки обычная птица, одна из тех, которым Тим в своё время немало попортил крови рогаткой. Изловчившись, Тим пнул Орла прямо в костлявую грудь. И этот удар не укрылся от взгляда кур. Птицы замолкли и принялись внимательно разглядывать того, кто посмел поднять ногу на внушавшего им смертельный ужас правителя. Лёгкий шепоток пробежал по пёстрым рядам, когда плащ мальчика перевернулся, открыв нечто привлекшее птичье внимание:
– Смотрите, это же Прокуратор, бог Куриный и Единый, – заполошно вскрикнула молодка в первом ряду, крылом указывая на мальчика.
Болтаясь вниз головой, Тим не заметил, как выпал и повис на верёвочке куриный бог – камень, полученный им раньше. Куры тотчас же, одна за одной, упали в земном поклоне, зарывшись клювами в собственный навоз.
– Второе пришествие, – заполошно выкрикнул Козодой, неистово размахивая крыльями и срывая с себя парадное одеяние.
Орёл затравленно оглянулся на притихшую свиту и со злобой сдавил лапу так, что Тим ударил его уже не раздумывая и изо всех сил. Внутри у птицы что-то булькнуло, потом крякнуло и словно оторвалось. Орел коротко вскрикнул, а Тим, ослеплённый ужасом, кубарем скатывался вниз по спинам заполошно заметавшейся, замельтешившей свиты. Ласточки, альбатросы, куры и козодой смешались в едином вихре из перьев и пуха. Тим ничего не видел, только слышал крик, писк и чуял, как трепыхаются птичьи тела вокруг. Когда круговерть закончилась, опустошённый, растерянный, Тим нашёл себя стоящим на коленях в центре куриного круга. Он нимало не пострадал, однако очень испугался и пополз туда, где глаза птиц, как ему казалось, были наполнены сочувствием. Он полз и полз, пока не наткнулся лбом на невидимую преграду. Не веря своим глазам, Тим поднялся – на него в упор несчастными глазами смотрел такой же взъерошенный мальчик в изодранном чешуйчатом плаще. Тим протянул руку, чтобы вложить ладонь в ладонь мальчику, который в точности повторил его движения. И Тим понял, что смотрел на своё отражение, потому что клетка была перегорожена огромным зеркалом. Тим оглянулся: куриное стадо с тем же тупым и покорным вниманием наблюдало за ним, и тогда он сделал то, чего сам от себя не ожидал: хорошенько размахнувшись, он впечатал свои маленькие, но крепкие кулаки в стекло. Зеркало загудело, но выстояло.
– Эй, не сметь, не сметь этого делать! – Орёл быстро спускался с насеста на распластанных крыльях.
Тим размахнулся и ударил ещё раз: стекло задрожало, покрылось рябью трещин, но в целом осталось невредимым.
– Я кому говорю – перестань! – Орёл приземлился и теперь неуклюже подвигался к Тиму большими неловкими скачками. Здесь, на земле, он ничем не отличался от кур, разве что размером и крючковатым клювом.
Тим ударил в третий раз, вложив в удар всю боль, весь страх – и тогда зеркало, прогнувшись, ссыпалось вниз тысячей осколков – за ним никого и ничего не было: пустоту западного крыла наполнил мелодичный звон стекла. Куры дружно ахнули, и все как одна уставились на оставшегося в одиночестве правителя. Из целой неделимой толпы разноцветными каплями стали собираться в ручеёк редкие петухи, чтобы волной накрыть орла, не успевшего взмыть в воздух, потому что за годы покоя птица заметно отяжелела и обрюзгла. Филин же испарился из клетки, как будто его здесь никогда и не было.
Однако Тим ничего этого уже не видел. С лицом, искажённым омерзением, мальчик ступил на осколки – они заскрежетали, как первый снег, и прошагал всю западную половину, с непонятным самому себе злорадством, не оглядываясь и наслаждаясь бодрым хрустом под босыми ногами, когда неприятно пахнущие тёплые сумерки, выкипали, пузырясь, в набухшей сыростью темноте подступающей ночи. Его никто не остановил.
Глава 8. Болото.
(о том, что дружные сороки и гуся утащат)
Ночь Тим провел там, где она его застала, – в тёмной и холодной впадине мокрого луга. Мальчик успел основательно продрогнуть, когда неуверенный свет разгоравшегося утра разбавил серый с серебристыми переливами и жемчужными завитками туман. Холодный и липкий, он подымался рваными клочьями из низин, полз по мокрым склонам холмов, орошая и без того влажную землю, тянулся за пальцами, оставляя на них налёт измороси. Тим шёл, почти ничего не видя, сквозь серую завесу, но он не мог не заметить, как в хлюпающие следы набиралась вода, и с каждым шагом всё больше. Однако солнце к полудню сдёрнуло серую влажную простынь, и путешественник обнаружил себя на краю густого, словно овощной суп, болота. В расслаивающемся воздухе дрожали душные испарения, колебавшие пышную, неестественно глянцевую зелень и ядовито-яркие цветы. Что-то хлюпало и урчало, скрываясь под листьями и гнездясь в граммофонах и блюдцах лилий и орхидей. Кругом стрекотало и плакало, ухало и пищало, а нечаянный гость этого роскошно украшенного гиблого места все пробирался и пробирался вперёд, в сырой и смрадный сумрак.
Наконец Тим зашел так глубоко, что его ноги стали не просто тонуть, а вязнуть: густая жирная почва, напитанная водой и пронизанная хлипкой сетью тонких кореньев, с каждым разом все неохотнее выплёвывала босые ноги мальчишки. И вот когда он вдруг подумал, что идти вперёд не всегда может быть и не такой уж хорошей идеей, сумрак расступился и впереди блеснула водная гладь, натянутая, словно жидкий шёлк на остов реки. Тим активнее заработал ногами и через несколько минут чавканья уже стоял на берегу, задрав голову и открыв рот в восхищении. И недаром: ведь над берегом реки мрачно нависали грибные зонтики высотой в несколько метров. Под их пластинчатые шляпки не проникал дневной свет, а иногда при порывах ветра скользкие края соприкасались и скрипели, осыпая воду кусками грубой кожицы.
Поднатужившись, Тим надавил на одну из ножек так, что белая плотная мякоть надломилась и шляпка рухнула прямо на мелководье. Чуть-чуть побродив по побережью и вооружившись скребком из найденной под ногами щепки, Тим тщательно и не жалея рук в течение нескольких часов убирал грибную мякоть, кишевшую черноголовыми личинками, после искал подходящие распорки из валежника и тростника, чтобы шляпка держала форму утлого судёнышка, которое, тем не менее, держалось на воде. Как только мальчик выбросил горы негодной, унизанной длинными ходами мякоти, оставив только толстую кожуру, он забрался внутрь и, оттолкнувшись длинным острым шестом, найденным здесь же, медленно двинулся вниз по течению. Лодка плыла вдоль берега, слегка покачиваясь от всплесков отрывающихся грибных кусков, и наконец приблизилась к заболоченному берегу, за которым густой стеной стоял неподвижный лес. Плотные шеренги стволов настойчиво напирали на реку, готовые задушить её. Густые чащобы наполовину утонувших в воде деревьев стискивали дорогу, с ветвей их свисали наросты древесных грибов и густые бороды лишайников, отражавшиеся в чёрной воде. Стоячий воздух, поглощавший лучи заходящего солнца, здесь был холоднее, чем в могиле. Тим так продрог, что неловко стучал зубами, еле-еле уговаривая себя шевелить шестом, осторожно подвигая судно, которое то и дело застревало в густых пучках водорослей, устилавших сравнительно неглубокое дно. Тим совсем уже было собрался причалить, чтобы попытаться пройти сквозь джунгли пешком, как вдруг речной холод и мрак прорезало тонкое пение, больше похожее на писк:
– Плохо тебе – лежи,
Страшно тебе – дрожи,
Грустно тебе – визжи,
Хочешь держать – держи,
Хочешь сказать – скажи…
Необычная песня напряжённо стремилась к цели – ушам слушателя – и достигла её: Тим перестал грести, прислушиваясь к тонкому голосочку, словно взмывавшему ввысь, к небу, как вдруг его что-то пребольно укололо в шею. Совершенно не отдавая отчёт в своих действиях, путешественник шлёпнул ладонью по коже. Писк оборвался. Тим пригляделся: на его ладони едва дрыгал ножками раздавленный комар.
Тотчас установилась абсолютная тишина. Поёжившись, Тим дёрнул было шестом, как вдруг всё его тело болезненно засвербело под градом тысяч укусов. Тим замахал руками, словно ветряная мельница, и шлёпал сам себя с такой яростью, что следующее утро обещало встретить всеми оттенками синего, если бы, конечно, оно наступило. Однако ничего не помогало. На смену тысячам погибших кровопийцев приходили миллионы новых, ещё более голодных и отчаянных. Наконец совершенно ошалевший от боли мальчик не выдержал и нырнул прямо в чёрную недобрую воду. Проплыв несколько метров до ближайших зарослей круглых глянцевых листьев, он тихонько вынырнул и как раз вовремя, для того чтобы услышать тонкое и едва различимое даже сквозь полное отсутствие каких-либо звуков:
–Где личинка? Где она?
Но как Тим ни напрягал зрение, ему никак не удавалось увидеть того, кто говорил, только серая комариная дымка противно зудела, извиваясь, над водой. Тим вытянул шею, чтобы разглядеть, куда медленно двигалась его лодка, лишившаяся одновременно всех: и капитана, и боцмана, и матроса.
– Ага, вот он, он здесь! Все сюда! Я нашёл личинку!
Тотчас мерзкий писк смолк, ведь Тим шлёпнул по очередному комару, ловко притаившемуся у него на щеке, но было поздно. Словно услышав голос своего собрата, целая комариная армия бросилась на обидчика, желая завалить его трупами. Тим снова нырнул под воду, чтобы выплыть в другом месте. Он уже не сомневался, что снова услышит:
– Где личинка? Где же она?
Но услышал совсем другое. Ему показалось, что где-то в отдалении поёт чудный хор, каждый голосок которого был подобен волоску в хорошей причёске, то есть находился на своём месте. Тим замер, насколько это было возможно, и прислушался:
– Средь пиявок есть тюльпан, есть тюльпан, есть тюльпан,
Над ним не властен ураган, ураган, ураган,
Это смелый мальчуган, мальчуган, мальчуган,
Жизнь в нём точно океан, океан, океан… БУШУЕТ!
И тут Тим почувствовала, как что-то вонзилось ему прямо в ногу. С воплем, который потонул в воде, мальчик рванул к поверхности так быстро, словно его преследовал крокодил. Отчасти так оно и было: ведь когда Тим вынырнул на поверхность и взобрался на грибную шляпку (сам он, кстати, совершенно не помнил, как и когда это произошло), то с немалым удивлением и негодованием обнаружил у себя в левой пятке (да, да, той самой, которая ближе к сердцу) огромную, жирную, до невозможности противную пиявку! Чёрная, будто нефтяная капля, она перекатывалась между пальцами и, совершенно никого не стесняясь, сосала кровь, перекачивала её из чужой ноги в собственный мускулистый желудок. Содрогаясь от отвращения, Тим с трудом оторвал кожистый сгусток и раздавил его между пальцами. И тут, как только он подумал, что самое мерзкое уже позади, как услышал над головой радостное:
– Личинка! Вот же она!
Тим быстро поднял голову и как раз вовремя: ведь огромная дымная туча, полностью состоящая из комаров, с огромной скоростью летела прямо на него. Тиму на секунду показалось, что он даже увидел блестящие, остро наточенные жала, но только на секунду, потому что тут же рухнул в воду и с воплем вынырнул обратно: ведь вода больше походила на бульон, состоящий из водорослей и качающихся на них радостных пиявок. Но комары так быстро облепили ему голову, что Тим нырнул снова, ведь пиявки тоже нуждались в компании. В конце концов, устав от бессмысленной гонки, запыхавшийся и почти захлебнувшийся, раздражённый от чередования абсолютной подводной тишины и невообразимого нагромождения писка над водой Тим наконец в отчаянии вскрикнул:
– Что вам нужно? Оставьте меня в покое!
Тотчас комариная туча, будто и ждала этого вопроса, радостно задрожала, загудела, запищала на разные голоса:
– Личинка говорит! Личинка умеет говорить, вероятно, она умеет и слушать, а может быть, она даже разумна!
Тим раздражённо ответил, собрал волю в кулак, чтобы не расчесать вздувшиеся то тут то там на теле волдыри:
– Представьте себе, я и слышу, и слушаю, и говорю!
– О! – тотчас в восхищении замельтешило облако, рассеявшееся в воздухе на отдельные пылинки, одна из которых зависла прямо перед глазами Тима и предупредила:
– Я парламентёр! А парламентёры неприкосновенны! Поднимите руки так, чтобы я их видел, и не вздумайте хлопать. Любой несогласованный хлопок кончится для вас очень и очень плохо – вполне обоснованным нападением! Уж я-то знаю, о чём говорю.
– Хорошо-хорошо, – торопливо согласился Тим, не сводя глаз с крошечного длинноносого парламентёра, с боязливой важностью взиравшего прямо в глаза Тиму.
– Так что же вы хотите? – в конце концов Тим решил, что не выдержит битву взглядов с обыкновенным комаром, потому что комары, увы, не моргают, ведь у них, к сожалению, нет век. Или веков, Тим не был точно уверен в том, как нужно правильно говорить.
– Налог, – удовлетворённо пропищал парламентер, удостоверившись, что Тим выполняет выдвинутое требование как следует. – Мы хотим лишь того, что нам положено по праву. Как жители этих прекраснейших реки и болота, мы вправе брать дань за пользование нашими обширными территориями, проплыв по нашей изумительной воде, продых нашим чистейшим воздухом и продёр по нашим необыкновенным заповедным зарослям.
– И налог на налог! – пропищал самый маленький комарик, севший Тиму прямо на кончик носа. Тим не посмел его шлёпнуть. Вместо этого он обречённо спросил:
– И что же вы хотите в качестве платы?
– О, – обрадовано загудела комариная туча, – самую малость, всего лишь капля крови – и личинка может двигаться дальше, в воды Инквазиторов – там-то уж с него сдерут последнюю шкуру.
Тим обрадовался, ведь капля крови – это ничтожно мало, в местечковых сражениях за звание чемпиона улицы ему приходилось терять гораздо больше; он был рад настолько, что даже не обратил внимание на всё, что прозвучало после «капля крови». Он уже поднял руку, чтобы не тянуть и расплатиться с вымогателями, но сам не зная почему решил уточнить:
– Всего лишь капля? Одна капля – и я могу плыть?
Казалось, воздух посерел от тучи комаров, взявшихся неоткуда и круживших прямо над головой Тима в голодном нетерпении. Десятки нелепых обрывочных мыслей тотчас завертелись в голове у Тима, как это обычно бывает у всерьёз испуганных людей. Он почувствовал острую необходимость вернуть утраченное самообладание и сжал поднятую руку в кулак.
– Да, капля, – тотчас же подтвердил парламентёр, отчего-то потирая лапками жало, будто оттачивая его.
Комариная туча расслоилась, рассредоточилась, потеряла цвет, превратившись в сплошную мутноватую пелену, сеть, которая медленно и неотвратимо опускалась прямо на голову забеспокоившемуся мальчику. Но прежде чем Тим окончательно понял, что здесь что-то не так, маленький комарик, сидевший на кончике его носа, поднял крошечную лапку и тихонько добавил, прежде чем вонзить малюсенькое жальце ему под кожу.
– Для каждого из нас.
И комары спикировали вниз на поднятую в ожидании руку мальчика, и на голый торс, спикировали на белобрысую голову, метя прямо в глаза. Тим успел лишь почувствовать, как его рука будто взорвалась болью, а нос и рот оказались полностью забиты ножками и крылышками, прежде чем ноги приняли решение спасть всё тело целиком и, оттолкнувшись, сбросили Тима в воду. Пока мальчик медленно падал на дно, он чувствовал, как под панцирем грудной клетки, рядом с бешено колотящимся сердцем, бились на жарком ветру последнего глубокого вздоха два паруса расправленных на максимальную ширину лёгких и видел, как медленно пиявки подплывают ближе и раскрывают голодные рты. Тим понял, что это конец, и закрыл глаза, однако ничего не почувствовал. Лишь когда мальчик достиг дна, наступил штиль и крепко надутые паруса опали, превратились в сморщенные тряпочки, то он решил открыть глаза, чтобы увидеть сквозь кристально прозрачную воду беспрестанно мелькали непонятно откуда взявшиеся розовые молнии. Тим изо всех сил гонял по телу крошечные пузырьки живительного кислорода, доставая их из уголков пустых мешков лёгких, но в конце концов был вынужден, кашляя и задыхаясь, вынырнуть на поверхность, маша руками, будто ветряная мельница. Однако ничего не происходило, и Тим посмотрел наверх, чтобы увидеть, как основательно поредевшая туча с судорожным писком взмыла вверх и растворилась в воздухе. Пиявок тоже след простыл.
Ничего не понимая, он, едва дыша, подплыл к лодке и залез в неё. Немного отдохнув, поднялся и взмахнул шестом, надеясь убраться подальше из негостеприимного места, когда услышал странное урчание. Тим осторожно заглянул за борт, но, кроме усеянной глянцевыми пластинками листьев водяной кувшинки, ничего не увидел.
Тогда он осторожно опустил шест в воду.
– Ну и дрянь! Девочки, смотрите, ну и дрянь!
Тим бросил шест и испуганно оглянулся, но опять никого не увидел.
– Да-да, дрянь!
– Что сделать с этой дрянью?
– Поква-ква-китаться с дрянью! Ликва-ква-квидировать дрянь!
– Тихо, девочки.
Теперь Тим не сомневался, что ему не показалось, он напряг все внимание и наконец его взгляд упал на огромных лягушек, которые таращились из ряски и насмешливо квакали, раскрывая в беззубом оскале подведённые чем-то красным пасти.
– Будьте добры показать кви-ква-танцию за пересечение аква-ква-тории. Вы уже прошли ва-ква-квалификационный экзамен на добыв, отсос и перенос крови? Если это не так, Вам грозит дисква-ква-лификация за пределы аква-ква-тории с последующий конфискацией всего движимого и недвижимого, дышащего и недышащего, слышимого и слышащего имущества и существа. Такова буква-ква-ква закона.
Тим помотал головой и протянул руку к ближайшей из лягушек, надеясь удостовериться в том, что голос издаёт именно она, как тотчас же что-то липкое и розовое ударило его по щеке.