Степан Витальевич Кирнос
Восхождение к власти: падение «ангелов»
– Нет, не в коем случае, ибо икона есть окно в то Царство. Вы привязали своих богов к священным рощам и статуям, считая, что именно сии места есть обиталище духов поднебесных, клича их богами. Но спросите себя – способна ли тварная вещь выдержать присутствие Бога? А если и выдерживает, то Бог ли в ней живёт? Не Бог, но существо младшее, слабое и дурманящее ваши чувства!
– Зачем, зачем нам служить твоему Богу? – тонкий голос девушки раздался по всей зале. – Разве если время беспредельно, мы не сможем воздать ему хвалу в дальнейшем?
– Итак, оставит Он времена неведения, когда на поле не станет пшеницы для жатвы и выйдет жать, а ныне Он призывает прийти к Нему и покаяться! И в тот день, когда не станет человеков для спасения, настанет суд праведный и страшный, в День гнева он помянет всех тех, кто поверил в Его Святое Воскресение!
– Зачем ты пришёл!? Кто тобой руководит!? – кто-то возопил, и глас сего человека был истошен.
– Меня ведёт по дорогам смертной тени и городам, великим и зловещим Его могучая рука. Но пришёл я вам не только для того, чтобы возвестить вам, жители Афин о Боге Истинном, но сказать – грядёт после меня не посол слова Его, но карающий вольный клинок. Тот, кто послан Им, не будет речей долгих говорить, ибо перо пишущее его – меч, а слово – жаркое пламя тварное. И послал меня Он из-за любви к вам, ибо если не примите слова Его, Благой Вести от Него, то будет род ваш срублен подобно древу бесплодному и брошен в огонь.
– Цавл, муж восточный, красиво ты говоришь, но скажи, где свобода, если нам угрожают смертию!? – ехидно твердит один из мужчин. – Почему Твой милосердный Бог угрожает тем, кому он дал свободу, за свободу от Него отречься умереть, если Сам предоставил свободу!?
– По своему произволению идёт тут муж! Да и что вы кличете свободой. Как говорил Сарагон Мальтийский в тот день, когда отрёкся от ереси магии – «О, дети нового мира, и что же вы называете свободой? Отсутствие ответственности? Потакание каждому приступу низменных похотей? Осквернение тела «наркотическим зельем»? Спускание в оргии или браки со всем, что есть на многострадальной Земле? О нет, дети культов «Приволья», это не свобода, а тоталитарная диктатура требований половой и пищевой систем, многократно усиленных от наркотической ломки. И люди, болеющие и пленённые такой не-свободой способны воздвигнуть только диктат нового Содома».
– А как же свобода? – кто-то из девушек в смущении молвит.
– Бог сотворил каждого свободным, это так, но свобода эта есть выбор – быть свободным от греха и выбрать сторону Жизни или стать рабом греха и прийти под сень смерти вечной и огня, уготованного великому предателю и ангелам его. Тот, кто служит господину зла, не может служить Господину Любви. А свобода наша есть возможность волею силы и великим усилием любви прийти к Нему.
Ареопаг молчит и думает – знатные и доблестные мужи со всех Афин рассуждают о том, стоит ли им принять слова Цавла на веру или нет, но внезапно двери амфитеатра распахнулись и финальную точку в споре поставил посланник Фемистокла.
– Вот и вся история, – завершил отец Георгий. – Донесение посланника и речи Цавла заставили Ареопаг принять решение о вхождении Афин, а затем и всей Греции, в состав Рейха.
– Понятно, – протянул Данте и заглянул в лицо человеку, который проходил мимо них, и оно показалось ему страшно знакомым – полноватое, с тяжёлым взглядом и глазами, которые он раньше видел. Мужчина одет в тёмно-синий пиджак, такого же цвета штаны и чёрные туфли.
– Какая интересная история, – речь Сериль дёрнулась, когда рука мужа выскользнула из женской ладони. – Данте, ты куда?
– Мне нужно выйти, – хладно сказал мужчина и поспешил за тем, кто только что, свершив троекратное крестное знамение, покинул церковь.
Девушка осталась одна и вот-вот растеряется, не зная, что делать, как только её внимание к себе приковал священник:
– Я сейчас буду служить панихиду по умершим, – отец Георгий показал вправо, на большой золотой поминальный стол, усеянный свечами, принесёнными в жертву за упокой близких, – если хотите, можете постоять рядом и послушать.
Тем временем Данте зацепил человека за рукав, когда тот только собирался спускаться по ступеням вниз.
– Какая встреча! – на родном языке воскликнул Данте, едва не сорвавшись со ступеней.
– Мы знакомы? – хладно и низким басовитым голосом, на новоимперском спросил мужчина, не поведя даже бровью. – У меня вроде нет знакомых с юга Европы.
– Вспомни север Балкан, вспомни, что было у городка Раддон.
– А, – тяжёлое выражение лица Комарова изменилось с безразличия на странную тень боли. – Не ожидал вас встретить, господин Данте. Я думаю, вы хотите спросить, почему я вас оставил?
– Именно, – чуть вспылил Данте. – Прости, но мы там чуть не умерли. Комаров, я не понимаю, что это была за выходка?!
– Не умерли же, – тяжело сказал Комаров. – У меня был приказ, и я его выполнял.
– Знаешь, мы бы могли тогда победить… если бы ты только не отступил, мы бы победили.
– Мы не победили бы… не смогли, – с басом и отягощённо говорит мужчина. – Данте, пойми, если бы мы не отошли, враг смог бы занять город Раддон и тогда бы весь фронт ждала бы страшная участь.
– О чём ты говоришь? – Данте стал идти за Комаровым, который спустился со ступеней и устремился в сторону разбитого у стен церкви цветника. – Мы могли бы уничтожить его штаб.
– Сразу видно, что ты сражался часто против банд и клановых войск и редко имел дело против армий цивилизованных государств… да и это бы ничего не изменило.
– То есть? – возмутился Данте, входя на маленькую небольшую дорожку, вымощенную камнем, и его лёгкие сию секунду наполнились приятным сладким ароматом цветов.
Вокруг двух мужчин высажен прекрасный цветочный сад – розы и пионы, тигровые лилии и астры рассыпались множеством ярких пестрящих точек и сладостью запаха заполняют всё вокруг. Данте ощутил некое умиротворение тут, его дух вновь успокоился, и он стал говорить спокойней, тише:
– Комаров, что же тогда случилось?
– Мы говорим о Директории Коммун, и потеря одного штаба, пункта командования, не остановила бы их, – речь русского отдаёт грубостью для южных языков, а в словах ощущается странное бремя. – Они следуя приказам, которые рождаются из нечестивого голосования, предпочли бы погибнуть.
– То есть, – растерялся Данте. – А как же штаб?
– У них нет командования, нет штабов так, как их понимаем мы… пойми, директориалы выполняют волю народную, а вот те, кто её формирует и направляют – иной вопрос. Пойми, если бы мы уничтожили штаб их элитного отряда, это не остановило бы наступления на город Раддон. Они, как саранча, – продолжали бы переть красно-серой тучей.
– И как… они напали на Раддон? – спокойно вопрошает Данте. – Ты сражался с ними у Раддона?
– Да.
– Я не видел отчётов о столкновении с ними у Раддона, – возмутился Данте. – Да и разведка ничего не сообщала.
– Ваша разведка и не должна была всё увидеть, не для неё был бой в пятнадцати километрах от городка.
– Комаров… скажи, что там было?
– Они вели лёгкую артиллерию и штурмовой батальон. Лучше было встретить их в чистом поле и дать бой там, нежели подпустить к городу. Пойми Данте, не всё вашей разведке нужно знать.
– Не ты же один там бился?
– Нас прибыло две разведроты… моё отделение – одно из многочисленных на полях сражений. Мы устроили засаду для батальона и заставили его бежать.
– Что-то недоговариваешь.
– Ты, – голос Комарова стал крепче, – как военный меня поймёшь. Если бы они закрепились в Раддоне, то коммунисты продолжили движение на юг. У вас бы не было мотива и довода к окончанию войны, ибо саранча почувствовала бы вкус побед. А для нас любая победа Директории… не нужна, чем она слабее, тем лучше.
– То есть то, что ты нас бросил…
– Да, это помогло одержать победу. Разгром их батальона это один из финальных аккордов этой войны.
Ответив, Комаров склонился над одной тигровой лилией, пребывая в молчании, раскинувшей огненно-пёстрые лепестки, покрытые тёмными точками. Данте молчит, обдумывая, сказанное собеседником.
– Прекрасный цветок не правда ли? – неожиданно сменил тему Комаров. – Я видел, ты пришёл сюда с женой?
– Да… Сериль. А где твоя семья, Комаров? – поинтересовался Данте, сложив руки на груди. – Ты что-то говорил о них?
Лицо русского сделалось ещё мрачнее, будто бы на него пала смертная тень, а в глазах промелькнула странная боль, отблеск былого несчастья и горя. «И снова это выражение лица, словно его сейчас отправили в ад», – подумал Данте, поёрзав от душевного холодка при виде выражения лика Комарова.
– Знаешь, что тут было до прихода нашего государя? – тембр дрожащий раздался на весь сад. – Знаешь, чем был Петербург?
– Нет.
– Страшно сказать… в составе Ингерманландии он превратился в сущую помойку. Толпы нищих и бомжей, бандитизм и вечный террор преступников, а посреди всего правительство сепаратистов, которому не было дела до людей.
– Я спросил тебя о твоей семье, Комаров, – возмутился Данте.
– С победой Конфедерации, и Москва стала такой же. Когда Федеративная Россия пала под ударами Российской Конфедерации что тут началось, – казалось, что русский не слышит капитана, а его взгляд устремился в цветник, но кажется, что там он видит не пёстрые изумительные растения, а мучительный огонь. – Моя семья тогда жила у Кремля… и как раз оттуда ревнители нового либерального закона начали охоту за теми, кто воевал на стороне федеральных сил.
– То есть…
– Они не гнушались и охотой за семьями солдат… нет диктатуры хуже, чем диктатура либерала, – пустой взгляд Комарова поднялся и Данте там узрел бездну, а собеседник на грубом новоимперском продолжил говорить и в каждом слове Валерон ощущал страшную хворь и убийственную печаль. – У меня когда-то была жена и два сына, и им очень не повезло попасть под руки опричников свободы. Они стали жертвами спесивых идиотов, которые желали упиться крови «диктаторских подонков». Я до сих пор не могу понять, почему с ними так поступили… не могу, – Комаров приложил ладонь к очам и прижал её, став тихо шептать. – Но знаю я – они в лучшем мире.
– Прости, я не должен был спрашивать, – внутри Данте что-то сжалось и капитану сделалось не по себе, отчего он сделал шаг назад.
Комаров пришёл в себя и убрал ладонь от глаз, сглотнув ком боли, и пошёл прочь из палисадника, промелькнув тенью возле Валерона, лишь загадочно сказав напоследок:
– Знаешь, Данте, я чувствую, что мы ещё встретимся, – и, вымолвив, он ускорил шаг, оставив Данте одного посреди моря цветов, которое только что поблекло.
В церкви ирей отслужил панихиду по умершим и часть людей разошлись и Сериль осталась одна, так как её муж вне храма закончил разговор с Комаровым. Внезапно её взгляд переместился на большую икону, что возвышается возле подсвечника у распятия для усопших и душа снова наполняется чудным смиренным спокойствием и молитвенной пламенностью. Сериль – последовательница догм Империал Экклессиас, но здесь ощущает, что наследники католической ревнителей хранят и несут не всю истину… её частицу. Она смотрит на икону и её душа наполняется каким-то странным чувством. Золото окаймляет прекрасный лик, изящество и невозможно выразить земным словом всё великолепие образа. Дева, облачённая в золото рукотворное, и пламенное злато неувядаемой славы держит на руках Ребёнка.
– Что это за икона? – спросила Сериль, услышав, как сзади раздаётся мерный шаг.
– Албазинская икона Божьей Матери, – ответил отец Георгий, перекрестившись и поклонившись перед образом.
Империал Экклессиас, следуя старокатолическим догмам, не молится перед иконами, но Сериль чувствует пламенное желание, неизреченную тягу высказать сокровенное, то, что требует душа. Только она не знает, как это сделать и поэтому её моление максимально коротко, без праздного многословия:
– Царица Небесная, спаси моего мужа.
Приятный вечер
Вечером этого дня. Санкт-Петербург.
Полотно небосвода пестрит закатными цветами уходящего дня. Кистью Главного Вселенского Ювелира на небе вырисовываются огненные, ярко-пламенные линии, окаймляющие уходящее за горизонт светило. Золото переходит в огромные пространства нежно-розового оттенка, манящего прекрасными небесными далями. За ним всё становится темнее и темнее и так до другого края горизонта, где уже вот-вот зажгутся звёзды на сине-прохладном ночном небе.
Весь город готовится встретить ночь и предаться либо сну, либо праздным ночным гуляниям. По городу ходит множество людей – мужчины в классических и полуклассических костюмах, а женщины в платьях старого покроя, да то и дело попадаются шляпы-цилиндры. Исторический дух нарушает только молодая пара людей, одетая в тоже самое, в чём и гуляла сегодня в Кронштадте. Только здешнее облачение полиции отличается от того, что они видели на острове, и они больше напоминают самых настоящих солдат почётной гвардии. Это высокие сапоги, поверх которых щитки, чёрный камзол, расшитый медно-серебряными нитями, перчатки и странное ружьё у каждого покоится за плечом. Данте присмотрелся к оружию и увидел, что это длинный ствол, покоящийся на деревянном ложе и обтянутый медными скобами. Система замка отдалённо напоминает кремниевую, но это не она, ибо Данте знает, что патроны этого оружия куда смертоноснее, чем у многих снайперских винтовок.
– Как же тут красиво, – вымолвила девушка, но её речь была понятна только рядом стоящему человеку.
– Согласен, – ответил Данте, смотря на памятник искусства и величия страны, в которую он приехал.
Они находятся на брусчатой площади, которая поделена на большие квадраты, а перед ними возвышается радующее великолепием и блеском неувядаемой славы здание. Облачённое в краски нефрита и салата, аккуратно окантованное тонкими еле видными медными пластинками здание возвышается тремя этажами прекрасного архитектурного ансамбля. Венчает его же развивающийся флаг – чёрно-жёлто-белое полотнище с двуглавым смольным орлом.
Данте прикован взгляду к этому месту. Помимо естественного изумительного образа новая власть овила его ореолом имперской власти – свисающие хоругви, городские гвардейцы в роскошных и помпезных одеждах, охраняющих здание.
– Даже не верится, что тут раньше когда-то был музей, – сказала Сериль. – Сколько же времени прошло.
– Да, был когда-то. Теперь тут ставка генерал-губернатора Санкт-Петербурга, – слово взял Данте. – Теперь это грозный оплот императорской власти в городе.
Двое ещё пару минут смотрели на здание Эрмитажа, как сзади их окликнул сдержанный сухой голос:
– Уважаемые подданные! – громко сказал среднего роста темноволосый мужчина, в длинном пальто, шляпе и сапогах по бокам которого два солдата с ружьями.
– Да, – в разговор вступил Данте. – Вы что-то хотели?
– Ах, вы не из России, – мужчина прицепил к уху какое-то устройство, какое Данте распознал, как переводчик речи и продолжил говорить, а автоматическое устройство переводило его речь на новоимперский. – Я инспектор жандармского петербургского городского управления, Сергей Соколов, – сухо, но в тоже время с лёгким оттенком угрозы, льётся речь. – Почему вы не в надлежащего вида одежде?
– Мы не местные, – Данте протянул две пластиковые карточки. – У нас есть политическое разрешение от вашего Министерства приёма иностранцев.
– Разве, – инспектор посмотрел на разрешение и слегка приподнял бровь. – У вашего разрешения истекла сила как полчаса, вот посмотрите, – палец уткнулся в дату, где указан и час истечения разрешения.
– Действительно, – Данте повинно склонил голову. – Уже пол шестого.
«Как же я мог так проколоться?» – спросил себя Данте, чувствуя неловкость, и продолжая грызть себя мыслями о том, что приятная вечерняя прогулка может свестись к ночи за решёткой. – «Ох, как бы не хотелось подводить мою Сериль».
– Необходимо пройти с нами в отдел жандармерии, чтобы составить протокол и задержать вас до выяснения обстоятельств.
– Простите, но мы прикреплены к дипломатическому корпусу посольства Флорентина Антинори.
– Тогда я попросил бы вас предоставить документ? – всё так же не возмутительно и сухо вопросил инспектор. – Не можете? Вот для установления правдивости того, что вы говорите, необходимо и пройти с нами. Так что вы задержаны по статье сто пятнадцать точка двадцать шесть кодекса административной ответственности – за посещение мест иностранными лицами без надлежащего документа.
– Данте, что происходит? – взволнованно спросила Сериль.
– Похоже, нас сейчас арестуют.
Валерону совершенно не хочется, чтобы их взяли, а мысль, что жена проведёт ночь в отделении, пугает и напрягает. Но он понимает, что ему нет смысла тягаться с бравыми жандармами и только они приблизились к ним, чтобы взять под стражу, как граммофоны «заговорили». Десяток устройств, на высоких металлических ногах, «заговорили» в один момент, и оттуда полился гимн державы, полностью приковавший умы людей к себе.
Жандармы и инспектор на мгновение отвлеклись от задержанных, обращая всё сознание в праздничные песнопения, которые должны напомнить петербуржцам то, под какой властью они живут и кому обязаны столь нетрудной жизнью. Данте читал, что когда в городе начинает исполняться гимн, все подданные и приезжие, если не заняты какими-либо важными делами, обязаны повернуться в сторону ближайшего имперского флага, склонить в почтении голову и, возложив правую руку на сердце, заслушать песнопения. Вот уже зазвучали первые инструменты, и возвышенная музыка затопила весь город:
Боже, Царя храни
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, Царя храни!
После этих, торжественно пропетых строк, Сериль потянула Данте за руку и, цепляясь пальцами за его тёплую ладонь, увлекла за собой мужа.
– Пошли, это наш шанс не встретиться с российским правосудием, – говорит она полушёпотом, пока заворожённый люд прикован к композиции гимна и даже инспектор почтенно отстранился от дела.
Данте с женой отошли назад, сделав пару шагов от конвоя, и юркнули в толпу людей. Никто на них не отвлёкся, лишь гневно подумав – «кто это такие, раз нарушают священный порядок?». Но Данте и Сериль не до этого и аккуратно, и тихо, практически бегом, ступая среди роскошно одетых людей, они под звуки гимна уходят от инспектора.
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли!
Гордых смирителю:
Слабых хранителю,
Всех утешителю -
Всё ниспошли!
Перводержавную
Русь Православную
Боже, храни!
Царство ей стройное,
В силе спокойное, -
Все ж недостойное,
Прочь отжени!
О, провидение,
Благословение
Нам ниспошли!
К благу стремление,
В счастье смирение,
В скорби терпение
Дай на земли!
Боже, Царя храни
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, Царя храни!
На последних словах гимна инспектор всё же смог очнуться и понять, что задержанные быстро покидают площадь. Сергей мечет взглядом, пытаясь среди большой толпы людей выцепить хотя бы краем глаза их, но всё тщетно. Он сам рванул с места в сторону набережной, но ему вряд ли удастся их нагнать и во весь голос он кричит куда-то в сторону:
– Именем Российской Империи и российского закона, остановитесь! Стойте же!
Но тут же сам прекратил погоню и тяжело выдохнув, махнул в их сторону рукой, направившись с воинами куда-то прочь от набережной, смотря за тем, как фонари начинают зажигаться.
– Нам объявить преследование, господин жандарм? – спросил один из конвоиров. – Они вроде как приметные.
– Нет. Мы ничего не видели, никого не задерживали. Домой охота пораньше или будете бумажки заполнять?
Тем временем пара, обежав Эрмитаж с северной части, вышла на Дворцовую набережную. Там перед ними предстала чудесная картина величественного града, медленно надевающего саван вечера. Фонари уличного освещения стали зажигаться и уподобились бесчисленным количеством свечей, изливая на улицы волны света.
– Как же красиво, – ощутив ошеломление в душе, восхитилась Сериль, направив взгляд светлых очей вдаль и смотря на то, как у множественных зданий загорается подсветка, и они облекаются в «мантию» света.
– Может, пойдём?
Данте с Сериль, держась за руки, двинулись по набережной, практически слившись с обществом Петербурга. Только более скромная и официальная одежда могла их выделить среди множества народа.
«Как же хорошо», – сказал себе Данте и оттянул руку из ладони Сериль, чтобы возложить её на женское плечо и прижать к себе жену.
– Эх, как же прекрасен этот город… с тобой, мой дорогой, – на этот раз слова Сериль скрасила теплота и умиление. Девушка смотрит на некоторые пары русских мужчин и девушек, так же гуляющих в приобнимку и её сердце наполняет мир, покой и радость. Она видит таких же влюблённых, чьи чувства скреплены узами брака и чувствует, что любовь снова возвращается в этот мир. Она помнит те времена в далёкой Иберии, когда там балом правили мракобесье и жестокость, когда люди жили посреди мусора и питались отбросами, развлекая себя наркотическим варевом и жестокими гладиаторскими боями. В памяти девушки всё ещё сильно эхо прошедших десятилетий, вещающих из глубины времён о разрухе и жестокости былого мира, о самодурах-правителях, которые топили сотни людей в крови по прихоти, о сумасбродных культах, сводящим людей с ума и о торговцах, обирающих людей, как липку. Она всё это помнит на примере своей родины – северной Иберии, где не было спасения от смерти, глада, болезней и бесконечной войны. Но теперь всё изменилось и время буйного лихолетья, восседающего на троне из руин и пьющего из чаши с человеческими слезами, прошло, а на его место пришла стабильность.
Девушка, вспомнив былое и ощутив холодное прикосновение прошлого, ещё сильнее прижалась к Данте, оттого тот удивился:
– Сериль…
– Дай прижаться к тебе. Это ты спас меня в дни безбожья, дни смуты и кровавого безумия, в те дни плача. Чтобы я без тебя делала?
Данте на мгновение погрузился в водоворот воспоминаний. Тогда, когда его выписали из полевого лазарета, молодой парень зажил двойной жизнью. С одной стороны, служба трону и народу Империи, а с другой – любовь и пламенные чувства. Жестокие битвы за осколки былой Испании перемежались свиданиями и тёплыми вечерами.
– Ты помнишь, как сделал мне предложение? Помнишь тот городок и церквушку вблизи Лиссабона?
– Да, – с улыбкой ответил Данте, вспоминая праздник, посвящённый торжественному моменту присоединения Иберии к Рейху.
Тогда Данте и решился сделать Сериль предложение и решил, что славный момент будет поодаль от города, где разместились их части. Взяв с собой пару человек в помощь, во время прогулки у старой заброшенной церкви, Валерон решился открыть девушке своё сердце крайне удивительным образом. Он привёл её к небольшой полянке, где был накрыт стол, а по периметру его сослуживцы развесили тёмную материю и нацепили на неё диоды, выводя их линии в буквы и нужные слова. Всё прошло под приятную музыку, под залпы салюта и закончилось утвердительным согласием.
Данте просто хотел сделать Сериль незабываемой момент, хотел устроить праздник той, которая была с ним в трудные дни и готова разделить грядущую жизнь.
– Ты помнишь, как мы заселялись в свою первую квартиру? – вопросила девушка, заставив Данте вспомнит другой момент из жизни.
На этот раз в памяти всплыл момент, как они получили ключи от квартиры из рук генерала. Данте не мог забыть улыбки и радости на лице жены, когда она вола в свою, отдельную квартиру, и теперь ей не придётся больше жить в общежитии, комната которого была в сотню раз лучше бараков Пиренейской Теократии. Теперь у неё было своё семейное гнёздышко в пригороде только что отвоёванной Тираны. Тут они могли с Данте начать новую жизнь.
– Как мы переехали на Балканы? Знаешь, мне было жалко расставаться с нашей квартиркой. Сколько там всего было?
– Да, Сериль…
На этот раз уже с ребёнком они заселяли новое жилище, и как раз тогда Канцлер повёл несметные чёрно-серые легионы на захват всего балканского полуострова. Данте всё реже и реже стал видеть свою семью, но память о ней, знание того, что его ждут, придавало сил в ожесточённой брани против огромных вражеских ратей. Данте и Сериль прошли вместе многое и, начав от полевых казарм ордена, они до самых Балкан пронесли свет искренней любви. Девушка, поправляя чёрные волосы, смотрит на девиц и парней, идущих рядом с ними и рада тому, что им не придётся пережить то, что прожила она.
– Знаешь, Данте, мы столько с тобой вместе прошли, – тихо и чувственно говорит Сериль, смотря глазами, полными пламенной любви. – Столько вместе прожили. И этот город… почему он мне напомнил об этом?
– Я с тобой буду всегда, – сильнее обнял Данте свою жену. – Навсегда.
Пара продолжает прогулку, углубляясь в воспоминания прожитых светлых моментов и ощущая дуновение тепла, обволакивающего душу приятным покровом. Но всё чаще их стали привлекать небольшие суда, проплывавшие по реке, и гнездящиеся на верфях возле Петропавловской крепости.
– Как они могут вообще плавать? – удивилась Сериль.
На водах, медленно плывут суда, обитые листами светлого металла, с деревянными палубами и вертлявыми башнями, выставившими грозные орудия. Из их труб в небо вздымаются клубы чёрного удушливого дыма, а пару мачт связаны между собой крепкими тросами.
– Вот так вот. Большие и неповоротливые, – чуть усмехнулся муж. – Это охранные дредноуты с энергетическими пушкам. Видать, есть что защищать в крепости.
По левую руку от гуляющих, за рекой, виднеются исполинские стены Петропавловской крепости, обитые медью и смотрящие вглубь города ощетинившимся строем латунных пушечных стволов. Раньше тут был ряд светлых низких стен, за которыми приятного вида постройки служили для развлечения туристов, в годы кризиса становясь базой для преступников, а ныне укрепления стали в два раза выше и угрюмее, скрывая за собой вычурные здания, в которых арсеналы и гарнизоны Петербуржской императорской гвардии.
Глаза поражённой девушки обратили взгляд к небу и смогли разглядеть то, что стало причиной огромной тени, отбрасываемой на крепость. Окутанный паром и грузностью, удерживаемый в небесах большим вытянутым овальным шаром, держится цеппелин. Сияющий латунью и медью он запер небо над крепостью, став и её неусыпным оком, взирающим с небес за тем, что творится подле фортификационных систем.
– Дорогой, а почему такой город…
– Скорее всего, бежит от своего прошлого. В составе Российской Конфедерации это был самый настоящий бандитский Санкт-Петербург, сборище притонов и банд. По-видимому, нынешний император стремится перекроить град таким образом, чтобы его лихое и не слишком приятное прошлое сменилось на тяжёлое и величественное сейчас.
И действительно – град святого апостола Петра превратился в памятник имперской помпезности. Тут на его улочках можно встретить и людей в старинных костюмах и пехотинцев в камзолах из жёсткой ткани и с убойными ружьями, смахивающих на солдат давно ушедшей эпохи.
Так, медленно и верно, пара вышла на местность перед Троицким мостом. Глазам предстала высокая статуя. Бронзой и золотом тут отлиты два изваяния и под первым мужчиной, на котором одежда старинного образца, есть чёткая надпись – «Посвящается великому герою российскому – полководцу Суворову».
– Данте, а что это за второй человек?
Рядом с образом Суворова возвышается бронзовая статуя чуть сгорбленного человека. На нём тяжёлые мешковатые одежды, голова скрыта куколем, на окончаниях которого виднеются два начищенных блистающих серафима; мужчина же опирается на жезл.
– Бывший патриарх, – сухо ответил Данте, смотря на то, как мимо проходящие людям чуть склоняли головы, ступая мимо статуи. – Говорят, он много сделал для России в деле её возрождения, поэтому ему решили так выразить благодарность.
Дальше, за изваяниями стелятся изумрудная зелень, на которой целые композиции растительности. Ограды и пара аллей, лавки и один небольшой фонтан, а возле них множество небольших произведений садового искусства из кустов. Данте и Сериль обошли это место и юркнули за железную плетённую арку, ставшую в центре пикового забора, ведущую в Летний сад. Там, оказавшись под сводами множества крон деревьев, поливаемых лунным светом тусклых фонарей, слыша журчание маленьких фонтанчиков и искусственных ручейков, паре показалось, будто они оказались в другом мире. Слух пленит не только плеск фонтанов, но и искусственные трели птиц и музыкальное пение свирелей, пленяет заворожение сладкими ароматами и благоуханиями цветов, взгляд же прикован к бело-мраморно-златым изваяниям и узким тропинкам, вдоль которых стоят аккуратные искусно сделанные лавочки.
Данте и Сериль, наслаждаясь чудесным видом и прохладой этого сказочного места сели на одну из лавок.
– Как же тут прекрасно, – заговорила Сериль и в её дрожащем голосе всё ещё можно услышать удивление. – Мы как будто в небесном саду. Только в чём смысл всего этого?
– Они бегут от прошлого, стараются построить новый мир, похоронив осколки старого.
– Что ж, думаю ты прав. Знаешь, я считаю, что смысл существования в любви, а политики строят новые институты власти, чтобы восполнить в себе недостаток её. Посмотри на нашего друга Андронника. Без чувств он стал… машиной, бездушным винтиком.
Данте прижал к себе Сериль и ощутив её тепло, его сердце затрепетало. Они столько лет уже вместе, но всё же Валерон всё ещё питает к своей жене пламя страстной любви, разжигающей его чувства ещё сильнее. Он посмотрел на жену и взгляд его изумрудных глаз встретился с глубиной светло-синих очей Сериль. Спустя секунду они коснулись друг друга губами, утонув во взаимной любви.
