Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Ave commune!
– Тут им вкрапляют в сознание, что иметь в собственности что-либо или владеть большим, чем позволяет Партия – грех против народа! – заголосил Густав, и его механически усиленная речь затрясла стёкла боксов. – Десятки лет назад люди то и дело занимались накопительством, грабежом друг друга, и ложью, для получения имущества.
Давиан с Паулем смогли заметить, как дети так же, как и их товарищи на другой Станции, подвергаются формированию образов и правил, которые взыграют в нужный момент жизни, взывая к инстинкту который «вписан» в сознание ребёнка.
– И как это работает?
– Товарищ Давиан, всё довольно просто. Мы учим детей, программируем их, чтобы они имели не больше того, что им выдали по партийной линии, а всякое лишнее, что по воле случая у них окажется, они отдавали в Фонд Партии.
– А смысл?
– Наша цель – вызвать инстинкт, запрограммировать его, чтобы подчинение догме было беспрекословным, – Густав ускорил шаг и парням пришлось ускориться, чтобы за им поспеть, при этом продолжая вещать о достижениях. – Чтобы, когда человек получил «лишнее имущество» у него возопило чувство его отдать в Фонд, а не заниматься гнилым накопительством. Вот наша миссия – прировнять людей в их стремлении не быть собственниками.
– Работа Коммунизатора? – спросил Пауль.
– Да. Это процедуры, их часть, которые заканчивают процесс работы над малышами. Теперь они максимально приведены к Генеральной линии Партии, в их рассудки заложены основы, которые дадут напомнить о себе со временем, отведя сами их мысли от крамолы. – Густав махнул рукой, словно зазывая ребят. – Ладно, нам пора возвращаться,… давайте я вас довезу до площади, там же у вас проповедь? Поразмыслите над тем, что увидели сегодня, ибо это фундамент Директории и Коммун, который питает её новыми партийцами.
Давиан в этом ощутил могущество, величие Партии и народа, которые сумели вырвать у природы бразды правления процессами зачатия и родов, да поставили это на службу людям. Цеха и Станции, кабинеты, тянущиеся бесконечной вереницей, где кипит священная работа воспроизводства населения, внушают благоговейный трепет в Давиана. Это ли то величие, о котором он мечтал?
«Народ, его воля, взяла полный контроль над каждым аспектом жизни человека и разве ли это не чудесно» – восхищается Давиан, рассуждая о превосходстве человека над силами природы, превознося и хваля Партию, от которой зависят миллионы новых, молодых судеб.
Давиан видит, как в далёком будущем вес мир станет единым с Директорией и отдаст себя на волю её идей. Ведь как можно не продаться таким идеям, какие даёт Директория?
Для Пауля всё совершенно иначе. В его голове не живописуются картины прекрасного мира, где великая Партия – мудра и человечна, претендует на звание мирового жандарма, со знаменем нового порядка в руках. Она породила машинную цивилизацию, где людей практически нет, есть пародии на них, миллионы врождённых рабов, чьи души изломлены и покорёжены, низведены до инстинктивного повиновения, а Коммунизатор – ещё один инструмент, из крайне широкого инструментария Партии, которая всеми силами стягивает кандалы на руках людей.
«Нам здесь нет места… не мне» – сокрушается в мыслях Пауль, безразлично смотря в спину Густава, который ведёт их к выходу. Он чувствует, что ещё немного идейного давления, и он не выдержит напора, его прорвёт. Он видит вокруг себя придатки к Партии, не людей, чувствует, как это сдавливает его сердце и терпения, которого с каждым нём проведённым здесь всё меньше.
Глава седьмая. Бунт в «раю»
Утро следующего дня.
Визг и рёв акустическим кулаком ударили по ушам жутким звучанием, от которого даже задрожали стёкла и стены. Десятки сирен взвыли в единый момент, и их хор захватил всем общежитием за долю секунды, рождая в сознании её обывателей единственный вопрос «Что случилось?».
– Проклятье! – донеслась ругань с кровати и продолжилась бранной речью. – Вот зараза! Что за чертовщина тут творится!?
Давиан был выдернут из сна и поднят рёвом сирен, который несётся из всех колонок, установленных в его комнате, уподобившись ненужному и проклинаемому будильнику, который появилось желание взять и запустить куда подальше, но этого не сделаешь.
– Вот же зараза! – цепляясь за простыню, стягивая её полотно пальцами в складки, юноша потянулся за часами, но мгновенно же вспомнил, где есть другие, и обратил сонные глаза на стену.
Там, на серой стене показались размытые пляшущие цифры, прорезавшие бесцветную поверхность, ярко-алыми линиями, складывающиеся в значение. Но глаза тяжелы, взор не сфокусирован, и пелена сна всё ещё не сошла с очей, оттого линии расплываются и танцуют. Давиану пришлось напрячь взгляд и приложить усилие, чтобы рассмотреть значение времени.
– Половина седьмого! – негодование вырвалось, само собой. – Ну, куда в такую рань!
Давиан подтянулся с кровати и поспешил с её слететь и как только его ноги оказываются на полу, сирены умолкают, весь рёв пропадает и истошный визг нисходит к исчезновению, а вместо него полился тяжёлый машинный голос:
– Жители Общей Соты №14, проследуйте следующее сообщение, – резкий трёхсекундный звон сменил слово и опять диктор продолжил, – Партийцев, исполняющих повинность труда Холлов с первого по пятый, с седьмой по последний этаж просим оставаться в обще-своих комнатах. Все партийцы Холлов на шестом этаже, – «Это же мой этаж» – блеснула мысль прежде чем Давиан вернулся к обращению диктора, – обязаны выполнить Народную Директиву «Упреждение».
«Это что ещё за хрень?» – негодующе спросил про себя Давиан, натягивающий свой плащ и ровняя капюшон на нём.
И стоило только диктору умолкнуть, как сирены снова взяли слово, и их громогласное воззвание ещё раз спешит наполнить помещения гулким визгом, призывая непонятно к чему.
Ещё вчера всё было хорошо, тихо и мирно. Давиан пришёл после долгих проповедей, где проклинал Рейх, снял по карточке еды с водой и уставился смотреть единственный канал… что ещё нужно жителю Коммуны? Вечер был прекрасен – облаков становилось всё больше, и оттенок небесной тверди стал тёмно-свинцовый, казалось даже, что пойдёт снег, но утро опять дарит образы монохромного и лишающего надежды на осадки бетонно-тусклый небосвод.
Динамики снова заиграли речью, сменив словами вой, только это не механическая речь, а какой-то жалобный скулёж, смахивающий на молитву или даже религиозное воззвание:
– О великий дух коммунизма, чем же мы провинились, что на нас пускаешь такие кары!? Чем мы отступились от тебя!? Разве мы не исповедуем равенства!? Разве мы не отказались от классов!? У нас же всё общее – даже люди теперь не принадлежат друг другу. У нас нет государства, вместо него царствует Партия и народ! Так в чём же наша вина!?
– Что за… – последние слова Давиана потерялись в рёве вновь заговорившей сирены, по сути, спасшей его, ибо, если бы это услышали те, кто смотрят за ним через стёкла и компьютеры десятков, разбросанных по всей комнате электронных глаз, его бы за такие слова непременно настигла страшная кара.
Давиан секундой позже, как вырвалось бранное слово, понял свою ошибку и хотел ударить себя по губам, за то, что нанёс оскорбление воззванию партийцев к «духу коммунизма» – совокупности всех идей и воззрений, заквашенных на беспредельной фанатичной вере, соприкасающейся с гранью религии, в Партию и равенство, в общее имущество и Апостола Коммун, которые для большинства людей стали реликтами, на которые можно молиться.
Но юноша, натягивая туфли на босу стопу, выкинул из головы эти мысли, так как сейчас его тревожит совершенно другое, его разум отягощает целый ряд проблем – «Что происходит?» «Почему воют сирены?» «Что за директива».
Парень цепляет к пояску, который стягивает его плащ на талии, «Biblium Communistic» – книжка, обёрнутая в тёмно-багровую кожану обложку, за крючок, идущий от замка, запирающего страницы, прикрепляется к поясу.
– Вот теперь готов, – произнёс Давиан и собрался покинуть свою комнату, но был остановлен странными махинациями с его дверью.
За пределами металлической защиты донеслись звуки скрежета и бряцанья, а через мгновение она самовольно решила открыться, и толстенная глыба железа отпрянула в сторону, впуская незваного гостя, или же господина этого Улья и Коммуны.
– То-това-ва-ва-рищ, – залепетал Давиан, не ожидавший увидеть перед собой здесь этого человека.
Сначала подался посох, сверкнувший латунным бликом, увенчанный восьмиконечной звездой, а затем в комнату, низко пригнувшись, чтобы пройти через дверной проход вошла фигура мало похожая на человеческую. Свыше двух метров ростом, на гибком позвонке существо, чьё неестественно утончённое тело обвито алыми полотнищами ткани, украшенными узорами – звёзды да шестерни усеяли белой прорисовкой материю. Там, где нет одежды, проглядывают блестящими части тел, отражающие на зеркальной поверхности образы комнаты, а из-под широкого капюшона, из его темени смотрят переливающиеся разными цветами глаза, полыхающие аки угольки из ада.
– Товар-варищ Фо-Форос, это в-вы?
Существо выгнулось в полный рост, доказывая своё ростовое превосходство над юношей и сравнявшись великану, который навис грузной фигурой над пареньком, он вынужден рухнуть на свой посох – позвонок хоть уже давно нечеловеческий, но и он не может долго выдерживать такой вес.
– Да, мальчик мой, – гортанные системы выдали холодный и лишённый жизни голос, – это я, пришёл за тобой.
– Зачем вы здесь? – взяв себя в руки, спросил Давиан, – что всё это значит? Что происходит?
Вместо ответа Форос аномально изогнулся – его ноги и бёдра остались на месте, а торс, грудь выгнулись по-змеиному назад, едва не касаясь другого бока, где он в кармане спокойно отыскал, то, что ему нужно и выгнулся обратно.
– Товарищ Форос, так что же происходит? – всё не унимается Давиан, потирая ладони, от холода, который подгоняется воем сирен и растущим страхом.
Форос снова молчит. Вместо всяких ответов он взял пластинку в левую руку и аккуратно ввёл её под основание правой ладони – механизмы руки поглотили её и шесть пальцев расступились.
Давиана взяло удивление и шок от того, что он увидел – впервые ему приходится смотреть за таким технологическим совершенством, но ещё больше его поражает, что из сердцевины правой ладони выстраиваются линии света, которые ткут из нитей ярких отблесков голографическую картинку.
– Вот, юноша, взирай! – загрохотали гортанные системы Фороса и Давиан посмотрел на то, что выдаёт ладонь существа.
Взгляд Давиана впился в изображения, и казалось, что даже рёв сирен отступил назад. На мелькающих картинах он увидел, как человек в такой же рясе, как и он, стоит посреди коридора и разговаривает с кем-то.
– Это же…
Внимательный взгляд Давиана пал на пучки света, которые ткут лицо человека, который стал главным героем картины. Это худое округлённое лицо, юношеское и молодое, в котором читается больше человечности, чем во всём мире, построенном вокруг.
– Нет! – воскликнул Давиан, когда понял, что произойдёт дальше.
Через секунду этот человек уже вступает в перепалку и нити света, из которых сотканы руки, тянутся к шее другого партийца, который по форме напоминает милиционера. А затем начинается самая настоящая драка, которая переросло в то, что милиционер оказался, по зову иронии, забит предметом, сильно напоминающим книжку «Biblium Communistic».
– Э-это же…
– Да-а-а, – механически прошипел Форос, – это он самый. Мы не знаем, какая эмоция взыграла в его душе, что он посягнул на священный порядок.
Увиденная картина ещё сильнее поразила разум Давиана. Его друг, его товарищ с которым они бежали из Рейха прилюдно, во всеуслышание предал идеи Коммуны. Собственноручно Пауль обагрил свои руки, отступив от всего, что дала Коммуна, и это настолько въелось в разум Давиана, что у сердца взросло напряжение, и боль колкой рукой подступила к груди.
«Как же такое возможно? Как я упустил Пауля и не уследил за ним? Почему я был так слеп?» – Посыпает пеплом голову Давиан и продолжает сокрушённо порождать вопрос за вопросом, целую чреду, на которую пока не способен найти ответы. – «Коммуна нам дала уважение, она сказала, что нуждается в нас и подарила почёт. Как же ты мог так поступить? Пауль, почему ты предал нас?».
– Вот теперь скажи, Давиан ППС-1298…
– ППС-1298? – удивлённо спросил Данте, перебив своего наставника вопросом. – Что это?
– Ах, забыл… ППС – проповедник повинности слова под номером одна тысяча двести девяносто восемь. Так как у нас нет семей, нет и фамилий, поэтому людям придаются порядковые номера, чтобы не потерять их в реестрах.
– Понятно.
– Вернёмся к делам насущным, Давиан. Ты можешь сказать, с чего твой близкий товарищ сошёл с ума и посягнул на наши порядки? Он забил народного милиционера насмерть. Может ты сам предатель?
– Я!? – возмутился Давиан, исступлённо прокричав и сложив ладони у груди, указав на себя. – Да я бы никогда не посмел! Я не предатель!
– Ладно-ладно, всё может быть.
– Что там произошло? – вопрошает юноша, до сих пор не понимая, что происходит, для него вся ситуация – это страшный сон, пляска безумия в которой он оказался по чистому недоразумению.
– Он собрал возле себя целую группу декадентов и отступников. Они заперлись в Холле №18, блокировали и никого туда не пускают.
– А прорыв?
– Невозможен сейчас. Один узкий коридор они заблокировали, накидав баррикады из мебели, а другой простреливают.
– Как у них оказалось оружие?
– Они вытащили всё у мёртвого милиционера. У него было целых два пистолета и граната.
– Подождите, – погрузился в думы юноша и приложил руку к подбородку. – Как у него появились сторонники? Как же гипнопрограммирование?
– Несмотря на совершенство технологии, она не всегда действенна, – проскрежетало существо и вытянулось в полный рост. – Есть сотни и даже тысячи условностей, заложенных природой, которые наши учёные просчитать не в силах. Да, в основном наши технологии рождают десятки тысяч верных партийцев, которые беспрекословно выполняют народную волю, но рождаются и дефектные.
– Дефектные? – вопрос наполнено удивлением и Давиан не желает соглашаться, что людей, которые тут по малейшему поводу не согласны с Генеральной линией Партии, нарекают «дефектными».
– Именно, – в стальном тембре Фороса промелькнули чугунные намёки на отвращение, а сам иерарх провёл пальцем по своей руке, счищая прилипшую грязь. – В них не до конца искоренён дух бунтарства и свободы единоличника. А в обществе, где всё устроено по образу и подобию равенства и общности, не может быть единоличности и пресловутого «своего мнения». Есть мнение Партии, а значит и народа, больше нет ничего.
– То есть, вы намеренно гипноформированием преобразуете сознание человека, чтобы оно впитало идеи Директории?
– Да, как ты видишь, человечность рождает желание бунта против нашего райского устройства миропорядка, – Форосу вновь пришлось опереться на посох, и он протянул свою длиннющую руку к «Biblium Communistic» на поясе Давиана и провёл остроконечными пальцами по её обложке. – Всё, что тут написано не для человека, в биологическом понимании этого слова. Нам приходиться рождать существо сугубо социальное, отвечающее великим идеям коммунизма.
– А по-иному?
– Иначе не получается их воплотить, мой мальчик, – Форос отступил назад, опуская руку в карман. – Вот скажи, как мы можем создать социум равных, если биологически человек стремиться быть уникальным? Что нам делать с общностью имущества, если человек желает быть собственником? И так далее до бесконечности. – Форос вынул из кармана веленевый свиток, утянутый красной тканью, на котором покоится печать с пятиконечной звездой, и протянул Давиану. – Наше общество – результат прогресса. Если мы хотим быть высококоммунистичными, мы должны выбить из человека саму человечность, ибо она порождение природного элемента, которая потянет нас вниз по формациям.
– А как же мы? – Давиан взял свиток и его пальцы коснулись холодного металла конечностей Фороса, и неожиданно для юноши стало понятно, что перед ним нет человека, есть гротескная сборка идей и партийных установок, упакованной в оболочку из металлических мышц и костей.
Если в нём и есть что-то от человека, то это разве что его прошлое, тень в истории, которая не будет никому известна, забудется в веках.
– Вы стали феноменом. До вас не было людей из других стран. Вы одни из первых и поэтому к вам такой интерес. И в принципе видно, во что это вылилось – товарищ не выдержал. Он оказался слишком пристрастен к порядку, установленному природой, не в силах уступить социуму, он не захотел стать часть его, безликой и монолитной.
Давиан сделался отстранённым и вой сирен на этот раз не мешает ему погрузиться во внутренние размышления. Его друг отступился от идеалов всей жизни, встал на путь мятежника, и теперь неизвестно, что с ним будет. Сам Давиан под подозрением на возможность «заразы идеями бунта против Партии» и его существование под вопросом. Форос сыплет речами об уничтожении человечности и прогрессе цивилизации, где люди – шестерни в исполинском механизме.
– Что же делать? – шёпот срывается с губ Давиана, что стало довольно опрометчивым, ибо рядом стоит высокотехнологическое существо.
Механизмы на месте где были уши датчиками приёма и микрофонами уловили лёгкие колебания воздуха, засекли призрачное сотрясание голоса, которое было переведено в отчётливые слова, которые сформировали другие техно-системы мозга и мыслительные процессы сформировали чёткий ответ:
– Товарищ, вы спрашиваете, что делать, так я вам отвечу. Партийные Директивы и Народные Постановления приказывают нам провести ликвидационные процедуры на месте.
– Ликвидировать, в смысле?
– Да, убить. Но предлагаю иное завершение этого социального конфликта, которое будет нам всем угодно.
Давиан сложив руки на груди, спросил:
– И какое же это решение?
– Нам неизвестны его мотивы. Неизвестны цели. Вы вступите в переговоры и попытаетесь убедить сдаться, иначе мы всех ликвидируем.
Давиан не видит иного выхода, как пойти на поводу у Партийного иерарха, оттого, что за ним стоит вопрос – выживет ли Пауль после столь опрометчивого шага или же его заклеймят и казнят.
«Да чтоб я, человек, отдавший всё ради Коммун, впал в немилость её народу, чтобы своим бездействием оставил себя на поругание Партией? Да никогда!» – нашёл ещё одну причину идти с Форосом Давиан и огласил свой ответ:
– Я с вами, что нужно делать?
Давиан и существо поспешили прочь из комнаты, как ум юноши был обременён ещё одним вопросом, который он немедленно объявил:
– А что за Директива «Упреждение»?
Форос практически вышел из помещения, и его тело застряло на полпути, но он ответил, необычно изогнувшись, и то, как его голова и позвонок прогнулись в сторону Давиана, напомнило юноше фигуру змея, которые выдал металлическое шипение, в котором угадывается мотив упоения тем, что вырывается из горла, отчего становится как-то не по себе:
– Она предполагает участие оглашённых лиц в ликвидации локального бунта. Все будут убиты своими же товарищами.
После этого Давиан ничего не спрашивал у Фороса, а молча и покорно шёл за ним через общежитие. Ноги иерарха длины и каждый шаг переносит грузное тело на большое расстояние, поэтому Давиану приходится бежать возле партийного лидера, чтобы поспевать за ним.
Они довольно быстро миновали Холл и вышли в коридоры, из которых все захотели убраться, чтобы не стоять на пути великана, который если не задавит, так отпустит пощёчину с такой силой, что переломает кости, да ещё и впишет статью «Противодействие деятелю народной воли».
Через тёмные коридоры и сквозь ещё один Холл киборг и юноша подошли к нужному месту. Это весьма просторное и свободное помещение, с парой десятков дверей у стен, таким же антуражем и мебелью, что и в Холле, где живёт Давиан, только вместо окон здесь большие панели, которые вещают телепередачи, поливающие всё тусклым светом, который усиливается лунно-холодным освещением ламп на потолке.
«Где я» – глаза Давиана бегают взглядом по кругу, видя, что здесь целое столпотворение людей в одинаковой форме – кожаные чёрные куртки обтянули стройные тела, да брюки, которые прикрывают туфли. Руки каждого человека держат по ружью, отдающего прообразом двустволки, только стрельба ведётся отнюдь не свинцовой дробью, а смертоносными лучами энергии. По углам, у ещё одного коридора, приложившись плечами к холодному бетону, стоят по два человека готовясь применить оружие в любой момент, чтобы усмирить мятежников. В лике каждого из воинов можно увидеть то ли безразличие к происходящему, то ли усталость, а может, они и не могут выдать другой эмоции, нежели полное равнодушие к бунту.
– Где мы? – вопросил Давиан.
– Это Холл №19. Отправная точка подавления выступления.
К Форосу сию секунду подошёл один из людей, и юноша заприметил отличительную черту на нём – красно-зелёный треугольник на плече, возможно служивший символом звания. Мужчина с острыми чертами лица, полными губами и водянистыми голубыми глазами, снимая фуражку с головы, на которой коротко подстриженный чёрный волос, приветствует иерарха сухим голосом:
– Моё почтение товарищ Главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова.
– Здравствуйте, товарищ младший начальник Милицейского отдела Народной Милиции по Соте №14. Доложите обстановку?
– Мы блокировали выход мятежным силам. Они не прорвутся наружу, – милиционер повернулся и юркнул пальцами в сумку и через секунду в его пальцах уже зажат листок, с которого он зачитал. – Судя по показаниям, в шесть часов утра, сегодня, Пауль ППС-1288 нанёс милиционеру Аресу НВП-12457 повреждения несовместимые с жизнью. После чего стал активно призывать жителей улья «отказаться от идей бездушной тоталитарной машины». За пятнадцать минут он и несколько его единомышленников в Холле №16 ликвидировали суверенитет Директории Коммун, установив анархию. Никаких требований не выдвигали.
– Сколько их там?
– Судя по подсчётам, не меньше тридцати. Ситуация осложняется тем, что они сумели деактивировать практически все камеры наблюдения, – милиционер убрал листок обратно в свою сумку.
– Сколько под нашим командованием? – Форосу опять пришлось ухватиться руками за латунную гладь посоха, чтобы не испытывать дискомфорта от веса.
– Пятнадцать человек, товарищ Главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова.
– А те, кто выполняют «директиву»?
– Три десятка партийцев. Я их отправил вниз, чтобы народные силы удерживали возможные пути отступления.
– Хорошо… очень хорошо.
– Так что мы будем делать? – вмешался в диалог Давиан, напомнив о себе и постоянно смотря в сторону тёмных пространств коридора, ожидая чего-нибудь необычного. – Вы же не зря меня сюда привели?
– Да-а-а, юноша. У тебя будет очень важная миссия, – существо вытянуло свой посох и его восьмиконечная звезда, сотканная из восьми стрел, упёрлась прямиком в охраняемые места, – ты пойдёшь туда и попытаешься выжить из не-товарища всё, что можно.
– Я не понимаю…
– Цели его мятежа, причины его и главное – убедишь его сдаться… или мне придётся вмешаться, – рука подтянула к себе латунную палку и острые пальцы, приласкали звезду, увенчавшую регалию власти. – «Коммузарием» было поражено много мятежников, так не дай же ему ещё один повод привести и этих к миру. – Рука Фороса возлегла на плечо Давиана, и юноша ощутил холодное и одновременно грузное прикосновение партийного иерарха, сию же секунду ощутив, как его вперёд толкает сила, и он подчиняется, отходя к коридору, а существо говорит. – Давай, иди, исполни волю Партии.
Плечо Давиана перестало испытывать на себе леденящую нагрузку, и он устремился в тёмный проход. Парень миновал людей с оружием, готовых его поддержать в любую секунду, если что-то пойдёт не так, и прошёл в длинную вытянутую секцию, стены короткой сжимаются друг к другу довольно тесно, настолько, что может спокойно пройти два человека.
– Лишь бы не подстрелили, – промолвил Давиан в надежде, что мятежники не пустят в него пулю, чтобы
Каждый шаг парня осторожен и выверен, его темп замедлился, чтобы не заставлять нервничать бунтовщиков.
«Проклятье, Пауль, что же ты натворил… проклятье, из-за тебя мы можем все полечь… Почему, Пауль? Почему?» – роится вереница мыслей в голове Давиана, который сокращает с каждым медленным шагом расстояние между собой и отступниками, ступая по длинному в метров пятьдесят коридорчику.
– Стой, кто идёт!? – раздался крик с противоположной стороны. – Стоя-я-ять! Стрелять будем! Зачем идёшь!?
Давиан вздрогнул, его душу сотрясло волнение, а сам он ощутил, как страх дрожью иссушает его горло и берёт дрожью колени, чуть их не скашивая. Однако дух юноши быстро пришёл в себя, и он смог выдать твёрдый уверенный ответ:
– Я парламентёр! Пришёл, чтобы поговорить с вами! Опустите оружие, и мы с вами поговорим!
– Нет диалога между нами! – раздался злобный крик. – Нет слова между тиранами и вольным народом!
«Проклятые вольнодумцы, чтоб вы все усохли», – выругался Давиан и мельком ушёл в размышления, чтобы попытаться найти новый ключ к диалогу и мгновенно его нащупал, сей мгновение озвучив:
– Кто ваш главарь!?
– У нас нет главных! – снова такой же дикий ор доносит плачевный и нерадостный ответ. – Мы все равны. Мы не твоя тираничная Партия, которая поставила себя выше нас! Уйди!
«Чёртовы сволочи!» – вновь бранится Давиан, не желая подходить дальше, ибо тут он покрывается радиусом поражения оружия милиционеров и, наверное, только эта защите всё ещё удерживает мятежников от сущей опрометчивости.
Давиану важно найти ключ к разговору, чтобы понять, что же тут произошло и как это дело решить, без ненужных потерь, без кровопролития.
– Кто вас всколыхнул на выступление!? – раздаётся новый вопрос, и Давиан смог заметить, как впереди, из-за угла выглядывает небольшое цилиндрическое устройство, око мятежников, которое записывает все движения партийцев и передаёт на компьютер мятежников.
– Пауль «Отвергающий Партию»!
Ответ показался Давиану излишне пафосным, надменным и смешным, только ситуация вокруг этого прозвища совершенно не смехотворная, и партийцу-переговорщику в один момент почувствовалось, как скорбь и обида подступают к сердцу.
«Как он мог так предать Партию?» – говорит себе печально Давиан, одномоментно громогласно говоря:
– Так скажите ему, что к нему пришёл товарищ Давиан… давайте!
На этот раз ответом стало воцарившееся безмолвие, породившее страх и оттого непонятливость ситуации. Неизвестно, пустят в него сейчас пулю или же дадут поговорить с товарищем.
Давиан погрузился в напряжённое ожидание. Ему даже не выдали бронежилета, или хоть какой-нибудь защиты, а это сильно нервирует, и чтобы успокоится, юноша ушёл в счёты. Как только цифра тридцать пять отчиталась в его разуме, вуаль тишины спала, и настал самый главный момент сегодняшнего дня.
В коридор, только по другую сторону выпорхнула фигура, обливаемая ярким светом, который густыми потоками несётся из Холла, в котором произошло восстание. Давиан же остаётся во тьме, окутываемый практически непроницаемым плащом сумрака, за которым стоит Партия. Такие же одежды, что и у Давиана, лица скрыли капюшоны, такого же места и времени рождения, пришедшие сюда с едиными мыслями и стремлениями, но разделённые сложившейся сущностью коммунистического бытия.
– Пауль! Друг! – Давиан было хотел подойти к товарищу, но жилистая рука, демонстративно коснувшаяся ручки пистолета, остановила партийцы.
– Стой на месте, – холодным голосом юноша остановил своего бывшего друга, так же бесстрастно приговаривая, – зачем ты пришёл?
Давиан обескуражен и поражён грустью от такого поведения, но всё же он берёт себя в руки и начинает разговор:
– Что здесь творится, Пауль? – на этот раз вместо радости в речи Давиана затряслось волнение. – Что ты творишь?
– А разве не видно? – голос Пауля слегка дрогнул. – Ты разве не понимаешь, почему я восстал против этого сатанинского порядка?
– Нет, Пауль, не понимаю. Всё же было хорошо… мы пришли сюда из страны, из прогнившего края, погрязшего в мракобесии и лицемерии. Вспомни, Пауль, как ты шёл сюда! С какими надеждами и чаяниями!
– Значит, ты был слеп… Давиан.
– Что случилось? Почему ты убил того милиционера?
– Ты уже всё знаешь, – послышалась лёгкая усмешка. – Но тебе не сказали мой мотив… почему же я пришиб того паршивца? Ответ очень прост.
На пару секунд Пауль умолк, не говоря ничего, и Давиану пришлось подтолкнуть его к ответу:
– Так и?
– Эта скотина почувствовала себя хозяином всего и вся, – в этот аз речь раскрасила нескрываемая ненависть. – Эта поскуда решила, что человеческая жизнь не так важна, как «общность имущества». У одной девушки проблема с дыханием… астма вроде… «не устранённый дефект при производстве», так сказать. И та наглая морда решила прибрать у неё респиратор, говоря, что это общее имущество. Я его отвёл в сторону и попросил, чтобы он вернул ей его, а он мне в ответ: «слышь, это общее имущество, принадлежащее всему народу. И я это докажу, пуская она и сдохнет. Ничего было производиться дефективной. А ты, за то, что мешаешь народному обобществлению, пойдёшь на каторгу». А я? Да просто защищал ту девочку и себя… пойми, он же хотел…
– Я понял! – остановил его Давиан. – Но ты же мог обратиться к товарищу Форосу. Он бы помог решить эту проблему!
– Это бесполезно, они все одним миром мазаны, Давиан.
– Я думаю, это не единственное, почему ты устроил всё это, – стал докапываться Давиан, явно чувствуя, что убийство милиционера – это не причина, а следствие, но вот чего парень и попытается выяснить. – Пауль, слышишь, есть что-то ещё!
Тяжелый вздох и такой же тяжкий выход слышится с противоположной стороны, прежде чем последовал ответ:
– Да… ты прав, Давиан.
– Почему?
– А ты оглянись вокруг, друг. Разве тебе по нраву, что мы живём как крысы в норах? А может тебе нравится, что люди доведены до состояния автоматонов, чёртовых роботов, которые только и умеют, что выполнять, сказанное Партией?
Тембр речи Пауля сильно задрожал, то ли от волнения, то ли от гнева или нахлынувших эмоций, Давиан отсюда не может это распознать, но чувствует, что надлом в душе друга созревал давно, только умело сдерживался, но всё же наступил момент, когда психика вскипела, не в силах больше держаться за грань спокойствия.
– Молитвы и литании… и кому?! Коммунизму и Партии? Лицемерие и ложь на каждом шагу! Это тебе не напоминает одну огромную секту, верящую в несбыточную мечту, которая стала адом!?
– Но ведь… это залог свободы.
– Это не свобода! Это не свобода, Давиан! – воет Пауль и вздымает руку в сторону партийца, заставив того напрячься. – Ты посмотри на тех, кто стоит за тобой. Вся! Вся их жизнь, начиная от чёртовой пробирки и заканчивая сегодняшним днём это результат не их выбора! Их делали на заказ, как долбанные игрушки, как вещи!
