Станислав Хабаров
Аллея всех храбрецов
Кто он ей? Родственник? Пожалуй, все здесь – родственники, в этом маленьком городке.
– Отдежурила, со смены иду.
– Не болтайся без дела по территории. Отдежурила, отдыхай. Зайди ко мне в конце дня. Знаешь куда?
– Найду.
И властный взгляд упёрся в Мокашова.
– Пропуск.
Мокашов достал новую картонку пропуска.
– Должность?
– Инженер.
– Давно работаешь?
– Первый день.
Это позабавило незнакомца.
– Хочешь быть уволенным в первый день? Садись в машину.
КИС поразил Мокашова простором напоенных светом пространств, странными телами объектов. В проводах, через вспомогательные сооружения они так же мало походили на себя, как намазанная перед сном женщина, в халате, с бигуди в волосах на утреннюю красавицу.
В центре зала космонавт в оранжевом скафандре погружался в огромный металлический шар. За перегородкой лёгкого ограждения из объекта вынимали прибор, и склонившиеся над ним люди в белом напоминали кинематографических хирургов.
Объяснять особенно не пришлось. Незнакомец властно ходил по проходу, только раз он спросил Макашова:
– Не мешает эта каракатица?
«Каракатица» напоминала буровую, подвешенную за верхушку к потолку.
– Мешает, – неуверенно ответил Мокашов. Он отстал и тут же услышал шёпот за спиной:
– Что сказал Главный про стенд?
– Какой-такой главный? – удивился Мокашов.
Видя, что Главный вернулся, заместитель начальника сборочного улыбался только по привычке. Не очень-то здорово получилось. Натащили чёрте-чего и что совсем ни к чему – сварочные аппараты. Смены, закончившую и заступающую, свели в одну. Он сам расставил людей, находя в этом странное удовлетворение. Работу цеха не видели со стороны и захотелось показать товар лицом.
Подготовились, поджидали комиссию. В раздевалке оставили караульщика, наказав ему по прибытию комиссии врубить яркий верхний свет. Но время шло, ждать надоело и не работавшие устроили перекур. Сам караульщик, заждавшись, вышел из цеха посмотреть: не едут ли? И в этот момент наехала комиссия.
Караульщик потом оправдывался: Не полезу же я поперёд Главного. Словом, всё пошло наперекосяк.
Но есть, есть всё-таки бог. Зам начальника цеха, разогнав всех по рабочим местам, решил проверить сигнализацию, и яркий свет вспыхнул в сборочном в том самый момент, когда Главный отдёрнул занавеску. И тотчас раздался грохот, словно перкалевая занавеска могла заглушить его до сих пор. Вблизи на глазах комиссии демонстрировались тонкие операции, а подальше просто били в металл. И Главный всё время морщился.
Теперь, выступая ему навстречу, зам начальника ёжился.
«Зачем, – закричит сейчас Главный, – устроили балаган? Я же просил – добавить людей, а притащили сварку и грохот стоял, как на танкодроме».
Он делал последние шаги, глядя Главному прямо в глаза.
– Были ориентаторы? – Спросил Главный неожиданно мягко.
Зам начальника цеха вздохнул и ответил обычным тоном:
– Ожидаю с минуты на минуту. Разрешите отпустить людей?
В сборочном Иркина поразила странная картина. Раздевалка была полна народа, словно смена кончилась, а в цехе в конце ковровой дорожки стояла группа. Причём стояла не там, где ей, казалось, сам бог велел, у пилотируемых, а возле участка сборки межпланетных автоматов, «Венер» и «Марсов», именуемых после объединения в документации «MB».
Он подошёл с осторожностью, чтобы краем уха услышать и не попасться на глаза. Но тут группа развернулась, и он оказался на виду. В центре каре стоял Главный, а рядом (что было просто удивительно) сегодняшний новичок. Он очень небрежно стоял, всем видом своим подчёркивая, что если там наверху, в отделе Иркин может что-нибудь и значил, то тут совершенно иное дело.
«Детей начали пристраивать», – подумал Иркин с горестным недоумением, но размышлять, а тем более удивляться было некогда.
– Так, – сказал Главный хмурясь, – явление Христа народу. Те же и Иркин, двадцать пятый отдел.
Когда он так говорил на публику, ожидать хорошего было нечего.
– Я полистал записи в КИСе. Двадцать пятый отдел не записывался. Чем это объяснить?
– А это, – облизал губы Иркин, – очень просто. До электрических испытаний работали в режиме вызова. Не вызывали и хорошо.
– Так, – произнёс Главный, – все слышали? Вы, видимо, меня не поняли. Я посмотрел записи за год, и ваших, так называемых теоретиков в КИСе в глаза не видели.
– Да, – кивнул Иркин, – теоретикам в КИСе делать нечего, у них иное образование.
На миг в цехе повисла напряжённая тишина.
– Тогда для чего мы строили стенд? – взорвался Главный. – Теряли деньги, занимали помещение, которого так у нас не хватает.
Не всякий рискнул бы теперь ответить Главному, но Иркин был из отчаянных.
– Все очень просто, – торопливо ответил он. – Строили, а тем временем техника ушла вперёд, научились считать, появилась теория. Кроме того проверять всё – не хватит рук. Мы посчитали: отдел ведёт около пятидесяти систем. В отделе – семьдесят человек. Так что по полтора человека на систему, включая секретаря и кладовщицу. Уверяю, всё это пойдёт за счёт качества.
– За качество вы ответите, – хлёстко сказал Главный, – и почему я не слышу от вас иных предложений, кроме как подождать, оттянуть? Нужно посмотреть ещё, как вы влияете на коллектив? Вы его размагничиваете.
– Это он здесь, – счёл нужным вмешаться зам начальника цеха, – а в коллективе он – орёл.
– И держитесь везде орлом, – насупился Главный. – Думаете, орёл орлом только в полёте? А в гнезде хнычет, жалуется, клянёт судьбу? Что у вас с кронштейнами?
– Это не у нас.
– Я вас серьёзно предупреждаю. Опять вы за своё.
Первый день запомнился Мокашову разговорами, ощущением, как ему повезло, удивительной отдельской газетой, тем, как ему показали в столовой: вот тот лысый, что дежурит в гардеробе – лауреат и доктор наук, и тем, что сказал ему под конец Главный.
– Сразу лучшим не станешь, но и ведущим в своём деле – тоже не плохо. Смотри.
Они стояли на центральной аллее. По сторонам, точно в почётном карауле выстроились портреты передовиков. Лица их выглядели настороженными, будто они вслушивались в разговор.
– Попасть в этот ряд – не просто. С виду они – обычные люди, а по делу – настоящие храбрецы… Аллея всех храбрецов. Постарайся попасть в неё. И не болтайся без дела по территории. Желаю успеха, комсомол.
Остаток дня Леночка промучилась. Зашла было в парикмахерскую, правда, без толку: полно народа, и дома не смогла заснуть. Лежала, думала. Что она Главному? Понравилась? Это ведь естественно. Вот дядечка в проходной повторял «мадонночка», а потом притащил цветы. Она его при всех отчитала: «Что я по-вашему помоложе не найду?» Но молодые ей вовсе не нравились: глупые и позволяют много себе, а девушка, как минёр, говорила ей старшая кабинщица, ошибается только раз.
Она уложила волосы, подкрасилась и не в силах выдержать тянучки времени, решила пройтись. Бродила по улицам до тех пор, пока они разом не наполнились людьми. Тогда она отправилась в КБ. Кабинет Главного размещался в доме с башенками, на втором этаже. Секретарь всем заходящим говорила:
– Сергей Павлович читает почту.
Все поворачивались и уходили, но Леночка не ушла.
– Велел.
Секретарша ей просто не ответила. «Вам же сказано, – было написано у неё на лице, – Сергей Павлович занят. Впрочем, дело хозяйское».
Леночка толкнула дверь. За ней оказалась вторая. Она и её открыла и вошла. Кабинет был большим, словно спортивный зал. Прежде всего в глаза бросился длинный стол. Главный сидел не за ним, а за маленьким, в углу.
Головы он не поднял, поморщился: когда привыкнут к порядку? Решение Совета Главных лежало перед ним. Вот уж этот Совет. Успех разом порушил всё. В Совете появилась червоточина.
Решение его устраивало, в нём было только об автоматах. Межпланетные станции были песчинкой в море его забот. Но он не делил объекты на сыновей и пасынков, и отдавать автоматы значило для него то же, что отдавать в люди своих детей.
Главный вздохнул и угрожающе поднял голову. Леночка – розовая и испуганная стояла у двери.
– Проходи, садись.
Лицо его расправилось. Она неловко села.
– Сосватать тебя хочу.
«Сосватать, ещё чего? – она его разглядывала. – Лицо доброе, усталое. И для чего он держит у себя эту воблу засушенную? – подумала она о секретарше. – Такие, с виду добренькие учительницы, на самом деле – тиранши жуткие».
– …пора объекты одевать по моде…
– О чем это он? – Начало она прослушала.
– …одежду шить спутникам…
Ей тотчас вспомнилась соседская собачонка. Зимой её выводили гулять в тулупчике. В таком тулупчике-комбинзончике с рукавчиками-пуговичками. Одежду? Что она – дурочка?
– …хочешь работать там?
Леночка выпятила нижнюю губу.
– Ни за что.
– Подумай.
– Сказала – отрезала, – ответила она в сердцах.
– Хорошо, ступай.
«Так она не уйдёт. Извини-подвинься».
– Нет, – сказала она с отчаянием, – хочу в конструкторский.
«Чудачка, – подумал Главный, – решила – дадут ей метр и ножницы. Хорошенькая, а что спрятано за красотой? Какое материальное свойство? Должно быть – здоровье».
– Это и есть конструкторский.
– Тогда я – согласная.
– Хорошо, иди.
Дверь затворилась. «Чудачка, – улыбнулся Главный. Затем вытянул листок с шапкой «Приказ по предприятию» из кипы подобных листков и написал крупным разборчивым почерком: «В целях упорядочения работ по конструированию теплозащитных покрытий создать группу в составе…»
Глава третья
Солнце косыми лучами проникало сквозь листву в комнату. Женщина одевалась перед зеркалом, дурачилась, разговаривала сама с собой. Натянула чулок, поглядела на себя в зеркало. Зеркало было необычным, высоким и отражало всю её красивую, полураздетую.
– Хорошенькая ножка, полненькая, – сказала она дурашливым голосом, – а коленка тупа.
«Это Славка сказал: ужасно, когда женщина вся тупа, начиная с колен. Но Славка – болтун». Она повернулась перед зеркалом, придавая лицу то наивный, то серьёзный вид.
– Я больше так не могу, – произнесла она жалобным голосом, – и хочу в Москву.
«Зачем? Затеряться в большущем городе, не быть у всех на виду, отдохнуть, наконец, от нелепой моды (зимой здесь носили белые, а летом черные чулки) … Чудесное все-таки получилось зеркало. Ведь сколько она просила мужа, но он после работы – выжатый лимон. А почему? Опьянять себя можно по-разному: вином или работой, но всё это – ненормальная жизнь. Она решилась и сама отыскала мастера в дачном посёлке. Презабавного старичка, прозванного «Стаканычем». Он сделал быстро и недорого взял. И рама для зеркала открыла ей полосу самостоятельности.
Стекло было дорогое, и рама вышла ему под стать. И вот она в зеркале – красивая, улыбающаяся, чуточку грустная и ненужная никому.
Она оглядела другую ногу в чулке и ахнула: поехал. По ноге тянулся заметный светлый след.
– Ин, ты готова? – спросил через окошко муж.
Машина тарахтела за углом.
– Нет и нет, – ответила она.
– Я больше ждать не могу.
– Так поезжай.
– Но я действительно не могу.
– Поезжай, поезжай.
– Пока. Не пей много кофе.
– Кофе – моя единственная радость.
Она наклонила голову, и волосы хлынули блестящим потоком ей на грудь.
– Я больше так не могу, – произнесла она очень печальным голосом.
Затем на цыпочках сходила в соседнюю комнату, достала из шкафа трепещущий чулочный ком, подобрала чулок по цвету, перенесла телефон и, пристроив его на коленях, снова уселась перед зеркалом, закалывала волосы и набрала номер.
– Славочка, не пугайся, это я, – сказала она отчего-то шёпотом, – доброе утро. Ты с утра способен на подвиг? Подвези… Причём тут муж? Не хочу с мужем, хочу с тобой… Умница. Жду на повороте. Салют.
Теперь у неё оставалось время одеться, спокойно выпить кофе и посмотреть на спящего Димку, оставляемого на соседку на целый день. Славка приехал весь забинтованный, усадил её в коляску, заставил каску надеть.
«Хорошо, как она не догадалась? Удастся сберечь причёску». Она говорила вслух:
– Сколько раз я тебя просила: продай свой драндулет.
– Это ты о бинтах? – пытался перекричать ветер Славка. – Так они не от этого. Они от тебя защита. От твоего излучения.
– Молодец, Славочка, умница. Один мне комплименты говоришь.
А Славка кивал, делал бешеные пируэты и нёсся во весь дух.
К проходной они подкатили со звонком. Инга юркнула в одну из дверей, но пока Славка устанавливал мотоцикл, поток входящих закончился.
Народная мудрость гласит: «лучше опоздать на тридцать минут, чем на тридцать секунд». Поэтому Славка торопиться не стал, сказал себе: «не суетись», установил мотоцикл и отправился в дверь рядом, в бюро пропусков, где в особой кабинке был внутренний телефон.
В восемь тридцать на всех этажах КБ зазвонили телефоны. Рабочий день начался. Звонили о разном. Заместителю начальника двадцать пятого отдела Невмывако позвонили из кадров.
– За вами список дежурных в столовую. Не забыли?
Невмывако возмущённо затряс головой. Массу времени отнимают такие невинные с виду звонки.
– Ошибаетесь, мы своё отдежурили.
Ещё звонок.
– Пётр Фёдорыч? Беспокоят из спецотдела. Ваши сотрудники на проверку портфелей не идут.
– Диктуйте: кто?
Так он и знал: теоретики. Кому из нормальных людей придёт в голову назвать себя теоретиком? Инженер – хорошо, научный работник хуже, но куда ни шло. Учёный – плохо. Сказать о себе: я – учёный, всё равно, что я – умный и к тому же скромный. А тут пол отдела чуть ли не официально именуются теоретиками.
Снова звонок.
– Двадцать пятый? Это опять насчёт столовой. Что вы, простите за выражение, мозги полощите? Дежурство вам не засчитано. Причём с ним вы у Главного на карандаше. Так что реальный совет вам – мыть шею.
Невмывако вздохнул. Стоило ему остаться одному в отделе – и пошло – поехало. Двадцать пятый был новым отделом в КБ, и Невмывако новым человеком в отделе. Поговаривали, он где-то на чём-то погорел и попросился на горяченькое. Детали, впрочем, никто не знал и не интересовался. Не до этого.
Отделу на первых порах он показался непревзойдённым хозяйственным гением. Сменил у расчётчиц грохочущие счётные машинки «Рейнметалл» на электронные, бесшумные. Навёл порядок на складе. Его заботами смазали скрипящие отдельские двери и заменили расхлябанный паркет. Он произвёл массу мелких реорганизаций, завёл журналы отлучек и дежурств. А сам всё это время приглядывался.
Его вмешательство на первых порах в отдельскую жизнь не встречало сопротивления. С ним не спорили, но всякий раз (в этом он убеждался задним числом) поступали по-своему. Он делал вид, что всё идёт своим чередом, и ждал случая.
– Машенька, – попросил он секретаршу, – Вадима Павловича ко мне.
Пока того разыскивали, сунулся было техник со служебной на вход.
– Кому? – удивился Невмывако. – Терехову? Зачем служебная? Он обязан быть на месте.
Вадим Павлович появился через полчаса.
– Искали, Пётр Фёдорович? – улыбался он.
– Не то слово, Вадим Палыч. С ног сбились, разыскивая. Вынужден сделать вам замечание.
«Хоть два», – было написано у Вадима на лице, но вслух он сказал:
– Слушаю вас внимательно.
– Почему вы в журнале не фиксируетесь?
– Да, если я стану, как вы говорите, фиксироваться, никакого журнала не хватит, или понадобится журнал с Большую Советскую Энциклопедию.
– Так, – покачал головой Невмывако, – а почему ваши сотрудники на проверку портфелей не идут?
– А хотите, Пётр Фёдорович, я прикажу им совсем не брать портфелей и проверять будет нечего?
– У вас обедают в рабочее время.
– Извините, в обед прорва народа. Мы прохронометрировали и отыскали окно, обедаем за пятнадцать минут, а отрабатываем в обед.
Невмывако покачал головой: знаем, как вы работаете в обед, но спорить не стал.
– Дежурство отделу не засчитано. Выделите на сегодня дежурного в столовую.
– Что же это такое? – горячился Вадим. – Сколько можно? Столовая, стройка, совхоз, дежурство по городу?
– О стройке не надо, очень вас прошу. – попросил Невмывако слабым голосом, – вы лучше мне объясните, что такое теоретик?
– Пожалуйста, рада бога, пожалуйста, – горячился Вадим, – был, например, такой теоретик Эйлер. Ослеп и уже по памяти написал теорию движения Луны. И ни прибавить, ни убавить. Мы пользуемся. И ещё массу томов. Причём непросто ля-ля, а сложнейшей теории. И ему в своё время так же мешали, вставляли палки в колёса.
– Вы, наверное, меня слепым считаете?
– Эх, Пётр Фёдорович, – вздохнул Вадим, – не было вас и так было хорошо.
Старшего инженера отдела Станислава Терехова повсюду называли Славкой. Он и сам так по телефону звонил: «Это Славка Терехов, из двадцать пятого». До фирмы довелось ему поработать на авиационном заводе, отчего он к месту и не к месту повторял: «Вот у нас в авиации». Получить служебную на вход ему ничего не стоило. Он мог позвонить в соседний отдел или в КИС. Однако зачем в соседний? Он снова набрал свой номер. Ему ответили:
– Невмывако психует, а больше начальства нет.
Оставалось действовать на свой страх и риск. В проходной дежурила девушка со смазливым личиком. Он как-то её обидел, мартышкой назвал, но это было давно.
– Девушка, – улыбнулся Славка, – пропустите инвалида. В здравпункт иду.
– Ваш бюллетень?
– За бюллетенем и иду. Доступно?
Девушка оглянулась. Из глубины кабины выплыла старшая кабинщица.
– Чего торгуетесь? Опоздали? Запиши.
И Леночка записала.
Славка был расстроен. Надо же. В КБ с опозданиями не шутили. Придёт бумага в отдел и начнётся: обсуждения, объяснения. Затем отдел лишат премии, а его фамилию начнут склонять на каждом углу. И даже нормальные станут сочувствовать. Такой, мол, опытный и надо же. Как тебя угораздило?
Правда, завтра или послезавтра, а скорее всего через пару дней всё это далеко отлетит от него – начнутся кисовские испытания. Он перестанет появляться в отделе и само деление на день-ночь сделается для него условным. После КИСа обычная жизнь выглядит тягомотиной. Но всё дело в том, что до сих пор ему, основному исполнителю не оформили вкладыш круглосуточного прохода. Сколько он просил:
– Пётр Фёдорович, как дела с вкладышем?
– Нормально.
– Что значит нормально? КИС на носу. Пойдут испытания, вас будут с постели поднимать.
– А не пугайте, – отвечал Невмывако. – Поднимут, а у меня, может бессонница и мне просто приятно сходить в КИС. И не морочьте мне голову. Получите вкладыш вовремя. Работайте.
«Собачья рожа, – ругался про себя Славка, – свалился на нашу голову».
Под кисовскую работу оформляли вкладыш на полгода, хотя она занимала от силы пару месяцев.
По объектам в КБ работали малыми силами. Сроки были дикими. За полгода порой проходился путь от идеи до полёта. Спасала молодость. Людям постарше напряжение напоминало войну, но война была в крови и у славкиного поколения.
«Гибрид» по-прежнему требовал внимания. Объединение «Марсов» и «Венер» влекло за собой множество согласований. А ведь известно – чуть тронь, задень любой вопрос, и всё, как куча песка, приходит в движение. Вот закапризничали «сапоги», и стало невмоготу. Отдел постоянно лихорадило. Начальство считало «Гибрид» теперь требующим дежурного внимания, занимаясь в основном пилотируемыми.
В обычной жизни Славка был отчаянным мотоциклистом и нередко ходил в синяках и царапинах, но в этот раз в воскресенье на водохранилище, на скутере он дал газ вместо тормоза и летел через пирс. Тело его теперь состояло из сочленения болезненных мест, но бинты вызывали смех.
– Чудак, – уверял Вадим, – тебе теперь любой документ ничего не стоит подписать, а выйдет загвоздка, начинай разматывать бинты с головы. А под бинтами, как у человека-невидимки, ничего нет.
Появившись в отделе, Славка спросил:
– Звонили?
– Срочно к Петру Фёдоровичу.
– Обойдётся. Ещё?
– Женщина домогается, звонила пару раз.
– Кто?
– Просто женщина. С приятным женским голосом.
– Я же просил записывать.
– Я так и спросила их, – обиделась лаборантка, – но оне не соизволили отвечать.
На перекидном календаре Невмывако значилось «с. маш. ост.», что означало «секретарь-машинистка, остеохондроз». Запись касалась очередной кадровой проблемы. Недавняя проверка обнаружила в КБ нарушение финансовой дисциплины. В ряде отделов секретари и машинистки числились техниками. Доводы: кто же возьмётся за эту нервотрёпку при таком жаловании? – проверяющих не убеждали, потребовали соответствия. В отделах среагировали по-своему, ответили: у нас ни секретарей, ни машинисток. И на вопрос: кто у телефона? – секретарь теперь отвечала: дежурная. А машинистки и в самом деле были редкостью в КБ. Каждый печатал, как мог.
Когда Невмывако позвонили:
– Где ваша машинистка?
Он ответил:
– В отделе нет машинистки. Может, предложите?
Но ему ответили:
– Давайте не будем. Сотрудница вашего отдела, конструктор третьей категории Парамонова взяла в здравпункте бюллетень. С каким, думаете, диагнозом?
– Что я – доктор?
– А я вам сообщу: остеохондроз. Типичная болезнь машинисток.
– Отвечу, печатаем инструкции, – вздохнул Невмывако, – и не могу я запретить ей подрабатывать в свободное время любым доступным ей способом.
– Наше дело – предупредить.
Позвонили из КИСа.
– Стенд можете забирать.
– Какой стенд?
– УС.
Невмывако многого ещё по делу не знал, но то, что стенд УС-5 в КИСе – этакая трехэтажная громадина, было ему известно.
– Так ставите вопрос, – начал он, чуточку посмеиваясь, – точно я с мешком за ним к вам приду.
Но в КИСе не склонны были шутить, ответили:
– Приезжайте хоть на установщике. Порубим.
Принесли телефонограмму: «В одиннадцать ответственному представителю по изделию ведущего тов. Окуня А. П. явиться на совещание к Главному конструктору». Указаны были и корпус и кабинет. Этого ещё не хватало. Невмывако уже пробовал ходить на неответственные совещания. Перед этим его нашпиговывали сведениями точно фаршированную колбасу. Он вёл себя там по считалочке: «да и нет – не говорите, не смеяться, не улыбаться», а тут «к Главному».
Многое удивляло его в КБ и прежде всего – начальство, дотошное, работавшее больше всех. В Невмывако всё возражало против этого каторжного труда. Зачем? Подобное лишено смысла. Каждому следует решать на своём уровне. Тогда начальство – вроде огибающей и появлялась прелесть венчающего труда.
В отсутствие Викторова (улетел в Москву), Воронихина (убыл туда же из-за диссертации), Иркина (пропадал у смежников, маркируя кронштейны) совещание у Главного вырастало в проблему. По делу следовало бы послать Терехова, но тот почему-то околачивался возле проходной.
Через полчаса Терехов все-таки появился в отделе, но повёл себя вызывающе, заявил: «не пойду». Он мог бы сказать: «не могу» и объяснить почему, но он сказал «не пойду», и это меняло дело.
– Тогда я вас отстраняю от работы, – сказал Невмывако, – пишите объяснительную и можете не работать.
Терехов вышел и Невмывако подумал: «начинается битье посуды», но тут позвонил Иркин.
– Громче, ещё громче, Пётр Фёдорович, – кричал в трубку Иркин, хотя самого его было отлично слышно. – Я тут окончательно застрял. Какие проблемы? На совещание? Сейчас Терехова пошлём.
Славка Терехов был и сам не рад затеянному: раскричался, раскапризничался, как беременная женщина, и перед кем? Звонку Иркина он обрадовался, хотя для видимости буркнул:
– Может, вопрос не по зарплате?
Однако Иркин тотчас перевёл Славку в партер.
– Не по зарплате, говоришь? – повторил он с весёлостью в голосе. – А мы, может, повысим зарплату тебе.
Ещё пара фраз не по существу, а вокруг да около, и всё разрешилось само собой. Славка записывался в журнал, когда зазвонил телефон.
– Тебя, – позвала лаборантка, – та женщина.
– Скажи, меня нет.
– Я уже сказала, что ты здесь.
– Послушайте, – схватил Славка трубку, – у меня минута, да и та прошла.
– Славочка, – услыхал он непередаваемый голос Инги, – извини меня бессовестную, бросила товарища в беде. А минуты мне мало, мне нужен вечер. Приходи к нам на городскую квартиру, я пораньше Димку уложу.
– Что значит практичный женский ум. Мы с твоим мужем уже два года собираемся…
Но она не дала ему договорить.
– Причём тут муж? Он улетел в Москву. Придёшь?
Славка даже вспотел.
– Ты что заснул, Славочка?
Сердце его заколотилось, и, пытаясь успокоиться, он медленно сказал:
– До вечера нужно ещё дожить.
Всю дорогу к главному корпусу на первой территории Славка бежал. В таком виде нельзя было опаздывать. В большом кабинете Главного Славка удачно устроился: на диване, за спинами впереди сидящих. Народу собралось много, больше нездешние. Открыл совещание Главный.
– Мы собрались, – обвёл он всех внимательным взором, – обсудить возможности новой кооперации по межпланетным станциям. Прошу высказываться…
Выступали в основном пришлые. Называли себя, а затем держали пространную речь. И Главный никого не обрывал. Кабэвские просто скрежетали зубами. Славка давно отвык от подобного обилия общих слов. Прослушав пару выступлений, он было поднялся, но наткнулся на жёсткий взгляд Главного и плюхнулся на место.
То, что было для Славки мучением, казалось естественным для Главного. Собрались предполагаемые участники предстоящих работ, а о чём можно было говорить, не начиная? В свою очередь выступавшие понимали: это – смотрины, и старались не ударить в грязь лицом.
Попутно Главному хотелось подытожить опыт работы по дальним станциям. Для этого он и пригласил представителей отделов – разработчиков. Он знал, что им, выученным быстроте и чёткости, непереносимы общие слова, но существуют порядок и дисциплина. И он сурово взглянул на поднявшегося забинтованного, отметив: «Это что за чучело?»
«Зачем я припёрся? – мучился Славка. – Что у меня нет иных забот? Вот-вот пойдут кисовские испытания и определяющими станут мелочи. И будешь торчать перед всеми, если не предусмотрел, не подумал, не успел. Тогда вдруг все закричат, уставившись на тебя. А он здесь, как студент на консультации перед экзаменом, когда дело не в знаниях, а чтобы преподаватель отметил тебя».
Между тем представитель вузовской науки Протопопов излагал заслуги кафедры чуть ли не с дореволюционных времён.
«Стрелять таких, – мучился Славка. – От них наша бесхозяйственность, от тех, кому зарплата и так идёт».
Он еле дождался конца выступления, встал и попросил слова, понимая, что вроде и не нужно, так как со стороны он смешон.
– Обсуждение наше напоминает мне письма в редакцию газет: читатель советует, то есть пишет о том, в чём не разбирается. И у нас здесь сплошная болтовня. Не о деле, а по поводу. Не пора ли закругляться, если мы уважаем друг друга хоть чуть?
Стало тихо. Славка не смотрел в сторону Главного, понимая, что скоро всё закончится.
– Только что, – он кивнул на Протопопова, – рассуждали о системах управления «Марсов»-«Венер» так, словно они – нетленные Венеры из раскопок. Я и тех-то, по правде, не очень ценю, а о наших и говорить нечего. Они создавались наскоро и далеки от совершенства, хотя в момент создания, может, и смотрелись неплохо. Затем Главным конструктором было запрещено вносить изменения в изделия. До анекдота доходит. Чтобы делать по-старому, приходится по особому постановлению изготовлять триоды, снятые промышленностью с производства.
«Мальчишка, – подумал Главный, – куда его несёт? Выходит, мы передаём не совершеннейшую станцию, а просто металлолом. А поменять всего-то пару триодов».
– Достаточно, – произнёс он вслух, – назовите, что устарело?
Славка назвал.
– И всё?
– Всё, – выдавил Славка.
Действительно, получилось негусто. Все заулыбались.
– Не слышу.
– Всё, – теперь выкрикнул Славка, и это окончательно развеселило всех.
В конце совещания, когда уже поднялись с мест, Славку попросили к Главному.
– Иди, чучело, – сказал ведущий, – тоже мне революционер.
И Славка поплёлся; при всей своей архисмелости не мог же он сказать, что переделал кое–что под свою ответственность, вопреки распоряжениям. Ведущий, может, и догадывается, и было теперь не ясно, как он себя поведёт: ведь дружба дружбой…
Главный взглянул в упор на Славку.
– Возьми бумагу, всё напиши и подпишись.
Что он имел в виду – «всё»?
– И голос тихий у тебя, – добавил Главный, – трудно тебе работать с таким тихим голосом.
В отделе Славку ожидала новость – с обеда кисовские испытания.
– Ступайте за вкладышем, – объявил Невмывако, – и держите меня в курсе дел.
Он позвонил Инге.
– Ин, не судьба. С обеда КИС.
Но она отнеслась к звонку до смешного просто.
– Переживём, Славочка. Засуху пережили и это переживём.
Что-то царапнуло у него в груди, но он по привычке сказал себе: «Такова жизнь или короче: жизнь диктует нам свои суровые законы».
А Инга дурачилась:
– Честно признайся – в КИС или к кисе идёшь?
