Сергей Владимирович Еримия
Отголоски тишины
Глава двадцать девятая
– Случилось, случилось! Да еще и такое случилось! – дед Петро махнул рукой и снова приложился к бутылке…
Да, каюсь, я не должен был так поступать. Не имел никакого права. Морального. Неправильно это, как минимум, нечестно. Но, увы, другого выхода не было. Я должен был узнать, что произошло, выяснить любыми доступными средствами! Потому, вместо того чтобы как обычно после вечерни идти в отведенную мне келью и ложиться спать, я пробрался в каморку привратника. Пробрался не просто так, а с одной единственной целью – разобраться во всем.
За то время, что я провел в монастыре (повторюсь, без малого год) я неплохо изучил характер деда Петра, а с ним и его привычки. В первое время лишь дотерпев до начала вечерней службы, он причащался у себя в каморке. Что поделать, любил дед это дело! Но как-то однажды ему не повезло, он попался на глаза настоятелю, будучи изрядно выпившим и с тех пор держался изо всех сил, не пил до того момента, пока не убедится, что настоятель отправился спать. Потихоньку это вошло в привычку, позже стало частичкой характера, а если с привычкой еще можно бороться, то против характера не попрешь…
На это я и рассчитывал. Дождался того момента, когда отец Феофан заглянет к привратнику. Пройдет темной аллеей в сторону ворот и вернется обратно. Выждал еще минутку, спрятавшись в темном углу, потом направился в каморку к деду Петру и, конечно же, застал его на горячем. Тот как раз извлекал бутылку из-под топчана.
– Нет! Не имею я права тебе рассказывать. И не только тебе, никому, пусть даже пытать будут! – первым делом запротестовал дед.
– А пить в монастырских стенах право имеете? – стараясь говорить как можно более угрожающе, парировал я. – Что будет, когда настоятель узнает? Когда я ему все расскажу!
Сразу сознаюсь, выдавать старика я вовсе не собирался. Не в моих это правилах. Кроме того, я ведь у него частенько бывал, он не раз при мне выпивал, это своего рода тайна у нас такая общая. Так что нет, я бы точно не смог. Да и просто привратник, очень хороший человек, нельзя хороших людей обижать! Кроме всего прочего в свое оправдание хочу заметить – деду самому хотелось рассказать, еще как хотелось! Да он даже на месте не мог усидеть, так и подмывало поделиться страшной тайной…
– Хорошо, хорошо, только и ты будь человеком! Побожись, что настоятель не узнает, откуда слух пошел!
– Мое вам слово. Не узнает он ни об этом, ни о… – я указал рукой на початую бутылку, – вон том!
Дедушка потер руки, прокашлялся, он уже было открыл рот, чтобы начать рассказ, но вместо этого энергично замотал головой.
– Нет, не могу я так. Надо принять, чтобы в горле не першило.
Он приложился к бутылке…
– Слушай. Значит, было это позавчера вечером. Вот-вот вечерняя служба должна была закончиться. Я, как и всегда, был на страже. Охранял. Казалось, все как обычно, ничего примечательного. Все, как и в другие дни, только помнишь, гроза была. Страшно! Не удержался я, выпил немножко, ну чтобы гремело не так громко, как вдруг слышу, а гремит-то совсем рядом! Да какое там «рядом», просто здесь, под дверью, только с той ее стороны! Я дважды перекрестился – а оно все равно гремит. Напротив, стало даже чуточку громче. Начал «Отче наш» читать – стучит, не утихает! Я уже чуть было зарок не дал, – он кивнул на бутылку. – Пусть, думаю, только перестанет, забуду и не коснусь пакости этой. Вот как страшно было!
– Ну, это понятно, гроза, а дальше что?
– Точно подметил, гроза. Правильно! И было это как раз до обета моего, до зарока. Вовремя я остановился, понял – никакой это не гром! Это кто-то ногой в дверь колотит!
– Ну и кто же это был? – почти расстроился я.
– Не перебивай! А то забуду о чем разговор. Так вот, стучат, значит. Мне, сам понимаешь, в подобных случаях полагается вопросы задавать. Спрашивать, кто заявился, зачем, почему, цель визита. Разговор надо вести, потому я еще раз перекрестился, взял дубину, вон она под лавкой лежит. Поверь мне старому, дубинка в наше время в разговоре очень даже полезная вещь! Значит мы вдвоем (в смысле, я и моя дубина) подошли к двери. Хоть я и вооружился, а все одно страшновато. Дверь открывать не стал, отворил только окошко слуховое, да. Открыл, а там темным-темно. Выдавил из себя: «Кого это…», в смысле, кто там, спрашиваю. Тут молния как блеснет, настоящая, яркая. В одно мгновение я успел разглядеть карету, всю в гербах, да еще и четверкой гнедых запряженную. Это вот как было, смотри сюда!
Дед взял дубинку, подошел к двери, опустил окошко и показал пальцем в темноту ночи.
– Ага, именно так все и произошло. Вон там она остановилась. Карета. А просто под моей дверью юноша стоял, худой, бледный. Тут еще ветер разгулялся, гудит, шумит, страсть! Паренек что-то кричит, а я ни слова не разберу. Тогда он махнул рукой в мою сторону и бросился к карете. В это самое время, сквозь просвет в облаках луна выглянула. Благодаря ней, я уже хоть что-то начал различать в кромешной мгле! Вижу, распахнул он, значит, дверку, запрыгнул внутрь. В повозку, значит. С минуту его не было, аж тут смотрю, выносит он из кареты женщину.
При этих словах дед Петро подскочил на месте, прошел несколько шагов по комнатке, остановился. Оглянулся на дверь, махнул рукой, сел, снова встал.
– Нет, не так все было. Не выносит. Куда ему! Правильнее будет сказать, вытягивает. Не мог он ее на руки поднять. Тянет ко мне. Что мне оставалось делать? Открываю дверь, помогаю занести… ее. Положили вон туда на лавку. Смотрю, а парнишка так и бегает вокруг нее, так и бегает. Я же, – он снова приложился к бутылке, скривился, на миг даже показалось, что еще немного и заплачет. – А я уже слишком старый, чтобы не понять – мертва она! Такие вот дела. Какие мои действия? Ясное дело, бегу к настоятелю и так, мол, и так, такое, говорю игумен, приключилось. Он за мной, точнее я за ним, не те у меня годы, чтобы столько бегать. Возвращаемся. Заходим в каморку – вижу, юноша на коленях стоит. Склонился он над телом, заплакал, надрывно так, голову наклонил, шляпа упала. Присмотрелся я, а он и не юноша вовсе!
– Это как? – удивленно выговорил я. Мне на мгновение показалось, что дед сегодня перебрал. А может еще тогда, позавчера…
– Он – девушка! – подняв вверх указательный палец, торжественным голосом продекламировал дед. Замолчал на мгновение, посмотрел на меня и, будучи удовлетворенным моим растерянным видом, добавил. – Да, девушка, молоденькая. Вот!
– И…
– Не икай! Будешь меня перебивать, тогда всего не узнаешь. Так вот, что же дальше? Уже почти забыл. Ага. Узнав, что ее спутница мертва, девушка так и упала без чувств. Игумен мне – заведи мол, лошадей в конюшню и позови кого-нибудь из братьев только тех, что постарше, нельзя покойницу оставлять здесь, отнесете ее в дальнюю часовню. Я, было, бросился к двери, собираясь за братьями бежать, но он остановил. Подожди, говорит, я девушку уведу. Не годится ей тут оставаться, потому как не нужно, чтобы кто-либо о ней знал…
– Куда уведу? В смысле куда увел?
– А ты как думаешь? С той стороны голая степь, а с этой – монастырь. Соображаешь?
– Получается, она здесь? Женщина, в мужском монастыре?!
– Лично я думаю так. Она не женщина, она беглянка, как это, «ищущая убежища». Поскольку монастырь, это дом Господа нашего, нельзя отказывать просящему. И тут уже неважно, кто просит, от кого бежит, и просто беглец он или беглянка. Но это уже не мое дело. На то есть люди поумней нас с тобой. Потому мой тебе совет – не бери в голову. Так-то!
Вслед за этим «так-то», дед резко выдохнул и отправил содержимое бутылки в желудок. Сразу скривился, замотал головой и еще раз, но уже с удовольствием, выдохнул. Его губы расплылись в улыбке, правда, ненадолго, взгляд прикипел к пустой таре, в глубине глаз удовольствие медленно сдавало позиции, уступая место грусти, смешанной с искренним сожалением…
– Дедушка, а исключительно из любопытства – откуда вы ее берете? – я показал на пустую бутылку, которую теперь уже и вовсе печальный дед поставил у ножки стола. – Нет, серьезно, до ближайшего села верст пять будет, ведь не каждый же день вы туда ходите?
Как сказал величайший из разведчиков – запоминается последняя фраза…
Привратник лукаво улыбнулся, подмигнул и сказал:
– Да есть у меня одно устройство. Работает на всем чем угодно, от пшеницы до картошки. Зима, сам понимаешь, холодная, ночи длинные вот и запасаюсь. Одно плохо – запасы истощаются, а холода еще и не начинались. Надо что-то думать!
Так я получил информацию, расплатившись за нее покоем…
Поверь мне, любопытство – далеко не всегда полезная вещь. Более того, в большинстве случаев, как раз наоборот! Именно от его коварных происков пострадало немало хороших людей. Понимаю я это, сейчас понимаю, да и тогда понимал. Гнать бы мне его подальше, а нет, не удавалось, не получалось, не мог я себя заставить расстаться с ним, и именно оно проклятущее мешало мне жить спокойно…
Но это было позже. Тогда же, выслушав почти добровольную исповедь деда Петра, я решил – наглеть, так уже по полной программе! Напросился к нему на ночлег. Это единственно правильное решение, ведь зная монастырские порядки, я не сомневался – обойдя территорию, настоятель запрет дверь, а спать под открытым небом не было ни малейшего желания, не сезон!
Конечно, дед не возражал. Он ведь ничего не терял, наоборот, обретал. Ему доставался слушатель, не очень внимательный, зато слушавший его до самого утра. Именно так, за всю ночь я не сомкнул век. Что тут поделать, ну не мог уснуть, все не получалось. Ворочался, слушал деда, изредка поддакивал, рассеянно кивал головой.
Трудно сказать, что в большей степени мешало мне заснуть. Болтовня привратника? Очень даже вряд ли. От нее, как правило, клонило в сон. Скорее, виной тому монотонная монастырская жизнь, лишенная приключений, более того, малейшего намека на таковые. Надоедала она мне. В конце концов, без приключений скучно. И если они тебя не ищут, надо что-то делать, надо спешить им навстречу! Да? Нет? Не знаю. А может дело в том, что я все-таки еще не совсем забыл о той своей жизни, в которой было видение с каретой, четверкой лошадей и девушкой на козлах?
В чем бы ни была причина, провалявшись без сна до самого утра и дождавшись громогласного удара колокола, созывавшего обитателей монастыря на утреннюю службу, я принял решение. Решил, во что бы то ни стало разыскать незнакомку, поговорить с нею и разобраться, кто она, от кого скрывается и, главное, почему ее судьба так интересует меня!
Хорошая была идея, правильная. Но все оказалось совсем не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Умеют монастыри хранить свои тайны. Во все времена умели, тогда умели, да и сейчас…
В поисках и сомненьях прошла неделя, ничего не изменилось. В своем «расследовании» я не продвинулся ни на толику. Из разговоров с братьями, я понял одно – о таинственной гостье знают только трое: я, дед Петро и, конечно же, отец-настоятель. И только он один знает, где она прячется. Хотя нет, на толику я таки продвинулся. Но не более. Я узнал, что женщина, которая умерла чуть не на пороге нашей обители, была близким человеком и доверенным лицом одного довольно известного человека. Известного в наше, в то наше время. Именно благодаря его содействию, в частности материальному, наш монастырь был основан и во многом благодаря нему, процветал. Сам благотворитель умер еще лет десять назад, его похоронили в монастыре, а на месте погребения соорудили небольшую часовенку. Она находилась в противоположной от ворот стороне двора. Вдалеке от входа, потому и именовалась «дальней».
Вот и все результаты. Маловато…
Но я и не думал сдаваться! Я верил, я старался. И результат не заставил себя ждать. Следующая неделя, очередные семь дней поисков и размышлений дали свои плоды. Да! Я узнал, где прячется незнакомка! Еще не узнал, почему, не узнал от кого, но уже точно знал где. Я точно…
Нет, надо быть последовательным.
Началось все с того, что я обратил внимание на очевидный факт, заметил наконец-то то, что не заметить было попросту невозможно – каждый вечер настоятель движется одним и тем же маршрутом! Ни шага в сторону. Выйдя из церкви (а выходил он всегда последним, что и не удивительно), он запирал дверь, останавливался на пороге, долго вертел головой, оглядывался, смотрел во все стороны. Далее, он сворачивал на широкую аллею, ведущую к воротам, следовательно, к каморке привратника. Первое время я не решался за ним проследить, и сразу по двум причинам. Первая – он легко мог меня заметить, слишком уж открытое место, там просто негде было спрятаться, а вторая, прямо противоречащая первой – он мог меня не заметить, вернуться и запереть дверь, оставив меня в одиночестве дожидаться утра на свежем воздухе. Слишком свежем. Я все не мог решить, какой вариант провала хуже. Но вот, как я уже говорил, на четырнадцатый день наблюдений я решился, рискнул и, крадучись, двинулся следом. Медленно шел, пригибался, как мог низко, старался слиться с не столь и высокими кустами, мысленно представлял себя тенью, мнил себя призраком.
Шел предельно осторожно, смотрел во все глаза, тем не менее, чуть не столкнулся с ним! Трудно разглядеть темное в темноте…
Оказалось, настоятель недалеко ушел, удалился лишь на десяток шагов от церкви, после остановился и стоял, спрятавшись за деревцем. Неимоверно худой, он полностью сливался со стволом, вот только широкая ряса раскачалась, выдавая его присутствие. Хорошо хоть ветер, хорошо хоть луна пробивалась сквозь облака. Если бы не это…
Повезло! Я успел, я остановился, увидел его, затравленно огляделся и шустро метнулся в кусты сирени.
«Вот оно как получилось, а я-то думал, дед Петро впал в немилость, и настоятель каждый вечер его проверяет, – блеснула мысль, даря надежду, – а он просто прячется и выжидает!».
Я ждал. Он, остановившись всего в нескольких метрах впереди, тоже ждал. Но вот тень настоятеля отделилась от дерева и, покачиваясь, двинулась в обратный путь, далее за угол церкви, туда, где, практически незаметная в темноте, находилась дверь на кухню. Тихо щелкнул замок, лязгнула, закрываясь, щеколда. Я обмер и было от чего! Из кухни он легко мог пройти в столовую, далее в холл, запереть входную дверь, вернуться к себе в келью и не блуждать бесцельно по двору! Что если он так и поступит?! Страшно представить, ведь все мои старания пропадут даром. Более того, ночевать придется не на своей пусть твердой, но теплой постели, а в холодном саду (не проситься же, опять к привратнику, он пустит, конечно, но неудобно, как-то…).
Стоя под окном, я дрожал от напряжения. Меня раздирали сомнения, терзали, разрывали в клочья, а я все не мог решить что делать, не знал, как поступить. В конце концов, созрело решение идти к входной двери, надо было хоть попробовать вернуться в келью, а уж если не получится…
Ступил шаг, первый он самый трудный, отделился от стены, и тут же остановился. Из кухни донеслись первые звуки. Загремела посуда. Окно озарило неверное пламя свечи. Я снова застыл. Пришло понимание ситуации: «А ведь все просто! Отец настоятель боится быть застигнутым врасплох. Вон сколько времени простоял в темной кухне, лишь бы убедиться, что за ним никто не следит! Следовательно, он не рискнет пробираться через столовую, он вернется также, в обход, по двору. Только вернется куда?».
Звуки на кухне резко стихли. Вот интересно, а что он там делает?
Миновали несколько томительно-долгих минут устрашающей тишины, в моей голове зашевелилась противная мысль. Она нашептывала ехидным шепотом, заставляла посматривать на свечу, которая горела ровным пламенем и практически не мерцала. Постоянное пламя означало отсутствие движения воздуха, а с ним и отсутствие движения вообще. Как тут не поддаться сомнениям, как дать отпор страхам! Что если он оставил свечу, а сам вышел? Что если он сейчас выйдет из темноты, наткнется на меня…
Не смог я, поддался сомненьям, подкрался ближе к окошку, схватился руками за подоконник и, насколько мог высоко подтянулся, пытаясь заглянуть сквозь грязное стекло. Удалось подняться, удалось упереться подбородком о холодный камень, удалось заглянуть внутрь…
Просто перед окном покачивался овал пламени, чуть-чуть, еле заметно, а в дальнем углу двигался темный силуэт. На удивление отчетливый силуэт. Настоятель это, он поворачивался!
Кажется, небо было ясным, почти ясным, луна еще не взошла, а от горизонта до горизонта ни облачка, но вдруг ночную мглу разорвала ослепительная вспышка. Молния. Я испуганно оттолкнулся, разжал пальцы и упал. Кажется, с той стороны окна долетел звук, приближались шаги. Кажется, они приближались. Громкие, звучные.
Я бросился за угол здания, туда, где должна быть дверь, туда, где должен быть спасительный вход. Я надеялся, очень надеялся, что он будет открыт. Дернул тяжелую створку, она легко скрипнула, впустила меня в темноту холла. Не чувствуя земного притяженья, я взлетел на второй этаж, остановился, вжавшись в стену.
Не знаю, сколько времени прошло, как долго я там простоял. Мне же казалось, вечность. Я задыхался, сердце бешено колотилось, пульс отдавался на висках, но вот удалось успокоиться. Суеверный страх, который несколько минут назад наполнял меня, отступил, забился в темные закутки сознания. Стало так легко и на удивление спокойно, что я даже начал подумывать, а не вернутся ли обратно, не проверить ли, чем там занят настоятель? Не успел. Ни пойти, ни решиться. Протяжно скрипнула входная дверь. Этажом ниже вспыхнуло пламя свечи, темным пятном в ярком свете покачнулась тень настоятеля. Почти сразу пламя погасло, тень растаяла, дверь шумно захлопнулась. Громкий звук, неожиданно громкий…
Не понимаю, откуда этот одуряющий, парализующий страх? Я ведь по сути своей человек двадцать первого века, чаще всего я это осознавал, а иногда как пронзит, то парализует, то совсем наоборот, прытью наполнит! Вот так и в тот раз, стоило увидеть силуэт настоятеля, стоило лишь услышать хлопок двери, как какая-то неведомая сила внесла меня в келью, захлопнула за мной дверь и швырнула бренное мое тело на жесткую постель.
На удивление быстро я уснул. Спал крепко, но отголоски страха продолжали преследовать меня. Всю ночь в ярком цветном сне меня отчитывал настоятель. Заслужил я это тем, что пробравшись ночью на кухню, украл булку хлеба и пытался приманить с ее помощью друга-стервятника. Зловредная птица сидела на колокольне, наблюдала за мной, качала головой, при этом громко кричала. Я же раскрошил весь хлеб, толстым слоем крошек покрыл монастырский двор. Стервятник, в конце концов, улетел, а я был препровожден в кабинет настоятеля. Не помню, что он мне говорил, но, кажется, все не мог подобрать соответствующее проступку, наказание…
С рассветом непонятные страхи развеялись. Сон остался всего лишь сном. Опасения не подтвердились. Наступило обычное утро. Настоятель надиктовал мне несколько писем, а после отослал в библиотеку разбирать новое поступление книг.
«Откуда же такое количество литературы!» – подумал я, оценивая фронт работ, но дальше раздумий дело не пошло. Подумал и забыл, к чему глупые мысли, мне ведь было о чем поразмыслить и так. В общем, за весь день к книгам я не притронулся. Не до них было. Я сидел и думал о вчерашней вечерней вылазке. Размышлял о вчерашней и готовился к сегодняшней.
Да, я почти решился, осталось совсем немного, сущая безделица, надо просто заставить замолчать непонятные страхи. Успокоить суеверные трепетания того меня, который жил в те древние времена. Так что, можно сказать, день я провел в переговорах. И, кажется, мне удалось с собой договориться. Вот только чтобы понять так это или нет, надо было дождаться вечерни…
Глава тридцатая
Я первым выскочил в ночную темноту. Позади, медленно и степенно, как и подобает слугам господним, выходили братья. Они вели беседу, обсуждали сегодняшнюю проповедь. Громче всех говорил толстяк, брат Тимофей, он шел последним, энергично размахивал лампой, подсвечивая как себе, так и остальным. Дышал он тяжело, порой казалось, что и вовсе задыхается, но это не мешало говоруну вставить свои несколько слов в качестве комментария к репликам любого из братьев. Никто ему не возражал, никто с ним не спорил, все знали, переспорить толстяка невозможно, потому нечего и пытаться…
Пусть они и не могли меня видеть, я решил перестраховаться, прижался к каменной кладке, ступил шаг в сторону, втиснулся в узкую нишу, неизвестно для чего сделанной в стене, замер, затаил дыхание.
Пока все шло отлично. Братья прошли мимо и скоро скрылись за углом здания. Спустя несколько минут в проеме двери показалась фигура настоятеля. Он огляделся, постоял минуту, перекрестился, запер церковь. Посветил на замок, обвел лучом фонаря окрестности. Еще несколько минут постоял у порога, кажется, вздрогнул то ли от волнения, то ли от холода. Я же не чувствовал ни того ни другого. Я знал, что должен выследить его, должен, во что бы то ни стало. Это цель, а стальное несущественно.
Отец Феофан погасил свет. Практически беззвучно прошествовал в метре от испуганного меня. Шаги, которые гулко звучали в тиши, затихали. Медленно, неспешно. Он удалялся, я стоял, не дышал, не шевелился, не чувствуя ни страха, ни волнения. Я был уверен, я точно знал, куда он идет и не ошибся. Когда спустя некоторое время я подкрался к кухне, в ее окне уже весело отплясывал огонек свечи. Все шло по плану…
Время тянулось медленно. Слишком медленно. Скоро я устал ждать, а кроме того замерз! Сильно замерз. Просто как тогда, на облаке. Вдобавок к холоду проснулось любопытство. Снова это зловредное чувство! Нашептывало оно, выспрашивало, намекало: «Ну, допустим это понятно – настоятель готовит незнакомке еду. А сколько для этого нужно времени? Не слишком ли долго он возится! Вдруг он все-таки ушел? Подойди, – шептало оно, – загляни в окно, приоткрой дверь, ну сделай хоть что-нибудь!».
Закончилось. Все закончилось. Затихло любопытство. Настоятель вышел. Остановился на пороге, погасил свет, несколько минут постоял в полной темноте. Я вновь позабыл о холоде, да и любопытство сдавало позиции, уступало место все возрастающему волнению…
Не скажу точно, сколько мы так стояли, он в тени высоких стен, я в густых зарослях сирени. Не знаю, что чувствовал он, но меня буквально колотило. С каждой минутой ожидания дрожь становилась сильнее. Уже не только я вздрагивал, высокий куст, приютивший меня, мерно дрожал вместе со мной. Сердце мое билось все сильнее. Пыталось вырваться оно из груди. Колотилось, стучало и совершенно не желало успокаиваться.
Лишь к тому моменту, когда в груди громыхало так сильно и так гулко, что этот звук должны были слышать все в монастыре и за его пределами, настоятель тяжело вздохнул и направился по своему вчерашнему маршруту. Царапая лицо но, не обращая внимания на мелкие неудобства, я заспешил следом.
Как оказалось, уже взошла луна. Сплошная облачность внезапно расступилась. Сквозь прореху в редеющих облаках на землю взглянул блестящий шар ночного светила. Взглянул на монастырь, осветил двор с постройками, колышущийся куст, меня, дрожащего под ним. Осветил окрестности удивительным серебряным блеском.
В лунном свете ярко вырисовался темный силуэт настоятеля стоящего на пороге (вот за это спасибо!).
Скрипнула дверь, мелодично лязгнул металл…
От этого ничтожного звука мое сердце, которое до того изо всех сил старалось вырваться из груди, замерло, сжалось и, кажется, остановилось. Засов! Да, похоже на то, слишком похоже…
В чем причина волнения? Дело в том, что входная дверь запиралась на замок, ключ от которого настоятель всегда носил с собой на одном кольце с ключом от церкви и еще несколькими, не могу сказать от чего именно. Сам замок в тот вечер меня мало волновал. Приготовился я! Не зря же весь день провел в раздумьях, размышленьях да воспоминаньях, я вспомнил! Однажды, когда дверь захлопнулась от сильного порыва ветра, а настоятеля не было в монастыре, дед Петро уже открывал этот замок. Тогда я присмотрелся к его действиям и сразу понял, что, несмотря на сложность вырезов на ключе, провернуть механизм легко и просто. Достаточно лишь обзавестись любым металлически прутиком, правильно изогнутым, вот, к примеру, как тот гвоздь, который висел у меня на пояске. Я предусмотрительно подобрал его, прогуливаясь у конюшен. Да, к этому я был готов, но если настоятель закроет дверь еще и на засов, то от моей предусмотрительной сообразительности никакого проку не будет. Ни малейшего!
Забывая о тишине и осторожности, я подбежал к двери. Нащупал замочную скважину, достал отмычку. Нет, не поддается, еще попытка вот, он щелчок, еще один! Замок открыт. Толкнул дверь – она не поддается. Руки сами собой опустились. Приехали! «Стоп! – начал понимать я. – Дверь, она ведь открывается наружу, а я с испугу толкаю внутрь». Пробовал еще раз, просто от сердца отлегло, ну совсем другое дело!
Порядок. Потянул ручку, в узкую щель проник предательски яркий лунный свет. Слишком яркий, надо подождать. Вот облачность снова проглотила ночное светило, я тенью проскользнул в чуть приоткрытую дверь. Увидел призрачное свечение – противоположная от входа стена освещена блеклым огоньком свечи. Отблеск пламени тускнел, терялся в темноте, но я уже понимал, куда направлялся настоятель. Он шел в подвал! В большой подвал, простирающийся под всем строением, а может, выходящий и за его пределы.
Так вот где она!
В самом подвале я ни разу не был, просто случай не представлялся, а вот тогда… Недолго думая, быстрым шагом, стараясь не шуметь, я заспешил к обитой железом деревянной двери. Приблизился, и чуть было не столкнулся с настоятелем. Нет, я его не слышал, не видел, просто почувствовал, каким-то непостижимым образом узнал о его присутствии. Оказалось, он погасил свечу и притаился в темном углу у двери, стоял, вглядывался в темноту и прислушивался. Я прижался к холодной стене, слился с ней, затаил дыхание.
Сердце пробило шестьдесят три раза. Минута, больше минуты, неважно! Послышался звук шагов, настоятель начал спуск. Я последовал за ним.
Пятнадцать ступеней, которые вели вниз, показались бесконечными. Мы шли, впереди настоятель, который уже давно изучил этот маршрут, я позади. Шел, стараясь ступать неслышно, дышать беззвучно и приказывая сердцу биться неощутимо.
Нащупывая очередную ступеньку, я чуть было не упал. Все оказалось просто – ее не было, спуск закончился, а я вышел на ровный каменный пол подвала.
Исключительно из-за чрезмерной осторожности я сильно отстал от настоятеля, но это было к лучшему. В тот момент, когда я начал осознавать, что лестница осталась позади, послышался треск, сопровождаемый яркими вспышками. Легко догадаться, что это – игумен Феофан высекал искры, намериваясь зажечь свечу. «Что у него за предосторожности такие, весь вечер, то остановится, то пойдет, то зажжет огонь, то погасит…».
Я отскочил назад и спрятался за колонной. Почему-то прижался к камню лицом и закрылся руками. Просто ребенок, который прячется от всего мира, закрывая себе глаза.
Запахи подвала щекотали в носу. Я подавил желание громко и от всей души чихнуть. Зажал нос пальцами, отпустил. Вдохнул. Снова зажал. А воздух в подвале оказался не таким уж и затхлым как я того ожидал. В прохладной даже немного морозной атмосфере чувствовались ароматы смолы, миро, ладана и чего-то странного, вызывающего ассоциации с хвоей и летним лесом. К нему примешивались более яркие, но менее понятные запахи, какие-то цветы, ягоды. Странно даже, откуда?
Пока я изучал особенности атмосферы монастырского подвала, настоятелю удалось высечь искру. Вспыхнул огонек свечи. Ее пламя осветило покрытые ровным слоем ржавчины металлические двери. Буро-коричневые они отлично вписывались в общий природно-каменный интерьер. В верхней ее части, посредине, небольшое прямоугольное окошко. Закрыто решеткой из нескольких переплетенных прутьев. Мрачная картина, от нее веяло подвалом средневекового замка, хотя чему тут удивляться, ведь именно в таком я и находился!
Настоятель снова оглянулся, тихонько постучал. Его ждали. Тот же час послышался металлический скрежет, дверь открывали изнутри.
Некоторое время звенела тишина. Угнетающая тишина в угнетающей темноте. Изредка в окошке мелькали отблески свечи, но они сразу гасли. Скорее всего, кто-то ходил по комнате, перекрывая пламя свечи. Я не пытался понять кто именно, я просто стоял, выглядывая из-за колонны. Стоял и ждал. Ждал продолжения.
Неожиданно яркий свет выплеснулся через решетчатое окно. Послышался скрип старых петель. Похоже, закончился срок договора с тем мною, которого выводит из равновесия все тот же суеверный парализующий страх. Словно очнувшись, я бросился по ступеням наверх. Плечом налетел на приоткрытую дверь, распахнул ее, вылетел в холл. Не оглядываясь и уже не беспокоясь о шуме, который мог бы выдать меня, взбежал по лестнице, ворвался в свою келью и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Только успел успокоить бешено колотящееся сердце, как мимо двери прошел настоятель со свечей в руках. Точно не скажу, но показалось, что он задержался напротив моей кельи, так на несколько мгновений, но, как бы там ни было, заходить не стал.
Чувствуя себя человеком, который исполнил свой долг до конца и совесть его кристально чиста, я уснул. Быстро, крепко и безо всяких сновидений. Спал беспробудно до самого утра, до момента, когда колокол разбудил меня.
Ночь закончилась, время идти на службу…
***
Невозможно описать то нетерпенье, с которым я ждал следующего вечера и радость от того, что он наступил.
Понимал я, прекрасно понимал – теперь все просто. Нет более надобности следить за настоятелем, нет необходимости ждать его во тьме холодной ночи, незачем тайком пробираться следом. Все что мне надо было знать, я уже знал. Оставалось лишь дождаться вечера.
Этим я и занялся. С самого утра ушел в библиотеку выполнять распоряжение настоятеля. Точно как и днем ранее, к книгам даже и не притронулся. Я ведь ждал, а одновременно ждать и работать трудно, да практически невозможно…
День перешел в вечер. Окрестности огласил колокольный перезвон. Началось.
Сразу после службы я направился к себе и сразу же лег, притворившись спящим. Лежал, ждал, прислушивался.
Не знаю, сколько времени прошло, несколько часов, никак не меньше, но вот он долгожданный миг! Мимо моей специально неплотно прикрытой двери проследовал настоятель, подсвечивая себе свечей. Я уже не мог терпеть, не мог лежать, стоило лишь огоньку погаснуть, выскочил в коридор. Вжался в стену, потому как блеклые отблески пламени все еще плясали вдалеке, дождался, когда они окончательно погаснут, и быстрым шагом направился к лестнице, к спуску, к входу, к подвалу.
