Сергей Николаевич Прокопьев
Дочь царского крестника
Дикая орхидея
День святой Троицы по обилию цветов был схож со школьным актом. Во всех русских домах пахло разнотравьем. Варин отец запрягал лошадь в телегу и отправлялся в лес, срубал три-четыре молодых берёзки, косил большой воз ароматнейшей травы. Берёзки ставились в углах, трава рассыпалась по полу, и несколько дней луговой дух наполнял дом.
В Троичную родительскую субботу все пять лет, что жили в Бухэду, бабушка брала Варю на кладбище. Родственники под крестами не лежали. Бабушка находила заброшенную могилку, с помощью внучки убирала.
– Может, и за нашими в России кто-нибудь присмотрит, – вытирала слезу.
Приводили могилку в порядок, бабушка посыпала бугорок крупой – «птичкам», потом отправляла внучку:
– Ступай, Варенька, домой – я посижу тут, поплачу.
В своей кочевой жизни Варя с некоторых пор стала поступать по примеру бабушки. Старалась, в каком бы городе ни была, на Троицу или Радоницу попасть на кладбище. Находила заброшенную могилку, очищала от зарослей травы, пожухлых листьев. Протирала крест, украшала бугорок искусственными цветами, крошила печенье птичкам и плакала о маме, бабушках, о тех, кто на всю жизнь теплом остался в сердце.
В тот последний год в Бухэду накануне Троицы они с компанией – Варя, Миша, ещё три одноклассницы и одноклассник – пошли за цветами. За Южным посёлком, за речкой Ял, у подножия сопки росли её любимые, ни на что не похожие башмачки. В России услышала их другое название – венерины башмачки. Потом наткнулась в журнале на статью, из которой следовало, что венерины башмачки – это дикая орхидея. Она-то считала: орхидея – заморско-презаморский цветок. Оказалось, самый родной… Первый раз цветёт через восемнадцать лет после того, как семя прорастёт. Какими охапками они рвали эти самые орхидеи… У башмачков Бухэду были тёмно-зелёные стреловидные, как у ландыша, но не гладкие листья. Нежнейший вишнёво-бело-розовый с фиолетовым шарик-«башмачок» с отверстием вверху, один лепесток крышечкой над ним, два этакими ушками по сторонам. В окрестностях Бухэду водились двух видов: большие – шарик с грецкий орех и поменьше – шарик бело-бордовый, пестренький, размером как орех фундука.
Однажды на гастролях по Красноярскому краю, в селе с необычным названием Бирилюссы, подарят ей огромный букет фиолетово-розовых башмачков, называя их кукушкиными башмачками. Новое имя понравится больше, чем венерины. Роднее звучало… Трясясь после выступления по темноте в автобусе, зароется лицом в букет и захлюпает носом. Несколькими годами позже в Новосибирске с шумной компанией окажется в мастерской художника. И замрёт перед натюрмортом: три прошлогодние кедровые шишки на столе и букет башмачков в литровой банке. «Дикая орхидея», – прокомментирует манерный художник в длинном грубой вязки свитере, джинсах. «Сам ты орхидея! – расхохочется ему в лицо весёлая от вина Варя. – Дерёвня! Это ведь башмачки! Венерины, если хочешь! Или кукушкины!» Продать картину художник не пожелал. Яркая, раскованная циркачка приглянулась с первой минуты. Когда её представили, художник в желании понравиться спел красивым баритоном: «Она по проволоке ходила, махала белою ногой. И страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой!» Обидная «дерёвня» свела на нет вспыхнувшую симпатию… «Готовлюсь к персональной выставке», – хмуро отказал в натюрморте. Ни продать, ни подарить не захотел… Варя бы уговорила, положительно – уговорила, будь времени больше, да на следующий день цирк уезжал. Потом долго корила себя – не дожала художника. Хорош был натюрморт. Положительно хорош… Цветы будто под Бухэду их собирали…
Башмачки не огоньки, которые воспламеняются от простора, широких полян, заливаемых солнцем, башмачки любят тень, влагу, места сказочные. Где того и гляди – леший ухнет, русалка промелькнёт меж ветвей…. Под Бухэду росли они у подножия сопок. Одноклассники перешли вброд речку Ял и оказалась в одном из таких мест.
Миша свернул в сторону от друзей и быстро набрал букет. Вынырнул перед Варей, она держала в руке два скромных башмачка, протянул цветы и бегло, чтобы никто не услышал, волнуясь, произнёс: «Моей любимой Варе». Девушка чмокнула дарителя в щёку: «Спасибо!» Про себя добавила «любимый», вслух произнести постеснялась. Так впервые прозвучит признание в любви из Мишиных уст. Варя в чувствах откроется осенью. Со слезами прощания, подпишет крохотное фото: «…любимому другу от любящей подруги…»
Город дальний
Миша опоздал на первый урок, и сердце сжалось, когда посмотрел в сторону любимой. Такой убитой никогда не видел. «Что случилось?» – послал записку. «Мы уезжаем», – пришёл ответ.
Отцу пообещали хорошую работу у берегов Жёлтого моря в городе Дальнем. КВЖД перешла после победы Красной Армией над Японией к китайцам, работы у русских становилось меньше и меньше. Хозяева выдавливали тех, кто освоил дикие земли Маньчжурии, проложил железную дорогу длиной в две с половиной тысячи километров, построил Харбин и ещё с десяток городов, а сколько станций и посёлков – с добрую сотню. «Мы сама всё делай, езжай своя Союза!» – повторяли китайцы при первой возможности.
В Дальнем Варя первый раз вышла замуж. Как оказалось – лиха беда начало. Троих мужей уготовила судьба. Ни в первом, ни во втором, ни в третьем случае не томила сердце любовь на момент принятия решения о замужестве. Да и позже настоящего чувства не испытывала… Второй раз сугубо по расчёту решилась на штамп в паспорте. В результате обоюдовыгодного соглашения. В первом и третьем браке надеялась – любовь со временем придёт. И все три раза до последнего терзалась вопросом: а надо ли? – прежде чем сказать «да, согласна».
Начиная с того первого, в Дальнем. Познакомились на танцах. Высокий, плечистый парень – румянец во все щёки, русые вьющиеся волосы, глаза голубые – пригласил на вальс. Затем ещё… Они кружились, кружились, кружились. И докружились. Через месяц как ушат холодной воды: «Выходи за меня замуж». Всего пару раз поцеловалась… Ну, может, три…
– Нет, – поспешно отказала Андрею, – замуж пока не собираюсь».
Девичий от ворот поворот не обидел парня. Не поставил на дыбы гордыню: как это – мной да пренебрегать?! Снова и снова встречались. Он в мягкой форме возвращался к теме замужества.
И Варя решилась. В надежде – полюбит со временем.
А как же Миша?
Она писала ему длинные письма в первые месяцы, получала полные любви ответы. Но расстояние между ними лежало огромное, и не только в километрах. Это сейчас сунул руку в карман, достал мобильник, надавил кнопку и разговаривай хоть с другим концом света. Слушай родной голос, который никакие письма не заменят. А тогда? По простому телефону не позвонишь. Как на разных планетах оказались Ромео и Джульетта.
Дома у Вари стало совсем плохо. У отца с работой получилось не так гладко, как надеялся, вообще никак, долго перебивался случайными заработками. Варя пошла продавщицей в магазин. Мачеха всё чаще относилась к падчерице, как в сказке «Морозко». И отец сказочно держал сторону жены. Защитница бабушка умерла. Невесёлое житьё-бытьё. Сядет Варя Мише письмо писать, а рука не поднимается плакаться, рассказывать о грустном. Последней весточкой отправила открытку… Как-то жена Миши, Вера Петровна, в годовщину его смерти перебирала бумаги и обнаружила весточку из той, китайской жизни. Сорок два года муж трепетно хранил открытку из Дальнего. Чернила в прах выцвели, только и смогла разобрать: «Не забывай, любимый…» На лицевой стороне корзинка полная незабудок. Отправляя послание, поцеловала Варя открытку, приложила к груди на короткую минуту… Небесная синева цветов поблекла с годами, полиняла… Но бережно хранил букет частый стук девичьего сердца…
В один день совсем разругалась Варя с отцом, бросив жестокий упрёк: «Почему не отдал меня маме? Зачем отнял у неё? Чтобы в конвент отправить, как сироту?» Отец перешёл на крик: «Мать сама тебя бросила! А возьми с тебя собой, вместе бы сковырнулись от голода в красножопых советах». «А в конвенте я не голодала? – кричала Варя. – На прогулках траву ели! Побеги с деревьев!»
Три года, с семи лет, она незабываемо провела в харбинском конвенте францисканок. Задачи католический приют преследовал самые благие: обучать девочек (сирот из малообеспеченных семей) школьным наукам. Однако в первую голову прививать им навыки к практическим ремёслам: шитью, вышиванию, кройке, вязанию, рисованию. Девочки осваивали тончайшие работы – цветными шелками вышивали иконы, церковные облачения для Ватикана. Многие воспитанницы стали прекрасными художницами. Кроме этого изучали нотную грамоту, пели… Но Варя не сгущала краски, бросая упрёк отцу – жизнь была полуголодной. И траву, что росла во дворе их дома милосердия, ели на редких прогулках. А погребной холод спальни… И не вздумай ночью вслух плакать от тоски по дому, поставят в туалет на бетонный пол. Кто страдал недержанием, тому в целях назидания и перевоспитания могли надеть на голову мокрую простыню и водить по конвенту. Получали линейкой по рукам, если почерк оказывался не в меру каллиграфическим. Устраивали девчонки дерзкие побеги. Их возвращали, наказывали, упорные беглянки при удобном случае снова срывались… Бегала и Варя. Отец мог сжалиться, оставить на неделю дома, только чаще, накормив, уводил обратно… Во главе конвента была мэр-суприер, то бишь – мать-настоятельница, француженка. Её необъятное тело перемещалось на инвалидной коляске, а широкая душа любила по праздникам вершить добрые дела: разбрасывать конфетки вокруг инвалидного кресла. Дети стремглав бросались за подарками, разбивая коленки; конфет всегда оказывалось меньше, чем желающих полакомиться.
Родственники большинства девочек исповедовали православную веру и рьяно стояли на её страже, отдавали детей в конвент с условием, те не переходят в католичество. Хлеб пусть ватиканский едят, но с верой отцов и дедов…
Три года конвента прочно засели в памяти, Варя и через пятьдесят лет просыпалась в холодном поту, если во сне являлся приют… А он не реже одного раза в полгода напоминал о себе… Как правило – жди пакостного днём, как привидится ночью…
Конвентом больно попрекнула отца Варя и ушла из дома на квартиру к чужим людям.
Именем Союза Советских Социалистических
В период семейных неурядиц появился Андрей с предложением замужества.
Молодых зарегистрировали в советском консульстве. Таинственный Советский Союз был за тысячу километров, но своим «именем» узаконил семью молодых красивых людей: «Именем Союза Советских Социалистических республик вы стали мужем и женой».
Варя так и не сумела полюбить его, Андрей тоже вскоре понял, что зря добивался руки и сердца – принял увлечение за большое чувство. Варя в Бухэду была обворожительно хороша, в морском климате стала ещё краше. И, сама того не желая, вскружила голову парню. Его упомянутая выше гордыня, ущемлённая и раззадоренная первым отказом, затуманила голову, подтолкнула на осадные действия. Крепость Андрей взял, а что из того… Блестящая победа обернулась обоюдным поражением. Рождение дочери не скрепило союз. Ускорили разрыв лозунги исторической родины, зазвучавшие в Китае: «Даёшь целину», «Родина-мать зовёт», «СССР – оплот мира».
Свою маму Варя почти не помнит. Трёх лет не было, как мама с бабушкой уехали в Россию. Было это в 1935 году. Тремя годами раньше японцы, жадно смотревшие с островов на большую землю, захватили Маньчжурию. СССР вынужден был продать за бесценок КВЖД так называемому государству Манчжоу-Го, а по факту – Японии. Что делать советским гражданам в Китае? Полно таких набралось в Маньчжурии, хотя не из Советского Союза прибыли сюда. В 1924 году Китай признал советские права на КВЖД, управление на ней стало советско-китайским, многие «русские китайцы» приняли советское подданство, и жили, разу в Советах не побывав. В 1935 году, как японцы получили дорогу с рельсами, советские граждане китайского места жительства задумались: что делать? И в немалом числе покатили домой. Счастливые. Как же – на Родину. Наконец-то. Кому-то покажется смешным, до кого-то вообще никогда не дойдёт: многие русские постоянно жили с тоской по родине. И когда хорошо жили тоже…
Вернулись домой. Да за зубчатыми кремлёвскими стенами в 1937 году нарком НКВД Ежов кровавым указом окрестил их «так называемыми харбинцами» и причислил всем скопом к врагам народа. С таким званием выбор у крестников наркома был невелик: расстрел или лагеря. Русские специалисты, массово приехавшие на родину с советскими паспортами, также массово получили клейма «так называемых…».
Собственно, как они себе хотели? Уже семнадцать лет устанавливались революционные ценности на шестой части суши, тогда как харбинцы привезли патриархальщину: русскую интеллигентность, русских дух, русское понятие о чести и достоинстве. Да и с буржуазными замашками в отношении быта, одежды. Работа на КВЖД очень хорошо оплачивалась. Вдобавок к перечисленным расстрельным качествам – в храмы, оставшиеся не взорванными и не закрытыми, смело ходят на Божественные литургии и всеночные…
В 1935-м Варина бабушка по матери тоже решила во что бы то ни стало ехать в Россию, которая тревожила снами, звала родными могилками. Домой! Домой! Домой! В Китай попала по бабской доле. Муж, тогда ещё не муж, после ранения на русско-японской войне в 1905 году попал в госпиталь в Харбин, потом – долечиваться отправили на юг Маньчжурии. С детства порченный охотничьей страстью, как увидел непуганые леса Большого Хингана, полные кабанов, изюбров, лосей, вплоть до волков с медведями, как посмотрел на вольные маньчжурские просторы с фазанами да тетеревами, глухарями да лисицами и заболел! Вот где можно развернуться, вот где стрелять, не перестрелять в свою усладу! Это не у них в Пензенской губернии. Возвратился солдат домой, взял в жёны девку Дуню, ружьё – больше брать было нечего в родной деревне – и отправился на КВЖД.
Не разделила Дуня, Варина бабушка, маньчжурских восторгов мужа. Все китайские годы мечтала о возвращении на русскую землю. Тем более захотелось в родные пределы, после того как муж провалился в полынью и ушёл под лёд Сунгари. Даже могилки не осталось после него.
Это был рок семьи: женщины рвались в Россию, мужчины – дед-охотник, Варин отец, муж Андрей – холодно смотрели на родину предков, не испытывая желания ехать туда.
Почему мама бросила трёхлетнюю Варю и уехала? Сколько раз ныло сердце этим вопросом. Оправдывая маму, думала: та разрывалась между ней и своей матерью. И, наверное, когда поняла, что муж и его родственники, хитростью забравшие Варю, не отдадут ребёнка, приняла решение: дочь не пропадёт с ними, но наступит время – обязательно вернёт кровиночку себе, а больная мать едет в неизвестность. Одну не отпустишь… Божья пятая заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою…» – пересилила.
В Советском Союзе не успеют попасть в «так называемых харбинцев», умрут друг за другом естественной смертью. Мечта бабушки – лечь в родную землю – осуществится.
После победного 1945-го многих русских мужчин арестуют в Маньчжурии и увезут в Советский Союз врагами народа, пополняя ими ГУЛАГ.
В 1954-м о русских китайцах вспомнили в Московском кремле уже не ГУЛАГовской терминологией. Но и, что там говорить, не с болью в душе за соотечественников, которых усиленно выдавливал Китай со своей территории. Понадобились Кремлю рабочие руки претворять в горы зерна идею «целины». Тысячи и тысячи кавэжэдинцев (будто не знали они об арестах и лагерях, будто не опустел Харбин, Хайлар, Бухэду, Драгоценка, другие города и сёла Маньчжурии от русских мужчин осенью 1945-го) двинули в Советский Союз на не очень понятную «целину». Ехали на Родину, гимна которой большинство разу не слышало.
В Бухэду русская школа в последнее время располагалась в двухэтажном здании Железнодорожного посёлка. Из окон второго этажа открывался вид на рельсы со шпалами. Индустриально-транспортная картина не вызывала бурного восторга у школьников. Какая невидаль паровоз с вагонами, когда в сутки до сорока составов проходило в одну и другую сторону по станции. Тем не менее имелся среди банального однообразия поезд, появление коего всякий раз заставляло школьников шумно вскакивать с мест и припадать возбуждённо к окнам. Скорый «Москва–Пекин» приходил в Бухэду в начале двенадцатого дня. Вагоны один к одному… Харбинский пассажирский был тёмных, заурядно-блеклых тонов, этот ярко-зелёный с голубым. Раз в неделю на всех парах он красиво подлетал к станции, и всякий раз школьники восторженно вскакивали среди урока, с гвалтом бежали к окнам. Учителя не ругались, потакая из ряда вон выходящим вольностям – поезд шёл с Родины…
Не все в 1954–1956 годах поехали туда. Нашлось немало тех, кто не разделял мнение – «не нужно мне небо чужое, чужая земля не нужна». Как раз по нраву была чужая земля. Варин отец кричал, призывая к здравому смыслу.
– Уезжать от китаёз придётся всем, – бросал он, то вскакивая, то снова падая на стул, – но уезжать надо «за речку», а не в эти краснопузые нищие советы, не в эту тюрьму!
«За речку» означало в Австралию, США, Канаду, Бразилию…
– Ты мне не дочь, если уедешь! – заявил Варе.
– Я тебе давно уже не дочь!
Поговорили, что называется, на прощание.
Через много-много лет они встретятся в Австралии, но и там не согласится отец с Варей, её выбором. Страшно одинокий, на краю земной жизни будет всё также упрямиться, обижаться на дочь.
Геша-клоун
Картина, которую пережила в 1935-м мать Вари, повторялась один к одному с ней. Мужчины были категорически против отъезда. Уговаривал отец, уговаривал муж. Знакомый лавочник-китаец сказал русской женщине: «Мадама не уезжай в СеСеСеРа, там плёха-плёха, твая живи здеся». Она пришла в лавочку за чечевицей. Китаец отвесил товар, от денег отказался и заплакал. Заплакала и Варя.
Только свекровь взяла её сторону, начала себе оформлять документы в Союз. Её муж, Андрея отец, был арестован и отправлен в Советский Союз в 1945-м. Свекровь ничего не знала о нём, но вознамерилась во что бы то ни стало разыскать супруга. Была уверена – живой, а не прислал ни одной весточки, боясь навредить им.
Ни отец, ни мачеха не пришли провожать Варю. Только Андрей. Не проронил ни слова. Молча смотрел на дочь. Не попросил прощенья, не позвал: «Варя, останься! Куда ты с нашей малышкой? Куда?» С этими словами было бы легче уезжать. А может, скажи он так, махнула бы рукой и осталась…
Бухэду проезжали ночью. Уложила дочь и пошла в тамбур. Проводник-китаец несколько раз заглядывал, настойчиво просил вернуться в вагон. Не мог понять, зачем женщина всматривается во тьму? Может, сигнал ждёт? Не злой ли умысел на уме? Пока загружались углём и водой в Бухэду, слёзы текли и текли по Вариным щекам. Миша жил в Железнодорожном посёлке. Пять минут ходьбы до их дома. Всего пять, можно успеть… Поезд тронулся. Варя посмотрела в сторону сопки, где у подножия росла лиственница с надписью «Миша+Варя=Л»…
Свекровь с подъёмными, это были все их деньги – свекрови, Варины и внучки (малышке тоже полагалось) – на одной из советских станций отстала. Варя поняла – намеренно. Целину ни минуты поднимать не собиралась, в Советский Союз ехала с одной целью – найти мужа. Ничто другое не волновало её.
Варю направили в Казахстан, в совхоз с громким названием «Советский». Места плоские. Убогие. «Почитай на самый край света вас привезли, – скажет русский мужичок из местных, подвозя со станции, – здесь бабы на небо бельё вешают, больше некуда». Поселили Варю в конторе, в качестве целины назначили молочно-товарную ферму, должность – скотница. Не сразу Москва строилась, не сразу наловчилась коровьи лепёхи убирать. Осваивая ремесло, присмотрелась и, вспомнив опыт католического конвента, пустилась в бега – дезертировала с героической целины в ближайший город.
Полгода мыкалась без постоянного жилья, работы, а потом устроилась в цирк Шапито кассиром. На высокую, стройную молодую женщину обратил внимание ковёрный клоун Геша-одессит. Весёлый на арене, юморной в жизни, мог полдня на спор сыпать анекдотами, ни разу не повторяясь. Ему трудно было с ходу дать пятьдесят два года, от силы сорок пять, ни единого седого волоса в густой шевелюре, тем не менее – по паспорту солидный полтинник с хвостиком. Собственно, будь ему даже сорок пять, всё одно в отцы годился женщине, которой чуть за двадцать. В отличие от циркачей, которые норовили Варю сходу внести в список любовных побед, Геша отнёсся к молодой женщине по-отечески. Он работал клоуном-многостаночником. Был у него номер с фокусами. Но его партнёрша – белокурая, пышная Диана – в Кокчетаве нашла своё женское счастье: приглянулась местному баю и не смогла устоять против его богатых предложений. Геша позвал Варю на вакантное место. Что такое цирк? Праздник, красота. Варя с её эффектной внешностью на все сто подходила под критерии манежа.
А главное – Геша предлагал уехать с ним в Одессу. Когда-то они мечтали с Мишей об Одессе, Чёрном море и вот её зовут в те края… Заманчивое предложение, но… Слишком много хорошего на одну чашу весов легло, чтобы вторая без «но» пустотой сверкала. Для отъезда в Одессу надо было выполнить обязательное условие – сочетаться браком с Гешей. Цирковой номер в прямом и переносном смысле должен быть семейным.
– Варенька, вы бесподобны! – убеждал говорун Геша. – Вы царица шамаханская! Вы королева! Вы мне очень-очень-очень нравитесь, готов стоять перед вами на коленях всё свободное от манежа время! Можно сделать номер, в котором я и на арене счастливо падаю у ваших ног! Обязательно сделаю. Только не подумайте, набиваюсь так сразу в мужья. Как получится. Я готов ждать сколько надо. Пусть пройдёт какое-то время для привыкания. Неделя, две… Без штампа в паспорте не смогу вас с дочерью вырвать в бесподобную Одессу из этой дыры. Обещаю многому научить, я с десяти лет в цирке! Сделаю вас настоящей артисткой! Соглашайтесь!
Опять замуж, опять без любви. Но ведь мечтала в Бухэду о сцене, публике, залитой праздничными огнями красивой жизни…
В депо Бухэду работал инженер Берзин, на четверть латыш. Как рассказывали, была у него особенность, где бы ни ставил подпись, писал «инженер Берзин». Высокий серьёзный мужчина, лет тридцати, с прямой спиной, чуть прихрамывал. Окончил Харбинский политехнический институт. В тот последний её бухэдинский сентябрь Берзин из Харбина привёз пластинки оперы «Евгений Онегин». Не «Партизанскую бороду» купил – оперу… И устроил в русском клубе коллективное прослушивание. Человек двадцать пять собралось. Разместились поближе к радиоле. Варя с Мишей сели рядом. Поставил Берзин пластинку… Балалайку, мандолину, гитару Миша слышал, Варя вдобавок орган в конвенте, но с оперой оба столкнулись впервые. Кино и то показывали только в китайском клубе. В русском не было киноустановки. Тогда как в китайский не рекомендовалось ходить. Фильмы шли чаще советские, нередко дублированные на китайский. Не в этом беда – после просмотра была вероятность насекомых домой принести. С сидений или ещё как подцепить. Китайцы могли запросто поделиться своим добром. Само собой – телевидения в ту пору не было. И вдруг опера. Пронизывающая сердце одухотворённость скрипок, ария Ленского накануне дуэли «Паду ли я, стрелой пронзённый», ария с письмом безнадёжно влюблённой Татьяны…
Завораживающе красивая музыка!..
– Я хочу жить в России, в большом городе, – грезила Варя по пути домой после оперы, – бывать в театре, слушать музыку, самой играть не в самодеятельности…
– Да-да-да! – подхватывал мечты Миша. – Ты будешь актрисой!.. Ты такая красивая…
Обоим виделись огни театра, нарядные люди…
– Боже, как любила Татьяна Онегина! Почему он ничего не понял?
Навстречу попалась чета Коптевых, шествующих с вечерней прогулки. Борис Иванович торжественно нёс веточку дуба с тремя жёлтыми листьями.
– Мы с тобой будем вот так ходить? – проводила Варя взглядом Коптевых.
– Конечно. В Петербурге или Москве.
– В Ленинграде… Я буду, как Екатерина Павловна, играть на сцене…
– Непременно…
