Сергей Николаевич Огольцов
Главы для «Сромань-сам!»
Инна сняла его и положила в карман куртки-ветровки, к носовичку, и отнесла домой показать маме. А та зачем-то вдруг пригорюнилась, но ничего не сказала дочери…
В четверг на стадионе перед общим забегом (группа уже готовились к участию в республиканских соревнованиях) тренер сказал разогреться прыжками в высоту.
Установили планку всего-то на 82 и после первой же попытки Инна не смогла подняться. Подружки по атлетической секции помогли выбраться из ямы для прыжков и доковылять до «Волги».
Самик собственноручно отвёз её в травматологию горбольницы для диагноза «разрыв связок голеностопного сустава», а оттуда домой.
Ещё через неделю, опасливо опираясь на левую ногу, Инна пришла на стадион. Он был пуст как всегда, кроме двух часов по четвергам и вторникам.
Тихо скулил осенний ветер и сметал сухие листья с плотно слежавшегося шлака чёрной гаревой дорожки, как пёс лохматым хвостом.
Она погрустила по двум годам упорных тренировок, в которых её хвалили за хорошие перспективы, и пошла к мосту перед базаром—потому что ДЮСШ располагалась рядом, на берегу реки—сказать, что покидает спорт.
Спортшкола занимала здание бывшего костёла, внутренняя высота которого оказалась достаточной, чтобы оборудовать полномасштабную площадку для волейбола. Узкие окна устремлённые к сводчатому потолку зачерняла прочная металлическая сетка предохраняя стёкла рам, сменивших вычурные витражи, от рикошетов кожаного мяча, а кабинет директора уютно разместился в ризнице.
Когда Инна вошла, Самик встал из-за широкого жёлтого стола, пригласил её сесть на кресло под окном и опустился рядом с ней в такое же.
– Скрывать не стану, Инна, – сказал он, – для большого спорта связки нужны целыми, чтоб не подвели, но и тут, – он указал на дверь, позади которой к своду нефа взмывали хлёсткие хлопки ударов наотмашь, протяжные стоны и вопли игроков «тянувших» безнадёжный мяч, сменяясь краткими вердиктами свистка, – ты свободно можешь устроиться тут, без проблем. У нас есть должность методистки, неважно, что ты школьница, в платёжке возраст не указан. Будут и командировочные, если захочешь сопровождать команды. Колесим чуть не по всему Союзу, недавно в Сочи были, Крым вообще два раз в год. А не захочешь, так и не ехай, просто отметим, что была. Ты подумай, в месяц прилично набегает.
Его ладонь легла на колено её тренировочного костюма. Инна приподняла лицо навстречу спортивным вымпелам на стене напротив.
Алые треугольники вымпелов стекали от гвоздей вколоченных в побелку стены вниз, к полке с шеренгой из двух-трёх кубков—тонкий слой пыли чуть смягчал отблеск маслянисто-перламутрового окраса стенок и серебристость фигурок на крышках—трофеи за места в областных и республиканских соревнованиях протирались раз в квартал.
Они были такими ярко красными, эти вымпелы. У каждого по центру белый круг с чёрным ободом. Три головы, все в профиль, обёрнуты к ней в три глаза со стены—все левые. Но вдруг, словно при смене слайда, головы Ленина пропали, сменились угловато ломаным крестом символа, который на санскрите желает счастья и здоровья, и процветания на долгие годы жизни.
Чёрные свастики в белых кругах на красном…
Инна вздрогнула и потрясла головой, смахнуть наваждение. Вкрадчивая рука ушла с её колена.
– Ты не спеши отказываться, Инна. Подумай хорошо. Надумаешься – приходи или когда пересечёмся, при случае, город-то маленький…
Инна долго сидела во дворе своей пятиэтажки за выкрашенным зелёной краской столиком пенсионеров-шахматистов на врытых в землю столбиках. Осенняя пора стариков разогнала, хотя и раньше не очень-то тут собирались.
Песка в некрашеной песочнице осталось лишь на самом дне, да и тот под слоем бурых листьев, что нападали с вишен.
Из первого подъезда притопала Инга и уселась на доску для шахматиста-противника. Опять завелась канючить, чтоб Инна дала ей поносить колечко с бирюзовой стекляшкой. Неделю уже не отстаёт.
Чтобы избавиться от шевелящегося набрызга густых веснушек в ноюще-клянчащем лице напротив, Инна сняла и протянул: «Да забирай! Отстань только!»
Инга колечко цап! и тут же убежала в свой подъезд, пока дарительница не передумала…
* * *
Комплектующая #12: Всеодоление Привыкания
Гастарбайтеров с Украины на центральный вокзал Дюссельдорфа, Хауптбанхоф, конечно же не повезли, их сгрузили на товарной станции, однако тоже в черте города.
Пригород Лиренфелд слился с самим Дюссельдорфом ещё аж в 1340 или около того. Околицу эту всегда населяли ремесленники, а в пору Промышленной революции в Лиренфелде выросли заводы и фабрики различные по своему назначения, но с одинаковой потребностью близкого расположения к железнодорожной станции. Вот она тут и появилась, и пусть за долгую историю развития железнодорожных коммуникаций товарная станция так и не обзавелась архитектурным украшением типа вокзала Хауптбанхоф, её всегда отличала обстоятельно продуманная планировка и всесторонняя функциональность.
С учётом вышеизложенного, молодым, доставленным с Востока, людям не пришлось сходить по наклонным приставным помостам, применяемым при погрузке-выгрузке скота или же лошадей для цирка или скачек, нет, они прямо из вагонов переступали на высокую платформу под крышей, протянувшейся над длинным рядом одинаково широких ворот в складские помещения непосредственно примыкавшие к противоположному краю платформы их прибытия.
На всех воротах висели одинаково надёжные замки, за исключением пары гостеприимно распахнутых—как раз посередине платформы—куда их и завели.
Помещения между аккуратно дощатых некрашеных стен оказалось функционально просторным и пустым. Недостаток освещённости (из-за естественного отсутствия окон) восполнялся электрическими лампочками накаливания (производства Osram GmbH) внутри свисающих с потолка широких отражателей, гальванизированных и прочных, из расчёта на длительный срок эксплуатации.
Молодёжь пребывала в состоянии взволнованной растерянности после долгого пути в полутёмных вагонах и из-за неопределённости предстоящих перемен в их жизни.
Первым делом начался отбор. В ворота заходили люди в форме, а иногда и в штатском, прохаживались вдоль строя ост-гастарбайтеров, обводя их оценивающим взглядом, указывали пальцем. для понятности: “ду, ду, ду, унд ду”.
Отмеченные покидали строй, чтобы приблизиться к одному из двух столов по обе стороны от ворот входа.
Человек за соответствующим столом быстро составлял список приблизившихся, передавал оценщику и тот выводил набранную им группу вон…
Третий рейх распространился уже на всю, практически, Европу, вёл успешную, в основном, войну на два фронта (похоже это стало судьбой Германии – противостоять сразу нескольким противникам). Такие обстоятельства приводили к определённым затруднениям в сфере трудовых ресурсов – старики уходят на пенсию, молодые призываются в армию, возникает потребность в рабочих руках, желательно помоложе, которые и доставлялись, эшелонами, на крупные предприятия промышленного производства.
“Гостевые работники” поселялись компактно, в специальные лагеря, не концентрационные, но охраняемые, трудились в цехах, после ускоренного обучения элементарным операциям, получали питание, символическую зарплату и пользовались относительной свободой передвижения в определённые дни и часы указанные в “аусвайс”-пропуске, за чем следила полиция и те из сотрудников лагерей проживания, в чьи функции входило оформление таких аусвайсов.
Данный метод использования и контроля гаст-арбайтеров дублировался и в сельском хозяйстве в поместьях крупных землевладельцев, в несколько упрощённом, разумеется, варианте.
Юле повезло, она не горбатилась как крепостная Gustarbeiterin в полях какого-нибудь фольварка и не стала придатком станка в шуме и пыли заводского цеха. Она стала придатком большого дома…
Перед началом общей процедуры отбора трудовых ресурсов, в помещении с построенными в одну шеренгу девушками появились две женщины. Они внимательно и молча прошли вдоль строя.
Затем та, которая повыше, что-то сказала той, которая потолще. Та, которая выслушивала, подошла прямиком к Юле и сказала ей открыть рот, а для примера растянула свои губы, чтобы Юля поняла как. Зубы она осматривала издали, но после подступила ближе и понюхала дыхание девушки. После чего та, что подходила, обернулась к той, которая оставалась в стороне, и покивала, и Юлю увели без группы и без списка, мимо столов, из-за которых встали писари, чтобы согласованно кивать перед высокой женщиной…
Дом был большой, из двух этажей. Из широких окон большой гостиной на втором виднелась большая река. Толстая фрау Клотц не только служила в доме экономкой и поварихой, но и жила тоже. На первом.
И Юлина комнатка находилась на первом, но в другом конце этажа, за кухней. На стене у неё висел ряд из пяти колокольчиков, чтобы когда какой-то из них зазвонит и начнёт дёргаться, она могла знать в какую из комнат большого дома вызывают горничную.
Ей дали два одинаковых платья из очень красивой светло-серой материи и два белых фартука. И даже приходила портниха подогнать эти платья на Юлину фигуру, потому что она подавала кофе гостьям хозяйки, фрау Хольцдорф, когда они сидели и разговаривали за большим столом в гостиной. А фартуки и так подошли.
Господин Хольцдорф кофе не пил, во всяком случае дома ни разу. Он уезжал рано утром, а возвращался уже после семи.
С девяти вечера колокольчики у неё на стене уже не звонили и она могла переодеться в домашний халат, который ей тоже дали, даже два, но разные.
И она потом сидела за столиком у окна, за которым росло густое дерево, непроглядная туя.
Иногда Юля даже не зажигая настольную лампу. Думала всякое невесть что, вспоминала поля вокруг своего села, плачущую мать в завалившихся воротах.
В глазах начинало пощипывать, но Юля не плакала, такая деваха здоровая, семнадцать уже. Поэтому чаще она думала про то, какую работу начнёт делать завтра с утра, после чая с бутербродом.
Когда колокол на соборе Св. Ламберта начинал бамкать одиннадцать, она снимала халат в шкафчик с платьями и фартуками, одевала ночную сорочку и ложилась спать…
Фрау Клотц всегда находила Юле работу помимо чистки картошки и других дел на кухне, дом-то большой.
Через день протиралась пыль во всех комнатах, один раз в неделю нужно полировать ореховую мебель и протирать кожу диванов, дважды – влажная уборка.
Стирка тоже на ней, как и проветривание, ну это легко.
Раз в месяц обед со множеством гостей, после которых надо перемыть посуду и пепельницы и сделать капитальную уборку. В общем всего не перечесть, но Юля не уставала по молодости лет.
Первое время её очень выручал добряк Иржи. Он чех из Судетских гор, где тоже служил шофёром господина Хольцдорфа, пока тот не переехал в Дюссельдорф в 38-м, когда Судеты отошли Германии. У него две машины, одна такая длинная, «хорьх», а вторая покороче – «опель».
Ещё Иржи сказал, что большая река за окном гостиной – это Рейн. Он очень помогал, когда она не понимала чего хочет фрау Клотц. Очень помогал.
Ну это давно было, за два года она хорошо уже язык выучила, иногда даже и думает по-Немецки: wo ist das eisen? Или даже напевает песенку из радио: Ach mein lieber Augustin.
Иржи ей книжки тоже давал, братьев Гримм и Андерсена. Очень добрый чех.
Над Русалочкой она даже заплакала, как дура какая-то, а скоро уж восемнадцать будет, через полгода…
Чего правду скрывать? Порой Юле большой дом даже нравился. Если бы не Отто, сынок хозяйский. Он пугал Юлю своим умением перемещаться бесшумно. Корешки книг в кабинете господина Хольцдорфа протрёшь, обернёшься идти, а он тут – за спиной, Божечки! аж сердце оборвалось. Без крика, без гарка подойдёт и стоит неслышно.
Отто погодок Юли, светловолосый, как она, и прямой пробор от затылка ко лбу словно под линеечку протянут и смазан всегда чем-то блестящим.
Штаны у него чуть ниже колен и там на пуговицу застёгиваются, а на курточке два значка – красивый ромбик Гитлергюнда и золотой значок за спортивные достижения среди молодёжи.
Иржи говорит, что такие редко кому дают и что Отто чемпион по стендовой стрельбе.
А у господина Хольцдорфа всего один значок, маленький такой, круглый и чёрный – за ранение в Первой Мировой войне, не то что у ежемесячных гостей, что все в крестах съезжаются, правда они в офицерских мундирах, только он всегда в штатском, ну и ещё несколько, но таких мало и они не всегда собираются.
Недавно у Юли неприятность случилась, когда прибирала спальню фрау Хольцдорф, а там на столике перед зеркалами лежали её мониста да серьги всякие, которые перед выездом в театр или ещё куда, она одевает к вечернему платью.
Так всё разбросано, неприбранным лежало. Юля не удержалась и одно колечко примеряла. Тонкое такое и камушек бирюзовый, маленький совсем.
А тут как на грех фрау Клотц заглянула, что Юля своим пальцем в кольце любуется. Ох, уж как разоралась фрау! Du hast kein Recht! Всё-всё пересчитала и заперла в шкафчик. Gemeiner Schurke!
Потом Юля уборку закончила и вышла, а в коридоре опять Отто стоит. И вот же ж всегда до того тихо подкрадывается…
За окном уже черным-черно, тую не различить от ночи. Юля подошла к шкафчику и переоделась ко сну, а обернулась выключить лампу на столе и – сердце оборвалось. Отто стоит!.
Он поднял свой кулак до груди и раздвинул его в ладонь, на которой лежало колечко с камушком:
– Я заявлю в полицию, что ты его украла и тебя отправят на восток, в лагерь в Польше.
Иногда по воскресеньям Юля встречалась со своей подругой Валей, их привезли в одном вагоне, но Валя попала на завод радиодеталей в Лиренфелде. Она рассказывала Юле что такое лагерь в Польше с газовыми камерами и толстыми трубами крематория для производства сельскохозяйственных удобрений из людских трупов.
У Юли пересохло во рту и задрожали ноги.
– Фрау Клотц видела как ты пыталась украсть его в первый раз или же…
Он поднял вторую руку и растопырил пальцы охватить левую грудь Юли.
Она ничего не ответила, а подошла к столу и выключила лампу. Снаружи поплыли тягучие мерные удары колокола…
Юля сняла трусы и легла в койку, подумала: «та на уже! шоб ты подавился!», хотя ей было страшно.
Одно дело смотреть на это у коз тётки Мотри или как Джульбарс Юрка чихвостит приблудную сучку, а тут – тебя, да ещё первый раз. И она отвернула голову, чтобы смотреть на стенку едва видную за темнотой.
Он закатал её ночнушку аж до горла и лапал обе груди, а сам лежал сверху и трусился своим голым телом.
Юля задышала чаще и крепко стиснула в ладонях простыню, подтянула ноги, упёрла пятки в матрас и растулила свою рассоху пошире, чтоб – та на уже, вражина, фашист проклятый!.
Но он всё только теребил у ней там, тёр пальцами и ещё чем-то и дрожал дальше, а оно ж не лезло, а он всё уминал и кряхтел ей на ухо. Щупал её бёдра, катался по ней туда-сюда, но, хоть она не стискивалась, не входило в неё там, как от Джульбарса в сучку или у тех коз тётки Мотри…
Он всхлипнул, соступил на пол и сказал «шайзе!». Склонился подобрать свою одежду и босиком ушёл в ночную тишь большого дома.
«Так ото й все?» – подумала она на Украинском…
* * *
Комплектующая # 13: Ежедневие Мозгоделия
– Слышь, Игорь, а ты по национальности кто есть?
– Буряты мы однако.
– Бурят или Биробиджанец?
– Буряты мы однако.
– Звучишь убедительно. Да тут вот дедукция на дыбы прёт: провозглашаешься Бурятом, а к нам, Удмуртам, примазаться хочешь. Это как так получается, а? Тебе Ханты-Мансийцев мало или что?
– А мне в школе АнглЯз тоже Армянин преподавал однако. Вот такой вот мужик!
(Показывает тхюмб-юп с помощью большого пальца.)
– Что значит “тоже”? Давай-ка легче на поворотах, брат Бурят, нам тут инсинуаций и гнилых аллюзий не шибко нада. Тоже мне! Ему АнглЯз – “тоже”!
(Нерсес Саркисович – Удмурт в четвёртом поколении, беспримесно. Откуда у него—при такой чистопородной педигрее—настолько антикварное имя-отчество ведает один лишь Бог или Аллах, или по очереди, ну и не будем также исключать пару-другую шаманов – им бубны чего только не набубнят после грибов правильной ориентации).
– А вот скажи-ка ты мне, Бурят из краёв восходящего солнца, как по АнглЯзу будет “доброе утро”?
– Барев цес.
– Славно шпрехаешь, ынкер! А как будет “Лондон ис тхе цапитал оф Греат Бритаин”?
– Шат барев.
– Да работа педагога налицо. Выпукло. Ну ладно, посиди-ка пока что.
(Нерсес Саркисович снимает трубку горячей линии со своей секретаршей Шурочкой, что сидит в предбаннике перед его кабинетом «Главный редактор “ЖПМНПъ”»)
– Шурочка, а ну ж покличь мени ты всих отых дивчин та хлопцев до кабинету, раз уж на то пошло, летучку им тут устрою.
(Он поклал трубку вспять, шоб уже не мешать Шурочке обзванивать всю тую шатию газетной редакции.
Эти тараканы и сверчки идти, канечно же, не хочут, знаючи из чего она состоит и чего им предстоит на летучке на этой самой. Однако, коль назвался груздем в платёжной ведомости “ЖПМНПъ”, изволь слезать с шестка повседневно рутинной суходрочки и бреди к Нерсесу на предмет групповой дойки “материала” из стерильно бесплодных—на год вперёд выжатых насухо—доек сотрудников…
Если кому-то, на их на жизненном пути, доводилось стать свидетелем скотского изнасилования пустыни Сахары Гродзиллой, тот уже постиг, визуально по крайней мере, что такое летучка за ромбовито обитой чёрным дерматином дверью Главного Редактора.
И – паа-Ехали!.)
Дзигавертин (Завотдела Горячих Клерикальных Новостей): Дык, НерсСаркисыч, я ж их с пальца не насосаю, ни холодных, ни горячих – шаром покати.
ГлавРед: Жить захочешь так насосаешь и пересосаешь. У тебя за ипотеку полгода не плочено. Каррочи, давно мы тему про ванпиров не шерстили. Скачаешь пару фоток с мутным фокусом и три статьи с тебя. А если есть охота, то сам на шо-то блёр нафотошопай, но тёщу свою не суй, она уже читателю приелась.
Дзигавертин: Не в тёще суть, сама тема исчерпана до нитки. Не знаем откуда контент копи-пастать.
ГлавРед: Ты как ребёнок неясно кем подброшенный. Из Сумерек валлпаперы скачай, отпринтуй и в рамке на столе своём держи, чтоб глянул и – построчил, глянул – построчил, глянул – … тебя, что ли, учить надо? первый день замужем?
Дзигавертин: Не потянуть мне, НерсСарксыч, у меня с тех Сумерек, даже с трейлера, в кому падает, и лежит там недели две, клянусь мамой, жена так уже обижается.
ГлавРед: Жена под лежачим камнем проблему не решит. Пусть инициативность проявляет на подручных плавсредствах или в коллектив обратится, за подмогой, у нас не заржавеет, ребята как на подбор – эгей! витязи Черномора лысого, друг до друга спиной уже и не рискуют обернуться… или это ты об чём в виду поимел токо шо?
Дзигавертин: Говорю – в сфере вдохновения давление спускает. Как Сумерки спустятся и оно следом – пссс…
ГлавРед: Для подкачки – чифира кружняк хряпони и осиль тот трейлер за честь корпоративного мундира на кону. Матка боска и Путана Чехонстовска!
(ГлавРед никогда не делал секрета о своём прочтении “Потопа” Генриха Сенкевича (нет, не родственник) в пору созревания в размере двух глав.)
Крутишейейевич (уже 5 лет на должности ИО ГлавПолит Обозревателя, цепчее молочницы, но теперь, от безысходности, что всё равно не избежать броска через бедро на амбразуру, вызывает огонь на себя): Тут такая идейка вызрела, Саркисыч. Неплохой такой каламбурчик, шахматный и одновременно с выходом в политические реалии резонанса, а? Берём чемпиона Касабланку и обнародуем суть его имени на суд читательской аудитории: каса бланка – с Итальянского “белый дом”. Каково, а?
ГлавРед: Ты мне тут Байдена не строй! Типа проспал он! Всю эту жилу с Белым Домом АиФ разрабатывает, им текущий супруг фигуристки Навки этот прииск на откуп дал до истечения пожизненного срока на верхнем эшелоне. А там ведущие нейросантехники тибетской медицины и сухумского питомника вживляют сроко-водо-неистекаемость по обетованным технологиям. Охота колом бурить – бури, но жилу с оглядкой выбирай, не мальчик уж поди, после той ночёвки с ужратыми в жопу фанатами “Пахтакора”!
Крутишейейевич: (порозовело потупившись) То “Салават Юлаев” был.
(Опавший было в дрёму бессменный ветеран и Зав Спортивной Колонки, Мафусаил Фархадович Бонч-Борчевич (да! тот самый у которого Лев Яшин, пацаном ещё, выпрашивал 10 коп. на билет отборочного матча Спартак-Зенит в 1/32 финала дворовых команд Буркины Фасо, но и теперь в свои 92 + 120 на 90 (63 на ум пошло… всего получается будет… и персональный пенсионер Моссовета имени Ленинского Комсомола) вскинулся, звеня медалями многих международных выставок с криком “Россия – вперёд!”, вставил обратно скакнувший на столешницу протез верхней челюсти и мирно усоп дальше. Летучка покатила, не заметив поправимой потери, привычной колеёй эскадрона по скрипке времён из испанской волости…
Всем грузным остовом своего редакторского тела Нерсес Саркисович повернул азимут кресла под собой на полградуса ближе к направлению зюйд-норд-вест, вслед за которым сидела Зав Отдела “Сексопатологоанатомия и Другие Полезные Лайфхаки для Дома и Семьи” А. К. Христопродавченко изображая тут из себя невинную Трёхдюймовочку в надежде авось пронесёт).
ГлавРед: А и каким же несравненным анализом порадует нас наша записная ворожея? Алевтина Криптобитовна, в двух словах?
Христопродавченко: (Встарахтев с полоборота) В преддверии предстоящего гей-парада Победы и возрождая славные традиции фазенды в напёрстке, отдел перешёл на трёхсменную вахту по выпуску краткого самоучителя—на три номера с продолжениями, в рубрике Сделай Сам Пока Соседи Спят—“Как открыть коробку шуруповёрта местно-туземного производителя” с приложением инструкции из пояснительных картинок. Тхе манюал ис кьюуите симпле анд интюитиве со анй думмй уилл енжой анд адоре ит.
ГлавРед: Верй уелл бют ухй до йуе суитцх овер то Енглисх хере?
Христопродавченко: Ас иф И фюцкинг кноу!
ГлавРед: А и кстати!
(Хватает трубку горячей линии, обжигается и в продолжении дальнейшего обмена речевой деятельностью держит её через рукав пиджака. Замша дымится потрескивая)
Шурочка! Где этот фюцкинг метранпаж? Пся крев!
(Бросает трубку на аппарат. Пластмасса безропотно плавится под раскалённостью до белизны).
Бурят Игорь: (С наслаждением втягивает всплывший дымок) Хороший ягель держишь, Нерсес-джан, однако.
ГлавРед: Сам знаю. И прошу отзвона у присутствующих коллег противоложной половой активности за неудержанную ненормативность.
(Дверь кабинета резким распахом представляет Шурочку в свежефарцанутом паричке).
Шурочка: Я вам всё звоню-звоню, а берут другие… К метранпажу знакомый сисадмин пришёл из Вторчерметалпроката, хочет толкнуть матплату, что там откатали и они щас отошли в уборную ОЗУ перетирать.
Бурят Игорь: (Заметно оживелый) На скоко гигов?
ГлавРед: Всё-всё-всё, товарищи, расходимся по рабочим местам! Господ тоже попрошу не задерживаться. И этого подлеца, как только из уборной нос высунет – прямиком ко мне, на ковёр. А Вас, Алевтина Криптобитовна, попрошу в дальнейшем не трафикировать учреждение своими силиконовыми прибамбасами.
Христопродавченко: (Возмущённо) Они не прибамбасы, а дилдочки! Вы не правомерны нарушать суверенитет моей сумочки! Это нососуйство!
ГлавРед: Чья бы мычала! В углу за Шурочкой видеокама скрыта фикусом. Фарцуешь, так фарцуй по-умному и без нудизма.
(Переходит на раздражённо невнятный Удмуртский, изредка вставляя отрывочные жесты сурдоперевода для глухонемых Итальянского происхождения. Тирада заканчивается громогласным “В последний раз мне!”)
(Общий исход сотрудников; доброхоты, чья очередь по графику, бобслейят Бонча под руки на выход всё так же безмятежно непроснутым. Нерсес предвкусительно трёт ладонь в ладонь).
Ну што-с, ещё партейку?
Бурят Игорь: (С колен засунутых под стол извлекает сизеабле короб складной доски с узором шахматной клетчатки, чуть взгромыхивает внедрёнными туда, от посторонних глаз, фигурами)
А то! Однако.
* * *
Комплектующая #14: Убиение Спасения
Чем ближе подступал конец зимы 1945, тем отчётливее различалось (даже без непревзойдённой Цейсовкой оптики в виде полевых биноклей или снайперских, бомбометательных прицелов и т. п.), что чуда не предвидится и снова (за один и тот же век) не потянула Германия управиться на два и более фронтов, что ни гений фюрера, ни полководческое искусство генштабистов, ни дополнительные дозы Первитина военнослужащим Вермахта (чему Восточный противник с азиатским каверзным коварством противопоставил “наркомовские 100+ грамм” каждому бойцу из одной и той же кружки перед атакой и, тем самым, перевёл противоборство боевой выучки и технической оснащённости войск в плоскость химии – кто кого: метамфетамин или старый добрый алкоголь?) уже не в силах были изменить исход текущей бойни, и сопротивление Третьего Рейха мало чем отличалось от животно рефлективных трепыханий любого организма—на этот раз организма крупной державы, не всем частям которой успело дойти, что они мертвы или же входят в состав трупа.
Нет, не умеют державы умирать с достоинством и вместо них бесцельно гибнут люди.
Вот на какой сложный, переходный период выпало празднование Дня Красной Армии—он же (впоследствии) День Советской Армии, Авиации и Флота, он же (в дальнейшем последствии) День Защитника Отечества—23 февраля 1945.
День этот пришёлся на пятницу, вынуждая перенести празднование на два дня, потому что у Вали, Юлиной подруги, которая работала на заводе авиационных двигателей «Даймлер-Бенц» DВ 605 в Лиренфелде, свободный день случался лишь по воскресеньям.
К месту встречи Юля отправилась сразу же как только фрау Хольцдорф выпила свой утренний кофе, а она прибрала всё и перемыла чашки-плошки. И туда она шла пешком, потому что не любила быть в трамвае, когда вокруг вдруг взвоют сирены воздушной обороны. Вой жуткий до невозможности, трамвай дёргается, люди кричат.
За два года много случилось таких налётов. Особенно страшно ночью – везде темно, ты одна, а взрывов всё больше и тут и там. Хотя днём тоже плохо.
Но в большой дом ни одна бомба ни разу не попала, и господин Хольцдорф всё также уезжал по утрам и возвращался вечером, а фрау Хольцдорф всё равно ездила в театр, и званые обеды тоже продолжались, правда реже.
А чем ближе к Лиренфелду, разбитые дома встречаются всё чаще: и частично, и целиком – вдрызг, в груды камней вместо стен. Однако улицы и тротуары все расчищены, завалов нет – ходи и езди куда тебе надо, свободно…
С Валей они встретились как договорено – в 10:00, в гаштете на углу соседней от её лагеря Бисмаркштрассе.
Оттуда они зашли ещё на чёрный рынок, где все торговцы просто стоят и не сразу разберёшь где чей товар на мостовой возле всех ног, но Валя знала до кого подходить за шампанским и за сколько рейхсмарок, потому что они шли поздравить наших ребят-лётчиков, которых посбивали в воздушных боях и взяли в плен и теперь они работают в филиале Siemens, рядом с заводом двигателей, где Валя.
Для производства радиодеталей Siemens ребят вели колонной по утрам из охраняемых бараков, но Валя с ними познакомилась через забор и в воскресенье её знакомые останутся на кухне, а повара пойдут на филиал.
Наши всегда друг друга выручают…
Охранник у шлагбаума смотрел в другую сторону и Валя Юле глазами показала просто проходить, без “аусвайса” – наверное ребята ему рейхсмарок дали или ещё чего-то, что наменяли за ценные детали Siemens на чёрном рынке, не сами, а через Французов, которые в одном с ними филиале, но только почти вольные, как Валя, и знают что и с кем менять, в каком углу торгующей толпы…
Кухонный барак был меньше остальных, как они и объясняли Вале, а внутри разбит на клети, и в каждой стол для приготовления еды.
Ребята очень обрадовались и притащили в одну клеть два стула для девчат, а сами стояли себе с кружками шампанского вокруг.
Юля тоже попробовала, но совсем чуть-чуть, ей и просто так было радостно и хорошо.
Ребята все весёлые и молодые, а по чёрно-белым полосатым курткам, конечно же не разобрать, что они лётчики, кроме одного – у него шрам на лбу от пули “мессера”.
Юля сразу заметила, что он тут главный, когда пошутит – все сразу смеются, а когда Валя вышла со своим хлопцем, то и двое других тоже – оставили его и Юлю одних.
В соседней клети за перегородкой стонали двое и скрипел ногами стол, но в их дуэте подружка Валя выводила так, что грудь Юли часто задышала, она сглотнула вдруг набежавшую слюну и послушно дала ему разложить себя на полосатой куртке покрывшей стол, а он сперва чуть осторожней—потому что ойкнула, когда вошёл—а потом всё дальше, глубже, порывисто и неудержимо ускоряясь, ходил ходуном, вкогтившись в доски столешницы, раскрылившись над ней, а её белые ноги сложились в коленях, высоко вскинулись, вздрагивая всё ближе к статным грудям, что распирали тугой свитерок, руки её охватили жилистую шею, чтобы не сорваться, чтоб удержаться, чтобы плотнее, дальше на него, пока и из неё не хлынул тот Валентинин крик, в котором всё и – пусти гад! и – ну же! ещё! да! так! оу! пуст… ещ.. мааа!. И – растеклось трепещущее половодье, обдавая жаром, заплющивая крепче ненужные сейчас глаза… ыммм…
Потом опять все вшестером собрались вместе и допили бутылку с чёрного рынка.
Валя успела выйти ещё с одним, а Юля нет, ей с непривычки как-то непонятно, а пока в себя пришла, взвыли сирены и застучали зенитки Luftverteidigung. Опять налёт. Не дали толком праздник догулять.
Все наспех перецеловались, по очереди обнялись. Девчата обещали придти опять через неделю… Но обманули. Девчатам нельзя верить ни на грош. Все они одинаковые…
Тут, правда, Валя с Юлей ни в чём не виноватые, а всё Американцы. Их 83-я пехотная дивизия в конце месяца, в среду, перешла в наступление. Гауляйтер Карл Флориан отдал приказ взорвать мосты через Рейн и применять тактику “выжженной земли”. В городе началась неразбериха, 10 апреля Дюссельдорф был полностью окружён…
А в городе, между прочим, давно уже имелась своя подпольная группа сопротивления, которую возглавлял адвокат д-р Видерхофен. Группа небольшая, человек шесть, может поэтому их и не смогла за целых два года выследить тайная полиция, гестапо.
Группа не устраивала открытый саботаж, но регулярно, дважды в месяц, они собирались в разных местах (пару раз в доме Хольцдорфов, которые в ней не участвовали) и, под предлогом карточной игры, обсуждали предстоящее поражение нацистов и провал идеи Третьего Рейха.
15 апреля группа перешла к активным действиям и установила контакт с подполковником полиции Францем Юргенсом, который двумя днями ранее прилюдно и громко отказался принять командование над сводным боевым отрядом из служащих полиции и ополчения Volkssturm состоящего (по его словам) из сопливых пацанов Гитлергюнда и престарелых калек.
