Сергей Котов
Раненые звёзды
– Это что, лава? – спросил я, поднимаясь, – не знал, что в Московской области были вулканы.
– Они и правда были, – ответила Катя, – только не здесь. На границе между Русской и Скифской плитами, где севернее сохранилась Девонская складчатость. Но не здесь.
– Что же это тогда?
– Это – след древнего термоядерного взрыва, – сказала Катя, вздохнув.
– Вот как… – признаться, я немного растерялся, и рефлекторно отдернул руку, которой ощупывал «пузыри» на «лаве».
– Не волнуйся – радиационной опасности давно нет, – улыбнулась Катя.
– Уверена? – я подозрительно нахмурился.
– Совершенно, – ответила она, – самые опасные изотопы давно распались.
– Кстати, почему ты уверена, что взрыв был именно термоядерный? Если изотопы распались?
– Мы строили модель распределения энергии, основываясь на мощности расплавленных слоев. Да и анализ оставшихся элементов может многое дать, – она махнула рукой, – в общем, не будем в детали. Просто знаем, и все. Практически, со стопроцентной вероятностью.
– А это что за штука? – я указал на «яйцо» вплавленное в слой «лавы».
– А вот теперь, Гриша, – Катя сделала паузу, и многозначительно на меня посмотрела, – мне придется тебе рассказать кое-что, после чего твоя жизнь окончательно и бесповоротно изменится.
– Так она вроде как уже, – я пожал плечами, поднимаясь.
– И то верно, – улыбнулась она, – в общем, были такие писатели, братья Стругацкие. И однажды они написали отличнейшую повесть, которая называется «Пикник на обочине».
– Слушай, – перебил я, – может, я и качок. Но не тупой. Я знаю, кто такие Стругацкие. У меня мама учитель литературы, между прочим.
– Извини, – стушевалась Катя, – я уже говорила, что с детьми долго работала? Очень сложно избавиться от этого проклятого менторского тона.
– Проехали, – кивнул я, – так что ты там говорила про сталкеров?
– Про сталкеров – ничего, – осторожно ответила Катя, – я говорила про «Пикник на обочине». Помнишь, в чем там дело было?
– Прилетели инопланетяне. Наследили. Появилась зона, полная странных штуковин, за которыми охотятся сталкеры, – ответил я.
– Верно! – улыбнулась Катя, – вот только в реальности таких «пикников» за несколько миллиардов лет истории нашего мира было довольно много. Нашу Землю посещали много раз. Пытались даже колонизировать, неоднократно! Да что там – колонизировать – по последним данным как минимум две цивилизации в конце палеозоя вели настоящую войну с применением орбитального оружия за контроль над нашей планетой.
– Мндам, – кивнул я после короткой паузы, – в школе о таком не говорят. Но постой. Если все так, как ты говоришь – это никак невозможно было бы утаить. Если подобных следов много, рано или поздно правда вышла бы наружу. Да и какой смысл утаивать подобное?
– Смысл есть, – ответила Катя, – самое ценное в подобных находках – это артефакты, по которым можно хотя бы частично воспроизвести технологии. Не говоря уж о тех артефактах, которые находятся в рабочем состоянии, вроде твоего тюрвинга. Но дело даже не в этом.
– В чем же тогда? – спросил я – типо, глобальный заговор ученых? Настоящей историей занимаются посвященные?
– И это тоже, разумеется, – кивнула Катя, – но не это главное. А главное в том, что информацию об инопланетных следах добывать очень и очень тяжело. Артефакты совсем не просто увидеть. Например, вот это, – она указала на «яйцо», – ты только что проявил. Потому, что ты видящий. Понимаешь, у меня были некоторые сомнения. Это могло быть уникальное стечение обстоятельств: твой тюрвинг проявил кто-то из неизвестных нам видящих, непосредственно перед тем, как его обнаружил ты. Но теперь мы знаем точно. Видящий – это ты сам.
– Стоп, – я сложил ладони буквой «Т», – тайм-аут. Давай-ка еще раз. Что я сделал с этой штуковиной?
– Понимаешь, – сказала Катя, – все земные организмы имеют одну очень необычную особенность. Первые исследователи, которые ее обнаружили, думали, что она касается только людей, и пытались приучить обнаруживать артефакты животных – собак, свиней, даже куриц. Но тщетно, конечно. Теперь мы совершенно точно знаем, что все живые существа, обладающие мало-мальски развитой системой обработки информации… заметь, речь идет не о нервной системе, потому что простейших это тоже касается! Так вот, все живые существа на земле каким-то образом настроены игнорировать любые объекты искусственного неземного происхождения.
– Извини, не понял, – я пожал плечами, – как это?
– Вот этот объект, – она снова указала на «яйцо», – у нас были веские косвенные основания полагать, что нечто подобное здесь должно присутствовать. Сначала мы нашли следы взрыва. Дальнейшее было делом чистой математики. Мы использовали методы, позволяющие исключить любой элемент интуитивного восприятия. Так вот, согласно совокупности данных с этого места, тут что-то должно было быть. Но мы не могли это увидеть. Этот объект отфильтровывался на уровне подсознания, мы воспринимали его как часть рельефа. И этот встроенный «фильтр» – естественная часть любого живого организма на Земле. Мы, обычные люди, способны увидеть нечто неземное, неестественное, только если нам на него укажет кто-то, у кого этого встроенного фильтра нет.
– Получается, я как Вий? – сказал я, – могу указать остальным, что находится за кругом?
– Интересная аналогия, – Катя удивленно подняла брови, – вот что значит мама – учитель литературы.
– Все равно это ерунда какая-то, – я покачал головой, – способность адекватно воспринимать информацию – это ведь фундамент, основа любой эволюции.
– Кстати, одна из гипотез, объясняющее это явление, основана именно на классической эволюции. Если коротко – те живые организмы, которые проявляли интерес к артефактам неземного происхождения, в большинстве случаев погибали. Соответственно, те организмы, которые по каким-то причинам не могли их выделить среди окружающего естественного рельефа, получали конкурентное преимущество в борьбе за выживание.
– Интересно, – согласился я, – но все равно ерунда какая-то получается.
– Ну, эта гипотеза не единственная, – Катя кивнула головой, – и у нее есть свои недостатки. Но, как бы то ни были, это не отменяет главного факта: ты способен видеть такие вещи. И указывать на них остальным. Понимаешь теперь свою ценность?
– Много нас, таких? – спросил я.
– Хороший вопрос, – кивнула Катя, – правильный. Вас крайне мало. В столетие удается обнаружить одного – двух видящих. В двадцатом веке видящих было трое. Поэтому артефактов было найдено больше, чем за предыдущую тысячу лет, отсюда такой скачок в технологиях.
– А сколько нас сейчас? – спросил я.
– Ты единственный, – вздохнула Катя, – до этого один видящий был в распоряжении Пентагона, он умер в девяносто девятом. И один у ФСО России. Его удалось убить одной из зарубежных спецслужб в две тысячи восьмом. Но это был очень продуктивный видящий – он обнаружил столько артефактов, что России хватит еще на пару десятилетий, чтобы демонстрировать прорывы в самых неожиданных областях, вроде гиперзвукового оружия. Кстати, мы считаем, что их первой реакцией была попытка тебя убить именно из-за этого. Чтобы не рисковать сложившимся балансом.
– Постой, но… – я хотел спросить что-то про защиту тюрвинга, но меня отвлек нарастающий гул.
Я повернулся в ту сторону, и увидел, как прямо на нас, очень низко, почти чиркая брюхом о верхушки многоэтажек несется огромный самолет.
9
Самое страшное в такие мгновения – это ощущение безысходности. Когда отчетливо понимаешь: что бы ты ни делал, куда бы ни бежал – конец предрешен. Странное дело, самолет, конечно же, летел довольно быстро, но из-за его размеров движение воспринималось как в замедленной съемке. Он был слишком огромен, чтобы можно было рассчитывать на спасение.
И все же мы попытались. Катя сориентировалась мгновенно: дернула меня за руку, и со всей силы рванула к озерцу на дне бывшего карьера. До него было всего лишь каких-то сто метров. Мировой рекорд на этой дистанции – чуть меньше десяти секунд. И это на идеальном профессиональном покрытии, в лучших кроссовках. А не в обычной обуви, и на рыхлом песке.
Самолет летел прямиком в тот склон карьера, где мы только что обнаружили «объект». До столкновения оставалось секунд пять. Не больше.
Когда огромная туша лайнера проплыла над нами, оглушив шумом двигателей, я догнал Катю, схватил ее, и повалил на землю. Полностью подмял ее под себя, и даже успел немного закидать песком. Она что-то возмущенно кричала, но мне было плевать. Так у нее оставался хоть какой-то шанс выжить. Все зависело от того, насколько полны баки самолета. Взрыв после столкновения, и разлет обломков – это еще пол беды. Самое страшное – это разлившееся горючее. Оно не сгорит мгновенно, а прольется на нас огненным дождем. Получается, моя спина – это хоть какое-то укрытие. В учебке у нас был короткий курс, что делать в случае критических неисправностей летной техники. По-простому говоря, как правильно вести себя в авиакатастрофах. Я так наделялся, что в жизни не придется применять эти знания.
Взрыв воздушной кувалдой опустился на все тело сразу; голова зазвенела, мир стал каким-то нереальным, словно кино смотришь. Но хватку я не ослабил: Катя все еще пыталась из-под меня выбраться. Я рефлекторно сжался, и приготовился к сильной боли, чувствуя, как нагревается спина. А потом произошло странное: нарастающее чувство жара вдруг сменилось приятной прохладой. Я еще успел подумать: «И это все? Я уже умер?» – но потом ощутил сильное удушье, рвущий горло запах гари и керосина, понял, что расслабляться еще рано.
Задержав дыхание, я осторожно поднял голову. Вокруг бушевал огненный шторм. Но удивительное дело: языки пламени словно огибали мое тело, не причиняя никакого вреда. Я снова прижался к Кате. Она перестала сопротивляться, и кажется, потеряла сознание. Но грудная клетка двигалась – значит, она дышала; дышала этой адской смесью продуктов горения и паров авиационного керосина!
Я прижал девушку к себе – как можно плотнее – поднялся, и рванул вперед: туда, где среди пламени мелькали просветы. К счастью, бежать пришлось совсем недалеко, но я все равно мысленно сказал себе «спасибо» за то, что никогда не пропускал дни ног.
Отбежав от пожарища метров на пятьдесят, я опустил Катю на песок. Нагнулся, и приложил голову к груди. Сердце еще билось, бешено и неровно, но, что самое страшное – она перестала дышать. Я, совершенно не думая, на рефлексах, склонился над ней, и начал делать искусственное дыхание рот в рот, в точности так, как учили в армии.
Всего на третьем вдохе Катя отчаянно закашлялась, и пришла в себя. Посмотрела на меня затуманенным взглядом. Потом глянула на пылающие останки самолета.
– Твою ж то мать! – вырвалось у нее; потом она попыталась подняться на трясущиеся ноги. Я галантно подставил плечо.
– Может, выжившие есть? – спросил я тоскливо, – пойду посмотрю – похоже, это мой тюрвинг меня как-то от огня защищает.
– С ума сошел? – Катя посмотрела на меня, и округлила глаза, – во-первых, это нереально, в таком адище выжить! А во-вторых – людей там скорее всего все-таки не было. В таких играх самое главное – это целесообразность. Откровенные садисты и маньяки в спецслужбах, и в организациях вроде нашей долго не живут. Тем более не занимают посты, позволяющие принимать такие решения.
– Ты как сама? – спросил я, чувствуя, как у меня все еще дрожат руки; не от напряжения, нет – от страха, когда я понял, что Катя не дышит.
– Тошнит дико, – сказала она, – и горло дерет. Похоже, надышалась дряни. Ладно, хорош лирику разводить. Валить надо! Помоги мне до стоянки добраться!
Когда мы дошли до парковки, чуть поодаль, возле домов уже собрались небольшие кучки любопытных. Они опасливо разглядывали место катастрофы, и возбужденно переговаривались.
К моему удивлению, Катя направилась не к своей машине – черной «Ауди Кью шесть», а к стоящей чуть в стороне «Икс пятой Бэхе».
– Нам туда! – я дернул ее за рукав, – ты чего?
– Тихо ты! – ответила она довольно грубо, – я знаю, что делаю. Садись давай!
Она подошла к «Бэхе», и уверенно открыла дверь со стороны водителя. Та легко поддалась. Не заперта была, что ли? Я, конечно, немного растерялся, но послушно занял пассажирское сиденье. Катя тем временем нажала на клавишу пуска двигателя. Автомобиль послушно завелся.
– Электронный доступ, – все-же соизволила пояснить она, выезжая с парковки, – ломает на ура любую машину с электронным ключом. Держала про запас.
– Стоп, – сказал я, – это что же, получается, мы тачку угоняем?
– Что я слышу? Осуждение от начинающего мародера? – зло произнесла Катя.
Я осекся, и замолчал, обиженно глядя сквозь лобовое стекло на догорающие останки лайнера.
На выезде из парковки Катя закашлялась, да так сильно, что ей пришлось остановить машину.
– Тебе в больницу бы… – сказал я, решив оставить обиды на потом, – вся эта дрянь могла не пройти даром для легких. Я-то дыхание задержал, а ты сознание потеряла, и вот…
– Гриш, извини, – она меня перебила, – на нервах. Вырвалось.
– Проехали, – я махнул рукой.
– Достань, пожалуйста, у меня в правом кармане куртки, пластиковый контейнер.
– В этой куртке? – уточнил я, указывая на ту, которая была на ней.
– Ага, – тихо сказала Катя, – не хочу отвлекаться от дороги.
Ее голос звучал подозрительно тихо. К тому же, мы все еще стояли на выезде из парковки. Однако, я решил благоразумно воздержаться от дальнейших вопросов. Вместо этого протянул руку, и пошарил у нее в кармане. Коробочка, о которой она говорила, была на месте.
– Достань инъектор с синей полосой. – Так же тихо сказала Катя, – открути крышку, и вколи мне в предплечье… скорее, что-то я вырубаюсь…
Ее качнуло, ослабшая нога съехала с педали тормоза, и машина покатилась вперед. Я едва успел дернуть ручник, и перевести рычаг коробки на «паркинг». Потом подхватил Катю, стянул куртку с ее правого плеча, потом разорвал рукав водолазки, очень надеясь, что она не выставит мне потом счет. Вообще-то, нам всегда говорили, что шприцы-тюбики из полевых аптечек можно и нужно колоть через ткань. Но то в условиях боя, когда нужно за секунды выбрать меньшее из зол: небольшой риск заражения, или немедленную гибель от болевого шока.
В общем, я не рисковал, но действовал быстро. Инъектор оказался вовсе не таким, какие обычно бывают в аптечках. Это был простой цилиндрик, с небольшой воронкой у одного конца, и стрелкой, ясно дающей понять, каким именно концом надо прикладывать. Я коснулся цилиндриком Катиного плеча. Послышалось легкое шипение, инъектор чуть дернулся. И все. Пару секунд ничего не происходило. А потом Катя судорожно вдохнула, резко выпрямилась, как будто у нее спину свело, и снова закашлялась. Мне даже показалось, что в этот раз у нее на ладонях остались следы крови.
– Ох ты ж блинство… – пробормотала она, окончательно придя в себя, – крутая все-таки штуковина! – она забрала у меня коробочку, и потрясла ей перед моим носом, после чего убрала ее обратно в карман, – надо тебе такую же выдать. Напомни, обязательно, когда выберемся.
Она тронулась и, набирая скорость, помчала в сторону МКАДа.
10
Вопреки ожиданиям, ехать далеко не пришлось. МКАД успели проскочить по внутренней стороне. МЧС как раз готовились перекрыть движение – не ясно, зачем: может, просто перестраховывались, а, может, ставили крупную сеть на нас.
– Машина даст нам время, – пояснила Катя, когда мигалки будущего кордона остались на другом берегу Москвы-реки, – поэтому пришлось позаимствовать. Пока будут вычислять, да разбираться, мы успеем добраться до убежища.
– Ясно, – кивнул я.
– Слушай, ты это… – она сняла с руля правую руку, и опустила ее на мою ладонь, потом сжала ее, – я не со зла. И я очень благодарна тебе за то, что ты сделал. Ты ведь не мог знать, что тюрвинг сработает. Этого никто не знал – всегда считалось, что защита действует максимум против пуль. По крайней мере, два других тюрвинга не защищали своих хозяев ни от воды, ни от огня, ни от холода. Думаю, на это и был расчет.
Она убрала руку, и случайно задела какую-то кнопку на руле. Включилось радио. Диктор взволнованно тараторил: «Согласно сообщению пресс-службы аэропорта «Домодедово», это был перегоночный рейс для прохождения планового техобслуживания. Пассажиров на борту не было. Судьба членов экипажа остается неизвестной, но уже сейчас можно сказать: то, что на земле обошлось без жертв, в таком густонаселенном районе – исключительно их заслуга».
– Я же говорила, – сказала Катя, убавляя громкость, – они не полные отморозки.
– А летчики? – спросил я, – камикадзе, что ли?
– Думаю, борт летел на автопилоте, – пожала плечами она.
– Ты, кажется, говорила, что там, наверху должны были все как-то устаканить, нет? – заметил я.
– Да, и получила сообщение, что все в порядке, – кивнула Катя. – Признаться, на моей памяти такого еще не было. Госструктуры пошли вразнос. А вместе с ними все правила игры, которые еще оставались. В интересное время мы живем!
Тем временем мы проскочили развязку с Каширкой, и свернули на Шипиловский.
– Мы разве не собирались залечь на дно? – удивленно спросил я – убраться куда подальше? Что мы забыли в городе?
– Собирались, – кивнула Катя, – и заляжем.
– Убежище что, в городе?
– Нет, – она покачала головой, – но дорога к нему – в городе.
Мы остановились напротив кладбища, немного не доехав до парка Царицыно.
– Накинь капюшон, – бросила Катя, выходя из машины, – и старайся не поворачиваться к домам – чтобы в камеры не попасть.
Я молча надел капюшон, и последовал за ней.
Мы прошли мимо крохотной пустой сторожки, и оказались на кладбищенской аллее. Больше всего я опасался, что убежище будет где-то здесь: маленький подземный бункер, и вход в одной и могильных плит. Бр-р-р! Но Катя сказала, что само убежище не в городе. А тут, получается, только дорога к нему. После параплана ожидать можно было всего, чего угодно: от тайного метро, ведущего в Подмосковье, до секретного стартового комплекса с пассажирской баллистической ракетой.
Мы быстро миновали кладбище и через неприметную калитку в высоком решетчатом заборе зашли на территорию парка Царицыно. Знакомые мне места – летом я приезжал сюда побегать, съемная квартира была совсем не далеко. Но нормальные, ухоженные дорожки начинались чуть дальше, а в эту часть парка я никогда не забредал.
Катя взяла левее, вдоль забора. Двигаться пришлось по неухоженной грязной тропе, засыпанной прелыми листьями.
– Мы что, на курганы идем? – спросил я; с этой стороны парка, за оврагом, как мне было хорошо известно, находились знаменитые курганы вятичей. Говорят, народ по оврагу с металлоискателями даже ходили, и не оставались без хабара. Правда, мне самому поработать на месте не довелось. Нормально не покопаешь – народу слишком много, а разрешение получать – тяжелее, чем белый лист на военные раскопы. Памятник истории, все такое. У заявителя должен быть научный статус.
– Что? – Катя недоуменно посмотрела через плечо, но не остановилась, – а, ты про эти… нет, мы не туда. Хотя ты прав – лет десять назад там удалось обнаружить какой-то ценный артефакт. Это была одна из последних находок видящего, я тебе рассказывала про него. Через пару месяцев после работ в Царицыно его убили.
– В старых языческих могилах? – я скептически усмехнулся, – артефакты древних высоких технологий?
– Нормальная ситуация, – пояснила Катя, – люди обычно артефакты не видят. Но что-то чувствуют, это точно. Некое необъяснимое присутствие. Могилы часто устраивают в таких местах, которые еще называют «места силы». Так что искать артефакты на кладбищах и древних святилищах – вполне нормальная практика.
– Кто и зачем его убил, кстати? – спросил я, – ты вроде говорила, что между игроками на этом поле были какие-то правила игры…
– Мы предполагаем, что американцы, – вздохнула Катя, – но, конечно же, ответственность никто не взял. И доказательств нет. Это уникальный случай был. Конечно, была большая буча. Но по итогу тогда казалось, что удалось договориться. Игроки пошли на уступки, добились большей прозрачности. Российская сторона даже получила некоторые компенсации. Формально все соглашения остались действующими, это было выгодно всем. Мы так думали, до сегодняшнего дня.
– Все равно не понимаю, – я покачал головой, – я ведь все-таки свой. Зачем сразу убивать-то? Хоть поговорили бы!
– Ну так они не сразу, – Катя покачала головой, – поговорить пытались. Неумело – это правда, не нужно было заходить от родителей. А потом они получили доказательства, что ты с нами сотрудничаешь. Что деньги от нас принял.
Пока до меня доходил смысл сказанного, Катя остановилась возле единственной оставшейся кирпичной стены какого-то разрушенного строения. Судя по всему, развалинам было лет сорок-пятьдесят. По крайней мере, на месте бывшего фундамента успели прорасти довольно крепкие деревца.
– Вот и пришли, – вздохнула она.
– Как-то не впечатляет… – пробормотал я.
– Подожди, ты еще главное не видел, – заговорщически улыбнулась Катя, и направилась налево от руин, на холм, по вершине которого шел сетчатый забор. Оттуда, сверху, я разглядел, что у стен разрушенного здания находятся полузасыпанные вентиляционные трубы, какие бывают возле бомбоубежищ. Нашелся и вход – ловко замаскированный разросшейся и высохшей травой.
Она уверенно спустилась ко входу, что-то нажала на двери, послышался короткий металлический лязг, и железная дверь, покрытая облупившейся зеленой краской, распахнулась. Из темного подземелья пахнуло затхлостью и плесенью. А еще откуда-то из темноты донесся подозрительный писк, наводящий на мысли о крысах. Меня передернуло.
– Ну же! – подбодрила Катя, потом извлекла откуда-то из кармана куртки крохотный светодиодный фонарик; белый луч разрезал плотный мрак, высветив влажные, покрытие какой-то слизью и плесенью стены, – смелее!
– Я никуда не пойду, – неожиданно для себя самого произнес я.
Катя обернулась, и посмотрела на меня. Кажется, в искреннем удивлении.
– Почему? – спросила она.
– Ты еще спрашиваешь? – вопросом ответил я, – после того, что только что сказала?
– А, ты об этом! – она покачала головой, – ну не глупи же. Помнишь, что я говорила о доверии? Самое главное для этого – не врать. Вот я и сказала тебе правду. Ты недоволен?
– Не люблю, когда меня используют, – сказал я, так же тихо, – еще и кичатся этим потом.
– Гриш, – вздохнула, Катя, – никто тебя не использует. Если хочешь – оставайся. Мы не будем тебя ни к чему принуждать. Я уже говорила – наша организация работает на иных принципах. Не так, как государственные службы. Наверно, поэтому мы и можем с ними успешно конкурировать, не имея таких ресурсов. Но вот что я тебе скажу. Сейчас тебя точно убьют. Даже разбираться не будут. Найдут способ, как обойти защиту тюрвинга. Но вот если бы ты дал им возможность себя уболтать, когда они позвонили – все было бы куда интереснее. Не помню, я говорила, как они обеспечили гарантированную лояльность своего видящего? Его заразили особым вирусом, на основе генома ВИЧ. Если раз в месяц не принимать таблетку – умираешь за день, в страшных мучениях. Естественно, рецепт таблетки в строжайшем секрете. Прием только под контролем, чтобы ни молекулы нельзя было сохранить для дальнейшего анализа. Тебе бы очень понравилась жизнь на таком коротком поводке?
Я вздохнул. Подумал секунду. А потом последовал за Катей в затхлое подземелье.
11
Мы довольно долго спускались по влажной, склизкой лестнице. Отчетливо попахивало канализацией, но крыс, к счастью, видно не было. Должно быть, эти умные твари благополучно убежали подальше от яркого луча фонарика.
– Слушай, а по приятнее места нельзя было найти, а? Для убежища? – решился сказать где-то минут через сорок этого блуждания по подземелью; мне нужно было услышать свой голос. А то масса грунта наверху стала вдруг ощущаться почти физически.
– Гриша, это не убежище, – терпеливо пояснила Катя, продолжая уверенно идти вперед, – это – путь отхода. Нам повезло, что он оказался в зоне досягаемости.
– Ты знаешь их все? – спросил я, – или каждый раз как-то получаешь указания?
– Знаю, – кивнула Катя, – Москва – это моя зона ответственности.
– Значит, ты все-таки шишка, – улыбнулся я.
– Я – оперативник, – упрямо повторила Катя, – кстати, некоторые из схронов я обустраивала лично. Но не этот. Тут слишком сложно, пришлось привлекать специалистов.
Лестница закончилась, и начался длинный коридор со сводчатым низким потолком, с которого свисали то ли корни, то ли наслоения грязи и плесени. Под ногами неприятно хлюпало. А где-то не так далеко слышался шум воды. Большой воды, если быть точным. Коридор закончился ржавой дверью со штурвалом и кремальерой. Катя уверенно подошла к ней, но, вместо того, чтобы крутить штурвал пошарила на стене где-то справа, и дверь со звуком сработавшей пневматики стремительно отскочила куда-то внутрь стены.
– Впечатляет, да? – улыбнулась она, – любой специалист потратил бы пару дней, пытаясь справиться с этой дверью. Даже направленный взрыв не особо помог бы.
– Круто, – кивнул я, и шагнул вслед за ней в гулкую черноту.
Помещение было таким огромным, что свет Катиного фонарика терялся, не достигая свода. Перед нами был огромный резервуар с водой, окаймленный ржавым железным помостом шириной в метр-полтора. На этот помост мы и вышли.
Вода в резервуаре, вопреки ожиданиям, была довольно прозрачной. Луч Катиного фонарика без труда пронзал ее толщу, и терялся в нагромождении каких-то ржавых конструкций на дне. Мне показалось, что там – среди каких-то труб, исполинских шестеренок и маховиков что-то двигалось. Но Катя отвела фонарик в сторону, чтобы посветить под ноги.
– Что это за место? – пораженно спросил я.
– Часть одного сверхсекретного проекта, – пояснила Катя; она повернулась к двери, что-то нажала на стене справа, и та, с таким же пневматическим звуком, встала на место. С этой стороны ее поверхность была совершенно однородной, никаких штурвалов. Она просто слилась со ржавой стеной.
Справа, метрах в десяти от входа, на узком помосте было закреплено два черных цилиндрических пластиковых контейнера, каждый диаметром около метра. Катя подошла к первому, присела, коснулась какой-то выпуклости на левом торце – и контейнер раскололся на две части с легким щелчком. Потом послышался звук, с которым вытекает сжатый воздух из баллона. Однородная черная масса внутри контейнера вспучилась, и с легким плеском упала на воду. Несколько секунд – и рядом с нами, надёжно пришвартованная тонким черным концом к незаметной скобе у основания помоста, покачивалась на воде черная надувная лодка, по типу «Зодиака», только чуть меньше и тоньше.
– Неожиданно, – констатировал я, – мы что, грести будем теперь? Только вёсел что-то не видно…
Катя улыбнулась, и подошла к следующему цилиндру. Тот раскрылся таким же способом, как и первый, но внутри оказался небольшой лодочный электрический мотор, запас уже знакомых мне батарей, и четыре небольших походных рюкзака, плотно чем-то набитых.
– Помоги установить, – попросила Катя, – мотор довольно тяжелый, не хотелось бы его случайно утопить. Водолазного снаряжения тут нет, да и нырять в этих водах, прямо скажем, не рекомендуется.
Я молча взял мотор (не такой и тяжелый, кстати – килограммов десять максимум), и закрепил его в специальном пластиковом гнезде на корме лодки.
– Так понимаю, отсюда есть выход? – спросил я, пытаясь разглядеть противоположную стену резервуара.
– Есть, конечно, – кивнула Катя, – кстати. Пока не забыла, – она покопалась в кармане одного из рюкзаков, и достала еще одну полевую аптечку. – Держи, – сказала она, протягивая пластиковую коробочку.
Я принял подарок, и уже собирался было убрать его в карман, но Катя меня остановила.
– Подожди! – сказала она, и достала свою аптечку, – нужно сделать укол радиопротектора. Это ампула с оранжевой маркировкой, – она извлекла цилиндрик с тонкой полоской ржавого цвета, – вот такой.
Показав мне ампулу, она приложила ее к своему горлу.
– Это еще зачем? – спросил я, открыв аптечку, и с сомнением разглядывая содержимое.
– Будем добираться через коллектор, который соединяет Борисовские пруды с Москва-рекой в обход Городни, – пояснила Катя, – через Сабурово.
– А, завод полиметаллов, – понимающе кивнул я.
– Ага, – согласилась Катя, – самая знаменитая радиоактивная помойка Москвы.
Я выбрал цилиндрик с оранжевой полоской, снял колпачок и, по примеру Кати, приложил его к горлу. Послышалось легкое шипение. Сама инъекция была практически неощутимой.
– В аптеке инструкции нет, – заметил я, – как-то неправильно это.
– Ну а зачем облегчать задачу тем, кто может стать ее случайным обладателем? – Катя пожала плечами, – она все-таки рассчитана на боевую обстановку. Противнику ведь знать не обязательно, как себе жизнь облегчить, например, обыскав труп, правильно? – она грустно усмехнулась. – Поэтому содержимое аптечки учат перед специальным курсом выживания для оперативников. И поэтому я не буду тебе пока озвучивать ее полное содержание – еще не хватало, чтобы ты что-то перепутал в экстремальной ситуации.
– Ясно, – кивнул я, – в целом разумно, но я бы запомнил. Владею мнемотехникой – изучил для себя. Удобно, чтобы пароли и коды запоминать. Так когда мы выдвигаемся? – спросил я, примеряясь, чтобы забраться в лодку.
– После заката, – ответила Катя, – так что сейчас имеет смысл поспать. Дорога будет долгой, а в лодке, еще и на ходу, сам понимаешь – спать никак нельзя, – она вздохнула, и добавила: – кстати, в рюкзаках есть неплохие спальники. И вообще, там подбор снаряжения на все случаи жизни: термокостюмы, болотоходы, и прочее.
– Компактно, однако, – заметил я, распаковывая ближайший рюкзак.
– Высокие технологии в помощь, – улыбнулась Катя. – Спальник сверху, вот этот серебристый рулон, – указала она, посветив мне фонариком.
– Ага, спасибо.
Мы легли возле контейнеров, расстелив спальники прямо на ржавом железе. Катя выключила фонарик. Признаюсь, в темноте мне сразу стало очень не по себе. Казалось, будто стены резервуара начинают неслышно сжиматься, и нас вот-вот затопит поднимающаяся вода.
– Кать… – сказал я, чтобы как-то развеять этот морок, – расскажи о своей организации. Как она называется?
Вообще-то, я оставлял этот разговор для более спокойной обстановки. Чтобы спокойно получить нужную информацию, вдумчиво проанализировать, и потом уже решать, как быть дальше. Но пока события развивались слишком быстро; решения приходилось принимать на ходу, а мне это не очень нравилось.
– Гриш, может, мы… – начала Катя, но я ее перебил.
– Мне не нравится, что я не знаю, на чьей я стороне, – вздохнул я, – и дело даже не в том эпизоде с деньгами, нет. Я должен понимать, для чего вот прямо сейчас я пытаюсь выжить. Может, оно того и не стоит. Понимаешь?
