Сергей Котов
Раненые звёзды
На экране появилось изображение, сделанное, очевидно, с венерианской поверхности. Яркая зелень многоярусных джунглей росла так плотно, что почти закрывала небо. Свет тут был сумеречно-салатовым, что, однако, не мешало разглядеть одну очень интересную деталь рельефа. Прямо перед камерой был огромный водопад, высотой метров пятьдесят, не меньше. На первый взгляд ничего необычного: скала как скала. Но низвергающийся поток воды был слишком правильным. Прямым. Словно в каком-то исполинском городском фонтане, а не в джунглях.
Камера еще сильнее приблизилась. Сквозь сплошной ковер зелени, мха, лишайников и перегноя, кое-где поблёскивал голубоватый металл – там, где слои отложений размыла вода. Изображение приблизилось еще сильнее, сфокусировавшись на водопаде. А потом, должно быть, система включила какие-то фильтры, блики исчезли, и поток воды стал совершенно прозрачным. Примерно на середине высоты водопада, на странном материале, похожем на голубоватый металл, был выгравирован символ, который мне уже приходилось видеть. Я не сразу сообразил – где и когда, а, когда понял, замер, стараясь не выдать своей реакции. Это была та самая ломаная спираль, которую мы видели на обратной стороне Луны. Только в гораздо меньшем масштабе, разумеется.
– Что это? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.
– Мы называем это печатью Создателей, – ответил Коммодор, – очень похожую мы нашли на дне Восточной впадины, самого глубокого места в нашем океане. Только та спираль была сильно деформирована. Почти разрушена. Точно такую же находили фаэтонцы на своем естественном спутнике. Они передали эти данные в рамках научного обмена, установленного в первые годы после контакта, еще до Большой войны. И наши, и их ученые сошлись во мнении в том, что эти сооружения – самые древние артефакты нашей системы. А, значит, с высокой степенью вероятности, именно они принадлежали Создателям.
Я затаил дыхание. Вот тебе и ответ на вопрос, почему местные цивилизации не нашли свои триггеры… выходит, их каким-то образом можно разрушить, не вызвав прилет самих Создателей!
– Все эти годы мы тщательно хранили эту информацию. И готовились – к экспедиции на Венеру. Очень сложно спрогнозировать, что именно способен дать этот артефакт, и способен ли вообще… но, сам понимаешь, с учетом нашей ситуации, быть первыми критически важно. Не исключено, что речь идет о самом выживании нашего мира.
– Для этого и создавали таких, как мы с Каем, да? – задал я риторический вопрос.
– Конечно, – подтвердил Волк, – для самой важной миссии в истории Корпуса специальных операций.
– Это объясняет специфику полигонов, – сказал я, невольно потрогав плечо; оно уже не болело, но неприятно чесалось.
– Верно, – снова подтвердил Коммодор, – думаю, ты уже догадался, почему мы так гоним с подготовкой? И почему задействовали тебя, несмотря на все вопросы, возникшие после уничтожения лаборатории?
Я сделал вид, что на секунду задумался. А потом ответил:
– Фаэтонцы что-то пронюхали?
Волк грустно улыбнулся.
– Не просто пронюхали, – ответил он, – мы подозреваем, что в наших рядах есть предатель. Крот.
– Кому может прийти в голову работать на Фаэтон? – я изобразил искреннее возмущение.
– Ну… в какой-то период после первого контакта имели место даже случаи совместных браков. Мы генетически совместимы. И сейчас остались некоторые… люди. Которые считают, что их модель общества имеет преимущества перед нашей.
Я покачал головой.
– Социологи говорят, это естественный процесс, – Волк снова грустно улыбнулся, – какая-то часть населения всегда будет недовольна. В обычных условиях это никак не может дестабилизировать общество, но при наличии внешнего врага… ущерб может быть очень значительным.
– Насколько все плохо? – спросил я.
– Их экспедиция стартовала неделю назад, – ответил Коммодор.
– Откуда у нас такая информация?
Волк загадочно улыбнулся и оставил вопрос без ответа.
– Мы еще можем успеть? – я задал более правильный вопрос.
– Да. У нас три дня в запасе. Но, боюсь, времени на подготовку не остается совсем. И корабль придется модифицировать, дать вам больше оружия. Боюсь, перелет не будет таким комфортным, как мы планировали вначале.
– Служу планете и Аресу! – сказал я.
– Гриша, – вздохнул Коммодор, – я специально вызвал на разговор тебя, как старшего. Сегодня ваш последний вечер на гражданке перед экспедицией. Прошу, сделай так, чтобы Кай запомнил его. Хорошо?
Я встал с кресла и ответил совершенно не по уставу:
– Принял, командир. Сделаем. И спасибо за разговор.
С этими словами я вышел, не прощаясь, и без формального разрешения.
6
По дороге обратно к жилому корпусу я всё думал о том, как бы посмотреть данные о земной Луне. Фотографии обратной стороны, и отчеты о сделанных находках. Коммодор сказал, что печать Создателей нашли только на Марсе и спутнике Фаэтона. Точнее, остатки печати – очевидно, что устройство вызова было кем-то когда-то разрушено. С учетом сказанного, скорее всего, на Луне ничего не было. И это делало всё происходящее довольно зловещим. В нашем времени Фаэтон разрушен. Марс мёртв. А от обилия артефактов в системе нет и следа. Это могло означать только одно: Создатели ещё побывают возле Солнца. Вопрос только в том – как скоро.
Кай, несмотря на мою просьбу, остался дожидаться меня. И, наверно, это к лучшему – с ним было легко отвлечься от дурных мыслей.
В нашем распоряжении был электромобиль. Дорогая модель приличной марки, с откидывающимся верхом. Несмотря на прохладный климат, даже тут, у Полигона, выпадали тёплые денёчки, когда можно было прокатиться, не отказывая себе в удовольствии дышать свежим воздухом.
Сегодня был как раз такой день. И вечер всё еще сохранял его тепло. Поэтому я опустил крышу и, не торопясь, тронулся в сторону серпантина, спускающегося вниз, в долину – туда, где километрах в двадцати от базы лежал небольшой городишко.
Когда-то в здешних горах, еще до создания Полигона (да что дам – ещё до космической эпохи!) добывали самоцветы, ценившееся во всём мире. Позднее, уже после промышленного взрыва, тут нашли залежи кристаллов лития, и продолжили разработки. В городке поколениями жили шахтёры, работающие на многочисленных ГОКах, густо рассыпанных по окрестностям. Позднее к ним добавился персонал флотской базы, расположенной на побережье, и самого полигона – как военный, так и гражданский.
Поэтому, несмотря на небольшие размеры, местечко было довольно богатое. Хватало тут и дорогих магазинов, и самых современных развлечений. В том числе – ночных клубов, в один из которых мы и направлялись.
Ещё в самый первый наш приход нас выходил приветствовать хозяин заведения – молодой парень с бархатистой зеленоватой кожей и белыми глазами. Выходец из Глубинных земель континента. Откуда именно, из какой страны сказать было сложнее: по акценту ни Кай, ни тем более я определить не смогли, а спросить прямо не было подходящей возможности. Тогда он подарил нам универсальный бессрочный пропуск в привилегированную ложу, который позволял пользоваться отдельным проходом, где не было фейс-контроля.
Это было очень удобно. Если совсем честно – мы ходили в клуб не столько для того, чтобы потанцевать или посмотреть перфомансы, сколько для знакомства с девушками. И цели у нас были вполне определённые. Впрочем, самих девушек это вполне устраивало. Они ходили в клуб за тем же. А на серьезные отношения с военными, тем более с модифицированными спецназовцами, разумеется никто не рассчитывал. Такое положение вещей более чем устраивало все заинтересованные стороны.
Я припарковал мобиль на стоянке, зарезервированной за клубом. Закрыл крышу, и мы направились к нашему входу в заведение.
Мы прошли уже половину расстояния, когда Кай вдруг остановился прямо посреди парковки, и замер, как будто к чему-то принюхиваясь.
– Эй! Ты чего? – спросил я, и толкнул напарника в плечо.
– Да ничего… – неуверенно ответил Кай, – ты не чуешь? Вроде как-то тихо что ли…
Я прислушался. С окрестных улиц доносился обычный гул. Из помещения клуба долетали звуки первого вечернего перфоманса. С парковки возле молла, расположенного в квартале отсюда, вещала назойливая реклама и предупреждения о необходимости соблюдать порядок въезда-выезда.
– Разве? – удивился я, – да вроде все как обычно.
– Да… – неожиданно согласился Кай, – и точно. Как обычно… Почему тогда кажется, что как-то тихо?
– У тебя что, отходняк после полигона? – озабоченно спросил я.
– Да иди ты… – вяло отмахнулся Кай, после чего огляделся, и осторожно направился в сторону клуба.
Двери открылись автоматически перед нашим приближением. Я, поглядев в камеру, кивнул охранникам, и мы пошли дальше по коридору.
К счастью, дверь за нами успела закрыться. А ещё в помещении совершенно не было окон. Только глухой бетон, приличной толщины, с прослойкой звукоизоляции. Это спасло наше зрение в первые секунды.
Помню, в тот момент, когда всё случилось, мне почудился запах озона. А потом вырубилось освещение, и заглохла музыка. Секунду было очень тихо. Я успел расслышать, как где-то снаружи нарастает глухой и мощный гул. После этого в темноте раздались крики людей: сначала возмущенные, потом – испуганные.
Мы остановились посреди коридора. Я почувствовал, что Кай взял меня за руку. Резкий свет ручного фонарика на секунду меня ослепил. Фонарик Кай держал в руке и водил лучом вдоль тёмного коридора. Изнутри клуба по-прежнему раздавались крики. Краска на металлической входной двери вздулась, и кое-где пошла пузырями. От ней несло перегретой химией.
– Ты что, всегда его с собой носишь? – я указал на фонарик, – и какого фига происходит? Где аварийное освещение?
Кай не успел ответить. Как раз в этот момент тот гул, который я услышал сразу после того, как вырубился свет, стал мощнее, и перекрыл голоса людей. Потом само здание завибрировало так, что у меня заныли корни зубов.
– Быстро! Тут дверь в подвал!!! – закричал Кай во всю мощь своих могучих лёгких, но я не столько расслышал, сколько угадал его слова.
Меня не пришлось долго уговаривать. Бежать далеко не пришлось – буквально пять метров, и слева по коридору была обычная дверь, с противопожарным запором. Она легко поддалась. Мы влетели на затхлую и пыльную лестницу. Откуда-то снизу несло канализацией.
Тем временем, гул продолжался. Здание ходило ходуном, из щелей между перекрытиями сыпалась штукатурка и бетонная крошка.
Мы рванули вниз по ступеням со всей возможной скоростью.
– Ты уверен, что мы правильно делаем!? – спросил я через несколько секунд, когда мы оказались внизу лестницы, на узкой и грязной площадке. Тут гул и вибрация ощущались не так сильно. Или же они начали стихать?
– Тут должен быть проход в старые штольни, – ответил Кай, – местные специально их делали, еще в период Первой войны с фаэтонцами. Боялись орбитальных бомбардировок.
– Что произошло? – спросил я, – марсотрясение? По-моему, как раз на улицу выбегать положено! Что, если здание на нас обрушится?
– Ты видел дверь? – спросил Кай.
– Входную? – уточнил я, – ну видел… там что, пожар?
Кай пристально на меня посмотрел.
– Точно. У тебя же подготовки не было, – сказал он, словно отвечая на какие-то свои мысли, – Гриша, ты только спокойно, хорошо? Происходящее здорово похоже на атомный взрыв.
Я едва удержался, чтобы не выругаться по-русски. Кай тем временем распахнул дверь на площадке, и скрылся в подвале.
– Гриш, скорее! – крикнул он, посветив фонариком в мою сторону.
Меня не пришлось долго уговаривать.
В подвале было сыро, пахло плесенью и канализацией. Кай вцепился руками в штурвал, установленный на массивном ржавом люке, вмонтированном в пол. Фонарик стоял рядом с ним; его луч упирался в низкий потолок. Мышцы на руках и плечах напарника бугрились, покрываясь упругими жилами.
– Помоги! – процедил он сквозь стиснутые зубы.
Я присоединился к его усилиям. С жутким скрипом штурвал двинулся, проворачивая скрытую кремальеру. Через мгновение мы распахнули люк.
Снизу пахнуло… даже не знаю, с чем сравнить. Наверно, так пахнет в старых шахтах и заброшенных рудниках. Запах горной породы.
Вниз вели ржавые перекладины вертикальной лестницы. Стенок помещения внизу не было видно – луч фонарика терялся в темноте, не достигая их. Но, судя по эху, подземелье было огромным.
– Пошли, скорее! – сказал Кай, и, подавая пример, сам первым полез в люк.
– Подожди, – сказал я, – секунду. Если это путь к спасению – то там, наверху, люди!
– Охрана и персонал знают этот путь, и проследуют за нами, – ответил Кай, – мы можем только помешать эвакуации.
Он спустился на пару ступеней вниз.
– Слушай, ну всё равно! Это как-то не очень правильно! Куча гражданских наверху в опасности, а мы – военные, сваливаем первыми!
– Гриша, – Кай посветил наверх фонариком, – ты что, ещё не понял?
– Понял что?
– Мы были объектом атаки. С очень высокой степенью вероятности. Да пошли же! Внизу поговорим.
Спуск был долгим. Наверно, это хорошо, что фонарик был не очень мощным; думаю, что если стены подземелья и его дно были бы хорошо видны – ощущения от этого спуска были бы так себе… впрочем, итак они были очень своеобразными. Темнота и простор. Как будто вся вселенная сжалась до одной лестницы, медленно плывущей в пятне света от фонарика.
– Осторожнее! Тут лужа, – предупредил Кай, и спрыгнул с лестницы. Внизу, подо мной, действительно маслянисто поблёскивала вода. Я примерился, оттолкнулся, и прыгнул в сторону – туда, где было сухо.
Вздохнув с облегчением, я машинально посмотрел наверх. Но, конечно же, ничего не увидел. За нами никто не следовал.
– Не похоже, что эвакуация началась! – заметил я.
– Возможно, повреждения здания не такие страшные, как мне вначале показалось.
– С чего ты взял, что это атомный взрыв?
– Я почувствовал, – улыбнувшись, ответил Кай, – у меня кожа модифицирована. Я чувствую электромагнитные поля. А тут меня как будто ошпарило. Это был электромагнитный импульс. Это из-за него электричество вырубилось.
– Да как такое вообще возможно!? – я едва не перешёл на крик, сказывалось эмоциональное напряжение. Все произошло слишком стремительно, – я ведь читал про планетарную оборону! Бомбардировка возможна, только если её полностью смяли. Если у них вдруг появилось подавляющее военное превосходство!
– Не думаю, что это была орбитальная бомбардировка, – Кай пожал плечами.
– Как ещё можно устроить атомный взрыв на военном объекте!?
– Готов спорить, что это была диверсия. Причем операция, подготовленная в большой спешке. Своего рода жест отчаяния, – Кай пожал плечами.
Всё-таки поразительно, как ему удавалось сохранять спокойствие, зная, что там, наверху, совсем рядом только что разверзся атомный ад.
– Почему так думаешь? – спросил я, отряхиваясь.
– Потому, что мы живы, – он пожал плечами, – значит, их агентура не смогла подобраться слишком близко. Они знали, где мы – но деталей нашего перемещения у них не было. Им пришлось рискнуть. И они проиграли.
– Такое… уже происходило раньше? – предположил я.
– Что ты! – Кай округлил глаза, – совершенно уникальная ситуация. Поэтому я очень волнуюсь за нашу миссию на Венеру. Должно быть, она имеет значение просто невероятной важности. Наверно, поэтому нас до сих пор не посвятили в детали.
Я решил, что пересказывать свой недавний разговор с Волком прямо сейчас не стоит. Не время и не место. Вот когда выберемся, тогда… А ведь коммодор наверняка погиб!
– Допустим, – сдержанно сказал я, – но сейчас-то что делать? Есть план? Куда дальше?
– В сторону от города, – ответил Кай, и сделал приглашающий жест, – я неплохо изучил план здешних подземелий. Мы сейчас в камере, где когда-то стоял подземный комбинат. Его, конечно, давно разобрали – на сырье. Местные выработки истощились. Отсюда есть выход на нижние горизонты, а там – проход аж до самого перевала Барьерного хребта, – он посветил фонариком по сторонам; всюду был камень, покрытый трещинами и кое-как валяющимися осколками породы.
– Идти километров двадцать! – воскликнул я.
– Ага, – согласился Кай, – поэтому лучше не мешкать. Нам надо выйти на связь как можно скорее. Космодром и корабль, предназначенный для нашей миссии, тоже могут подвергнуться нападению. Надо предупредить!
– Думаю, они итак догадались, – сказал я, – и приняли меры. Надеюсь.
– Возможно, – кивнул Кай, – но это не причина, чтобы тут задерживаться, да?
Я вздохнул, опустил взгляд, и поплёлся следом.
Вот почему мне так «везёт» на подземелья? Я ведь действительно очень, очень сильно не люблю замкнутые пространства. Да, научился с этим справляться – особенно, когда точно понимаю, что происходит, и есть вера в то, что всё под контролем. Как в орбитальной капсуле. Или на центрифуге. Или даже в том подземелье, которое мы нашли с Катей – там тоже было неуютно, но все механизмы исправно работали, да и продлилось это совсем не долго… а тут – впереди двадцать километров пешком по заброшенным шахтам, на чужой планете, бр-р-р-р….
– Слушай. А, может, город пострадал не так сильно? Здание клуба-то вроде устояло! Может, просто поднимемся, а? Вызовем эвакуационную команду? Хотя бы на связь выйдем?
– Гриша, это не очень разумно! – ответил Кай, – там паника. Службы пытаются спасти того, кого можно спасти. А если в городе есть пособники диверсанта – просто для контроля и подстраховки. Да и к тому же бомба сильно излучала. Возможно, это была нейтронка. Там слишком много наведённой радиации, я не ручаюсь, что мы не схватим опасную дозу.
– И ты это тоже почувствовал? – спросил я недоверчиво.
– Я это тоже почувствовал.
– И почему все говорят, что ты более простая модель… – тихо пробормотал я.
– Потому, что у меня нет твоей выносливости. И степень адаптации к повышенной гравитации несколько ниже. Мне будет тяжелее на Венере.
– Ладно, – я махнул рукой, – двинули уже. Хотя честно скажу – не люблю я подземелья! Надеюсь, батареи в твоём фонарике заряжены под завязку.
Кай заинтересованно глянул на меня, но промолчал.
В подземельях оказалось не так плохо, как я поначалу опасался. Никаких особенно узких мест, или щелей, куда пришлось бы протискиваться. Просто аккуратно вырубленные в породе штреки, хорошо укрепленные старыми полимерными распорками, которые еще пару сотен лет не потеряют своих свойств. Изредка попадались природные пещерные карманы. Там было даже красиво: сталактиты и сталагмиты, даже пещерные цветы. Попадались и карманы с самоцветами, вот только останавливаться, чтобы набрать камней, совершенно не хотелось. Да и инструментов не было…
– Как думаешь, сколько мы прошли? – спросил я, по моим прикидкам, часа через четыре.
– Много, – ответил Кай, – километров двенадцать. Нам везет, горизонт относительно молодой, нет завалов.
– Ясно, – кивнул я.
За очередным поворотом тоннель вывел к вертикальной шахте. Довольно широкой – метров пять в диаметре. И прямого хода на противоположную сторону, где виднелся тёмный провал следующего штрека, не было. Возможно, Каю придётся карабкаться, цепляясь за неровности стенок шахты.
– Жаль верёвки нет… – вздохнул я, оглядев препятствие, – я допрыгну. А ты как?
Кай улыбнулся, потом расстегнул куртку. Его гражданские штаны, на которые я-то раньше и внимания не обращал, вместо ремня были обвиты несколькими слоями чего-то, что вполне могло сойти за хорошую верёвку.
– Элемент традиционной одежды в местности, откуда мама родом, – пояснил напарник, вытаскивая «верёвку», – в древности использовался для лазания по деревьям. Думаю, я бы и сам допрыгнул, но зачем рисковать?
– Удобно, – улыбнулся я, – давай так: я прыгаю, ты кидаешь мне конец, я тебя страхую.
– Идёт, – сказал Кай, фиксируя конец «веревки» на специальной поясной пряжке.
Пока Кай подсвечивал фонариком, я примерился, оттолкнулся как следует, и махнул через шахту, стараясь не глядеть вниз.
И врезался в стену так, что искры из глаз посыпались!
Проход в штрек оказался фальшивым! Тут была только узкая ниша, не больше полуметра глубиной, которая заканчивалась стеной из антрацита или похожего минерала, обладающего свойством эффективно поглощать любой свет, не давая даже бликов. Эта чернота давала ощущение объема, создавая иллюзию прохода.
– Отвязывайся. Тупик, – констатировал я, восстанавливая дыхание и разворачиваясь на узкой площадке.
Я перебросил свой конец «верёвки» обратно Каю. И сделал это очень вовремя. Потому что иначе мой напарник бы точно погиб.
Потолок шахты рухнул совершенно неожиданно. Не было никаких настораживающих тревожных знаков. Вот я стоял, примеряясь для обратного прыжка, а вот – грохот, пыль и будто свет выключили.
Я ощупал себя. К счастью никаких повреждений. А потом до меня дошел весь ужас ситуации. Я в каменном мешке, глубоко под в недрах древнего Марса. Жив Кай или нет – до конца непонятно, а даже если и жив – он никак не успеет привести помощь до того, как у меня закончится воздух для дыхания.
И тогда пришла паника.
Даже там, в вакууме, не было настолько плохо. Да, больно очень – но все происходило быстро. Здесь же ты понимаешь, что умираешь – но долго и мучительно. Тело ещё не знает о страшной ловушке. Оно грузит адреналином, как будто физическая сила и скорость тут может помочь. А разум в это время падает в такие бездны отчаяния, даже о существовании которых не подозреваешь, когда живешь обычной жизнью.
Поначалу я пытался сопротивляться. Считал от ста в обратном порядке. Сбивался, и начинал снова. Казалось, воздуха уже не хватает. Легкие работали на пределе, но всё равно казалось: задыхаюсь. И хорошо бы, если бы задыхался… небытие, потеря сознания были бы спасением. Потом я впивался ногтями в ладони – до боли, до крови. Это помогло на несколько секунд.
Потом ужас вернулся с новой силой.
Я пытался присесть, шевелил руками в узкой нише. Кажется, что-то шептал. Или кричал. Сейчас уже не вспомнить. Мысли потеряли привычную стройность, рассыпавшись черно-белым конфети.
Я грыз своё запястье. Последний план: найти вену, истечь кровью. Скорее погрузиться в спасительное ничто!
И вот, в тот момент, когда я уже чувствовал солоноватый вкус во рту, я понял, что достиг пика. Сердце сжалось на миг. Потом застучало в другом ритме. Как будто кто-то отпустил педаль акселератора.
Тут, на чёрном пике паники, было холодное, заснеженное плато. Чувства исчезли совсем. Разум работал чисто и без сбоев. Констатировал происходящее, спокойно оценил ситуацию. Ещё раз взвесил шансы на успешную спасательную операцию. Спокойно обследовал запястье. Ничего критического – легкий прокус на коже. До крупных сосудов было очень далеко. Обработать нечем – но это не тот риск, на который стоит сейчас обращать внимание.
А дальше началось нечто странное. Точнее, в тот момент оно не воспринималось как странное – эмоциональной оценки не было, чувства будто выключили. Но разум продолжал расширять границы восприятия. Расширял пространство.
Я прикоснулся к камням обеими руками. Почувствовал отголоски вибрации после обвала. Оценил температурные перепады, движение тонких струек воздуха в щелях.
В голове словно сама собой рисовалась картина: шахта. Характеристики стенок. Высота. Ширина. Напряженность. Характеристики материалов. Структура завала, векторы приложения сил. Как будто включился мощный сканер, считывающий по мельчайшим колебаниям окружающей среды нужные данные. И не менее мощный компьютер, который сводил всю картину воедино.
Я видел всё вокруг, на десятки, а то и на сотни метров. Не глазами. Всем телом. И тем компьютером, который внутри меня восстанавливал целостную картину окружающего.
Странно, что в этот момент полного отсутствия эмоций я смог подумать: «Так вот каково это – быть видящим по-настоящему».
Мне понадобилась пара минут, чтобы понять: выход из положения есть. Даже без посторонней помощи я могу выбраться.
Завал камней передо мной не был стабильным. Его плотность была далека от плотности монолитной скалы. А, значит, создать динамическую полость достаточного размера, чтобы вместить моё тело, вполне возможно. Да, сложно очень, нужны огромные вычислительные мощности, и ювелирная точность исполнения. Но, похоже, у меня было и то и другое.
Я выбрал нужное место, и точно рассчитанным движением под нужным углом ударил один из булыжников.
Дальше всё происходило в строгом соответствии с моими расчетами.
Камни сдвинулись, и снова легли в другом порядке. Это было похоже на примитивную компьютерную игру. Только на очень сложном, недоступном человеку уровне.
Мне пришлось разуться, чтобы чувствовать распределение нагрузки через стопы с нужной точностью. Кроссовки я взял в левую руку. А правой продолжал ударять по камням.
Небольшая заминка возникла в самом центре завала. Чтобы создать нужную конфигурацию векторов приложения усилий, мне пришлось с миллисекундными интервалами сделать десять ударов. Разум блестяще справился с этой задачей. Но тело немного подвело. Я взял средний показатель упругости сухожилий, а на правой руке, у безымянного пальца, видимо, был изъян. Сухожилие получило микротравмы, растяжение, но, к счастью, не порвалось. Как бы то ни было, это не было критично.
Я выбрался в штрек, по которому мы пришли к шахте. Вытянув ладони, ощупал воздух. По нюансам движения молекул, температурным перепадам и вибрации пола, разум восстановил картину: Кай бежит изо всех сил. До выхода ему не так уж и далеко осталось. Я надел кроссовки, и побежал за ним. Полная темнота больше не была для меня значимым препятствием.
Кая я догнал возле выхода из пещеры. Он возился с аварийным маяком, пытаясь поймать уверенный прием спутника. Увидев меня, он остолбенел. Я почувствовал, как его тело через поры начало выделять ферромоны страха, сердце зачастило, а дыхание сбилось.
– Спокойно, – сказал я нейтральным голосом, – я выбрался.
А потом восприятие мира разом, рывком, вернулось в обычное состояние.
– К…как? – смог выдавить из себя Кай.
– Долго объяснять, – ответил я, – со мной произошло что-то странное. Как будто какое-то сверхвосприятие. Я смог сделать динамическую полость в завале. И через неё выбраться наружу.
– Я вот… – он указал на передатчик, потом добавил, сбивчиво, и почему-то извиняющимся тоном, – тут помощь хотел вызвать. Думал, успеем. Бур, и шланг с кислородом. Или просто кислород гнать через завал под давлением. Оборудование есть, мы впритык, но могли успеть. Ты бы, наверное, уже сознание потерял, но шанс был…
– Спасибо, – сказал я. Потом подошёл к парню, и обнял его. Даже не задумываясь о том, что раньше никогда не сталкивался с таким жестом на Марсе.
7
– Это называется точкой инициации, – Кай буравил меня своими чёрными глазами, серьёзно глядя исподлобья, – нельзя сделать так, чтобы от рождения человеку были доступны нечеловеческие возможности. Потому что получится не человек. Пробовали поначалу – заканчивалось очень плохо. Способности рвут структуру личности, и исправить это невозможно никакими психотерапевтическими или даже фарамакологическими методами. После первых экспериментов ученые сильно пострадали. Их судили. Наказали, довольно жёстко. Потом на тридцать лет запретили любые вмешательства в человеческий геном. И запрет так бы и остался запретом, если бы одиннадцать лет назад не случилось нечто, тщательно скрываемое властями Конфедерации. Я про находку на Венере. Учёные получили добро на то, чтобы создавать подобных нам с тобой, – Кай вздохнул, и тоскливо глянул в окно. Там, на фоне морского пейзажа черной громадой высилась стартовая конструкция. Сама ракета с орбитальным челноком ещё не была установлена, но это произойдёт в ближайшие часы, – только в этот раз они поступили более разумно. Решили перехитрить природу. Заложенные изменения проявляются не сразу, а уже после формирования личности, причем в стрессовой ситуации, основанной на искусственно созданной фобии. Чтобы намертво запечатать в подсознание их неординарную ценность. Я не всё тебе рассказал, когда говорил о страхе высоты. Мне было запрещено.
– Точнее, ты сказал не правду, – заметил я.
– Если бы вы узнали всё заранее – это обнулило бы шансы на успешную инициацию, – вмешался Хорёк (на самом деле зверёк, в честь которого его назвали, был больше похож на куницу – но мне хотелось назвать ученого именно так; именно он рекомендовал меня оставить взаперти и неведении на целые сутки после того, как мы спаслись из пещер), – а в перспективе вызвало бы у тебя сильнейший комплекс неполноценности.
– Не вызвало бы, – ответил я, – я бы прекрасно прожил и без этого.
– Возможно, – согласился Хорёк, – но это может кардинально сказаться на успехе будущей миссии.
– Так почему вы не сделали это раньше? Если верить вам – достаточно было определить то, к чему у меня развивается фобия, а потом искусственно смоделировать эту ситуацию…
Я запнулся и замолчал. Меня вдруг как током прошибло. Я вспомнил тот странный разговор с Катей, после центрифуги. Когда мы обсуждали – для чего именно она приехала. Как раз сразу после этого на нас напали птицеголовые… выходит, она что, знала? Или подозревала? Выходит, что, возможно, и пришельцы тоже знали или подозревали? Но почему Алиса так обошлась со мной? Посчитала подозрения не оправданными? Или ей было просто всё равно, кто я?
– Проблема с тобой в том, что, вместе со станцией, погибла вся научная документация на тебя, – грустно вздохнул Хорёк.
– Они не знали, как тебя инициировать, – вмешался Кай, – и не знали, что именно откроется после этого.
– Тебе это не понравится, но я скажу, – продолжил Хорёк, – одна из фракций в консилиуме предлагала подвергнуть тебя всем возможными и известным типам инициации. Шансы на то, что примерно на половине тестов мы случайно наткнемся на нужную комбинацию были довольно высоки. При этом вероятность того, что к тому времени ты необратимо потеряешь разум составляли не больше пятидесяти процентов. Но нам удалось убедить остальных, что даже без инициации ты критически важен для миссии. А значит обозначенный порог риска был неприемлем.
– Значит, вы пустили всё на самотёк, – я недоверчиво нахмурился.
– Не совсем так, – Кай улыбнулся, – я думал, ты уже понял. Они модифицировали стандартные полигоны. Все наши миссии – это скрытые попытки нащупать нужную комбинацию инициации.
– Понятно, – кивнул я, – а когда фантазия закончилась, вы решили смоделировать атомный взрыв…
– И это тоже не верно! Я тебе говорил уже! – Кай развёл руками.
– Увы, атака была настоящей, – вздохнул Хорёк, – погибли тысячи. Мы бы никогда не сделали подобного собственными руками.
– Даже во имя высшей цели спасения Марса? – я испытующе поглядел на учёного.
– Если бы мы были бы способны на такое – нас не стоило бы спасать, – парировал он.
– Всё руководство контрразведки подало в отставку, – заметил Кай, – как я говорил, это действительно был жест отчаяния с их стороны. Этой операцией фаэтонцы вскрыли крупнейшую резидентуру в ЕСОК.
