Сергей Котов
Раненые звёзды
– Но по иронии судьбы вместо того, чтобы уничтожить тебя и Кая, и похоронить наш венерианский проект, они разрешили крупнейшее затруднение.
– Слава Аресу! – улыбнулся Кай.
Я вздохнул; потом по очереди посмотрел в глаза Хорьку и Каю. Чуть прикрыл глаза, открывая свои новые возможности. Почувствовал пульс. Биение микротоков в нервах. Активность кожных рецепторов… нет, не врут они. Возможно, искренне заблуждаются – но не врут. Впрочем, это тоже ничего не доказывает – марсианское высшее командование достаточно прозорливо, чтобы не допустить утечки информации на исполнительский или даже экспертный уровень. А в благородство воюющих сторон я не верил никогда.
– Хорошо, – кивнул я, – мы – супер везунчики, но что…
Я хотел спросить: «Что именно со мной произошло? Как называется это способность? На чём она основана?», – но как раз в этот момент в дверь переговорной тихонько постучали. Хорёк нажал кнопку на столе, и разблокировал замок. С тихим мелодичным сигналом дверь отъехала в сторону, впуская в помещение изящную, очень молодую на вид девушку в коричневом лабораторном халате. У неё были огромные зелёные глаза, светлая кожа и волосы соломенного цвета, свободно ниспадающие на плечи. Учитывая марсианскую стройность, она напоминала ожившую героиню аниме.
Кай отреагировал совершенно неожиданно: вскочил на ноги, широко открыл глаза, чуть развёл в стороны руки, и замер в такой позе. Я видел такой жест пару раз – когда выпадала редкая возможность посмотреть марсианские шоу; он означал крайнюю степень изумления.
– Привет, Кай, – спокойно сказала девушка, чуть улыбнувшись; она подошла к столу, и заняла одно из кресел, – тоже очень рада тебя видеть.
– Профессор Камелия, – Хорёк кивнул, – рад тебя видеть.
– Взаимно, профессор, – ответила девушка, и добавила, обращаясь ко мне: – думаю, ты хочешь узнать, что именно в тебе изменилось после инициации?
– Естественно! – кивнул я.
– Ничего себе! Уже профессор, – сказал Кай, словно не слыша наш диалог.
– Не пропускай семейные ужины – еще не то узнаешь, – девушка подмигнула Каю, и снова посмотрела на меня, – к сожалению, мы не сможем ответить точно, – сказала она, – предположительно в твоих нейронах активировалась некая квантовая вычислительная система. Очевидно, что коллеги в изолированной лаборатории на спутнике настолько обогнали нас, что понадобится несколько лет, чтобы точно определить параметры твоей модификации.
– Меня никто не предупредил, что ты тут будешь! – Кай всё так же стоял у стола, чуть раздвинув руки.
– Это бы что-то изменило? – Камелия пожала плечами, и улыбнулась, – и успокойся уже. Садись. Нам надо многое обсудить до старта, – девушка по очереди посмотрела на меня и на Хорька, после чего добавила: – простите моего брата. Он от рождения очень эмоционален. Это не модификация – просто часть его личности.
Кай густо покраснел.
– Кстати, Камелия – третий член экспедиции, – как бы невзначай заметил Хорёк.
– Что!? – Кай непроизвольно сжал кулаки, по очереди глядя то на Хорька, то на единоутробную сестру.
– Это не планировалось заранее. Но, с учётом обстоятельств, наши аналитики пришли к выводу, что присутствие специалиста в молекулярной биологии может быть критически важно для успеха миссии, – сказал Камелия, продолжая спокойно улыбаться.
– И не просто специалиста, – добавил Хорёк, – а ведущего учёного в этой области, признанного авторитета.
– Ты не модифицирована под высокую гравитацию! – заметил Кай.
– Верно, – кивнула Камелия, – пока вы будете внизу, я останусь в орбитальном модуле. Но, если вдруг потребуется моё присутствие, я вполне смогу спуститься. Мы разработали препарат, который позволяет до двух недель работать любому обычному человеку при повышенной гравитации, не испытывая особого дискомфорта.
– Камелия, это секретность высшего приоритета, и я не уверен… – вмешался было Хорёк.
– …убеждена, что у ребят высший допуск. Иначе бы их тут просто не было, верно? – перебила Камелия.
– Всё так… но контрразведка сейчас, фактически, парализована, и соблюдение всех протоколов безопасности возложено на руководителей проектных групп, – продолжал медик.
– Для протокола – ответственность на мне, – ответила Камелия, улыбнувшись, – теперь довольны?
Кай, наконец, снова вернулся в кресло, опустил голову, и едва слышно пробормотал: «И куда только мама смотрела…»
8
Сходные задачи приводят к сходным решениям. Кабина орбитальной капсулы была похожа на земную. Не до деталей, конечно – всё-таки традиции марсианского быта и дизайна накладывали свой отпечаток – но в целом, на уровне общих ощущений, капсула была братом-близнецом земного «Орла».
Места тут было, конечно, побольше. Раза так в три. Вот они, наглядные преимущества низкой гравитации – для вывода на орбиту эквивалентной массы требовалось гораздо меньше горючего, чем на Земле. Значит, при проектировании капсулы было где развернуться. Тут был даже полноценный туалет, полностью изолированный от основного отсека. Конечно же, рассчитанный на невесомость. Так что никаких хитроумных устройств, вроде того, которым я пользовался при старте с Земли, или тем более подгузников на нас не было. А марсианские скафандры оказались заметно удобнее земных аналогов. Видимо, за счёт использованных материалов: в прикладной химии здешняя наука и производство укладывала современную мне Землю на обе лопатки. Это было понятно еще тогда, когда в магазине мне изготовили идеально подходящий комплект повседневной одежды.
Марсианский скафандр ощущался как вторая кожа. Те скафандры, в которых космонавты стартовали с Земли, по сути, были всего лишь специализированными противоперегрузочным костюмами и носителями датчиков для телеметрии с автономной или полуавтономной аварийной кислородной системой. В них нельзя было выходить в открытый космос. Для этого использовались совсем другие устройства, самые продвинутые из которых были жёсткими, как латы древних рыцарей. А марсианский скафандр был универсальным. Он мог быть мягким и почти невесомым, а мог жёстко фиксировать конструкцию, обеспечивая необходимую защиту от перепада давления, излучения, температурных экстремумов и прочих «прелестей» открытого космоса.
Как жаль, что на мне не было ничего подобного, когда я впервые оказался в этом времени…
Я посмотрел на своих спутников. Кай на вид совершенно спокоен, хотя по телеметрии видно, что пульс несколько учащён. На сестру старается не глядеть.
Вчера, обсуждая детали предстоящего перелёта, мы почти всё время провели втроём, но я так и не смог разобраться в деталях их семейных отношений. Вроде бы Кай смирился с тем, что Камелия нужна экспедиции. Но на её вопросы он отвечал подчёркнуто холодно. По крайней мере, мне так показалось.
Камелия не смотрит по сторонам, что-то сосредоточенно читая с персонального дисплея. Совершенно спокойна, как будто происходящее вокруг её совершенно не касается. Отвлеклась на секунду, когда начался обратный отсчёт, но потом вернулась к чтению.
Мне, честно говоря, было здорово не по себе. Я не хотел обратно туда, в вакуум. На душе было как-то по особенному тоскливо.
Мы стартовали на закате, и через иллюминатор корабля было видно, как мелкое марсианское Солнце посылает последние зеленоватые лучи согретому им миру… до боли захотелось увидеть родителей.
Когда-то давно я прочитал, что смерть страшна вечной разлукой. И, хотя я не считал своих родителей погибшими – ведь до их рождения еще два с половиной миллиарда лет! – пропасть, разделяющая нас, была такой же надёжной, как и смерть.
Стартовый импульс тут был гораздо мягче, чем на Земле. Я даже дискомфорта особого не почувствовал. Наоборот, навалившаяся тяжесть напомнила мне о доме. Краем уха я даже услышал, как кто-то из врачей, следящих на Марсе за телеметрией, прокомментировал: «пилот один, реакция на перегрузки идеальна, по гормональному фону он как будто домой вернулся!»
Однако перегрузки продолжались до обидного мало. Потом наступила невесомость. Когда это случилось, я вдруг понял, что совсем не люблю это состояние. Вечное падение, когда не за что зацепиться. Совсем, как моя жизнь…
– Медики говорят, что в привычной обстановке к тебе может начать возвращаться память, – сказал Кай, внимательно поглядев на меня, – пока ничего?
Я отрицательно помотал головой – на Марсе этот жест значил то же самое, что и на Земле. Довольно редкий случай – поначалу я очень боялся выдать себя неправильной жестикуляцией. Но ничего, быстро научился местной культуре жестов – даже быстрее, чем языку.
– Кай, его собрали по кусочкам. Удивительно, что мозг вообще заработал. Реанимировали на свой страх и риск – он вполне мог остаться овощем. Пострадали даже базовые рефлексы, их потом восстанавливали буквально вручную, с помощью наноботов, – вмешалась Камелия, – потрясающая работа, кстати.
– Спасибо, что напомнила, – сказал я подчёркнуто нейтральным тоном, разглядывая траекторию сближения с венерианским кораблём, которую вывел на основной монитор. Одновитковая схема. Неплохо – всего несколько часов в относительно тесном пространстве.
Кстати, у самого корабля было имя. Его назвали в честь одного из сыновей бога войны. Перебирая земных, мифических сыновей бога Ареса я был в затруднении: подобрать эквивалент оказалось непросто. Здешний сын Ареса был богом мужского плодородия, очень близкий земному Приапу. Так что Фобос с Деймосом отпали сразу. Ближе всего подходил Гимерос, бог страсти у древних греков. Так что пусть корабль будет «Гимеросом».
– Хотя был шанс, что хоть какая-то часть информации восстановится после инициации, – не замечая моего намёка, и нисколько не смущаясь моего присутствия продолжала Камелия, – но не повезло.
– Да, насчёт информации, – сказал Кай, – мы не успели полностью пройти подготовку. Скинь мне чего-нибудь полезного о венерианской фауне, а? Я так понимаю, мы для этого тебя с собой тащим? Чтобы иметь с ней дело было сподручнее, верно?
– Верно, верно, – кивнула Камелия, не заметив иронии в словах брата, – без меня у вас некому будет спросить в критической ситуации, что делать.
– Ты так уверена в том, что критические ситуации будут? – усмехнулся я.
– А то ж! Это же Венера, парень!
Кай углубился в изучение присланных Камелией файлов. Я же продолжал нетерпеливо глядеть на траекторию, ожидая сближения с кораблём. От нечего делать чуть углубился в вычисления, активировав свои новые возможности. С каждым разом это давалось всё легче и легче.
Траектория не была на сто процентов оптимальной, как я и подозревал. Если бы капсулой управлял я, мы бы пристыковались к венерианскому модулю на полторы минуты раньше.
Однако же, я предпочёл промолчать о результатах своих изысканий. Вместо этого открыл данные о ближайших орбитальных объектах.
Да, возле Марса было тесновато. Хотя, как мне было известно, давно существовали специальные службы, отлавливающие крупный и опасный мусор разного хлама всё ещё было в избытке. Кроме мусора космос наполняли орбитальные станции – мониторы, спутники – генераторы высокоэнергетической сети, станции – матки для вакуумных истребителей, стелс – базы термоядерных ракет и прочая, прочая… и это только один из эшелонов обороны! Меня подобрали гораздо дальше – за пределами пятой оборонительной сферы, где находились оружейные заводы и ремонтные верфи оперативных соединений планетарного флота.
«Гимерос» по земным меркам был неприлично огромным: почти восемьсот метров в длину. Двигатели (плазменные) и питающий их термоядерный реактор располагались за защитным кольцом, вынесенным за корму на тонких пилонах. В носу, за эмиттером противометеоритной защиты находились жилые палубы. Условия для экипажа были, прямо скажем, роскошными: живые оранжереи, адаптированные к переменной гравитации, тренажерные залы со всем мыслимым оборудованием, залы отдыха и психологической разгрузки, игровые помещения, даже небольшой храм Ареса! Не говоря о том, что сами каюты экипажа состояли из четырёх помещений: спальни, кабинета, санузла и гостиной. Ниже жилых палуб были грузовые отсеки с запасами еды, кислорода, запасных частей для основных узлов и агрегатов, и прочих необходимых вещей; еще ниже – ангары для венерианских спускаемых аппаратов, и прочая техника, необходимая для работы экспедиции на поверхности другой планеты.
Переход из орбитальной капсулы на основной корабль был не таким, как возле Земли. Тут не нужна была стыковка, или что-то подобное. Капсула просто вплыла в огромный ангар, где автоматика зафиксировала её с помощью специальных манипуляторов. А потом створки ангара закрылись – и в помещение подали воздух.
– «Гимерос» Арес ЦУПу, – динамики связи ожили, как только внешнее давление в ангаре-шлюзе стабилизировалось, – у вас пять минут, чтобы занять противоперегрузочные кресла в основной рубке.
– Эй, ребят, что за дела? У нас же часов шесть до планового старта! – возмутилась Камелия.
Оператор в ЦУПе проигнорировал её реплику.
– «Гимерос» Арес ЦУПу. Пять минут до старта. Подтвердите.
– «Гимерос» подтверждаю. Пять минут до старта, – ответил я; экспедиция была военной, а я – старше по званию, чем Кай. Вчера, перед вылетом, мне присвоили звание офицер-кадет первого класса. А заодно назначили командиром экспедиции.
– Что-то случилось, – констатировал Кай, отстёгиваясь.
– Что могло случиться? – продолжала возмущаться Камелия, – вы в глубоком тылу! Так ведь? – её голос чуть дрогнул, и последний вопрос прозвучал неуверенно.
– Они бомбу взорвали на сверхсекретном объекте. Помнишь? – ответил я, открывая люк капсулы, – если старт перенесли – значит, есть для этого основания.
9
Как выяснилось позднее, фаэтонцы сделали всё, чтобы обеспечить своей венерианской экспедиции преимущество скрытности. Их корабль был замаскирован под один из многочисленных рудовозов, регулярно курсирующих между их планетой и некоторыми спутниками газовых гигантов под охраной военных конвоев. Конечно, и эти конвои регулярно подвергались нападениям марсианских экспедиционных сил, но риск сочли оправданным. Тем более, что в последние годы сам Марс сосредоточился на ресурсах внутренних планет и их спутников. Гелий добывался на земной Луне, тяжелые металлы – на Меркурии. Основные силы экспедиционных сил были сосредоточены на охране собственных коммуникаций, а внешние операции проводились только тогда, когда противник допускал явную оплошность, вроде недостаточного охранения рудовозов с редкими элементами, или излишне растягивал коммуникации.
Этот «рудовоз» на полной тяге долетел до Юпитера, где сделал гравитационный манёвр, и, разогнавшись как камень в праще – направился в сторону Венеры, включив поглощающие щиты и, таким образом, исчезнув для всех средств наблюдения ЕСОК.
При хорошем раскладе их бы заметили только в непосредственной близости Венеры, когда они бы начали торможение. Но что-то пошло не так. Где-то в расчёты вкрался неизвестный фактор, и тщательно рассчитанная траектория дала слишком большую погрешность аккурат после того, как они миновали орбиту Марса. Им пришлось воспользоваться корректирующими двигателями. Импульсы были совсем короткими – считанные секунды – но продвинутые марсианские системы искусственного интеллекта, непрерывно анализирующие данные с орбитальных оптических телескопов, мгновенно засекли аномалию.
Это случилось примерно через полчаса после старта нашей орбитальной капсулы.
Пока мы плыли в челноке, развлекаясь расчётами траекторий сближения или чтением специализированной литературы по венерианской фауне, на Марсе царила паника. Видных учёных, специалистов по реактивному движению и баллистике, выдёргивали из тёплых постелей, или от обеденного стола (кому как повезло), чтобы максимально оперативно решить первостепенную задачу: как быстро корабль Фаэтонцев может оказаться на Венере?
В этой задаче было слишком много неизвестных. Непонятно, сколько горючего они взяли с собой. Достаточно ли его будет, чтобы изменить полётную траекторию, и идти на полном ускорении? Был ли у них такой аварийный план?
Большинство специалистов, разглядывая восстановленный по следу импульсных двигателей предполагаемый объем и конфигурацию корабля, предполагали, что такой план точно был. И старта маршевых двигателей следует ждать в тот же момент, когда они обнаружат погоню.
Однако, был и позитивный момент. Марсианский корабль использовал принципиально новую модификацию плазменного двигателя, способную выдать на порядок больший импульс, чем известные доселе. По данным разведки, у Фаэтона таких двигателей не было. Так что шанс обогнать фаэтонцев оставался. Правда, для этого придётся несколько дней идти под ускорением в полтора «же». Причём именно земного «же» – я пересчитал для удобства. Для марсиан эта цифра выглядела ещё более внушительно.
Всё это нам сообщили уже после начала разгона.
Первые минуты работы двигателей мы пребывали в неведении. Только Камелии было приказано принять экспериментальный противоперегрузочный препарат.
Потом был старт. Где-то минут тридцать мы сидели пристёгнутыми в креслах при одном «же», пока техники на Марсе изучали стабильность работы новеньких движков. После этого импульс увеличили до полутора «же», и обрадовали нас, что под такой перегрузкой нам предстоит провести несколько дней. И только потом объяснили ситуацию.
Когда нам разрешили покинуть рубку и занять свои каюты, Камелия устроила долгую перепалку с ЦУПом. Она пыталась выяснить – почему не принято решение дать импульс два «же»? Причина была в ней, или принимались в расчёт возможности других членов экипажа?
Разумеется, ей не дали вразумительного ответа.
После долгих месяцев на дне мягкого марсианского гравитационного колодца перегрузки, даже такие незначительные, дались мне вовсе не легко. Но я адаптировался гораздо быстрее, чем Кай. Первые сутки он отмокал в небольшом бассейне, предусмотренном в рекреационной зоне. Или правильнее было бы сказать солы, а не сутки? Впрочем, это тоже не было бы точным – период обращения древнего Марса вокруг своей оси отличался и от Земного, и от современного Марсианского, хотя и не сильно.
Бортовое время было синхронизировано с поясом Илидии – крупного города, где находился штаб ЕСОК. И это время отличалось от местности, где мы проходили подготовку, часов на пять. Так что, кроме перегрузок, мне пришлось иметь дело с «космо-лагом».
Камелия под своим чудодейственным препаратом, похоже, вовсе не замечала перегрузок. Или делала вид, что не замечает.
В первый вечер я навестил Кая в бассейне. Напарник потихоньку приходил в себя. Выбирался на поверхность каждые полчаса, в точности, как рекомендовали врачи для адаптации. Настроение у него было нормальное – в бассейн он взял планшет, с которого продолжал знакомиться с особенностями поведения отдельных представителей венерианской фауны. Мне хотелось потренироваться, но врачи строго запретили это делать, по крайней мере, в ближайшие три дня, при такой силе тяжести. Так что вместо спортзала я отправился в поход по кораблю – чтобы хоть чем-то себя занять. Про венерианских чудовищ перед сном читать не хотелось.
Так, исследуя закоулки нашего космического обиталища, я набрёл на походный храм Ареса. Зашёл внутрь – из чистого любопытства. На Марсе я не проявлял никакого интереса к религии. Хотя Кай, например, искренне считал себя верующим. Кстати, не для него ли специально сделали этот мини-храм?
Вполне может быть, что и так. Очень по-марсиански, насколько я могу судить.
Храм представлял собой вытянутый отсек со сводчатым потолком. Вдоль стен висели имитации факелов, разгоревшиеся, как только я ступил внутрь. В глубине помещения, за алтарём стояла большая позолоченная статуя спортивного поджарого мужика в одной набедренной повязке. Ну как поджарого – по марсианским меркам он был очень мускулистым. В руке мужик держал древнее марсианское холодное оружие – нечто среднее между мечом и глефой. Вторая рука была сложена в жесте, который среди верующих назывался «Знамение Секиры». Почему именно секиры я не знал – та штука, которая обычно изображалась в руке у божества, эта «глефа», называлась совсем по-другому. А вот полный аналог земной секиры в истории Марса встречался.
Напротив алтаря и статуи стоял ряд деревянных скамеек. Я не сразу заметил, что одна из них занята. А когда заметил – отступать было поздно. Камелия меня заметила.
– Привет! Ты никак помолиться? – она приветственно махнула рукой, – а я всё ждала, когда ты заглянешь. Ты верующий?
– Да, – поспешно ответил я, – то есть нет. Не знаю.
– Ты не слишком хорошо разбираешься в наших верованиях, верно? – сказала она. Мне не понравилось, как прозвучало слово «наших».
– Не было времени изучить, – сказал я, – да и желания, признаться, тоже.
– Ареса ещё называют Богом Последних Дней, – сказала Камелия, – да ты не стой в проходе, присаживайся. Поговорим.
Не знаю почему – но я её послушался, и занял соседнюю скамейку.
– Миф о конце света? – спросил я.
– Ага, – кивнула она, – ты догадался, или попалось где-то? Вообще-то о таком догадаться сложно, если не интересоваться специально.
– Догадался, – холодно ответил я.
– Кстати, антропологи считают, что само существование такого мифа в большинстве верований и у нас, и на Фаэтоне, доказывает искусственное происхождение нашей системы, и жизни на наших планетах.
– Вот как? – спросил я, – я глядел информацию по Фаэтону в сети. Там никакие верования не упоминаются вовсе. Зачем они холодным сумасшедшим убийцам?
Камелия вздохнула, потом взглянула на меня своими огромными анимешными глазами.
– Да брось. Ты же очень умный человек. Идёт война. Мы тщательно культивируем образ врага, потому что сами хотим выжить. Фаэтонцы – они почти наше зеркало. Да, более централизованы и склонны к авторитаризму. Но и только. У них тоже есть семьи, дети, чувства, планы на будущее… вот только нам лучше об этом забыть. Потому что мы вынуждены их уничтожать.
У меня даже челюсть опустилась от таких откровений.
– Ты… ты опасно близка к измене, – заметил я, – а я человек военный.
– Гриша, мы ведь в храме Ареса. Или ты не в курсе? – она засмеялась, – это единственное место на корабле, где нет следящих и подслушивающих устройств. На самом деле нет – я проследила. Для этого он и создавался. Я настояла в Совете, мотивируя заботой о брате. Но на самом деле мне очень нужно было такое помещение для разговора с тобой.
– Что ж… – осторожно заметил я, пытаясь переварить полученную информацию, – вот мы и говорим.
– Кто ты, Гриша?
Признаюсь, я давно расслабился, и уже не ожидал этого вопроса. Он застал меня врасплох. Я опустил взгляд, разглядывая собственные ладони, лихорадочно пытаясь выработать линию поведения, которая не привела бы меня в лабораторные застенки, или в психушку. Я даже забыл, что мы в космосе, на пути к Венере – соревнуемся с вражеским кораблём в скорости.
– Извини, – вздохнула Камелия, – это было слишком «в лоб». Давай я сначала о себе пару слов. Ты ведь за несколько месяцев просто не мог детально разобраться в нашей властной системе, да? Много не знаешь и не понимаешь. Тем более что информация тебе давалась дозированно. Наша Конфедерация – глубоко технократическое образование. Высшую политическую власть осуществляют учёные. Я и моя семья – потомственная элита. Мы входим в Совет. Это мне на стол попали данные твоего генетического анализа, ещё когда ты находился в криокамере, и консилиум оценивал возможность твоего оживления. И это я убедила остальных, что ты – наш сверхсекретный проект.
Я вздохнул, поднял взгляд, и, наконец, решился посмотреть ей в глаза.
– Зачем? – спросил я, – зачем ты это сделала?
– Одна из причин в том, – спокойно ответила Камелия, – что я сама не слишком религиозна. Я не хотела паники. Из большого состава Совета рано или поздно произошли бы утечки. Дело в том, что миф о конце света говорит, будто незадолго до него нас посетит марсианское воплощение Ареса. Тебя могли принять за божество, начались бы брожения в обществе – которые совсем некстати в условиях военного времени.
– А другая?
– Что – другая? – переспросила Камелия.
– Ты назвала одну из причин. Какие ещё есть?
– Ах, это, – она улыбнулась, – наша власть, как и любая власть в природе, неоднородна. Я принадлежу, скажем так, к прогрессистам. Я верю, что наша конфронтация с Фаэтоном имеет принципиальное разрешение. Мы способны разложить их культурно, если навяжем правила игры, установив перемирие. И мы к этому идём.
– А появление живого воплощения бога последних дней способно этот план разрушить… – произнёс я.
– Точно! – она кивнула, – был, конечно, вариант выдать тебя за шпиона фаэтонцев. И не оживлять. Но этого мне тоже не хотелось. Очень уж интересные у тебя гены.
– Да? – усмехнулся я, – и чем же?
– Мы не способны создавать конструкты такого уровня. И не будем способны ещё лет двести, – ответила Камелия.
– Значит, ты точно уверена, что я конструкт?
– В этом не может быть ни малейших сомнений, – она снова улыбнулась, – ты ведь успешно прошёл инициацию. И приобрёл такие возможности, которые мы не то что спроектировать – даже вообразить себе не могли. У тебя в мозгах теперь квантовый компьютер! Так кто ты, Гриша?
– А сама как считаешь? – наплевав на вежливость, вопросом ответил я, – у тебя ведь есть какие-то гипотезы? Раз ты неверующая.
– Есть, – она кивнула, – собственно, варианта всего два: ты или конструкт создателей. Или конструкт иной, очень высокоразвитой цивилизации, которая решила вмешаться, и оценить, что у нас тут вообще происходит.
Я вздохнул, сцепил пальцы. Потянулся. Почесал подбородок.
– Ты ведь мне не поверишь, если я скажу, что сам не знаю? – спросил я.
– Не оскорбляй мой интеллект, Гриша, – Камелия покачала головой, – я знаю, что ты не потерял память. У тебя иногда проскакивали… скажем так, очень странные вещи. Нет, не часто – в целом ты отлично себя контролировал – но я ведь очень внимательная, знаешь ли.
Я снова вздохнул. Снова почесал подбородок. И, наконец, решился сказать правду.
– Понимаешь какая ситуация, – сказал я, – дело в том, что я и правда не знаю, кто я.
Она разочаровано опустила глаза.
– У меня были отец и мать, – продолжал я, – которые уверены, что родили меня сами. Был, правда, один странный эпизод незадолго до моего зачатия… мама рассказывала. Но это совершенно ничего не доказывает.
– Всё-таки ты с Фаэтона? – заинтересовалась Камелия.
– Нет, – я покачал головой, – если быть совсем точным – я с третьей планеты.
– С третьей? – она чуть нахмурилась, – ледяной мир… это бессмыслица какая-то! Там что, есть скрытая колония?
– Мы называем свой мир Земля, – продолжал я, – слово «Земля» я произнёс на русском.
У Камелии округлились глаза.
– И до моего рождения еще около миллиарда лет, – продолжал я, – марсианских лет.
– Не понимаю, – сказала она, – объясни.
Я коротко пересказал ей свою историю, подробно остановившись на цепи событий, которые привели к моему появлению на дальней орбите древнего Марса.
Она слушала не перебивая, уставившись на меня своими глазищами. Этот взгляд сбивал меня с мысли, поэтому, не прерывая рассказа, я принялся разглядывать статую местного божества. Это помогло собраться с мыслями.
– Значит, ты видел создателей? – спросила она, когда я закончил.
– Не самих создателей – только результат их деятельности. На момент, когда я попал в прошлое, они успели уничтожить все следы цивилизации на внешних планетах.
– Фаэтона в вашем времени нет… а Марс – безжизненная планета? Так?
– Всё верно, – кивнул я.
– Хотя миллиард лет… это ведь очень много… это ни о чем не говорит… – пробормотала она себе под нос, словно отвечая на какие-то собственные мысли.
– Те данные, которые успели собрать земные зонды о Марсе, – безжалостно продолжал я, – позволяют предположить, что около двух с половиной миллиардов земных лет на планете произошла крупная катастрофа. Возможно, столкновение.
– Два с половиной земных? – спросила Камелия, и сама ответила на свой вопрос: – около миллиарда наших.
– Ага, – кивнул я, и улыбнулся, – плюс минут сто миллионов лет.
– Всё равно это плохо, – Камелия нахмурилась, – очень плохо. Может быть, верующие не так уж и неправы.
10
Предполагаемый корабль фаэтонцев больше не давал корректирующих импульсов. Не шёл он и под ускорением. Согласно данных обсерваторий, он просто растворился в межпланетном пространстве, включив, видимо, все возможные маскировочные щиты.
У нас была расчетная траектория, но она не могла быть точной – слишком многие параметры остались неизвестными: масса объекта, форма, развесовка, точка приложения усилий маневровых двигателей… в общем, их было столько, что окно сближения с Венерой оставалось довольно размытым. Больше того – траектория могла быть теоретически направлена вовсе не на Венеру. Сближение с Землёй из той точки, где они давали корректирующий импульс, тоже было возможно.
Это было странно. Тревожно. Но на вторые сутки межпланетного перелёта ЦУП дал добро на снижение импульса до значения, эквивалентного стандартной марсианской гравитации. Надо сказать, меня это, скорее, расстроило – я рассчитывал потренироваться с нормальными весами. Да и Кай был не рад – он практически закончил адаптацию. Зато Камелия перестала принимать свои таблетки. Они, конечно, были волшебными – но наверняка имели побочки, о которых она предпочла умолчать.
Удивительный мир, этот древний Марс всё-таки. Мне было сложно представить кого-нибудь из земных публичных политиков, облечённых реальной властью, кто собственной персоной вмешался бы в авантюру, подобную нашей. Впрочем, возможно, что чутьё Камелию не подводило – и наш полёт имел исключительное значение для будущего её мира.
Мы теперь регулярно встречались в храме Ареса, когда Кай был на вахте. Обсуждали разное. Я рассказывал о Земле – честно, насколько мог. Утаивать что-либо не имело смысла. Она же говорила мне о Фаэтоне. Про лидеров. Идеологию. Быт. Выяснилось много интересного. Обе цивилизации почти одновременно вышли на уровень межпланетных полётов, но первыми в гости на Марс прилетели именно фаэтонцы. Сначала миры сосуществовали вполне мирно – ведь делить было нечего. Даже сотрудничали. Обменивались знаниями. А в какой-то момент обнаружили, что люди разных планет полностью генетически совместимы, и могут давать плодовитое потомство. Появились интермировые семьи. Дети. Это объясняло, почему на Марсе вообще оказалась возможна агентурная сеть фаэтонцев.
– Ты же понимаешь, мы теперь предупреждены, – сказала Камелия во время одной из встреч, – и мы постараемся сделать всё, чтобы сохранить свой мир.
– Понимаю, – кивнул я.
– Это значит, что твоя реальность изменится. Мы уйдем в другую ветку событий. По крайней мере, теоретически. Помогая нам спасти наш мир, ты можешь погубить свой. В том смысле, что он никогда не будет таким, каким ты его помнишь, в этом варианте реальности.
