Сергей Бушов
Лось и лосось. Фантастические истории
XVIII
Собственно, дальше всё продолжалось как обычно, словно бы ничего и не случилось. Разве что Илья стал ещё осторожнее обращаться с рыгаликами да более обильно поливать себя защитной смесью по утрам.
Пациенты шли и шли. Иногда приходили любопытные, не больные ничем серьезным. Илья прогонял их, так как не хотел тратить на них время. Было очень много тяжёлых больных, которых приносили на носилках, и Илья начал задумываться о том, не стоит ли перевести приёмную на первый этаж. Он уже вернул отчиму затраченные деньги, отложил довольно солидную сумму на счёт в банке, но ничего в его жизни не менялось, потому что всё его время заполняли рыгалики.
– До свидания, доктор. Спасибо, – сказал помолодевшая женщина, только что избавленная от опухоли в груди.
– До свидания, – сказал Илья. – Следующий.
В кабинет зашёл человек с палочкой, которой он постукивал перед собой, нащупывая путь.
Илья подставил ему стул.
– Доктор… – произнес слепой. – У меня несколько необычный случай… Я ничего не вижу с пяти лет, когда попал в аварию. Но врачи говорят, что у меня нет никаких патологий, и зрительные центры не пострадали. Они говорят, что моя слепота чисто психологическая…
Илья, не отрываясь, смотрел на слепого. Он знал, что случай действительно необычный. Во всяком случае, он такого ещё никогда не видел.
Нигде, во всем теле пациента, не было ни одного зелёного пятнышка. А в голове лежало нечто огромное, серое, свитое кольцами. Червь был толще пальца, постоянно полз по кругу, обвивая голову изнутри, и совсем не походил на обычных рыгаликов – гораздо больше них, серый и почти непрозрачный.
Илья собрался с духом. Он приблизился к слепому, который ещё продолжал что-то говорить о том, у кого и когда он пытался лечиться, и провёл по его голове пальцем.
Червь резко распрямился и прыгнул Илье в самое сердце. Илья отшатнулся, вскрикнув и с грохотом упав на спину. Его руки успели схватить рыгалика за хвост и тянули прочь от себя, но сил не хватало. Илья упал и перекатился на бок. Червь чуть ослабил хватку, и Илье удалось вырвать его из груди. Голова червя металась в воздухе, пытаясь за что-то зацепиться. Илья быстро извлек из кармана зажигалку и щелкнул ей возле извивающегося хвоста. Червь вспыхнул прямо в руках Ильи и рассыпался в искры так быстро, что Илья не успел обжечься. Он встал и отдышался.
– Ну, как вы? – спросил он у пациента.
– Я вижу, – сказал тот, и повернулся к Илье. На губах блуждала блаженная улыбка. – И тебя, суслик, вижу.
Он встал. Показал куда-то вдаль рукой.
– И там суслик. А там ещё один. Большое кино про сусликов…
Он двинулся мимо ошарашенного Ильи прямо в стену и прошёл сквозь неё.
Илья, лишившийся дара речи, приблизился к стене и потрогал её пальцем. Шершавая, холодная, твёрдая.
Он вышел из кабинета, снял с вешалки куртку.
– Ты куда? – спросила Юля.
– Домой.
– Доктор, а может, меня примете? – запричитала какая-то бородатая старуха внизу.
– Не сегодня. Не могу. Простите.
Он вышел на лестницу и спустился, держась рукой за перила. На улице дул ветер. Зелёный червяк сорвался с ветки дерева и пролетел мимо, что-то пища. Небо вертелось вокруг, то оказываясь под ногами, то взлетая ввысь.
– Здравствуйте.
Илья сфокусировал зрение на человеке, возникшем прямо перед ним. Он был одет в чёрное пальто и кепку, но Илья узнал в нём капитана, который записывал его показания несколько дней назад.
– Здравствуйте. Как следствие? – автоматически спросил Илья.
– Нет никакого следствия. Дело закрыто. Вскрытие показало, что все трое умерли естественной смертью. Что соответствует показаниям вашего секретаря. Ну, и вашим, если их можно назвать показаниями.
Илья слабо улыбнулся, попытавшись вспомнить, что же за чушь он тогда нёс.
– Я пришёл к вам сказать, что вами восхищаюсь, – сказал капитан. – Не за то, что вы прикончили этих уродов – уж не знаю, правда, как – рано или поздно они бы всё равно сдохли. А за то, что из всех, кого я знаю, вы единственный человек, который на самом деле творит чудеса. Если вам опять начнёт кто-то надоедать, обращайтесь прямо ко мне. Сочту за честь помочь.
– Спасибо, – сказал Илья. – А теперь я могу уехать из города? Мне хотелось бы немного отдохнуть.
– Разумеется, – сказал капитан, постепенно тая в воздухе. – Вы абсолютно свободны.
Илья закрыл глаза и втянул носом сырой воздух, чтобы прийти в себя.
XZ
Солнце палило нещадно. Илья, одетый в футболку и лёгкие белые брюки, стоял на балкончике своего номера гостиницы и оглядывал город с высоты. Белые домишки, облепившие склоны гор, спускались вниз до самого берега. Бухта, по которой плавали мелкие судёнышки и яхты, блестела на солнце. Пляжи были завалены загорелыми телами. Справа и слева от выхода из бухты возвышались два мыса – один потолще, другой потоньше.
Куда-то надо было пойти. Может, в кино? А можно на пляж, погрузиться в тёплое солёное море. Можно покататься на водном велосипеде. Можно забраться вон на ту гору…
Илья напряг зрение. Что-то двигалось там, вдалеке, по склону горы, в районе жёлтой вьющейся тропки… Что-то живое. Зелёное.
Он в ту же секунду, ещё плохо понимая, что делает, схватил зажигалку, пачку газет и выбежал из номера.
Он нёсся по обочине дороги в сторону той горы, где увидел зелёные пятна. Он понимал, что их очень много, раз он смог увидеть их на таком расстоянии. И они двигались вниз, на город.
– Что же случилось? – бормотал Илья. – Почему они сюда ползут? Откуда взялись?
Он выбежал на пешеходную тропинку и быстрым шагом пошёл по ней вверх. Тропинка петляла меж деревьев, вела через камни, корни и осыпающийся песок. Илья спотыкался, задыхался, но шёл быстро, как только мог.
Вот она завернула круче вверх и оказалась зажатой между двумя скалами. Илья остановился. Навстречу ему по тропинке двигался сплошной поток зелёных червей. Они позли в несколько слоёв, и тропинка была сплошь покрыта ими, насколько Илья мог её видеть.
– Их же тысячи… – пробормотал Илья. Достал из кармана зажигалку.
– Стой! – донесся голос из скопления червей.
Илья замер, поражённый.
Черви замедлили движение и словно бы расступились. Один из них, толстый, тёмный, выполз немного вперед и поднял голову. Похоже, говорил он.
– На этот раз ты не сможешь нас остановить, – произнёс червь. Илья никак не мог понять, чем же он издаёт звук – его многочисленные рты вроде бы не шевелились. – Нас слишком много. И нам очень нужно быть в этом городе как можно скорее.
– Почему? – спросил Илья.
– Сейчас здесь должно произойти землетрясение. Будет много боли…
– Нет, – сказал Илья. – Я вас остановлю.
Он решительно щёлкнул зажигалкой и поджёг газетный ком в руке. Огненный шар полетел в поток червей. Они вспыхнули. Но в тот же момент Илья увидел, как зелёная река раскололась надвое, огибая огонь, который тут же угас, успев испепелить жалкую горстку рыгаликов.
Со скал по краям дорожки на Илью посыпались черви. Он метнулся бежать, но в ноге что-то захрустело, и он рухнул, стиснув зубы от боли. Черви поползли сквозь него. Позвоночник словно ударило током, и руки перестали слушаться. Илья видел, как покрывается волдырями кожа под порвавшейся рубашкой, и чувствовал, как в животе что-то лопается и бурлит. Голову стиснула боль.
Черви ползли и ползли. Илья дёрнулся, перевернувшись на бок, и вдруг ему показалось, что он видит что-то глубоко под землей. Там, под скалами, шевелились другие черви – огромные, красные, похожие на застывшую кровь. Они простирались на многие метры вдаль, куда зрение Ильи не могло проникнуть. Они медленно, тягуче, ползли прочь из города, и земля начинала дрожать, оседая в образовавшуюся дыру…
Поток рыгаликов миновал Илью и спускался по дорожке дальше, туда, где его ждала плоть. Много плоти. Такой же, как у Ильи, но ещё ждущей своих зелёных хозяев.
Мир вокруг начал расплываться. Илья успел только увидеть, как сверху, с горы, к нему спускаются две обезьяны в грязных ватниках. В руках они несли серебряные лопаты. Лица были скорбными.
Илья взглянул на кишащее рыгаликами тело и в отчаянии пошевелился, пытаясь стряхнуть их, но голову обхватила новая волна боли, и он погрузился в приятный розовый и тёплый покой.
Июль-Октябрь 2004
Самосвал
Лёвкин открыл глаза и потянулся. Казалось бы, такое простое действие, а сколько оно доставляет удовольствия! Косточки хрустят, мышцы разминаются, а по всему телу растекается сладкая истома… Особенное, впрочем, удовольствие состояло в том, что день стоял субботний, так что Лёвкин мог валяться сколько душе угодно, разглядывая, как по потолку бегают солнечные зайчики от яркого света, который просочился снаружи сквозь сетчатую тюль.
Однако же спустя несколько секунд блаженства грохнула входная дверь, а ещё через пару мгновений на пороге показалась фигура супруги.
– Ты чего это? – удивилась она. – Дрыхнешь, что ли, до сих пор?
– Да я это… – сказал Лёвкин и сел на кровати. Он был вообще не мастер изъясняться на человеческом языке. Да и на любом другом, скорее всего, но это трудно сказать, поскольку, кроме как на человеческом, ему говорить не приходилось.
– Я уже и в магазин сбегала, и за квартиру заплатила, а ты всё валяешься! – продолжала жена, удаляясь с пакетами на кухню. – Не стыдно тебе?
– Ну, это… – сказал Лёвкин. Стыдно ему не было, но признаться в этом стало как-то неловко.
– Хоть бы мусор вынес, – громогласно заметила жена с кухни. – Целое ведро набралось, аж через край сыплется.
– Сейчас, – сказал Лёвкин. – Умоюсь вот только. И того… Ну, оденусь.
Он натянул старые треники, надел разношенные тапки и прошёл в туалет. Закончив дела там, проследовал в ванную. Умыл лицо, взялся за зубную щётку и вздохнул.
По всей видимости, причиной его вздоха послужило то, что он видел в зеркале. Нет, дело было не в небритости или растрёпанных со сна волосах, эти недостатки он мог легко устранить. Но лицо человека в отражении выглядело усталым, морщинистым и дряблым. Лёвкин тут же почувствовал, как ноют суставы – должно быть, к дождю, как в животе покалывает недолеченный гастрит, а в голове зудит всё ещё не выплаченная ипотека.
– Старый я стал, – пробормотал Лёвкин своему отражению, и оно, похоже, с ним согласилось.
Вернувшись в комнату, он медленно и грустно начал собираться в дальнюю дорогу до мусорных баков. Носки словно сговорились и все как один оказались непарными. В конце концов, Лёвкину удалось подобрать два немного похожих. Правда, один оказался рваным, а второй – красным, но ботинки помогли бы скрыть этот недостаток.
В комнату заглянула жена.
– Ты что, ещё тут? – удивилась она. – Ползаешь, как черепаха, ворчишь себе под нос, как старый дед… Вот ведро.
Она поставила ведро в прихожую и вернулась на кухню. Лёвкин хотел было пройти за ней, чтобы посмотреть, сколько на улице градусов, но побоялся лишний раз раздражать.
Он вышел на лестничную площадку, тщательно запер дверь на два ключа, развернулся, чтобы начать спускаться, и вдруг столкнулся с Кругловым.
– Привет, сосед, – сказал Круглов, ехидно улыбаясь. – Не заглянешь на минутку? Дело есть.
– Привет, – ответил Лёвкин. – Нет. Я того… Занят, в общем.
– Да подождёт твой мусор! – воскликнул Круглов. – Я тебя знаешь зачем зову? Хочу провести эксперимент. Большого научного значения, между прочим. А ты – ведро.
Лёвкин поморщился и обошёл Круглова стороной.
– Я не дурак, – сказал он. – Я ещё с прошлого раза того… Хромаю.
– Что доказывает, – возразил Круглов, – что испанский сапожок оказался совершенно работоспособным.
– Почему ты сам на себе не ставишь свои эти… эксперименты? – пробормотал Лёвкин, спускаясь вниз.
– Да что я, совсем сдурел так рисковать? – удивился Круглов. – А если наука меня потеряет?
Лёвкин нахмурился и молча пошёл вниз. Кроме случая с гвоздями в сапоге, он помнил ещё ракетный ранец из утюга и пылесоса, который стоил ему обожжённых бровей и выбитого зуба, а также прибор для гастроскопии, который взорвался, слава Богу, в руках у Круглова ещё до того, как тот заставил Лёвкина его проглотить.
– Хорошо бы потеряла, – тихо произнёс Лёвкин и перешёл к следующему пролёту.
Однако Круглов следовал за ним.
– Да ты не понимаешь, дурья башка, что я тебе предлагаю, – говорил он. – Вот ты в курсе, что всем нашим телом управляет мозг?
Лёвкин спускался молча.
– И старением нашим, видимо, тоже, – продолжал Круглов. – То есть ток, который мозг пропускает через наше тело – источник старения. Я тут произвёл замеры, покумекал немного, и всё!
– Что – всё? – буркнул Лёвкин.
– Я могу тебя омолодить, – сказал Круглов. – По моим расчётам, лет на десять–пятнадцать. Больше опасно. Принцип простой – через мозг пропускается ток в обратном направлении. Чем больше сила тока, тем сильнее эффект.
– Ты бы на крысах лучше сначала, – сказал Лёвкин, хотя шаг его, и без того неспешный, слегка замедлился. – Вон их сколько в подвале.
– Правильно мыслишь! – восхитился Круглов. – Так я и сделал. Переборщил только. Крыса потеряла все седые волосы. Собственно, всю шерсть потеряла. Но у неё масса слишком маленькая. А ты, как мне кажется, потяжелее будешь.
Лёвкин остановился, раздумывая.
– Ты только представь, – сказал Круглов. – Ты возвращаешься домой, а тебе сорок. Или даже, может быть, тридцать пять. И мусор я за тебя выкину. Давай попробуем, а?
– Ладно, – сказал Лёвкин. – Но если опять того… То я тогда тебя….
И они пошли наверх вместе с полным пищевых отходов ведром, распространяющим вокруг себя непередаваемый аромат.
Круглов пропустил Лёвкина в свою квартиру и, размахивая руками, продолжал рассказывать.
– Крыса – это ведь что? Глупое животное, она ни черта ни в чём не понимает. А ты – интеллект! Что тебе эти двадцать ампер?
Лёвкин прошёл вместе с Кругловым на кухню, по дороге рассматривая причудливые изобретения, захламляющие квартиру. Здесь можно было разглядеть недостроенного робота с трёхлитровой стеклянной банкой вместо головы, вечный двигатель из десятка настольных калькуляторов, соединённых в кольцо велосипедными спицами, болотный вездеход из бензопилы и четырёх вёсел с галошами на концах, а также и новоявленный омолодитель, который стоял прямо посреди кухни, поражая воображение своими размерами.
В нём можно было угадать части строительного компрессора, старый кинескоп, несколько вольтметров и дизель-генератор. Всё это было связано верёвками, опутано проводами, несколько из которых шли к самой главной части конструкции, её, так сказать…
– Вот, – сказал Круглов. – Это и есть краеугольный камень моего изобретения. Его становой хребет, базис, первооснова. Самая суть.
– Это кастрюля, – сказал Лёвкин.
И правда, это была кастрюля. Эмалированная, жёлтая, с синими цветочками на боку. Продырявленная в нескольких местах, она ощетинилась продетыми сквозь неё железными арматуринами, к которым крепились толстые провода.
– Не просто кастрюля, – сказал Круглов. – Датчики внутри будут отслеживать твоё состояние и степень омоложения. А я, глядя на показатели приборов, смогу регулировать всё через пульт. Ты не смотри, что тут вилки вместо рычажков, всё вполне работоспособно. Садись.
– А чем воняет у тебя, не пойму? – спросил Лёвкин, усаживаясь на приготовленную табуретку. – Горело что-то.
– Да крыса, я же говорю, – ответил Круглов, подняв кастрюлю и надев её на голову Лёвкина.
Стало темновато и немного страшно. Что-то резиновое присосалось к волосам. Волосы шевелились, а кожу покалывало слабыми разрядами тока.
Круглов сунул что-то Лёвкину в руку. Толстый свинцовый цилиндр.
– Это предохранитель, – сказал он. – На всякий случай. Если ток будет слишком большим, он расплавится, а ты будешь как огурчик.
Лёвкина это успокоило. Правда, ещё он ощущал себя слегка неловко от того, что на кастрюле были нарисованы цветочки. Какой-то дамский скорее рисунок, не солидный.
«Зачем я к нему пришёл? – думал Лёвкин. – Глупость какая-то. Детский сад. Да нет, в детском саду было всё по-другому. Там были книжки интересные, и мой самосвал игрушечный, и воспитательница Татьяна Петровна. А тут только Круглов и я в дурацкой кастрюле».
– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил Круглов.
– Да нормально, в общем, – гулко отозвался Лёвкин изнутри. – Приятно даже слегка. Током щекочет.
– Хорошо, – сказал Круглов. – Тогда включаю!
И тут Лёвкина шарахнуло. Ему показалось, что у него горит изнутри голова. Тело прошило разрядом насквозь, распрямило и сбросило с табуретки.
Он кое-как стащил с головы кастрюлю и пополз на четвереньках прочь, пытаясь в тумане разобрать, где выход.
– Кретин, – бормотал он, чувствуя, как изо рта течёт пенистая слюна. – Придурок… Чтоб я ещё когда….
– Да сам ты кретин, – раздался рядом обиженный голос Круглова. – Такой слабый ток не выдержал. Импотент ты мозговой, и больше никто. Крыса до конца держалась, между прочим.
Лёвкин выполз куда-то, встал, вытер рот рукавом. С пальцев стекли остатки расплавившегося предохранителя. Голова кружилась, но зрение начинало восстанавливаться. Он стоял на лестнице в подъезде, возле окна. Снаружи дул ветер, и видно было качающиеся верхушки деревьев.
– Вася? – услышал он возле себя и обернулся.
– Здравствуйте, – сказал он, и только потом узнал. Это была Татьяна Петровна. Она поднималась по лестнице вверх, прижимая к себе огромный букет тюльпанов.
– Это ты, Лёвкин? – спросила она. – Такой взрослый! Ты что здесь делаешь?
– Живу, – ответил Лёвкин, всё ещё с трудом соображая. – А вы?
– А я в сорок седьмую, – ответила Татьяна Петровна, улыбаясь, и поправила очки. – Там у моей коллеги праздник в честь окончания завода. И сразу юбилей – сто восемьдесят три.
Лёвкин пошатнулся и улыбнулся в ответ. Татьяна Петровна была хорошей, самой доброй, воспитательницей. И не изменилась совсем. То же чёрное платье в мелкий белый горошек, такая же тоненькая талия.
– Да ты присаживайся, Лёвкин, – сказала она. – Расскажи, как ты. Женился?
Лёвкин с удивлением обнаружил, что на лестничной площадке стоят два кресла. «Должно быть, бомжи притащили», – подумал он и присел. А рядом поставил мусорное ведро, которое непостижимым образом снова оказалось в руке.
– Женился, – сказал он. – Давно. Вот детей нету. Не получилось.
Ему стало грустно.
– Да не переживай, Вася, – сказала Татьяна Петровна, опускаясь в другое кресло. – Ты же молодой ещё, успеешь. А что не спишь?
– Простите? – не понял Лёвкин.
– Ты и в садике так, – сказала она, словно не слыша его. – Днём никогда не спал. Всё разговаривал с кем-то, дурил. А сейчас ведь мёртвый час. Спать надо. И я тебе сказку всё время рассказывала. Помнишь?
– Помню, – сказал Лёвкин.
– Хочешь, и сейчас расскажу?
Лёвкин кивнул. Вдруг в его голове начало проясняться, и он почувствовал, что здесь что-то не так. Татьяна Петровна тем временем тряхнула своими чёрными густыми волосами, поправила очки и начала сказку:
– Встретились как-то лось и лосось. Посмотрели друг на друга да и разошлись. Но, проходя мимо лося, лосось не выдержал и откусил ему левый клык. Лось обрадовался – давно хотел рот почистить от лишних зубов. Обнял лосося, расцеловал во все уста, в груди, в лоб, да и в гроб положил. Там, дескать, свежее будет.
Лёвкин слушал и понимал, что Татьяне Петровне не может быть сейчас двадцать восемь лет, как тогда, в садике. Да и сказка казалась странной.
– Когда масло закипело, – продолжала Татьяна Петровна, – лосось перевернулся на другой бочок, да и заснул. И снилась ему планета с большими морями и зелёными дремучими лесами. На ней лосось был рыбой и плавал в воде. А лоси ходили по лесу с огромными рогами и медленно жевали листья. Лосось проснулся. «Не люблю бредовых снов», – сказал он, взял полотенце и полетел мыться на ёлку.
Лёвкин встал.
– Не понравилась сказка? – спросила Татьяна Петровна разочарованно.
– Да нет, – ответил Лёвкин. – Очень того… Занимательная. Но у меня ведро. До свидания.
И он поспешил вниз. Пока он одолел все пролёты, впрочем, тревога уже улетучилась. «В конце концов, – думал Лёвкин, – есть люди, которые вечно молоды. Да и медицина в наше время творит чудеса».
По подъезду плавали туда-сюда воздушные шарики. Один из них подмигнул Лёвкину, и тот подмигнул в ответ.
А внизу, у почтовых ящиков, его внимание привлекла кучка сваленных в углу вещей. Люди иногда выносили сюда то, что им было не нужно, но ещё могло кому-то пригодиться.
– Надо же, – сказал он, взяв в руки верхнюю книгу из стопки. – «Муми-тролль и комета». Прямо как у меня в детстве.
Он полистал страницы и нашел на полях звёздочку, нарисованную карандашом. Точно такую же, как давным-давно нарисовал он. Его руки дрожали. Он потянул за рукав детской курточки, очень похожей на ту, что носил в детстве, и его взгляду открылся ещё один предмет.
– Самосвал, – сказал он. – Мой самосвал. Но как же это… Его же Пашка Метёлкин разломал на кусочки.
Сейчас самосвал казался совсем крошечным, ненастоящим. Лёвкин взял его в руки, провёл пальцем по рёбрышкам решётки радиатора… Самосвал вдруг закрутил колёсами в его руках, зашевелил железным, крашенным оранжевой краской, кузовом, и заговорил. Голос, отчётливый, тоненький, как у лилипута, доносился откуда-то из кабины:
– Эх, Лёвкин, Лёвкин, – сказал самосвал. – Ну какой же ты лопух! Разве можно пропустить через мозг ток в двадцать ампер и остаться в живых? Ты умер, Лёвкин…
– Так я же предохранялся, – пробормотал Лёвкин и проснулся в холодном поту, в полной темноте, в своей постели.
Жена рядом зашевелилась.
– Это с кем ты там предохранялся? – промямлила она сонно.
– С Татьяной Петровной, – ответил почему-то Лёвкин и сел.
Сердце колотилось часто. Сон понемногу отступал, но впечатление нереальности, абсурдности всё ещё охватывало его. И ещё мешало ведро, которое он держал под одеялом – уже пустое, но всё ещё вонючее.
– Чёрт, зачем я его сюда, – пробормотал Лёвкин.
Он встал, отнёс ведро на кухню, попил водички и немного успокоился.
– Проклятый Круглов, – процедил он сквозь зубы. – В следующий раз пришибу.
От руки пахло тухлой капустой. Лёвкин прошёл в ванную, пустил воду, бросил взгляд в зеркало и застыл.
Лицо было свежим, бодрым и начисто лишённым морщин. Он улыбнулся. На месте были все зубы. Живот чувствовал себя хорошо. Позвоночник казался гибким, словно резина. И ещё…
Лёвкину вдруг захотелось вернуться к жене, в постель. Он так мало внимания уделял ей последние десять лет. А ведь когда-то, давно, у них был настоящий роман, очень страстный, безумный… Наверно, не всё ещё потеряно?
Он тщательно вымыл руки с мылом и бодро направился в спальню.
Июль 2016
