Сергей Бушов
Лось и лосось. Фантастические истории
Зубик
1
Друзей у меня не было никогда. Почему – не знаю. Вернее, нет – знаю, только этого парой слов не объяснишь.
Семья моя со среднестатистической точки зрения выглядела вполне благополучной. Оба родителя имелись в наличии, работали, на учёте в диспансерах не состояли. Отдельная небольшая квартирка на окраине Москвы в то время считалась пределом мечтаний советского человека. Я учился в школе, перебиваясь с тройки на четверку, что давало мне возможность, с одной стороны, не оставаться на второй год, а с другой – не выглядеть в глазах ровесников «ботаником» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Мой отец был простым токарем, однако любил классическую музыку, не курил, пил довольно редко, интересовался международными событиями и совершенно не умел материться. Большую часть свободного времени дома он проводил на крохотной табуреточке в углу, скрывшись за очередным номером «Известий». Возможно, поэтому я с трудом могу вспомнить его лицо.
Мама моя, учительница, напротив, владела искусством нецензурной брани в совершенстве, что в сочетании с невыносимо писклявым тембром голоса производило на её учеников эффект ударной волны, заставляя пригибаться к партам, краснеть и сворачивать уши в тоненькие трубочки. К моему счастью, преподавала она в другой школе, хотя своей порции чудесных звуков мне доставало и дома.
Хуже всего было, когда отец приходил домой позже обычного или слегка нетрезв. Даже я, взрослый уже мужик, не смог бы сейчас повторить тот поток отборной брани, что обрушивала на него моя хрупкая мама, грозно поблёскивая подслеповатыми глазками за стёклами огромных очков. Сначала поминались все родственники по отцовской линии – бездельники, ловеласы и алкаши, потом последний забитый в квартире гвоздь, а потом, в ответ на жалкие оправдания отца, что, дескать, у коллеги отмечали день рождения, ещё и всю тяжёлую промышленность, которая нормальный пылесос произвести не может, зато является уютным прибежищем всех сук, кобелей и козлов. Отец пытался целовать маме ручки, за что получал скрученным полотенцем по губам, и отползал, всхлипывая, в свой угол.
Впрочем, врать не буду, происходило такое не часто. Отец, вышколенный долгими годами совместной жизни с мамой, обычно был тише воды, ниже травы, и расслабляться себе не позволял. Голос его я слышал чаще ночью, чем днем. Уж не знаю, чем это было вызвано – скрытой болезнью, кошмарами или воспоминаниями – но практически каждую ночь во сне отец начинал бормотать, стонать и издавать протяжные жутковатые завывания, от которых я зарывался в одеяло с головой и старался погрузиться в себя, считая овечек. Мать использовала другое средство – огромные затычки из ваты, торчащие из обоих её ушей. Впрочем, и спала она, в отличие от нас с отцом, на кухне, на небольшом кривеньком фанерном диванчике, с которого грустно свисали её синюшные костлявые ноги.
Большую часть времени они жили мирно, почти не замечая друг друга и не разговаривая. Не знаю, всегда ли так было – должно быть, нет, раз уж я каким-то образом появился на свет – но я не припомню случая, чтобы отец по-настоящему обнял маму, а она назвала его ласковым словом или погладила по голове. Общение было опосредованным, через вещи – отец приносил зарплату и всё до последней копейки оставлял на столике, мама стирала одежду и развешивала на балконе, отец её молча гладил и надевал. Еду готовила мама, хотя не умела совершенно. Все свои детские годы я ел пересоленую манную кашу, подгоревшую рыбу и разваренные до кашеобразного состояния макароны. Усугубляло положение ещё и то, что мама была патологически рассеянна. Помешивая суп в кастрюльке, она могла вдруг замереть, уставившись в одну точку, и очнуться только тогда, когда вся вода уже выкипела, а овощи начали подгорать. Причем это не избавляло нас с отцом от необходимости есть полученный суп, поскольку мама считала кощунством выбрасывать продукты независимо от того, в каком состоянии они находились. Так что довольно часто мы доедали заплесневелый хлеб, гнилые помидоры и «слегка подвявшее», как говорила мама, мясо, от которого разило за километр. Поначалу мой желудок бунтовал, и пару раз пришлось даже вызвать «скорую», но потом я привык и мог переварить всё вплоть до яичной скорлупы, которая в изобилии содержалась в яичнице, поджаренной моей матерью.
Мной родители интересовались редко. Собственно, отчётливо помню я всего два случая. Как-то раз, без всякого повода, получив премию или аванс, отец расщедрился и подарил мне маленький радиоприёмничек, который, кроме шипения, мог издавать довольно осмысленные звуки, напоминающие то ли музыку, то ли речь диктора. На следующий же день у меня его отобрали старшеклассники, поставив под глазом огромный фингал. Домой я пришел подавленный и разбитый, но лучше бы не приходил вовсе – мать, услышав об утрате приёмника, избила меня шваброй так, что всё тело покрылось синяками, а рука не гнулась в запястье пару недель.
Другой случай был связан с тем, что мама вдруг вспомнила о моей учёбе и потребовала показать дневник. Полистала, наткнулась на старую, давно уже исправленную, двойку по физике, и взбеленилась. Орала полчаса, доказывая, что тупее меня никого на свете быть не может, что физика – главнейшая из наук, и что даже Гагарин, не будь физики, вырос бы простым уголовником. Потом схватила ручку и написала размашисто поперёк страницы дневника «Родителей срочно в школу!!!», после чего с яростью швырнула дневник мне. Я находился в ступоре несколько минут, а она так и не поняла, в чем состояла её ошибка.
2
В детстве я очень боялся собак, воды, переполненных автобусов и людей. Я считал удачным днём, когда мне не приходится говорить ни с кем из взрослых. Идя в магазин за хлебом, я старался брать денег без сдачи, чтобы как можно быстрее сунуть их кассирше и убежать. На осмотре у врача я мог только кивать, мотать головой и мычать, а прослушивание грудной клетки стетоскопом повергало меня в ужас.
С ровесниками я тоже практически не общался – так, по делам, когда надо было списать или выменять календарик, которые я одно время начинал собирать. Со мной тоже никто не пытался дружить, и в то время мне от этого было только легче. Впрочем, один человек из моих одноклассников по неизвестной причине выделял меня из толпы и иногда вдруг со мной заговаривал. Звали его Захар Довжук.
– Привет, Кирилл, – говорил он ни с того ни с сего. – Тебе географичка опять трояк влепила?
– Ага, – отвечал я. – Сказал, что Камчатка – это остров.
– Это она зря, – усмехался Захар. – Иногда Камчатка очень даже остров…
После этого разворачивался и уходил.
Бледный, щуплый, маленький – почти на голову ниже меня – он почему-то пользовался в классе авторитетом. Он тоже был довольно нелюдим, не участвовал в драках, знал все предметы на зубок, но пятёрки получал редко, поскольку любил спорить с учителями на отвлечённые темы. Он носил очки в металлической оправе, однако их стёкла были такими тонкими и легкими, что мне казалось, будто они ничуть не могут улучшить его зрение, а носит он их, чтобы выглядеть солиднее. Впрочем, похоже, популярности он не добивался. Тем более странно, что его вообще чем-то привлекла моя скромная личность.
Он часто придумывал или изобретал загадочные, непонятные мне вещи. Подходил вдруг в коридоре, отзывал в сторону и потихоньку ото всех показывал тоненькую пластинку, похожую на фотографию.
Прямо над ней, в воздухе, парило изображение вращающегося цилиндрика.
– Голограмма, – объяснял он. – Нравится?
– Ага, – кивал я. – А как это?
– Да никак, – говорил Захар, убирал пластинку, и на этом разговор заканчивался.
В другой раз он показал мне плитку шоколада, самую обычную, предложил потрогать. Потом вдруг обернул её фольгой, и плитка исчезла.
– Разверни, – сказал Захар.
– Так её же нету, – удивился я.
– Это только кажется, что нету, – отвечал Захар, и тут же, прямо в воздухе, поддев край невидимой фольги, обнажал шоколадку. Разламывал пополам и делился со мной.
– А как ты узнал, где она? – не понимал я. – Её же не видно было.
– У меня же очки, – шутил он.
Юмор у него был странный. Впрочем, как и фокусы.
3
Как-то летом, во время каникул, когда я бесцельно шлялся по пыльному пустырю, Захар вдруг нагнал меня и в лоб спросил:
– Хочешь бомбу взорвать?
Я поморгал немного, осознавая вопрос.
– Хочу, конечно.
– Пошли.
И мы побрели в сторону огромной стройки, окружённой забором.
– А где ты её взял? – спросил я, кивнув на пакет, который болтался у Захара в руках.
– Сделал.
– Из чего?
– Из всего помаленьку.
Тут он остановился. Потому что увидел направляющуюся прямо к нам долговязую фигуру Коли Письменного.
Коля был на два года старше, хотя мы учились в шестом классе, а он в седьмом – когда-то остался на второй год. Учителя считали его «трудным ребёнком», хотя ничего особенно трудного в нём не было – просто постоянно влипал во всякие истории, хамил и вообще отличался ершистым характером. Мать его была алкоголичкой, а отец платил алименты откуда-то с севера, так что Колян был предоставлен самому себе. Он вечно являлся в школу то с подбитым глазом, то с рукой на перевязи, а на вопросы учителей неизменно отвечал «упал с лестницы».
Лицо его, веснушчатое и лопоухое, можно было бы назвать добродушным, если бы не напускная надменность, которую он постоянно пытался ему придать.
– Эй, мелюзга, – окликнул нас Коля. – Куда путь держите?
Я уж хотел ответить, что это не его дело, но Захар неожиданно опередил меня:
– На стройку. Хотим бомбочку попробовать взорвать.
Глаза Коли загорелись.
– Покажь.
Захар, на всякий случай осмотревшись по сторонам, извлёк из пакета брусок, похожий на мыло, с торчащим из него длинным бикфордовым шнуром.
– Круто, – сказал Колян. – Я с вами.
– Пошли, – согласился Захар, убирая бомбу в пакет.
Мы пролезли сквозь дыру в заборе, прокрались между сложенных стопкой бетонных плит и вошли в строящийся жилой дом, заваленный мусором и белёсой цементной пылью.
– Надо повыше подняться, – сказал Захар. – Чтобы все слышали, как громыхнёт.
– Да кто её услышит, пшикалку твою… – усомнился Письменный. – И на стройке сегодня выходной.
– Это хорошо, – сказал Захар. – Свалить успеем.
Мы взбежали вверх на несколько этажей, оказавшись на последнем, докуда ещё вела лестница. Сквозь пустые, незастеклённые окна виден был расстилающийся внизу город. От ветра, гудящего на высоте, слегка кружилась голова, и я казался себе очень смелым, почти как герои из книжек.
Мы нашли несколько пустых пыльных вёдер и уселись на них, а бомбочку уложили на плиту между ними.
– Поджигаем шнур, а сами бежим за стену, к лестнице, – предложил Захар.
– Лады, – согласился Колян. – А зажигалка-то есть?
Зажигалки у Захара не оказалось.
– Эх, мелюзга, – покривился Письменный, достав из заднего кармана большую железную зажигалку с выдавленным на ней орлом.
Извлёк пламя, попытался поджечь шнур. Он никак не занимался, даже тлеть не начинал.
– Ты хоть пропитывал его чем? – спросил он. Не получив ответа, поднёс зажигалку прямо к бомбе. – Давай тогда прям так…
– Ты что, дурак?! – заорал Захар, вскакивая с ведра.
И в этот момент рвануло.
Толчок чудовищной силы швырнул меня назад так стремительно, что я не успел даже почувствовать жара пламени, лизнувшего моё лицо. Я пронёсся над грудой мусора и вдруг понял, что подо мной ничего нет – только пустота размером с девятиэтажное здание.
Я понял, что это смерть. Я всегда знал, что люди умирают, но никогда не примерял это на себя, должно быть, потому, что мне было всего четырнадцать лет. И вот я висел в пространстве, охваченный жарким потоком воздуха, и знал, что лететь до земли пару секунд, за которыми уже ничего не будет.
Меня перекувырнуло, и я в одно мгновение увидел и расстилающийся впереди город, и сложенные далеко внизу крошечные бетонные плиты, и уплывающее ввысь окно, из которого я только что выпал. И закрыл глаза.
Прошла секунда, другая. Воздух всё так же ласкал меня, теребя рубашку и волосы, я всё так же не чувствовал под собой твёрдой поверхности, и всё так же ждал смерти, которая по моим расчётам уже должна была наступить.
Открыв глаза, я понял, что вишу, слегка покачиваясь, прямо в воздухе, где-то в районе седьмого этажа, и абсолютно не собираюсь никуда падать. Ощущение было такое же, как во время полёта во сне, и я не испытал ни малейшей трудности усилием воли слегка подняться, развернуться и тем самым убедиться в том, что я действительно лечу. Не просто лечу, но и могу этим управлять.
Сердце моё забилось так часто, что я испугался – а вдруг оно лопнет. Я осторожно двинулся по воздуху в сторону здания, залетел в окно и опустился на пол. Чуть постоял, приходя в себя. Обернулся, ещё раз ужаснувшись открывающейся внизу глубине. И пошёл по лестнице наверх.
Там, на девятом этаже, стоял хмурый Захар без очков, со слегка опалёнными бровями и порванной рубашкой. Перед ним, распростёртый на бетонной плите, лежал Колян.
– Ты… цел? – спросил я.
– Почти, – ответил Захар. – А вот с ним беда.
Письменный был жив. Он лежал, подтянув к груди руки, и мелко трясся. Из носа обильно текла кровь, а изо рта – белёсая пена.
– Помоги, – попросил Захар.
Мы cхватили Письменного и посадили на ведро. Тот обвис на наших руках, как куль с мукой, и попытался свалиться. Подхватили.
– Ты меня слышишь? – спросил Захар.
Колян смотрел в никуда, пуская пузыри приоткрытым ртом.
– Тащить надо, – сказал Захар, поднимая Коляна на ноги.
– Ты очки забыл, – я поднял с пола пыльные очки с треснувшей линзой.
– Брось их, – ответил Захар.
Я машинально сунул очки в карман рубашки, и мы потащили.
В общем-то, Колян шёл сам, как робот, переставляя ноги, но всё время норовил завалиться на бок. Минут за двадцать преодолев лестницу, мы повлекли его в сторону забора.
– Ты-то сам как выжил? – спросил Захар. – Тебя же в окно выбросило.
– Повезло, – ответил я. – За арматурину схватился.
По хмурому взгляду Захара было видно, что он не поверил, но вопросов больше не было.
– Нам вообще повезло, – сказал Захар. – Могло полгорода сбежаться.
Передвигаясь вдоль заборов, от дерева к дереву, чтобы не привлекать внимания, мы доволокли Коляна до его подъезда, благо жил он неподалёку.
Подняли на этаж. Захар позвонил в дверь.
– А теперь смываемся, – сказал он.
Я оторопело бросился по лестнице за ним.
Он быстро шёл по улице прочь, а я семенил рядом, как собачонка, перепуганный и растерянный.
– Ничего не было, мы ничего не знаем, – произнёс он уверенно. – Понял?
– Понял.
– Всё. Иди.
И я поплёлся домой, где, на моё счастье, не оказалось матери, и я успел к её приходу умыться, бросить в стирку штаны и немного успокоиться.
Колян с тех пор в нашей школе не появлялся, и я ничего о нём не слышал. Захар перестал подходить ко мне со своими фокусами. А всё остальное осталось, как и раньше, разве что я стал теперь уже абсолютно одиноким и ещё сильнее замкнулся в себе.
4
Итак, я умел летать. Казалось бы, это открытие должно было перевернуть всю мою жизнь. Мне нужно было, наверно, объявить о своём таланте миру и стать объектом исследований и телевизионных интервью. Ещё я мог бы выступать в цирке. Или стал бы патрулировать город по ночам, отлавливая преступников, как какой-нибудь супергерой.
Ничего этого не произошло. Потому что я по-прежнему боялся людей, и ещё больше боялся, что кто-то о моей необычности узнает. Полёт стал моей тайной, которая придавала мне уверенности и внутренних сил, но не приносила абсолютно ничего материального.
Я пару раз попробовал ночью слететь вниз с балкона – получилось. Когда никого не было, я мог вдоволь налетаться по комнате. Пару раз я «помог» себе, сдавая нормативы по прыжкам в высоту на физкультуре. Этим дело и ограничивалось.
Я пошёл в ПТУ, после которого меня сразу забрали в армию. Побыв молчаливым объектом для битья, я немного окреп и стал способен дать сдачи. В свою очередь поиздевавшись над молодняком, поднял своё самомнение. Полёты мне не очень-то были и нужны.
Пока я служил, погиб мой отец. Обрушилась балка на заводе, раздавив ему череп. Вскоре от инфаркта умерла мать – должно быть, потеряла возможность сливать свой яд на отца и сама им отравилась. Похороны я воспринял как хорошую возможность получить лишнюю увольнительную, и только.
Вернулся я в заброшенную, заросшую паутиной квартиру. Поискав работу по специальности, понял, что слесаря младших разрядов получают копейки, и стал охранником в бизнес-центре. Зарплата была приемлемой, и я постепенно начал обживаться, выбрасывая старый хлам и покупая современные вещи. Жизнь налаживалась.
Лишь одна проблема тяготила меня и беспокоила всё больше и больше. Я по-прежнему был один. С коллегами по работе я почти не разговаривал, ограничиваясь дежурными шутками и официальными «пост сдал – пост принял». Как познакомиться с девушкой, я не представлял. Или, может, представлял, но ни за что бы не решился.
Как-то раз, слегка выпив и прогуливаясь в парке, я увидел пару молодых девчонок, которые болтали о чём-то, сидя на скамейке. Одна из них показалась мне симпатичной – короткие темные кудряшки, остренький носик, под блузкой покачивается мягкая пухлая грудь. Алкоголь и гормоны ударили в голову. Я взлетел, перемахнул через фонтан и приземлился прямо перед ними с криком:
– А я вот так умею!
Девушки завизжали и кинулись бежать. Я хотел было броситься за ними, но вдруг почувствовал себя настолько жалким и никому не нужным, что купил ещё пару бутылок пива и поплёлся домой.
Дома я включал телевизор, щёлкая каналами и не задерживаясь ни на одном дольше пары минут, читал детективы, с трудом осознавая смысл слов, и спал, причем снилась мне всё время разная глупость. То шоу в стриптиз-клубе, то летающие тётки, то исчезающая в пространстве шоколадка.
Пару раз, идя вслед за красивой девушкой, я ловил себя на том, что готов затащить её в кусты, сорвать одежду, изнасиловать, а может, даже, и убить. Сил бы мне хватило, наглости и желания тоже. Сам не знаю, что меня сдерживало. Наверное, страх.
И я снова возвращался домой, пил пиво и переключал каналы. Жизнь продолжала удаваться.
5
Я лежал в кровати в полудрёме, воображая себе очередную эротическую сценку, которую я никогда бы не осуществил. За окном стояла ночь. Не совсем чёрная и не совсем тихая, как и обычно в Москве. Где-то пищала сработавшая автомобильная сигнализация, где-то гудел поезд, по потолку проплывали отблески фар.
В голове всплыл вопрос о том, как жить дальше. То ли оставить всё как есть, то ли полететь в тёплые края, то ли пойти к психиатру. В конце концов, есть же Интернет-знакомства…
И тут пространство вокруг наполнила яркая малиновая вспышка. Меня выбросило из кровати, дом затрясло. С антресолей посыпался старый хлам, который давно пора было выкинуть. Ночь за окном на мгновение померкла и вдруг сменилась днём.
Я вскочил. Пол комнаты был заметно наклонён под углом к горизонту, так что мои босые ноги норовили заскользить по паркету. Спешно натянув джинсы, я выглянул на балкон и испытал настоящий шок.
Я привык видеть за окном ровные ряды уходящих вдаль зданий, трубы заводов, Останкинскую башню, улицы, заполненные машинами. Ничего этого не было. Москву сменила одна огромная бесформенная лужа жидкой грязи, из которой то там, то сям торчали одинокие объекты – где дерево, где обломок здания, а где и вообще нечто непонятное – то ли скала, то ли гора булькающего желе. Мой дом торчал из грязи, накренившись градусов на двадцать, и угрожающе нависал над плавающей внизу «Тойотой».
Я потряс головой, отгоняя сон. Ничего не изменилось. Вернулся в комнату. Включил телевизор. По всем каналам шёл серый цифровой снег. Схватился за мобильник – сети не было. Включил радиоприёмник, стоящий на кухонном столике. Одно шипение.
Оделся, обулся, выглянул за дверь квартиры. Постучал к соседям. Не ответили. Мозг лихорадочно перебирал варианты того, что же могло произойти, и не находил ответа.
Я вернулся на балкон. Собрался с духом. Оттолкнулся ногами и взмыл в небо. Подо мной проплывала грязь, полуразрушенные строения, брошенные машины. Пролетев метров пятьсот, я почувствовал усталость. Я никогда не пробовал летать на большие расстояния, а оказалось, что это намного труднее, чем идти. Опустился на верхушку возвышающейся над грязью трансформаторной будки. Отдышался. Подумалось – а где же, собственно, Москва? Неужели похоронена под слоем этой грязи? Враги применили секретное оружие?
Приглядевшись, увидел далеко в стороне знакомые очертания. Это был обломок Спасской башни, верхняя часть, с часами. Он покачивался и медленно вращался вокруг вертикальной оси.
– Этого не может быть, – произнес я вслух. И всё же я это видел.
Вздохнув, я полетел дальше. Через пару сотен метров услышал крики и направился на них.
В грязи медленно тонул большой городской автобус. На крыше сгрудилось человек двадцать, которые отчаянно махали руками и звали на помощь.
– Эй, командир! Лети сюда! Помоги! Тонем!
Я дотянул до крыши автобуса и приземлился на край.
Меня тут же обступили взволнованные люди, засыпавшие ворохом слов:
– Ты кто? Можешь нас отсюда снять? Сдохнем же здесь! Что за чертовщина случилась?
Я пожал кому-то руку, ответил:
– Кирилл Иванов. Попробую… Не знаю. Кто из вас полегче?
Выбрали девушку. Лёгкий шёлковый сарафанчик, косички, розовая блестящая помада и перепуганные глаза. Подхватил на руки. Попробовал подняться. Получилось, хотя и с трудом.
– Отнесу вас на те гаражи, – сказал всем. – Вроде они прочно стоят.
Полетел. Девушка прижалась ко мне, я чувствовал её горячее дыхание, и что-то во мне сжалось. Подумалось – это тот самый момент, которого я ждал всю жизнь. И полёт пригодился, и эта нелепая катастрофа.
– Меня Катя зовут, – сказала девушка.
– Кирилл, – ответил я, тяжело дыша.
– Это я поняла. А ты кто?
– Человек.
– А почему летаешь?
– Дурак потому что, – ответил я, приземляясь на крышу гаража.
– И что мне здесь делать? – спросила Катя.
– Не знаю. Ждать. Всех перенесу, что-нибудь придумаем.
И снова поднялся в воздух.
Пока я перетаскал всю эту толпу – двадцать одного человека, если быть точным – я чуть не умер. К концу сердце билось, как умалишённое, я едва понимал, в каком направлении лечу, пару раз чуть не уронил свою ношу, но кончилось всё благополучно. Последнего мужика снял, когда он уже погрузился по колено, а крыши автобуса совсем не было видно.
– Спасибо тебе, – сказал он, когда я присоединял его к прочим, на гаражи.
– Не за что, – ответил я. И на мгновение почувствовал себя героем.
Сел на корточки, отдыхая.
– Что дальше будем делать? Я могу слетать на разведку, поискать еду или ещё что.
– Это можно, – отозвался один из пассажиров, седой, но крепкий мужчина в чёрной футболке. – Еда пригодится, если тут долго сидеть. Только лучше бы помощь вызвать серьёзную. У нас государство ещё существует?
– Не знаю, – ответил я. – Мобильник у кого-нибудь работает?
– Нет, – ответил он. – Проверяли уже.
– Ясно, – ответил я. – Я живу тут недалеко. У меня есть электричество. Проверю ещё раз телевидение, радио… Интернет, возможно, работает. Может, у соседей телефон. Если не получится ни с кем связаться – вернусь, привезу еды и воды.
– Хорошо, летун, давай так, – ответил седой. – Ты только не бросай нас. На тебя последняя надежда.
– Не брошу, – я взглянул на Катю, а она улыбнулась в ответ, и это придало мне сил.
Я поднялся в воздух, чуть наклонился вперёд и поплыл в сторону дома. По дороге сел передохнуть на дерево. И снова подумал, что всё вокруг абсолютно нереально. Словно бы вижу я сон, и не просто сон, а чей-то чужой, да и много раз уже просмотренный…
На меня надвигалась огромная волна грязи. Само по себе это уже выглядело необычно. Но у этой волны ещё были два огромных водянистых глаза и пасть, набитая каменистыми зубами. Я успел взмыть в воздух как раз перед тем, как волна накрыла собой дерево, и то с хрустом исчезло в глубине.
Мне стало совсем жутко. Я полетел к дому так быстро, как только мог. Приземлился на балкон, отметив про себя, что здание накренилось ещё больше. Поднялся в комнату. Вещи были разбросаны по полу, опрокинут стол. Я снова пощёлкал каналами телевизора. Ничего. Включил компьютер, но к сети подключиться не смог. Поднял с пола радиоприёмник. Покрутил ручку настройки и услышал голос.
– … никакой официальной информации по поводу происшедшего. Отдельные сигналы бедствия принимаются по всему миру, но никто так и не может дать правдоподобное объяснение глобальному катаклизму, уничтожившему, как представляется сейчас, большинство населённых пунктов земного шара. Есть данные о том, что полностью исчезла в океане Африка, а береговая линия Евразии претерпела значительные изменения. С Камчатки, которая отныне является островом, наш корреспондент по спутниковой связи смог передать информацию о необычных огромных животных, выползающих из воды и пожирающих людей. Похожие сообщения…
Послышался треск сверху. Я выключил радио и поднял голову. По потолку пробежала тоненькая трещина. Похоже, надо было бежать – дом мог разрушиться в любую секунду. Но что-то не давало мне уйти. Я стоял посреди перекошенной замусоренной комнаты и тупо смотрел в пол. По полу бежал таракан. Вот он забежал за стекло очков и исчез…
Я на мгновение наморщил лоб, вспоминая, откуда взялись эти очки, валяющиеся в пыли на паркете. И вспомнил.
В детстве, когда мы с Захаром Довжуком взорвали бомбу, его очки остались в моем кармане, потом перекочевали в ящик стола, а затем и в коробку на антресолях, откуда сейчас и выпали. И вот теперь сквозь них не видно таракана, хотя он есть. Или наоборот – сквозь них видно, что никакого таракана на самом деле нет?
Я поднял с пола очки, сдул пыль и надел их себе на нос.
Я видел совершенно нормальную комнату, которая не пыталась притвориться склоном горы. Никакого мусора на полу. Никакого таракана.
Вышел на балкон. Снаружи была обычная Москва. Раннее утро. Всё, как и прежде, только люди вели себя странно. Многие лежали ничком на земле и дергались в конвульсиях. Две машины пытались вытолкнуть друг друга с дороги, пихаясь бамперами. А вдали, на крыше гаражей, я видел группку людей, которые зачем-то туда залезли и не желают спускаться.
