Сергей Бушов
Лось и лосось. Фантастические истории
* * *
Салингар проснулся в непривычной позе, вверх лапками. Он долго и неуклюже переворачивался, извиваясь всей тушей, пока не сполз, наконец, со своего твёрдого вогнутого ложа на подрагивающий полупрозрачный пол. Сон ещё не до конца отпустил его, и он с минуту покачивался на месте в глубокой задумчивости, грустно размышляя о нелогичности увиденного мира.
Однако, заметив значки на зеркальной мембране у входа, он вздрогнул и обеспокоенно зашевелил рожками. До встречи с учителем оставалось совсем немного времени, а Салингар выглядел далеко не лучшим образом. Всё тело его было покрыто полупрозрачными пузырями, заполненными веществами разных цветов. Самый большой, возле шеи, был весь налит чёрной густой тревогой. С правой стороны колебались два нароста с розовыми привязанностями и сиреневатыми излишествами. Салингар вспомнил проглоченные вчера за ужином тринадцать крупных кваргов и вздохнул. Он вполне мог остановиться на двух или трёх, но они были такими вкусными… Пожалуй, стоило перед уроком у Лиондара хотя бы немного привести себя в порядок.
Салингар подполз к полочке, ухватил с неё лапками несколько тарелочек и бутылочку с ароматом. Расставил тарелочки по кругу, капнул понемножку в каждую, и уселся в центре. Ему казалось, что запах улуранского фафта его успокаивает. По крайней мере, торговец уверял, что он способствует успешной медитации.
Салингар втянул рожки с глазами внутрь головы и попытался успокоиться. Проще всего это было сделать, прислушавшись к течению соков внутри своего тела. Но сегодня Салингар был на удивление глух.
Он вспомнил о том, что забыл забрать из хранилища новые капранги для своей тёти, и забеспокоился, как она без них доберётся до стойбища вечером. Впрочем, у неё же были старые, а все эти мысли только мешали Салингару сосредоточиться. Затем он вспомнил, как зазывающе шевелила рожками Апоплани, когда он пару дней назад гулял в соседних пещерках. Апоплани ему нравилась, но сейчас было не лучшее время, чтобы отвлекаться на неё. Ещё не хватало, чтобы учитель выгнал его из школы.
Мысли толпились в голове Салингара, выталкивая одна другую, и он никак не мог от них избавиться. «Кажется, это бесполезно», – подумал он и выдвинул глаза на свет. Зеркало показывало, что состояние его стало только хуже. К пузырям добавились новые, наполненные страхом, беспокойством, похотью и необязательностью. А встреча с учителем уже должна была начаться.
Салингар спешно раскрыл шторку наружу и пополз по туннелю вниз, ругая сам себя за то, что проспал так долго. Туннель уходил всё глубже в тело Изначального, становясь уже. Наконец Салингар повернул на одной из развилок и оказался у входа в пещеру для занятий. Он мысленно собрался с духом и вполз внутрь.
Лиондар стоял напротив входа и смотрел прямо на него.
– Ты снова опоздал, Салингар, – сказал он.
Тело Лиондара было совсем не таким, как у его ученика. Он выглядел, словно сухой столбик на ножках, увенчанный глазами на тонких стебельках. Ни одной выпуклости, ни одного изъяна. Салингар ни разу не видел на нём пузырей.
– Да, учитель, – сказал Салингар, смотря в пол. – Я виноват. Простите меня.
– Дело не в том, что ты виноват, – сказал Лиондар. – А в том, что ты готов сделать, чтобы стать лучше.
– Я пытаюсь, учитель, – сказал Салингар.
– Пытаться – это сложный путь, – сказал Лиондар. – А простой и правильный – просто делать. Я смотрю на тебя и поражаюсь. Когда ты пришёл ко мне в школу, я увидел в тебе зачатки великих способностей. А сейчас, если ты будешь продолжать в том же духе, то твои ментальные дефекты не позволят тебе даже пролезть в эту пещеру.
– Ну, до этого ещё далеко, – возразил Салингар, и над его правой лапкой тут же надулся пузырёк нескромности. Салингар заметил его, и покрылся мелкими прыщиками стыда.
– Контроль над собой – это единственный ключ к успеху, – сказал Лиондар. – Давай попытаемся разобраться. Что мешает тебе сосредоточиться на своём пути?
– Много чего, – ответил Салингар, внутренне радуясь, что разговор перешёл в конструктивное русло. – Например, сны.
– Сны, – сказал Лиондар. Он засучил лапками, покачался из стороны в сторону, размышляя. – Что же, это интересно. И что ты видишь в своих снах?
– Другой мир, – сказал Салингар. – Существа в нём непохожи на нас. Они называют себя людьми. И один из них ищет в жизни гармонию и никак не находит.
– Почему же тебя беспокоит этот сон? – спросил Лиондар.
– Потому что я волнуюсь за того человека, – сказал Салингар. – Я бы хотел ему помочь, но не знаю, как.
– Очень странно слышать от тебя такие речи после долгих лет обучения, – покачал Лиондар рожками. – Ты же понимаешь, что сны – это реальность, вторичная по отношению к нашей.
– Понимаю, – согласился Салингар.
– И ты понимаешь, конечно же, что наша реальность вторична по отношению к истинной реальности.
– Да, учитель.
– Тогда ты должен осознавать и то, что только твоё приобщение к истинной реальности может помочь тебе достигнуть гармонии.
– Я не понял, учитель, – сказал Салингар.
– Что? – Лиондар встрепенулся. Салингару показалось, что на мгновение на лапке учителя вздулся крохотный пузырёк раздражения, который, впрочем, тут же исчез. – Чего же ты не понял?
– Я не понимаю, каким образом, приобщаясь к истинной реальности, я могу помочь этому человеку.
Лиондар вздохнул.
– Салингар, послушай меня. Не думай об этом человеке. Это просто сон, который не имеет никакого значения. Значение имеет только твоя гармония.
– Но ведь я об этом и говорю! – воскликнул Салингар. – Я хочу помочь этом человеку во сне, потому что, пока я о нём беспокоюсь, я не могу достичь гармонии.
Лиондар задумался.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Я допускаю, что каждый должен пройти свой путь, и ты хочешь идти длинным и сложным. Не дело учителя вмешиваться в выбор пути, если ученик ещё не готов осознать свою ошибку. Ты должен сам понять, что тебе нужно, и я не в силах сделать это за тебя. Но скажи мне, Салингар – а как ты собираешься помочь этому человеку?
– Мне кажется, учитель, – сказал Салингар, – что сны – это отражение моего беспокойства, моих тревог. Что если я сам настроюсь соответственно, то и в снах всё станет хорошо.
– Ты сказал разумную вещь, – согласился учитель. – Но, в таком случае, ты как раз пришёл к той мысли, которую я пытаюсь тебе внушить. Сначала тебе нужно достичь гармонии в самом себе. Так что тебе мешает на самом деле?
– Я… Я честно пытаюсь медитировать, – сказал Салингар. – По нескольку раз в день. Даже купил себе аромат фафта…
– Бесполезная дрянь, – сказал Лиондар. – И каковы же успехи?
– Меня всё время отвлекают какие-то мысли. Я не могу сосредоточиться.
– Мысли тебя отвлекают, – пробормотал Лиондар. – Но ведь мысли – естественная часть тебя. Мы не можем жить без мыслей. Разве не так?
– Да, учитель.
– Мне кажется, ты неправильно понимаешь саму суть медитации. Твои мысли – это реальность. Такая же, как и всё остальное. Реальность вторичная. Нет никакого смысла в том, чтобы от мыслей избавиться. Если ты избавишься от мыслей, ты превратишься в тупой комок слизи.
– Но медитация… – начал Салингар, однако тут же опустил рожки в смущении.
– Медитация – это не избавление от мыслей, а принятие реальности такой, какая она есть, – сказал Лиондар. – Ты должен принимать мысли. Ты должен их видеть и чувствовать. Но осознавать, что они – всего лишь часть вторичной реальности.
– Но как? – растерянно пробормотал Салингар. – Я не понимаю.
– Представь себе глубокую пещеру, по которой течёт исилдак. Он может быть мутным или горьким, сладким или густым. Что это меняет для пещеры? Практически ничего. Он утечёт, а пещера останется пещерой. Настоящий ты – это пещера. А твои мысли, беспокойства, сны – это исилдак. Неважно, какой он. Будь пещерой. Думай об истинной сущности, а не о преходящем. Понимаешь меня?
– Да, учитель…
И они говорили так ещё долго, почти до самого вечера, когда время урока уже давно истекло. Салингар приполз в свою каморку, отдохнул немного и, поразмыслив, решил опять попробовать медитацию. Он убрал ненужные тарелочки и сел снова в центр пола.
– Сначала, – сказал он вслух, вспоминая слова учителя, – нужно сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас.
Он втянул в себя глаза и погрузился в темноту. Первые мгновения он ничего не чувствовал. Затем вдруг ощутил, как приятно и прохладно в его норке. Где-то вдалеке раздавались стуки и шорохи. Салингар слышал их, осознавал, но не придавал большого значения.
«Я – это я, – подумал он. – Я и здесь, и везде. Я вмещаю в себя все мысли и эмоции, и могу вместить в себя весь мир». И он прочувствовал эту мысль, и увидел её со стороны. И другие мысли промелькнули в его голове, и образы, и чувства. И он знал, что они есть, и они текли сквозь него, а сам он оставался незыблемым. Где-то не здесь. В истинной реальности. И он почувствовал, что все его тревоги и беспокойства – не больше чем такие же крохотные пылинки, которые пролетают сквозь него, сгорая и почти не оставляя следа. И тут же беспокойство отступило. И не было ни страха, ни желаний. Он просто висел в вечности, осознавая своё присутствие там, где он есть. Он чувствовал, как струятся соки по телу, как бьются его сердца, как сдуваются один за другим пузыри на коже. Исчезли прыщики стыда, затянулись нарывы излишеств. «Неужели и во сне моём наступит гармония?» – усомнился Салингар, но постарался об этом не думать.
Через несколько минут, усталый, но умиротворённый, он забрался на ложе и в последний раз бросил на себя взгляд в зеркало. Он заметно похудел, и на коже практически не осталось пузырей. Разве что один, под мышкой – совсем крохотный мешочек, в котором покачивалось маленькое серенькое сомнение. Но ведь это была такая ерунда… И Салингар погрузился в сон.
* * *
Дмитрий вышел из кафе и двинулся наобум. Домой идти не хотелось. Там его никто не ждал, кроме напоминания, что вряд ли теперь он сможет позволить себе снимать эту квартиру. Он шёл среди ярких огней, которые постепенно расплывались и теряли чёткость.
Он вдруг понял, что стоит на мосту, возле перил, и смотрит вдаль.
– Броситься хотите? – послышалось рядом.
– Что? – он вышел из оцепенения. Рядом стояла девушка в джинсах, чёрной куртке, ярко-оранжевой шапке и таком же шарфе. Большие серые глаза изучали его, рассматривая, и он немного смутился.
– Да нет, – сказал Дмитрий. – Просто стою и думаю.
– О чём? – девушка встала рядом, облокотившись на перила, как и он. Острый носик, едва заметные веснушки. Неглупое, слегка забавное лицо.
– Это трудно выразить словами, – сказал Дмитрий. – Я всё время считал, что главное – внутри человека. Что нужно делать всё правильно, и тогда всё получится. Но жизнь убеждает меня в том, что у неё какие-то свои планы.
– Глубокомысленно, – сказала девушка. – Но глупо.
– Почему это? – обиделся Дмитрий.
– Если вы делаете всё правильно, то получаете и правильный результат, разве нет?
– Не всегда, – ответил Дмитрий.
– Если вы получаете, не то, чего ждали, значит, что-то всё-таки неправильно, – сказала незнакомка.
– Есть вещи, которые от меня не зависят, – заметил Дмитрий.
– И что вы делаете, когда они происходят?
– Уклоняюсь, – Дмитрий вспомнил об опрокинутом кофе. – Ну, или пытаюсь в следующий раз избегать.
– А вам не кажется, что каждая такая неожиданность добавляет вам опыта? – улыбнулась девушка в шапке.
Дмитрию послышалась в этих словах банальность, и он почувствовал раздражение.
– Простите, – сказал Дмитрий, – а вы, собственно, кто?
– Ну как – кто? – девушка рассмеялась. – Человек. Меня Дашей зовут. Учусь на психолога. Собираю коллекцию человеческих заблуждений. Мне это интересно.
– Ладно… – сказал Дмитрий. – Я соглашусь по поводу опыта, но не понимаю, как этот опыт мне поможет. Если человеку постоянно не везёт, то он может стать очень опытным, просто по шейку в своём опыте утонуть, но дальше-то что?
– Всё зависит от отношения, – сказала Даша. – Не глупо ли считать невезением получение знаний? Если воспринимать всё позитивно, то любое событие может приносить пользу. И если вы во всём видите хорошее, то хорошее с вами и будет происходить. Разве нет?
Дмитрий улыбнулся.
– Ну, пожалуй, что да. Спасибо.
– Я готова поспорить, что вам снятся тревожные сны, – сказала Даша.
– Это правда, – сказал Дмитрий. – Как правило, кошмары.
– А знаете, каково героям этих кошмаров? – спросила Даша. – Им страшно и темно. Лучше поменяйте своё отношение к жизни, и вам сразу станет легче. И высыпаться станете лучше, кстати.
Дмитрий задумался. Пригляделся к лицу Даши, заметил, как из-под шапки выбилась рыжая чёлка.
– Вам кто-нибудь говорил, что вы замечательная? – спросил он.
– Нет, – ответила Даша. – Мне все говорят, что я постоянно сую нос не в своё дело.
– Иногда это очень даже хорошо, – сказал Дмитрий.
– Я рада, что вы уже начинаете мыслить позитивно, – сказала Даша. – Но мне надо идти.
– А я смогу увидеть вас снова? – спросил Дмитрий.
– Вы торопитесь, – сказала Даша и отвела взгляд.
– Просто боюсь, что мы больше никогда не встретимся.
– Бояться бессмысленно и глупо. Всего хорошего.
И Даша зашагала прочь.
– Стойте! – крикнул Дмитрий вдогонку. – А вы не дадите мне свой номер?
– Вы не поверите, – сказала Даша, – но я его не помню, а мобильник забыла дома.
– Тогда, может быть… – Дмитрий порылся в карманах, нашёл бумажку и карандаш. Он нацарапал несколько цифр и протянул бумажку Даше. – Позвоните мне, пожалуйста. Может быть, мне понадобится ваша… Ну, психологическая помощь.
Он смущённо улыбнулся.
– Хорошо, – сказала Даша, убирая бумажку в карман куртки. – Обещаю позвонить. Правда. Но мне действительно пора. До свидания.
– До свидания.
Дмитрий остался стоять на тротуаре, глядя ей вслед. Она спустилась по лестнице с моста, а потом завернула за угол огромного здания. Дмитрий постоял ещё чуть-чуть и отправился домой, мечтательно улыбаясь. Все люки на его пути оказались закрыты, кирпичи с крыш не падали, и вообще, против своего обыкновения, до самого дома он не получил ни одной травмы.
Даша же быстрым шагом шла в общежитие. Она не обманула Дмитрия, сказав, что торопится. Всё было сложно. Началось всё в понедельник. Даша взяла у Лизы Хохряковой лекции по психофизиологии. Не для себя, а для Василисы. И оставила их в троллейбусе, в пакете. А встретиться с Василисой должна была во вторник, после тренажёрного зала, но тренажёрный зал во вторник закрылся, и поэтому она пошла туда в среду, а про Василису забыла. Василиса ей звонила на мобильник, но мобильник Даша оставила у Лизы, а пока пользовалась старой «Нокией», которую ей одолжила соседка по комнате. Но у «Нокии» села батарейка, а зарядка…
Даша вдруг увидела, что по скользкой улице несётся неуправляемая машина. Кажется, «Тойота». Это же у «Тойоты» логотип с колечками? Она скользила, виляя задом то влево, то вправо, и от неё шарахались в стороны другие машины. Жёлтая маршрутка уклонилась в последний момент, вылетела на тротуар, сбив железный столбик с оранжевым кончиком и ударила бортом Дашу, которая успела завизжать и даже запоздало попыталась отпрыгнуть в сторону.
Даша ползла прочь на трёх конечностях, одной рукой потирая ушибленную попу, а за ней шёл перепуганный водитель маршрутки.
– Дэвушка, у вас всё в порадке? Дэвушка, давайте я вас в больницу отвезу…
– У меня всё хорошо! – крикнула Даша, продолжая ползти дальше, пока не воткнулась в столб.
Она, наконец, встала, отряхнулась и двинулась прочь, в сторону метро. На тротуаре неподалёку осталась лежать маленькая мятая бумажка с номером телефона.
* * *
Салингар проснулся.
Октябрь – ноябрь 2016
Белка
Кто-то сказал в стороне два слова. Я подумал, это мне кажется так, слух мой сам дополнил к шелесту умирающей природы два бодрые человеческие слова.
Или, может быть, чокнула неугомонная белка?
М.Пришвин, «Гон».
I
Некогда в средней полосе, на широком тракте, по которому сновали туда-сюда повозки самого разного размера и типа, располагалось Поселение. Было оно так себе, то ли мелкий городок, то ли большая деревня, но со своими традициями, собственной гордостью и искренними заблуждениями. Как оно называлось точно, я уже не упомню, поскольку прошло с той поры несчётное множество лет, а то и веков. Для простоты буду называть его, как и есть, Поселением. Я и многого другого вспомнить уже не могу, даже когда это всё было, в какую эпоху – то ли в железный век, то ли в каменный. Уж чего-чего, а камней и ржавых железяк в Поселении всегда хватало, и вообще, во все времена отличалось оно беспорядочностью и грязью – ни пройти, ни проехать, ни нужный дом найти.
Поселение представляло собой несколько разрозненных клочков, в каждом из которых проживало некоторое количество людишек. Все поголовно пили горькую, ничего не умели делать и этим очень гордились. Тракт разрывал Поселение аккурат пополам, так что жители часто по пьяной лавочке гибли под колесами, гусеницами и копытами. Работали люди кто где – одни торговали чем подвернётся, другие воровали что плохо лежит, третьи просто мошенничали. Находились и те, которые занимались честными, приличными делами, как правило, впрочем, никому не нужными.
Руководил этим беспокойным хозяйством, как и полагается, Глава Поселения, Егор Тимофеевич Пахотнюк, человек простой, суровый и туповатый. Если по ошибке его фамилию писали «Похотнюк», он мягко поправлял:
– Через «а». Как «пах».
Егор Тимофеевич держался всегда солидно, с достоинством, однако имел проблемы с русским языком и часто допускал непростительные оговорки, а также не умел контролировать свою мимику. За это его не любили фотографы, поскольку он неизменно выходил на снимках либо со зверским оскалом, либо с глупой, бессмысленной ухмылкой, а то и хуже того, с выражением полного непонимания текущего момента. Причем Егор Тимофеевич имел такое необычное строение лица, что его гримасы абсолютно не поддавались ретуши. Поэтому на всех изображениях Пахотнюка использовали одну и ту же голову, скопированную со старого, ещё институтского, снимка, где он совершенно случайно получился серьёзным, сосредоточенным и исполненным необычайного внутреннего света, каким осеняется обычно лицо покойника. Для правдоподобия этой голове подрисовывали морщинки, белили виски, и выходило вполне благообразное личико – правда, весьма далекое от оригинала.
Глава Поселения был не дурак выпить, зачастую приходил домой нетрезв, пытался командовать женой и дочерью, кричал, если его не слушали, а потом, видя тщетность своих попыток, успокаивался и засыпал на диване прямо в одежде и ботинках.
Про дочь надо рассказать особо. Было ей в то время что-то около восемнадцати, но она уже отличалась живым и пытливым умом, со своими, правда, подвыподвертами. Звали её Марианна, но она упорно требовала обращения «Галя», поскольку обожала бульонные кубики «Галина Бланка». Вероятно, по той же причине Галя выкрасила волосы в ярко-жёлтый цвет, чем заставила отца выйти из себя и на неделю сорвать голос. Впрочем, в дочери Егора Тимофеевича раздражало почти всё. Особенно те компании, в которых Галя проводила свободное время. И, поскольку стояло лето, то есть пора каникул, когда у дочки всё время было свободным, Егор Тимофеевич постоянно носил с собой валидол. Впрочем, были и такие вещи, которыми он как отец гордился. Галя не курила и не пила, что для Поселения являлось случаем уникальным.
Вообще окружающую молодёжь Пахотнюк не любил, не понимал и не скрывал этого. Он не понимал, как можно пить пиво на улице, втыкать в уши музыку, смеяться над шутками про Ленина и заниматься сексом без серьёзных намерений. Вид развязного юнца с серьгой в ухе вызывал у Егора Тимофеевича необъяснимое желание подойти и ударить его в челюсть. К тому же иногда он ощущал у молодых людей подобное желание по отношению к себе.
Он старался не общаться с ними нигде кроме как на официальных празднествах, где молодежь подбиралась целенаправленно, тщательно. Их внешний вид не должен был вызывать у Главы никаких отрицательных эмоций, а речи отличались пылким патриотизмом и жертвенностью. Егор Тимофеевич никогда не думал о том, что после окончания мероприятия эти молодые люди, как и все остальные, пойдут пить пиво, слушать громкую музыку и кадрить девушек. Он избегал близкого знакомства с ними. Впрочем, скоро жизнь повернулась так, что Пахотнюку это не удалось.
II
Как-то приятным и тёплым июньским утром Галя проснулась в своей уютной светлой спаленке и почувствовала, что пребывает в чудесном романтическом настроении. Непременно нужно было заняться чем-нибудь возвышенным и одухотворенным, но Галя не знала, чем. Она раскрыла балдахин, села на постели прямо в ночной рубашке и принялась оглядывать комнату. С куклами играть не хотелось, в волшебном фонаре она давно просмотрела все картинки, и даже свежекупленный заводной ёжик успел наскучить. И тут взгляд Гали упал на изрядно запылившийся кожаный блокнотик, в который она записывала свои мысли, наблюдения и кулинарные рецепты.
– А что, если мне поупражняться в поэтическом ремесле? – сказала она вслух. – Быть может, я открою в себе склонность к сему благородному занятию?
Эта мысль воодушевила её. Галя быстренько сбегала умыться, открыла гардероб и переоделась в изящное прогулочное платье с причудливой вышивкой по краю подола, изображавшей различные сцены из «Илиады». Она накинула на плечи пелеринку, надела ярко-желтый чепец с лентами, сунула в свой ридикюль блокнотик и направилась к выходу.
Здесь её ожидало препятствие в лице отца, загромоздившего коридор своим пьяным спящим телом.
– Ах, папенька! – в сердцах выговорила Галя. – Вы ужасно невоздержанны в выпивке! Как можете вы, будучи Главой сего уважаемого Поселения, возлежать на холодном полу в столь неподобающей позе?
Егор Тимофеевич никак не отреагировал на слова дочери, продолжая мирно посапывать и испуская страшный перегар.
Галя попыталась перешагнуть через него, но юбка с кринолинами серьёзно мешала в этом мероприятии, так что ей пришлось позвать дворового мужика, с которым вместе они кое-как переместили тяжелую тушу Пахотнюка на диван в гостиной.
– Благодарю, Антон Михеич, – отдышавшись, сказала Галя. – Одной бы мне нипочём не справиться.
– Дык шо ж, конечно ж, мы завсегда, если кого туды-сюды, – добродушно отшутился Михеич, теребя бороду. – Однако ж, Марьяна Егоровна, не поможете ли копеечкой на опохмел? Шибко голова гудит после вчерашнего.
– У меня нет с собой… Спросите у дворецкого, скажите, барышня велели.
– Оно конечно, – согласился Михеич. – Спросить-то мы завсегда… Токмо он-ить, дворецкий-то, дрыхнет ещё с перепою, а мне мочи уж нет терпеть…
– Ну, тогда у маменьки, – растерянно промолвила Галя, романтический настрой которой постепенно сходил на нет.
– Маменька ваша с кучером поехали на крюшон к мадам Задрючской, и скоро ожидать её никак не можно.
– Тогда… возьмите, пожалуй, у папеньки в кармане ключи от несгораемого шкапа, там у него тридцатилитровая бутыль с чистым гишпанским спиртом. Только всю, ради Христа, не пейте, и ключи назад тихонько верните, а то папенька сильно осерчает.
– Благодарствую, барышня, ваша доброта мне как бальзам на душу… – и Михеич, потерев в предвкушении руки, полез шарить у барина по карманам.
Тем временем Галя в изрядно подпорченном настроении вышла на улицу, и, раскрыв над головой кружевной зонтик от солнца, направилась в парк.
Парком в Поселении назывался клочок леса, вдоль которого со стороны самого Поселения соорудили чугунный забор с необычайно уродливыми воротами красного кирпича. Для удобства гуляющих в парке спилили несколько деревьев, дабы на пеньках можно было присесть, а культурная составляющая обеспечивалась гипсовыми скульптурами, самая выразительная из которых называлась «Покорителям космоса» и изображала сисястую бабу в мотоциклетном шлеме.
Галя вошла в парк, разместилась на одном из пеньков, достала блокнотик и ручку с золотым пером да призадумалась. Солнечная полянка, посреди которой она сидела, и белые облачка, бегущие далеко в вышине, быстро вдохновили её на первые строки:
Весело, светло. Кошки улыбаются.
Курицы несут розовые яйца.
На этом всё и остановилось. Третья строчка никак не хотела рождаться, так что Галя просто сидела и рассеянно посасывала ручку, отчего её губы и язык приобрели отчетливый синюшный оттенок.
Спустя некоторое время на поляне появился высокий молодой человек в парусиновых штанах и кожаной куртке, надетой на голое тело, и с распечатанной бутылкой водки в руке. Он, похоже, просто проходил мимо, но Галя привлекла его внимание, и потому он приблизился и произнёс:
– Не хотите ли водки?
– Благодарю, нет, – отказалась Галя, немного покраснев.
– Зря, – сказал парень, отхлебнув из горла. – Хорошая водка, свежая. Вам бы на пользу пошло, а то, я смотрю, вы себя чувствуете неважно.
Галя решительно встала.
– Сударь, – сказала она. – Не вынуждайте меня повышать голос и повторять свой отказ. Я не употребляю алкоголя и желаю находиться здесь в совершенном уединении.
– Извините, – пожал плечами парень. – Собственно, я и обидеть-то вас не хотел. Просто иду, смотрю – девушка с синими губами. Думаю, хоть водочкой угостить…
Он, слегка пошатываясь, направился прочь от Гали, но не ушёл совсем, а присел на пенёк неподалёку и принялся совершенно бесцеремонно её разглядывать, периодически прикладываясь к бутылке.
Первым желанием Гали было уйти, но она решила, что будет несправедливо уступить полянку этому наглому молодому человеку, поэтому снова села на пенёк и, пытаясь не обращать на незнакомца внимания, продолжила свои поэтические потуги.
Тем временем на поляне появился ещё один персонаж. Со стороны леса нетвёрдой походкой вышел крепкий мужчина лет пятидесяти в крестьянской одежде и с большой плетёной корзиной, повешенной на руку. Если бы не безумный блеск очей и зверский оскал, можно было бы подумать, что он грибник.
Галя вызвала и его интерес. Он повернулся в её сторону и, неистово потрясая кулаком, возопил:
– Разврат! Бордель! Окститеся! Христов своих всех позабывали в рукоприкладстве! Осиянную всем мирским благопреставлением раку попрали! Рожами своими в небо тыкаете!
После этих слов человек с корзиной насупился и с непонятными, но явно угрожающими, намерениями двинулся по направлению к Гале.
Парень с бутылкой проворно оббежал его и встал на пути:
– Э, командир! Ты чего девушку обижаешь? Иди, куда шёл со своими грибами…
На этих словах парень осёкся, потому что увидел, что в корзине у мужика не грибы вовсе, а две дохлых вороны со свёрнутыми шеями. Мужик обогнул молодого человека и снова двинулся к Гале, но парень не сдался, а схватил его за рукав рубахи.
Мужик уронил корзину, повернулся к своему сопернику и заорал ему прямо в лицо:
– Изверги белокаменные! Почто книги святые офсетной печатью печатаете? Почто бесов в мешках по лесам таскаете? Изыди!!!
Он вытащил из-за голенища огромный нож и выставил вперед, чем совершенно перепугал Галю, и она, вскочив, принялась скакать возле них с визгом и криками «Караул! Смертоубивство!», рассеянно прикидывая, не подобает ли в этой ситуации упасть в обморок.
Однако молодой человек, несмотря на свое опьянение, увернулся от пары ударов ножом, а в ответ на третий – который пришелся также мимо и лишь распорол ему штаны в районе паха – обрушил на нападавшего недопитую бутылку водки.
Грибник тут же потерял свою уверенность, выронил нож, остановился и заплакал:
– Эх вы… Супостаты перехожие… Да кто ж вас на землю-то ногами поставит…
После этого он провел руками по своим волосам, посмотрел на кровь на ладони и неожиданно, с чудовищной прытью, метнулся в лес. Через пару мгновений его уже не было видно.
Галя смотрела на своего спасителя, дрожа от волнения, и бормотала:
– Сударь… Я вам так благодарна… Этот человек так напугал меня… Позвольте мне узнать ваше имя…
– Домкрат, – сказал парень. – Да чего уж там, успокойтесь. Водку только жаль. И штаны, скотина, порвал. Так и член можно потерять ни за что.
Галя издала неприличный звук и тут же стала красной как рак:
– Простите ради Бога… Меня Галей зовут. А это я вечно, как переволнуюсь, воздух порчу…
– Не понял, что вы имеете в виду? – недоумённо произнес Домкрат.
– Ну, пержу то есть я со страху, – пояснила Галя.
– А. Ну, это понятно. Вы, я вижу, ведь существо нежное, даже водку не пьете…
К Гале постепенно возвращался естественный цвет лица.
– Ой, – сказала она. – Что это я? Вам же брюки надо зашить. Какая жалость, что я не взяла с собой рукоделия… Не изволите ли пройти ко мне домой? Я быстренько всё заштопаю, не извольте сомневаться.
– К вам? Само собой, буду рад. Спасибо.
И они, машинально взявшись за руки, пошли в сторону особняка Егора Тимофеевича.
– Не сочтите за нескромность, ответьте, – вдруг сказал Галя, – ведь Домкрат – это не настоящее имя?
– Это имя я дал себе сам, – ответил Домкрат. – Почему я должен называться именем, которое мне дал кто-то другой?
– Но почему Домкрат? – не унималась Галя.
– Домкрат – надёжная штука, увесистая, – парень взлохматил свои чёрные космы и шмыгнул носом. – А вам не нравится?
– Не знаю, право… Впрочем, мы уже пришли. Это со мной.
Привратник покосился на Домкрата, молча кивнул и посторонился.
Они поднялись по парадной лестнице, миновали коридор, на этот раз никого в нём не встретив, и вошли в спальню Гали.
– Извольте снять штаны, – сказала она. – Можете нисколько не смущаться, я осведомлена о строении мужского тела. Я читала «Анатомический атлас» профессора Рейденбрюхнера.
– Без проблем. У меня комплексов нету, тем более, когда меня просит раздеться такая красавица, как вы.
Галя вновь покрылась румянцем. Домкрат обнажил свои костлявые ноги, оставшись только в кожаной куртке да семейных трусах в розовый цветочек, и подал штаны Гале. Галя достала из шкапчика нитки и подушечку с иголками и присела на край кровати. Домкрат опустился в кресло возле. Галя стала сосредоточенно пытаться вдеть нитку в иголку, а Домкрат молча наблюдал.
– Вы не могли бы мне помочь? – наконец обратилась к нему Галя. – Мои глаза не вполне хорошо видят.
Домкрат подсел рядом.
– Дайте попробую. Я, правда, выпимши… Давайте так – вы держите иголку, а я буду в дырку тыкать.
Они оба склонились над иголкой и, прищурившись, уставились на неё. В этот интимный момент распахнулась дверь, и на пороге появился мрачный Егор Тимофеевич.
Галя подскочила на месте, выронив иголку.
– Папенька! – перепуганно вскрикнула она. – Это вовсе не то, что ты думаешь!
– Да я никогда ничего не думаю, – громовым голосом произнес Пахотнюк, злобно вращая глазами. – Ну-ка встань, паршивец!
Домкрат послушно встал.
– Ты кто?
– Домкрат.
– Чьих будешь?
– Не понял…
