Роман Кузьма
Иррегулярный интеллект
Только специально подготовленные – ГССГ или же инопланетными разведками – люди отвечали без запинки, впрочем, им вёлся специальный учёт, обычно же всё происходило иначе. Молчание, сменяющееся замешательством, постепенно переходящим в страх – и медленное отступление. Затем – напряжённые, продолжительные раздумья, связанные с последующими затруднениями. Затруднения эти в самое короткое время случались на работе, по месту жительства и в семье, являясь неотвратимым наказанием. ГССГ умела контролировать непокорных, поскольку повсюду содержала агентуру, сотрудничающую постоянно, регулярно или же от случая к случаю.
Куакен, недавно произведённый в подполковники, знал всё, что думает по поводу эффектов, производимых спецвопросами, каждый из собравшихся и народ Гейомии в целом.
Распространённым считалось мнение – его распространял один из отделов Службы, – будто ГССГ привлекает медиумов и гипнотизёров. Кое-кто из «знающих тайны» ГССГ поговаривал, что речь идёт не о гипнозе, а об умелом манипулировании поведением подозрительного лица, осуществляемом при помощи группы подставных собеседников. Те якобы – а Куакен знал наверняка, что именно так всё и обстоит – размягчали психику «подозрительного», уже пребывающего в «сером», а то и в «чёрном» списке, предварительным разговором, и, когда ему вдруг смотрел в глаза всезнающий «спец», он терял способность к сопротивлению и порой даже не мог вспомнить собственного имени.
Все эффекты основывались на тонком знании психофизиологии. Металлические нотки в голосе «спеца» уже сами по себе свидетельствовали о том, что в биографии человека что-то нечисто, и подозрительность эта и тревожность – немедленно передавались всем окружающим. Несчастный в мгновение ока оказывался окружённым кольцом негативной энергии, сжимающей его подобно невидимому обручу. У некоторых в такие моменты не только учащалось сердцебиение – даже если сердец было больше, чем одно, – но и перехватывало дыхание, словно пресловутый обруч существовал в действительности и висел у них на шее.
Люди, неоднократно видевшие, как работают «спецы», утверждали, что были свидетелями дыхательных спазмов и даже инфарктов со стороны несчастных, которым задали спецвопрос в подобных обстоятельствах. Подобные истории порождали многочисленные слухи и сплетни – обычно их источником являлся уже упомянутый отдел «скрытого общественного информирования ГССГ» – о применяемом «спецами», или, как их называли недоброжелатели, «спецслугами», тайном оружии, которое способно незримо воздействовать на подсознание собеседника, и о наличии у них сверхъестественных способностей.
В последнем случае разговор – а сплетничают обычно навеселе или хотя бы за сигареткой, – вдруг переходил на пониженные тона, пока кое-кто, приняв позу, свидетельствующую о гордости за родную Гейомию, не утверждал авторитетно, что всё дело в кадровом отборе. Действительно, отбор в госслужащие, которые получали заработную плату, пищу, воду и развлечения по утверждённому централизованно плану-графику, отличался невероятной строгостью – и всегда давал преимущество рекомендованным лицам. В ГССГ же отбор и вовсе не проводился – все должности являлись наследственными (государственная тайна).
В большинстве случаев граждане, относившиеся к так называемым широким слоям населения – Иррегулярам, – вообще не подозревали, что существует какой-то отбор в какие-то службы, о которых они и слыхом не слыхивали, а те, кто хоть что-то прознавал, немедленно попадали под подозрение Специальной Службы.
Подозрение, для начала именуемое «проверкой личности и поведенческого стереотипа», постепенно превращалось в официальное подозрение в шпионаже и подготовке мятежа, если Иррегуляру или Регуляру из низших каст не хватало ума остановиться и прекратить бесполезные расспросы.
В конечном итоге, наиболее упорные могли добиться формального ответа, в котором указывалось, что отбор на государственную службу осуществляется в результате многофакторного анализа, включающего происхождение, генетический код и социальный статус кандидата. Те, кто умел читать, понимали: должности переходят по наследству. Для тех же, у кого имелось свойство быть чрезмерно настойчивым, текст содержал дополнительный абзац: «Методики отбора кандидатов, а также проводимые ответственными органами профильные проверки профессиональной пригодности являются государственной тайной, доступ к которой предоставляется при наличии соответствующего допуска. Попытка овладеть информацией, составляющей государственную тайну, относится к тяжким преступлением и карается, согласно статье 1, пункту 855 Уголовного кодекса Гейомии, исправительными работами на срок от десяти до ста двадцати пяти лет».
Куакен улыбнулся собственным мыслям и вернулся к проводимому мероприятию. Из зала уже были выдворены немногочисленные лица из «чёрного» списка, а те, кто находился в «сером», либо последовали за ними, либо «обелили» себя; в последнем случае вокруг них формировался иной тип кольца, именуемый «голубым» – потенциальную агрессию «серого» сковывали физически, вербально и мимически. Грубо говоря, их плотно сжимали в толпе и занимали разговором, насыщенным улыбками и возбуждающими прикосновениями представительниц/представителей противоположного или того же пола, в зависимости от вкусов.
Вообще, считалось, что террорист, человек с ярко выраженным мортудо, инстинктом убийства, не сможет спокойно пребывать в «голубом кольце» и неминуемо утратит самоконтроль, настолько сильный генерировался позыв к его либидо, половому влечению. Именно знание психологии и выступало, как уже подчёркивалось, надёжным фундаментом поразительных успехов Специальной Службы. Умноженное на количество сотрудников и информаторов, а также на количество приборов внешнего наблюдения, оно составляло весьма внушительную величину, используемую для исчисления так называемого коэффициента влияния.
Коэффициент влияния, показатель прочности власти, исчислялся как соотношение количества социо-бит информации, производимых Специальной Службой, к общему количеству социо-бит, производимых социумом. Коэффициент наблюдения (процент отслеживаемых социо-бит), если он составлял значительную по сравнению с коэффициентом влияния величину, свидетельствовал о снижении контроля над социальными процессами. В таких случаях руководство Специальной Службы обычно с позором вышвыривали на улицу.
Сегодняшнее мероприятие относилось к так называемому третьему уровню обеспечения безопасности («Выступление лиц, обладающие значительным социо-влиянием; категория «Иррегуляры», подкатегория «Инопланетяне»); ему присвоили, по отнюдь не редкому совпадению, третий же уровень социо-возбуждения («Событие, не представляющие непосредственной угрозы обществу, но привлекающее потенциальных мятежников»).
В целом, ГССГ справилась со своими задачами, и никаких срывов не намечалось.
Куакен решил в который раз проверить показания постов контроля взрывчатых веществ, металлодетекторов и энергоисточников – пять минут назад, если верить им, в зале не было ни бомб, ни моледиссемблеров, ни плазмомётов.
Подполковник ГССГ мысленно произнёс кодовое слово, заложенное в его подсознание при помощи психотерапии, вызвав тем самым мимолётную судорогу мышц правой ягодицы. В результате был активирован соответствующий участок коры головного мозга, что привело в действие подсоединённый к этому скоплению нейронов наноскопический передатчик. Вживлённый непосредственно в мозг Куакена ещё до рождения, когда тот пребывал в утробе матери, передатчик подчинялся командам, отдаваемым всё тем же подсознательно-судорожным способом.
Поиграв дельтовидной – икроножной – широчайшей мышцами спины – и ещё десятком мышц помельче, Куакен вызвал размещённые то тут, то там системы слежения. Благодаря им можно было незримо присутствовать в самых отдалённых закоулках здания.
Всегалактическая знаменитость в это время находилась среди сотрудников национальной компании голографического вещания. Вокруг потомка выходцев с Гейомии толпой хлопотали визажисты и стилисты, наводившие последнюю ретушь на лицо, которое десятилетия пьянства и курения превратили в подобие несвежего, отёкшего фрукта. Действительно, Роже Ле Саж выглядел скверно: скорее, высохший, нежели худощавый, с более чем заметной лысиной на внушительном, подтверждающем наличие у своего владельца незаурядных умственных способностей, куполе лба – в общем, этот изношенный развратник никак не внушал восхищения.
Тем не менее, Ле Саж пользовался репутацией выдающегося писателя, и на многих планетах Галактической Конфедерации зачитывались его романами. Несомненно, оппозиция, вызревшая в среде Иррегуляров и в некоторых Регулярных кругах, постарается использовать визит Ле Сажа в своих интересах. Но для того и существует ГССГ, чтобы все события проходили под контролем правительства и приносили ему приоритетную пользу.
ГССГ знала: Конфедерация давно пытается навязать Гейомии иную, более демократичную, форму правления, без деления на Регуляров и Иррегуляров, как знала и то, что на деле всё объясняется стремлением взять под контроль выгодный в экономическом отношении космопорт Туфы, расположенный на пересечении нескольких важных подпространственных маршрутов. За всем этим скрывалась большая стратегия, и именно ГССГ предстояло защитить Гейомию от происков коварных внешних врагов.
Куакен, прямой потомок семи поколений «спецов», был полон решимости доказать, что руководство не зря доверило ему обеспечение информационной безопасности общества во время пребывания Ле Сажа на родине предков. В конце концов, Ле Саж только что развёлся и, как поговаривали, испытывал нужду в деньгах – факторы, которыми всегда умела пользоваться ГССГ.
Глава XVI
Формой зал представлял собой положенную на одно из рёбер основания неправильную пирамиду, сходящуюся к усечённой вершине – сцене. На сцене, простом дощатом помосте, обитом металлопластиком, сейчас присутствовал только один человек. Впрочем, это был Он – Единственный и Неповторимый, Талантливый и Блистательный, Популярный и При-Жизни-Ставший-Классиком!.. Роже Ле Саж!
Роже Ле Саж, чьи мысли блуждали от бракоразводного процесса к вопросу, что он забыл в этой дыре, занял место за полупрозрачным столом, расположенным точно в центре сцены, если брать в длину, и в двух метрах от края, если брать в ширину. Он погладил полупрозрачную столешницу из сине-зелёного бериллогласса.
Бериллогласс! Этот минерал, экспортируемый с Гейомии даже в наиболее развитые миры Конфедерации, широко использовался в качестве отделочного материала и оставался одним из немногих источников поступления твёрдой валюты в национальный бюджет. Любуясь переливающейся поверхностью, Ле Саж понимал, что внимание публики сейчас приковано к нему, даже архитектурно фокус концентрировался на нём.
Такой формы зал, подумал писатель, мог возникнуть только в авторитарном обществе, где каждое слово оратора ловят сотни ушей, внимая с благоговейным почтением. И вот он, всегалактически признанный мастер слова, имеет возможность, ранее не представлявшуюся ему – изрекать вербально-смысловые массивы информации, которые эти провинциалы высекут золотом на священных скрижалях и поместят в свои варварские музеи и храмы. Ведь он – едва ли не единственный за последнее столетие человек, которому местные власти предоставили возможность говорить, не сковывая никакой цензурой. В том числе – говорить о свободе слова.
Ле Саж посмотрел в зал, расходящийся в перспективе подобно свету, рассеиваемому карманным фонариком. Галёрка с дешёвыми местами, набитая перепуганными, подчас разгорячёнными лицами, терялась в тени под нависшим балконом – общей ложей для особо важных персон; ложу занимали госслужащие – контрастируя со своими соседями снизу, они были хорошо одеты, на их упитанных лицах светились спокойствие, довольство и уверенность в себе.
Должно быть, это очень странно, подумал Ле Саж, когда писатель становится объектом столь пристального внимания со стороны власть предержащих и общественных активистов, ожидающих от него чего-то экстраординарного, едва ли не волшебства, в то время как читатели, подлинные поклонники его мастерства, толпятся на улице. Запросы таковых удовлетворялись при помощи плывущих в воздухе голографических проекций.
Воздух! Ле Саж фыркнул: назвать воздухом эту загазованную среду было явным преувеличением. Испарения, поднимавшиеся от канализационных люков, дизельные и радиоактивные выхлопы разнообразных видов транспорта сочились прямиком в атмосферу. Смешиваясь с токсичными выбросами промышленных предприятий, эти составляющие формировали тот неповторимый коктейль, один вдох которого мог привести более слабого человека к потере сознания. Расцвеченное лазерными лучами голографических проекторов, принадлежащих городским властям, это облако принимало самые невероятные формы, до неузнаваемости искажая транслируемые картины.
Ле Саж ещё раз потёр столешницу и приветствовал публику. Ему ответили громкими, энергичными аплодисментами, словно оркестр барабанщиков, фальшивя, выбил затяжную дробь. Писатель, рассмеявшись, откровенно заявил, что впервые слышит столь слаженные аплодисменты.
С балкона для Очень Толстых Персон, разукрашенных безвкусными и дорогими – по местным меркам, конечно – драгоценностями, послышались ответные смешки. Будто действуя по чьему-то сигналу, партер разразился овацией – будто племя дикарей племя по призыву вождя ударило в тамтамы и медные литавры. После непродолжительной паузы к ним присоединилась и галёрка. Ле Саж ощутил звук почти физически, словно тот переливался в пространстве, подобно ртути. В какой-то момент, представив себе его в красном цвете, он даже действительно увидел – или ему показалось, что он видит – тугие огненные струи, хлещущие, терзающие его слух.
Он рассмеялся – уже невпопад – и, надеясь, что никто не заметил его неудачную реакцию, начал торопливо произносить приготовленную заранее речь. Как и большинство своих романов, многими из которых восторгались критики, Ле Саж написал её в состоянии наркотической эйфории. Вызываемая дымом растения, которое обычно именовали мага-марихуаной, она стала источником его вдохновения, музой, живущей в курительной трубке.
Благодаря Мага-Мэри он писал прозу, по качеству слога сопоставимую с поэзией. Напевная, страждущая, волнующая, она неизменно очаровывала поклонников литературы. Сверкающие грани слов, вышедших из-под пера Ле Сажа, ослепляли и восхищали… Он был новым пророком Слова и Творцом Сути. Ему покорились аллюзии, гипертексты и метафоры. Он был Роже Ле Саж, и его прапрадед родился на Гейомии.
Книга, уже было умершая много веков назад, заново возродилась, как ни странно, именно благодаря научно-техническому прогрессу, который её некогда почти убил – но на сей раз история повернулась к чтению лицом, выбросив теленовости за борт. Правительство не видело смысла в трансляции на отдалённые системы, которые примут сигнал тысячелетия спустя. Даже подпространственные ретрансляторы задерживали сообщения на долгие недели, но и эти сигналы встречались с куда более грозным препятствием – бюрократией местных властей, отстаивавших право на собственный эфир с упорством, достойным сожаления.
В таких обстоятельствах, когда курьерская почта стала основным источником знаний о далёких мирах, новое значение обрела литература. Издаваемая на крошечных электронных чипах, она распространялась при помощи почтовых кораблей, доставлявших подписку во все закоулки Вселенной. Поощряемое правительством Конфедерации, чтение стало любимым досугом квинтиллионов людей, включая эволюционировавших гуманоидов, представителей родственных и смешанных рас – и даже некоторых культур, не имевших с человечеством ничего общего. Все они, даже жабоподобные обитатели заболоченного Барзеджана, могли именовать себя людьми, читая произведения, написанные человеком – и Ле Саж был этим Человеком, наиболее известным автором своего времени.
– … должен сообщить вам, что давно мечтал посетить родину моих предков, однако тяжёлые труды на писательской ниве отнимали всё моё свободное время…
Ле Саж скромно умолчал о кризисе, тяжким грузом опустившемся на его творчество в последние годы. Дымная Мэри являлась ему уже не в виде очаровательных тончайших вербоконструкций, поражающих своей ажурностью и хитросплетениями подтекстов – нет, то были тяжкие визиты, подобные встречам с его бывшей женой, превратившейся в усталую, сварливую женщину. Несколько издательств вернули последний роман Ле Сажа, попросив «доработать» его, а литературный агент прямо сказал, что необходимо сделать перерыв в творческой деятельности.
Разговоры с влиятельными людьми, к которым поторопился обратиться взволнованный Роже, быстро прояснили положение вещей: продажи его книг действительно падают, и мода на него проходит, но всё можно вернуть, если… тут наступало красноречивое молчание.
Только старый приятель из отдела психологической войны Космического флота Конфедерации, покурив доброй «дури» на одном приёме для избранных, впал в благодушное состояние и разговорился. Ле Саж сразу заподозрил, что именно косморазведка и перекрыла ему кислород, но он был слишком умён, чтобы выказывать недовольство. Разговор, становившийся всё более доверительным, убедил его в том, что появление на Гейомии, как раз накануне ожидающихся там «политических событий», встреча с несколькими доверенными лицами – всё это создаст вокруг него ореол борца за права человека и демократические свободы и даст мощную рекламу новому роману.
– Гейомия… мой прапрадед или прапрапрадед родился в Туфе. Сущее захолустье, просто отстой, я однажды даже бывал там.
Ле Саж, двадцать лет назад посещавший Гейомию во время транзитного перелёта, практически ничего не помнил о своём визите, так как не выходил за пределы космопорта; почти всё время до пересадки он провёл в баре, поглощая спиртные напитки.
– Вот и отлично. Во второй раз всегда легче.
Коктейль, газированный Дымной Мэри… лицо бармена, переливающееся всеми цветами радуги… проститутка, подсевшая рядом за барную стойку… её ноги, затянутые в чулки, выглядят чересчур полными… Он предлагает ей выпить… двойной виски, нет, два двойных виски с содовой… какая у тебя гладкая кожа… Ей этого ещё никто не говорил, улыбается она в ответ, эта ложь возбуждает его… он спрашивает, есть ли у неё рядом комната… оставив щедрые чаевые, он уходит, обхватив рукой её массивное бедро…
– Однажды, когда международный климат был не столь благоприятным, я посещал Гейомию, господа. – В ответ слышны одобрительные возгласы, их немедленно пресекают суровые взгляды сотрудников Специальной Службы. – Однако за время непродолжительного визита лишь немногие из прелестей Туфы открылись мне. Увы, звёзды звали меня, и лишь многие годы спустя зов родной земли, горстку которой я намереваюсь захватить на память, стал непреодолимым.
Он ждал барабанного боя аплодисментов, и тот разразился. Ле Саж, умело жестикулируя, вставлял отдельные слова, короткие фразы… вот он уже дирижирует этим причудливым оркестром, и дробь то стихает, то становится громче… превращается в мелодичную звуковую волну, бьющуюся о стены его черепной коробки… Прилив затопляет его сознание… превращается в бравурную мелодию… Одним резким жестом ладони, закалённой многолетними занятиями боевым искусством хай-чи-вэй, он прерывает её последний могучий аккорд.
– Я хочу оказать содействие молодым гейомским авторам в их стремлении достичь высот писательского ремесла и окажу всю возможную помощь с тем, чтобы мои соотечественники прославили своё имя и имя нашей – если вы позволите мне это слово…
Пауза, разбавленная предвосхищающими событие редкими аплодисментами.
– …нашей маленькой планеты! – Очередной грохот туземных тамтамов, сопровождаемый оргазмами восхищённых женщин. – Да, в моих планах – учредить конкурс моего имени, награждать его победителей ценными призами и позитивными рецензиями… – Последние слова, вырвавшиеся под влиянием Мэри, вынуждают его неловко пожать плечами в попытке загладить необдуманное высказывание. Секунду спустя он замечает, что это лишнее, и никто не возмутился, хотя бы для виду – похоже, непотизм здесь действительно является нормой и основой социоструктуры.
…Слова текут, подобно звонкому ручью, их темы обретают плоть, тебя опутаю, свяжу, любимый друг, и станешь ты, сражён и очарован, мой, навеки мой…
Это написал кто-то из авторов Голубой волны, пока на них не прошла мода и не обрушились репрессии, Ледни или Боб Линч. Ле Саж неоднократно задумывался о судьбе этих поэтов, когда уровень продаж его произведений снижался. Часть его мозга, как обычно, замкнулась на меланхолических размышлениях, пока губы, шевелясь, словно автомат, продолжали рассказывать о том, как много он потерял, пока жил вдали от родной Гейомии, её неприхотливого быта, скромных трудолюбивых граждан и красот первозданной природы.
Уже произнося последнюю фразу, он напомнил себе, что оговорился – на здешней суше почти не осталось мест, не занятых мегаполисом Туфа, не то что «первозданной природы». Впрочем, никто особо не обращал внимания на подобную чушь – её можно с успехом молоть часами или десятками страниц, как показывал его опыт, лишь бы имелась реклама и порождаемый ею спрос. Спрос на любую инопланетную чушь явно существовал. Он обещает открыть им ворота в другие миры – и это главное. Да здравствует Роже Ле…
– Чему будет посвящён ваш следующий роман?
Настало время вопросов зала, поправил себя Ле Саж и обратился к аудитории. Спрашивало чуть пританцовывавшее на задних лапах существо в коротких штанах, клетчатой жилетке и кепке, более всего походившее на доберман-пинчера. Чувствовалось, пинчероиду требуются немалые усилия, чтобы поддерживать вертикальное положение. Слова, к которым примешивалось рычание, журналист произносил отрывисто, словно вот-вот не выдержит и перейдёт на лай.
Pincher sapiens, как их окрестил исследователь, открывший планету Баркера – сам он, конечно, носил ту же фамилию, – были одной из многочисленных рас, которым Галактическая Конфедерация присвоила статус разумных, хотя решение это, весьма противоречивое, злые языки объясняли посягательствами на права некоторых воистину разумных рас, обитавших в тех или иных четырёхмерных секторах. Возвышая разного рода говорящих животных, люди вынуждали конкурентов считаться с теми, ограничивая таким образом все попытки экспансии.
Баркерианин, прибывший несколькими днями ранее, числился репортёром «Орион Пресс» и работал, как сообщили Ле Сажу, на косморазведку.
Ле Саж посмотрел в оранжевые глаза баркерианина. Там читалась подавленная агрессия и постоянный, навязчивый страх, что его подлинную сущность разоблачат. Ещё несколько столетий назад предки пинчероида охотились на человекоподобных обезьян. Стремясь контролировать развитие последних, Конфедерация признала разумными обе расы и следила за соблюдением мира и обоюдным уважением прав. Ле Саж улыбнулся хищнику – всем было отлично известно, что пинчероиды являются отличной, послушной прислугой Конфедерации.
– Я ещё не решил, но, полагаю, вы вправе рассчитывать на микроэкземпляр с моим личным вензелем и адресованным непосредственно вам предисловием.
– Благодарю, – пинчероид всеми силами старался демонстрировать покорность, всё же его клыки, не менее пяти сантиметров длиной, угрожающе лязгнули.
Ле Саж вспомнил, что ему напоминает это выражение морды – или лица – именно так смотрел на него литературный агент, возвращая последний роман, «Колдун и воин».
– В таком стиле пишет Румок – вульгарность, примитив и насилие, ты сам это неоднократно заявлял.
Ле Саж придал лицу весёлое, располагающее к себе отношение.
– Его романы хорошо продаются, потому что в них много крови, ты сам это неоднократно заявлял.
Раздражение Хью, его давнего друга и литературного агента, на сей раз стало нескрываемым. Ему было не до шуток, а может, у него просто выдался трудный денёк.
– Румока читают его читатели, а твои – Румока не читают. Если ты им напишешь что-то в стиле Румока, они этого читать не станут, а читатели Румока попросту рассмеются. Роже, если у тебя кризис, не забивай мне базу данных разной дрянью, а возьми отпуск, отдохни… Может, напишешь двенадцатую часть «Без памяти, но жесток»?
– Я устал от насилия и жестокости.
– Вот видишь, тебе нужно отдохнуть.
– …
– Перезвони мне.
Ле Саж обратил внимание на движение в зале. Какой-то русоволосый юноша, махая рукой, пытался привлечь к себе внимание; окружённый плотными, угрюмыми людьми в штатском, но с заметной военной выправкой, он, даже привстав на носках, едва выглядывал из-за их спин. Роже почувствовал, что сейчас ему предстоит принять участие в политической жизни Гейомии.
– Вот там я вижу кого-то, кто очень хочет… Если возможно, пожалуйста…
– Благодарю. – Ряды костюмов одинакового покроя расступились, нехотя ворочая головами, коротко постриженными на один манер, и парень, тряхнув русыми кудрями, словно оружием, сделал шаг вперёд.
Навстречу, извиваясь, протянулся дистанционно управляемый провод с микрофоном и мини-камерой. Их производили из полимеров, сокращающихся подобно гладким мышцам беспозвоночных, что позволяло данным устройствам беспрепятственно ползать по залу. На сей раз, достигнув лица респондента, микрофон больно щёлкнул его по носу, прежде чем принять неподвижное положение.
Телеоператор извинился, но парень ответил ему ругательством, впрочем, вполне цензурным. Заметно было, что он далёк от соблюдения норм, установленных цензурой – одетый в красную клетчатую рубашку навыпуск и простые джинсы, из-под которых торчали носки грубых ботинок на толстой подошве, этот молодой человек, казалось, всем своим видом бросал вызов местному истеблишменту.
– Такое всегда случается, если ваш нос не аккредитован от государственной службы, – проворчал он. Реплика вызвала лишь жиденькие смешки в зале, похоже, здесь никто не собирался поддерживать его.
– Уважаемый гражданин Ле Саж, – парень использовал официальную форму, принятую в Конфедерации, – вы бы не хотели написать что-нибудь о Гейомии? Об этом ужасном мире, где люди разделены на три сорта – одушевлённый скот, рабов и господ?
Мужчины в однотипных пиджаках встрепенулись, их абсолютно одинаковые стрижки двинулись в толпе, как плавники акул, мчащихся к жертве. Они стремительно окружили парня, его красная рубаха словно вывернулась наизнанку, а джинсы, взметнувшись на мгновение, исчезли под множеством мускулистых тел. Подстрекателя вывели; удерживаемый за руки, он брыкался и выкрикивал какие-то фразы, судя по всему, лозунги некоего запрещённого движения.
Ле Саж задумчиво смотрел вслед. Наконец, вопреки своему обыкновению, он решил высказаться, хотя это и стоило ему немалых усилий над собой. Чувствуя, что на лбу выступила испарина, он сказал, тщательно подбирая слова и вместе с тем рассчитывая так, чтобы они звучали как можно более мужественно:
– Я не собираюсь писать ничего ни о Гейомии, ни о её политическом устройстве. Но я хотел бы…
Пот выступил и на его ладонях, но Ле Саж продолжал, несмотря на столь явные сигналы опасности и страха, подаваемые его организмом:
– Я хотел бы, чтобы граждане Гейомии, и даже этот молодой человек, который покинул нас… чтобы он имел возможность написать всё, что он считает необходимым.
Шквал вопросов, заданных прямо с места, люди в пиджаках мечутся по залу, пытаясь схватить возмутителей спокойствия.
– И вы бы это читали? В Конфедерации бы это издали? Они бы прислали нам всё необходимое? Космический флот?..
Ле Саж, привыкший писать остросюжетные романы, ожидал, что ещё немного – и начнётся стрельба. Вместо этого произошло обратное: сотрудники ГССГ отказались от прежней тактики и, собравшись в проходах между рядами, сбились в небольшие группы; теперь они лишь улыбались в ответ на всё более резкие выпады в адрес правительства. Наконец, один из присутствующих вскочил, выпрямившись во весь рост. Хотя на нём не было пиджака, аккуратная стрижка и ясный взгляд выдавали в нём оперативника Специальной Службы.
– Приветствуем Роже Ле Сажа в Туфе! Вся Гейомия рада вашему приезду! – выкрикивая эти фразы, он громогласно хлопал в ладоши. – Люблю вас, Ле Саж! Обожаю!
К выкрикам и аплодисментам присоединялось всё больше народу. Люди в официальных костюмах, а за ними и все остальные, включая и недовольных, которые теперь стремились растаять в толпе, начали хором приветствовать Ле Сажа.
– Обожаем вас, Ле Саж!
Он так и не понял, в чём была их проблема.
Глава XVII
Вид из окна гостиницы «Борд-Хелл», самой роскошной в Туфе, был замечательным. Высотой в два с лишним километра, она имела семьсот пятьдесят этажей и удерживалась в вертикальном положении лишь благодаря вмонтированным в конструкцию антигравитационным модулям. Конструкция эта, разделённая, подобно позвоночному столбу, на отдельные сегменты, обладала некоторой гибкостью, позволяющей амортизировать наиболее резкие потрясения, неизбежные из-за частых тайфунов и сейсмической активности. Ветры постоянно раскачивали здание, и, чтобы оно не упало, его приходилось удерживать в воздухе силовыми полями.
Верхние этажи сверкающей хромом и медью постройки располагались выше уровня облаков, и дополнительный обогрев этой части постройки влетал владельцу в копеечку. Однако превосходные виды на поднебесный мир с лихвой возмещали все расходы: номера в верхних этажах, несмотря на их баснословную стоимость, всегда были заняты.
Номер Ле Сажа, расположенный на семьсот сорок втором этаже, был забронирован за несколько месяцев до его визита. Все расходы, которые он нёс, оплачивала одна из фиктивных фирм, существующих за счёт косморазведки. Это ведомство, никогда не стеснявшее себя ни в чём, располагало огромными суммами, и Ле Саж имел возможность прикоснуться к его власти и богатству, достигшему воистину астрономических размеров.
– Добрый вечер, уважаемые граждане. – Светский раут, ограниченный небольшим кругом избранных лиц, был посвящён исключительно одной теме – Революции. Тайна, окружавшая собрание, сохранялась простейшим способом, применяемом фокусниками – всё делалось на виду у зрителей и с их разрешения. Ле Саж, впрочем, не чувствовал себя ни фокусником, ни заговорщиком, и у него вновь начали потеть ладони.
Он обвёл взглядом собравшихся.
Пинчероид из «Орион Пресс», которого звали Дейб, сидел на кушетке, нисколько не смущаясь того, что люди назвали бы наготой. Он поселился в соседнем номере и, судя по всему, взял на себя функции телохранителя Ле Сажа.
Николас Никод, или Ни-Ни, ректор одного из столичных вузов, стоял с коктейлем в руках посреди комнаты. Никод был низкого роста, поэтому стремился доминировать над окружающими, используя для этого разнообразные психологические уловки: когда все садились, он стоял, выпрямившись и приосанившись. Когда все стояли, он садился в кресло и требовал внимания, вынуждая присутствующих сесть, поскольку предстоит разговор на важную тему. И как только все садились, он вставал и продолжал говорить, то и дело пронзая вызвавших его недовольство острым, как рапира, взглядом. Ле Саж заподозрил, что необычные усы, постриженные «щёточкой», Никод также носит с целью создания впечатления о себе, как о человеке необычном, вернее, экстраординарном – да почему бы просто не исключительном, даже выдающемся… небожителе?..
