Рафаэль Ильшатович Рахимов
Крым. И я там был
Тишину прерывает скрип двери кубрика. Неуклюжие шлёпанья тапок. Ближе. Совсем близко. На взлётку выбегает Миша.
– Товарищ старшина, разрешите встать в строй?
– Миша, где ты был?
– Когда?
– Когда тебя не было, Миша.
– В кубрике.
– А чего же ты там мандражируешь, когда вся рота здесь варикоз зарабатывает?
– Товарищ старшина, я…
– Да срал я, старшина. Ну, чего докопался-то? Да, Миша?
– Никак нет. Я…
– У тебя в ушах ничего не застряло? Писюн, например?
– Никак нет, товарищ старшина.
– Писю, может, лимонил?
– Никак нет, товарищ старшина.
– Что, дуньку кулакову гонял?
– Никак нет, товарищ старшина.
– В потолок стрелял?
– Из чего, товарищ старшина?
– Из дуньки своей. Стрелял?
– Никак нет, товарищ старшина.
– А зря вот. Вся армия стреляет. А ты вот нет.
***
Первое, чем можно было заняться на полигоне – подохнуть от жары. Скрыться от неё было невозможно. Температура в тени достигала больше сорока градусов. Второе – живность. Мокрицы, красные муравьи, размером с подушечку указательного пальца, бешеные мухи, которые обычно сидят на какахах, сколопендры, гадюки, каракурты, летучие мыши, скорпионы и аргиопы. Двух последних не встречал.
С мокрицами мы ночевали первый месяц. Эти гадины любят влажность. Выползают с наступлением темноты. Заходишь в палатку, расстилаешь шконку, а тебя уже ждёт целый рой. Первое время, не мог спать, ибо эти твари ползали по мне, залезая во все щели. Как-то проснулся посреди ночи. Дико хотел в туалет. Вставать было лень. Думал, что смогу дотерпеть до утра. Чувствую движения в районе коленки. Затем в подмышках. После они уже ползали по мочке уха. Вскакиваю, в припадке оттряхивая ухо, и в поле. После привыкаешь к ним, подгребая к себе, желаешь им спокойной ночи. В конечном итоге жара полностью выжила их.
Стоя в очереди, под берец начала оживлённо забуриваться усатая, длинная хрень. Подняв берец, наблюдал подобие неадекватной сороконожки, которая быстро извивалась к правому берцу. Сколопендра. Продолговатое тело этой паскуды, покрыто прочным панцирем, поэтому с первого раза прикончить её мало когда получилось. Прокусывать она могла даже через одежду. От укуса сколопендры резко поднималась температура. Оставался ожог. Тошнота и головокружение. Парни из инженерной роты устраивали целые охоты на них. Гоняли их вокруг палаток, с сапёрными лопатками. Но и лопата с первого раза не могла перерубить броню. А когда этих сучар всё-таки перерубали, то голова всегда искала жопу. Живучие, как прапора.
Сколопендры очень мотивируют бегать. Очень быстро. Лучше любой собаки. Из-за жары, нам, какое-то время, разрешили переобуться в тапки. Отправились мы как-то с товарищем в поле. По большому делу. Заняли позиции. Никита Абрамов. Земляк. Наше братание, зародившееся на учениях, тесно сплотило нас, в последующем укрепив совместный армейский быт до конца службы.
– Откуда вы вылезли, суки? – слышу Никиту.
–Никит, ты чего там, с какашками разговариваешь?
– Умрите, мрази, умрите!
– Никитос?
Он резко встаёт, еле успевая натянуть труселя, капитулирует в сторону расположения с криками «сколопендры, Раф». Я тогда тоже уложился в рекордное время. Примерно тридцать секунд.
Если от укуса сколопендры оставался всего лишь ожог, то от каракуртов и гадюк, ты мог спокойно сложить полномочия. В нашей санчасти тебя бы не спасли, а наоборот. До Феодосии километров двести. Тебя просто не успели бы довезти. Да никто бы и не стал. Со временем, к мокрицам добавились гадюки, которые отоваривались в нашей палатке под поддонами. Они очковали, также как и мы. В атаку первыми не шли. Выжидали.
***
Распорядок дня на время учений, мало чем отличался от штатного расписания любой в/ч. И всё же было одно отличие. Подъём в полпятого утра. Иногда сержанты, проявляя особую чуткость и понимание, подрывали в четыре. С непривычки это сильно коробило. Местами морально уничтожало. После бодрого подрыва, и очередного построения, мы, как варёное говно, бежали до конца полигона, с каменным маяком в штанах, ибо на «утренний туалет» времени не было. Кто успевал, мочился в кустики. Кто нет, нёс бремя с собой все шесть километров. Добегая до конца, разворачиваясь, неслись обратно на утреннее построение.
Построения.
Построения в ВС РФ – одно из любимейших занятий, а также пыток и издевательств, которые только мог придумать человек и которые, я так же своевременно связал на заметку. Испанская инквизиция – ничто, по сравнению с армейскими построениями. Говоря откровенно, в армии есть три любимых занятия.
Ходить.
Неважно куда и как далеко, неважно для чего. Просто ходить. Согласно Уставу Внутренней Службы ВС РФ, основным и главным передвижением личного состава бригады дивизии, дивизиона, батареи, батальона, роты, отделений и отдельных взводов (необходимое подчеркнуть) осуществляется непосредственно строем со счетом на левую ногу. При всем при этом, соответственно, должна присутствовать отмашка рук, прямая осанка и взгляд орла, направленный вперед и только вперед. Потому что, так уже повелось, что если ты вдруг повернул свою башню, подсмотреть, как там чешет свои кокушки твой товарищ, то, скорее всего, твоя голова до конца твоих дней будет смотреть именно в данном направлении. Ходить и маршировать можно просто часами, медленно, но уверенно, топча плац стертыми в хлам берцами. Если у дежурного по роте, а это обычно сержантский состав, хорошее настроение или ты просто филонил и спел ротную песню, опаздывая в припеве, после обеда, или еще хуже, дерзанул, мысленно послав его нахер, или банально опоздал в строй, когда все товарищи тебя ждут на улице – жди ходьбы. А именно – строевая подготовка, согласно распорядку внутреннего дня батальона. Это все объясняется простой и верной поговоркой: «дурачок в роте – вся рота в поте».
Стоять.
Стоять, равно как ходить и маршировать, можно так же до бесконечности. Зачастую, это касается утра понедельника («понедельник не лучший день для солдата, не лучший момент понедельник с утра!» Макс, привет!). А в особенности, это касается различных строевых смотров бригады, в которых присутствуют осмотр внешнего вида военнослужащих, осмотр военно-полевого обмундирования, слушанье общей бригадной песни и отдельных батальонов, отдельных рот или же при отработке показательных выступлений тех же самых отдельных рот.
Как и подобает, в то время, пока ты стоишь по стойке «смирно и ноги врозь», шевелиться, чихать, пердеть, источать любые инородные звуки, как правило, не положено. «Встал в строй – как член стой». Вот ты и стоишь так час-два-три, очень внимательно изучая бритый затылок товарища, считая при этом всех вшей на шее, какие только сможешь найти. Как уже упоминалось выше, стоять можно реально до скончания веков и во веки вечные.
Помниться, когда у нашей бригады были очередные военно-полевые учения, (конец июля-середина сентября) мы как-то ждали всей бригадой какого-то генерал-майора и его офицерскую делегацию, которые должны были прибыть на вертолёте. Не помню точно, сколько мы простояли. Парни травили, мол, три часа. В солнечной Республике Крым тогда была беспощадная жара, настолько дикая, что температура в тени достигала сорока пяти градусов и некоторых ребят такая жаришка сильно подкосила. Кто-то даже рухнул лицом в землю. Навзничь. С тех пор, вплоть до конца службы, ребята именовались «обмороками».
Ждать.
Данная пытка идет в сравнении «вишенка на торте». Это сродни так же, как стоять и ходить, вкупе с дьявольско-вечным ожиданием, которое добавляет без сомнения остроты в финальную категорию армейского бытия. Ждать кого-то, ждать чего-то. Без разницы. Это более ярко проявляется, когда все вышеперечисленные «ходить» и «стоять» были выполнены вплоть до такого состояния, будто у тебя начинаются месячные, и ты начинаешь кровоточить не раз в месяц, как среднестатистическая женщина, а каждые полчаса, как любой типичный военнослужащий.
Не обоснованные припадки агрессии к окружающим. Ведешь себя, как блохастый, глухой, старый и вечно задолбанный пёс, которому постоянно бьют в бок тупым предметом, запрещают где попало ссать, и трахать чужих сучек. Постепенно начинают проявляться первые истеричные припадки и прочие симптомы нервных атак на твой, как ни странно, рано стареющий организм и психологически не устойчивую молодую психику. Процесс вселенской апатии к внешнему миру и прочие асоциальные замашки психопата-одиночки.
Со временем, а этого не миновать никак, у тебя начинает вырабатываться иммунитет на происходящий вокруг тебя армогедонный коллапс. Процесс армейской реабилитации протекает весьма успешно, что впоследствии, входит в привычку и норму армейского бытия. К слову об «иммунитете». Он и вправду вырабатывается в прямом и переносном. Иммунитет на ситуации и окружение. Иммунитет на кромешную антисанитарию и прочие маргинально-колхозные устои местной культуры и традиций.
***
Полевые наряды – второй армейский пункт, знакомство с которым мы столкнулись быстро и уверенно. Ввиду компетентных задач, и учитывая настоящую дислокацию, наш тыловой батальон ограничивался нарядами по роте, нарядом по кухне и полевым караулом. В караул, как правило, срочная служба априори не могла заступать. Чего нельзя было сказать о нашем батальоне. «Что не положено – на то хер положено» – гавкал Менделеев.
Место несения караула, представляло собой квадрат, сконструированный из бетонных свай, обтянутый колючей проволокой. Внутри находился КАМАЗ, битком гружённый оружием и боеприпасами. Войти и выйти – только через центральные ворота, располагавшиеся с торца. И только с последующей сменой дневальный и на приёмы пищи. Вверху каждого угла висело по одному прожектору, слепившие очень хорошо. Настолько хорошо, что с наступлением темноты и вплоть до глубокой ночи, ничего за пределами колючего квадрата не было видно. Специфическая особенность полевого караула заключалась в его не предсказуемости. Особенно по ночам, когда ты, спавший три-четыре часа в сутках, в состоянии варёного говна, идёшь на заход по периметру в семидесятый раз. И где-то гадюка беспощадно душит чайку, отчаянно кричащую из кустов. Сон быстро покидает тебя. Перекидываешь через плечо ремень и быстро нащупываешь старушку АКС-74У. Говоря откровенно, при хроническом недосыпе, сопровождающий тебя на весь период службы, заступать в караул не выспавшимся – так себе затея. Помню свои хронические состояния недосыпа, настолько сильно изматывающего, что иногда, обходя квадрат в очередной раз, смотря себе под ноги, мне мерещились какие-то непонятные шланги под ногами. Или змеи. Кругом чёрное пространство. Ни единой души. Только ты и галлюцинации.
Наряд по кухне казался мне куда веселее. Время шло стремительно быстро. Бойцы, заступавшие в наряд по кухне, освобождались от утренних скачек с каменной эрекцией, потому что с самого с ранья, отправлялись на ПХД (в значении Пункт Хозяйственного Довольствия). Дежурный по роте назначал старшего нашего конвоя, обычно кого-то из нас, и отправлял на вольные хлеба. По пути, успев пару раз перекурить, прибыв на место, в палатке, оборудованную под посуду и моечный инвентарь, успевали посмаковать пару кружек подобия кофе, вкус которого сильно напоминал консистенцию из серии «пей чё дали». Затем, как по часам, в наше убежище захаживал старший прапорщик Петровчук, на предмет которого и пойдёт дальнейшая присказка.
Беспардонно прерывая наш утренний кофе-брейк, Петровчук стремительно начинал наводить панику о сегодняшней работе, подбивая бойцов на разные тупорылые задачи. Петровчук являлся олицетворением прожжённого хохла украинца. Это я понял по его хитрожопой физиономии и паталогическому скупердяйству. Тараторил он быстро и неразборчиво, выделяя при этом большое количество слюны, стекавшая по уголкам рта, которую он тут же пытался шустро вобрать в полость. Разогреваясь по ходу пьесы, прапор вытаскивал нас из палатки на построение. Хвала Господу он их проводил не больше десяти минут. Быстро нарезав задачи, хохлина старшина тут же скрывался из виду, и только изредка, в разгар приёма пищи, когда мы не успевали в армейских заминках, появлялся, производя вид мнимого командира.