Рафаэль Ильшатович Рахимов
Крым. И я там был
Оттёк частично спал, под натиском курса антибиотиков, которые, говоря по чесноку, мало чем помогали, создавая видимость лечения. Стопу мазали непонятной мне «цинковой болтушкой», походившая на побелку для потолка. По запаху, кстати, тоже. Мои булки всё больше напоминали решето, потому что уколы вонзались в них частенько. По началу, курсы антибиотиков проходили в четыре грёбанных этапа. Завтрак. Обед. Полдник. Ночь. Спустя неделю, на три этапа, исключив уколы в полдник. Больше всего раздражали ублюдские «укусы комариков» – как выражались сёстры-хозяйки. Часа в два ночи. Уколы ставили две санитарки, в зависимости от их смены. Одна из них, не смотря уже на зрелый возраст, внешне была хороша собой. Холёная, в общем. Как-то раз, быстро перекуривая одну сигарету на семерых, между парнями завязались рамсы. Зрелая тётя ворвалась в курилку, разгоняя нашу бойз бэнд с криками «хорош уже травиться, щас с конца закапает».
– Мужики, я б её так выпер, она бы потом ещё месяц не смогла сидеть, отвечаю, – вываливает первый, когда та ушла.
– Да тебе в дом престарелых надо. Или в морг, раз покойников любишь, некрофил. Она ведь уже там внизу мёртвая вся, – встревает второй.
– Это твой мозг давно мёртвый, философ ты комнатный, – А полушария её видал? Левая как подушка, а правой титькой укрыться можно и перезимовать. Или просто покататься в них от души, – показывает, будто плывёт по-лягушачьи. – Так что не гони, братец. Всё там нормально.
– Ага, выпер бы он. Это она б выперла из тебя все соки. Потом ходил бы в припадке, оглядываясь по сторонам, мачо, – встрял третий. – Баба-то с яйцами.
– В отличие от тебя, перхоть. – Лучше уж так, чем из своей кочерыжки все соки выбивать.
– Лучшая девчонка, правая ручонка – в голос орут парни, падая под скамейки.
Вторая санитарка, с громадными руками серийного психопата-убийцы. «Да с такими руками только леса вырубать» – думал, глядя на неё. После её ночных приходов, я не спал до утра, ибо она всаживала, уколы будь здоров. Один раз я почти заорал на всю палату. Эта тётя, в темноте, зафигачила своими базуками прямо в мышцу. Я, чуть не заорав от боли, случайно заехал ей пяткой в живот. Протяжно взвыв, тётка отшатнулась к стене. Отдышавшись, она глянула в мою сторону. Своими рубанками, она запросто могла переломать мне шею в пяти местах, ни разу не моргнув. «Ну, вот и всё, – подумал я. Укусы комариков». Извинившись перед ней, тётя хлопнула дверью.
К концу первой недели, в нашей палате стало свободнее. Контрабасов выписали. Заселили троих срочников. Одного я точно запомнил. Паша. Родом из Симферополя, служил в Севастополе. Когда он вошёл, я подумал, что ему нехило прилетело ногами по лицу. Не думал, не гадал, что конъюнктивит может выглядеть таким образом. Паша вошёл в палату вместе с каким-то контрабасом. Он еле стоял. Лица трудно было разобрать. Опухшие, красные глаза выглядели, будто он с детства открывал ими стеклянные бутылки. Затем, последний ушёл передавать его карточку с личным делом.
– Приветствую, парни. Не бойтесь, я не заразный. Конъюнктивит не передаётся.
– Чё произошло-то с тобой?
– Конъюнктивит, говорю же. Где тут свободная кровать?
– А чего так сильно запустил его? – узнаю я.
– Долго не отпускали потому что. Я в таком состоянии ещё и на тумбе стоял. Думал, кончусь.
– А чего не отпускали-то?
– Мужики, устал я. Рубит меня. Поспать надо. Позже расскажу.
Следующим утром, позавтракав, собравшись всей бандой на террасе, впитывали Пашины рассказы. Он говорил громко и много матерился. Весь этаж подтянулся послушать его историю.
– Да в нашей части одна рабочка. Причём никто толком не работает. Кто в калитку загасился, кто по нарядам шкерится. Контрабасы все по путёвкам разъехались.
– Та это усё не только у тоби, брат. У нас уот, та же клоака, брат.
– Условия ущербные просто. Ни помыться толком. Даже руки, сука, вымыть негде. Потом что воды нет в части, – резюмирует он.
Пашка сплёвывает в банку с окурками и достаёт новую сигарету, передавая пачку по кругу.
– Ещё к полевому выезду готовимся. Тот ещё аттракцион. Командир полка, мудозвон недоношенный, орёт, как глухонемой. Ему вообще фиолетово, кто, как и где. Нужно втухать и всё. Паскуда редкостная.
– Чё, там, кстати, по полигонам? Сказали куда? – встревает кто-то из парней.
– Без понятия. Одни говорят, что в сторону Астрахани, другие говорят, на местный поедем.
– А по времени тоже не знаешь?
– Не-а. И все так же говорят по-разному. То на два месяца, то на четыре. Без понятия.
– Если на четыре ехать в эту пустыню. Прям там и подохнешь.
– Да даже если и на два туда ехать. Условия там конченные. Мало того, что сейчас сезон начинается с жарой этой, так ещё и живность там всякая сплошь и рядом.
– В Крыму-то еще нормальный полигон. Вот в сторону Астрахани – это дебри те ещё.
– Ага, слышал, – подхватывает третий. У меня товарищ в тех краях служил. – Рассказывал жесть всякую про этот полигон. Они, правда, зимой гоняли.
– Мужики, да чего вы как бабы? Гадаете здесь сидите. Куда скажут – туда и поедем. От нас ничего не зависит, – начинает Пашка.
– Правильно, потому что срочников за людей-то не держат, суки.
– А ты в сказку попал что ли? – начинает он. – Давно понятно, что к срочникам скотское отношение. Так, расходный материал.
До обеда оставалось около полутора часа. Встав, Пашка ушёл в палату. Зайдя внутрь, он приподнял локоть, прикрывающий его лицо, и посмотрел на меня.
– Слушай, Паш, можешь ещё что-нибудь рассказать про полигоны? Про службу? – сев на свою кровать начал я.
– Звать как тебя?
– Рафаэль, – пожимаю ему руку.
– Охренеть. Серьёзно? – привстаёт он.
– Ага.
– В честь кого такое имя?
– Говорят, в честь черепашки-ниндзя.
– Прикольно – ржёт Пашка. – И как? Остальные верят?
– И, да и нет. По-разному.
– Понятно. Сколько до дома?
– Давай не о плохом. Трёхзначное число, это точно.
– Ого! Да ты, ни отслужив, ни дня, сразу в калитку попал, – ржёт он. – Отлично служба началась, да?
– Ага. Шедеврально.
– А куда определили? В какую часть?
– Спроси, чего по проще, а?
– Мдэ-э-э. Карточку помнишь свою? В ней ещё капдва карябал что-то в конце ВВК.
– Помню.
– Что на ней написано было?
– Этого не помню. Какая-то закорючка была… Что-то типа цифры.
– Правильно. Цифра. Не разберёшь вообще. Главное – лишь бы не цифра «девять».
– Почему?
– Это моя часть потому что. Фу, как вспоминаю, жуть как коробит. Зенитно-ракетный полк.
– Чего, совсем шляпа там?
– Полнейшая. Врагу не пожелал бы там оказаться. Сейчас ещё эти военно-полевые учения…
– Слышал о них. Что там конкретно-то происходит?
– На самих учениях? Да ничего особенного. Тупорылые задачи, наряды и прочая мутотень. Бригады, дивизии, полки – всех выгоняют в голое поле. То ли дело сборы…
– А что на сборах?
– Бегают как ссаные веники. Делают что-то. Выделяют людей, в основном срочников, на лютые работы. Ящики с боеприпасами, оружие, палатки, какие-то, бочки, цистерны, провизию. Мы недавно даже костыли с гробами загружали в КАМАЗы. Для чего там костыли? Военные…
– Гробы и костыли?
– Таки точно.
–Весело.
– Конечно. Особенно, в дни чёрной рабочки. Устаёшь как тварь дикая. Потом приходишь с рабочки, а тебя в наряд вечером поставили. Времени на отдых и привести себя в порядок, конечно же, нет. Потом, огребаешь люлей от старшины за не чищеные берцы и чмошный вид. Весело, да? А к слову о полевом выходе, то меня туда никак не тянет. Абсолютно. Поэтому-то в калитке все и отсиживаются… Но я сюда загремел не поэтому. Уже просто не мог ходить в таком состоянии.
– Как вышло так?
– Была одна рабочка. Нас, после завтрака, отправили на склад ГСМ, из старых досок гвозди вытаскивать. И не просто, сука, вытаскивать, а ещё и выпрямлять их и заново забивать в другие бруски. Жара стояла – долбануться можно. Потеешь, как чмо. Литрами стекает этот пот. Попадает в глаза. Щиплет, сучара, невыносимо. Приходилось грязными руками вытирать. Потом, по утрам, глаза чуть начала застилать пелена. Я даже как-то на зарядке утром, чуть лицом в плац не нырнул, когда споткнулся. Какое-то время, мы так же ходили на ебашки. Иногда вкалывали по ночам. Затем, всё это дело усилилось. Глаза покраснели и начали щипать. Поначалу терпимо. Так и появился конъюнктивит. Меня даже в санчасть не пускали. В один день старшина поставил на тумбу дневалить. Уже в ночь, я подошёл к дежурному по роте и сказал, мол, плохо меня. Тот доложил нашему подполу. И то, этот так же не хотел отправлять в часть. Всё орал типа «да они все симулянты, пусть служат». Ладно, хоть сержант нормальный оказался. Наморщил санитаров и забрали меня.
Делая выводы, я молча представлял себе картину.
– А там чего ещё твориться, помимо прочего?
– Да дичь всякая. Основной минус – никаких условий. Можешь не мыться неделями, потому что воду не привезут на батальон. Ходить в полном зашкваре, воняя при этом как чмо болотное, потому что опять-таки нет воды. Жрать всякое, что приготовят там, на полевой кухне (далее – КП). Короче говоря, картина, следующая: все живут на огромном пустыре, в палатках. Палатки будут располагаться примерно так: первая палатка – командование. Комбат, батяня, батяня, комбат, начальник штаба (далее – начштаб), заместитель по техническому вооружению (далее – зампотех) и прочие офицеры. Во второй палатке будут отовариваться прапора. Старшины и сержантский состав, в основном. Третья палатка, из которой будет валить фан с перегаром и прочие звуки из мира животных. Контрабасы. Не перепутаешь. Ну, и последний барак – срочники. Если повезёт – будете отдельно от контрактников. Но если бы у бабки был член, то она была бы дедкой, сечёшь, да? – смеётся Пашка.
– Ага, секу.
– Ну, собственно и всё на этом. Ко всему этому, следует добавить остальную хрень, обычно происходящую на таких мероприятиях. И вся эта пьеса растягивается месяца на два с половиной, не забывай. И это, я чего тебе ещё сказать-то хочу. Особо не торопись выписываться, ибо служить тебе ещё будь здоров. Я сам-то служу не сильно много. Полтора-два месяца. Но за этот срок всё надоедать начинает. Пока здесь отлёживаешься – отдыхай, спи, ешь, делай что хочешь. Я не говорю, чтобы ты гасился по-чёрному. Нет. В части такого не будет, понимаешь? Рабочка, наряды, беготня, неразбериха всякая и несправедливость со стороны офицеров и прапоров – это да, за милую душу. Поэтому кайфуй, раз возможность есть.
– А слушай, Паш, ещё вопрос. Что там с дедовщиной? Осталась или так?
– Да ну, брось ты. Какая ещё дедовщина? Как таковой, её давно нет. Отголоски, правда, остались. Но это так, не серьёзно всё.
– Ну, я узнаю, так, на всякий, сам понимаешь…
– Понимаю. Армия не Красная, да и мы уже давно не при Союзе живём. Власть другая, как и сама армия, понял, да?
– Ага.
– Когда полуостров вновь отошёл к России, начались министерские проверки и остальное мозгоедство. Проверки, как правило, были внеплановые и затяжные. Вышестоящее руководство имели во все щели. Не вынимая. Волна увольнений. Сокращение частей. Короче, порядок здесь наводили. Так дедовщину и пресекли. Сейчас же, в случае чего, все разом стучат в Комитет солдатских матерей. А уже следом – гауптвахта (далее – губа) и дисциплинарный батальон (далее – дисбат или дизель). Да, и говоря по чесноку, этот комитет не особо-то и работает. Для вида и порядку. Хрень, в общем. Раньше по-другому было. Но раньше – это раньше. Совет тебе ещё один дам: остерегайся дэбилов. Серьёзно. Сделай это своим жизненным кредо. Точно не знаю, куда тебя точно определят, а может, уже определили. Но знаю точно – там дэбилы наверняка есть. Как и везде, в прочем. Главное – не отупеть в конец и стать одним из них. Это там практикуется, будь уверен. А чтоб не стать деревянным в край, постоянно занимай себя чем-нибудь. Я серьёзно. Не успеешь понять, как спустя полгода и двух слов без мата связать не сможешь. Замаячили дегенераты на горизонте – отстраняйся. Спорить с ними – себе дороже. Объяснять и доказывать им что-то – бесполезное дело. Не имей с ними никаких дел и всё путём будет. Поэтому, постоянно анализируй всё происходящее вокруг, думай своей головой, не слушай никого, но местами прислушивайся и будь начеку.