Павел Александрович Новиков
Полное собрание сочинений. Том 2
– Можно. Позабыв о такой вещи, как надежда, ибо «Ты перестанешь бояться, если и надеяться перестанешь».
– «Окончательно соскучившись, мы перестаём скучать», да?
– Вроде того.
– Это глупо.
– Почему же? Виталий Андреевич прав, разве что смысл не только в том, чтобы спастись от мелких забот жизни, но и через это прийти к Господу.
– Ещё не легче. Зачем идти к тому, чего нет?
– Отказавшись от надежды, от жизни-в-людях, мы переориентируемся на самих себя, а только найдя своё «Я» и смысл жизни, можно стать счастливым. Спасение в уединении.
– Вы не правы, Виталий Андреевич. Что есть абсурд? Противоречие. Где оно коренится? Внутри. Где искать смысл жизни? В природе Человеческой. Чего мы лишаемся в состоянии абсурда? Смысла жизни, но смысла надуманного, неистинного. Так где же тогда противоречие? Между Человеком как таковым и его природой, между исконными и приобретёнными стремлениями, а бытие– всего лишь толчок к возникновению абсурда.
– И как же от этого «абсурда», по-вашему, можно спастись?
– Прийти к внутренней гармонии, то есть принять свою природу.
– Отказаться от эгоизма?
– Да.
– То есть, выходит, надо помогать людям, любить их и тому подобное?
– Совершенно верно.
– Уважаемый Пётр Дмитриевич, по-моему, вы не совсем понимаете, что такое абсурд.
– Это почему же я не понимаю?
– Всё дело в том, что «абсурд»– это категория экзистенцианализма, в гуманизме же, коммунизме, эта категория упрощается до банального понятия «депрессия». При депрессии, действительно, человек противен самому себе, личность его обесценивается, и чтобы поднять её вес в своих же глазах, надо поднять его в чужих, то есть помогать, любить и так далее, иначе кто ж тебя оценит?
– В принципе, так, и именно в этом и есть спасение от абсурда.
– Это спасение не от состояния абсурда, а всего лишь от депрессии.
– Что-то я не вижу особой разницы.
– Дело в том, что при депрессии, прежде всего, обесценивается личность и как следствие - все её действия и стремления, поэтому и теряется смысл жизни. То есть, ты видишь, что вокруг тебя кипит жизнь, а ты ничто, ты ничего не можешь сделать. При абсурде же обесценивается мир, а не ты сам, и только понимая, что ты тоже часть этого мира, тоже лишаешься всякого смысла существования. Чувствуешь, что должно быть что-то большее, что это понимание бытия далеко не истинно, что не для того ты живёшь. Отсюда и абсурд: между тобой и миром.
– Что-то я…
– Теряется связующая нить между собой и своим бытием.
– Тогда… Да, я понимал эту категорию неверно.
– Quod erat demonstrandum.
– Честно говоря, абсурд я понимал не так, не такие брал истоки.
– Так как же тогда от него спастись?
– Ну…
– Господа, в мире и не может быть смысла.
– Константин Станиславович…
– Смысл за миром, Господь…
– Короче, действия всё равно, в принципе, те же: откажись от надежды, от мира, уйди в себя…
– И думай о Боге.
– Думай о смерти. Только оценивая себя от начала и до конца, можно прийти к себе.
– Смерть… «Со смертью, по сути, мы никогда не встречаемся: когда мы есть – её нет, когда она есть– нас нет».
– Пётр Дмитриевич, главное, что думая о том, ты уходишь от потерянности в людях и отказываешься тем самым от человеко-самости, приходя…
– Да, Виталий Андреевич, это главное, уйти прочь от людей, ибо сейчас люди грешны, а в грехе…
– Ни к чему, кроме как к самоубийству, такой образ жизни привести не может.
– В некоторых случаях.
– В большинстве случаев.
– Может быть и так. Но дело здесь не в образе жизни, а в слабости человека, это…
– Ничего себе слабость! Добровольно уйти из жизни– по-моему это более чем сильный поступок.
– «…это согласие с собственными пределами». Человек же в состоянии абсурда, по идее, не должен быть согласен со своими пределами, это у мира предел, так что тем самым он просто сдаётся этому миру.
– Нет, Виталий Андреевич, он не сдаётся, он его уничтожает, правда вместе с собой. Как там у Достоевского? «Я приговариваю этот мир…»
– Это не бунт, это… Как бы вам сказать? Ты хочешь уничтожить мир, хочешь, значит, надеешься, вот из-за того, что ты не полностью отказался от надежды, ты и вынужден прибегать к бегству: не по зубам оказалось, не по силам.
– Надежда– это двигатель, только благодаря ей, Человек может жить, и без неё не то что бунтовать…
– Я слышу, вы о надежде речь ведёте?
– Здравствуйте, Владимир Николаевич.
– Добрый день.
– Здрасти.
– Не совсем.
– И о чём же тогда, если не секрет?
– Об абсурде и атараксии, как единственном средстве спасения от него.
– Константин Станиславович, ну здесь не совсем атараксия…
– Я же говорю, что нужно не просто отказаться от такой жизни, но и веровать, к Богу стремиться.
– А я…
– Интересно.
– А почему вы улыбаетесь?
– Потому что смешно мне.
– По-моему в состоянии абсурда нет ничего смешного.
– Абсурд– состояние, при котором теряется смысл жизни?
– В принципе– да.
– То есть то, что в жизни вообще есть смысл – это у вас берётся a priori.
– Что-то я вас не понимаю.
– Виталий Андреевич, для человека «Нет другого смысла жизни, кроме того, который он придаёт ей».
– Но не просто так же мы живём, должно же быть какое-нибудь предназначение?
– Константин Станиславович, с чего ж вы взяли, что оно должно быть?
– А как же иначе?
– У червяка есть предназначение? У воробья есть? Нет. А человек– это всего лишь следующая ступень эволюции этих червяков и воробьёв, так с какой же это стати должно появиться это ваше предназначение?
– Тогда почему же…
– Всё от морали и от религии. Они навязывали нам идеалы, они тысячелетиями создавали наше «Сверх-Я», они выдумали эту трансценденцию, которую в той или иной форме мы до того считаем естественной и очевидной, что даже мысли не возникнет, что это всё выдумки.
– Да какая ещё трансценденция?
– Если брать более или менее современную историю запада, то мы увидим, что сначала была трансценденция христианская: ты живёшь для того-то, ты должен быть таким-то, бог и всё такое…
– И это единственно правильное отношение к такому феномену, как жизнь.
– Покажите мне хоть одного кроме вас, кто бы думал также. Люди умнеют, Константин Станиславович, и эта трансценденция уже перестала убеждать. Потом появилась новая– сам человек: человек– венец природы, человек должен покорить природу, и жить ты должен, как «Человек» и ради «Человеков»…
– Вы так говорите…
– А потом раз! Человек снова поумнел и понял, что сволочь он на самом деле, в гуманистическом понимании, конечно же, что нужны ему слава, богатство и власть, но ведь это как-то…
– Не надо утверждать…
– …нехорошо, да и тут как раз люди стали…
– …что это в Человеке от природы.
– Пётр Дмитриевич, пусть договорит.
– …как на дрожжах плодиться, вот и новая трансценденция: «Я», «Самость», всё, что от людей– не благо, в тебе есть нечто… Но это вообще мало кого устроило, тогда появилась такая категория, как «абсурд», так как не находилось больше логичных трансценденций, мол, в моём существовании должен быть смысл, его просто не может не быть, а этот мир…
– Вы слишком…
– Я и мир… Абсурд! А получается, где этот абсурд на самом деле? Между человеком и его бытием? Нет, «никак».
– Да где хоть он ещё может быть?
– Где?
– Да, где?
– Абсурд возникает между человеком и его трансценденцией: «я должен быть кем-то иным, нежели тем, кем я сейчас являюсь», при этом сам человек и мысли не допускает, что «кто-то иной»– это спрессованные годами и людьми выдумки христиан, гуманистов…
– Это не выдумки.
– Очень интересное понимание абсурда и проблем бытия в целом.
– Спасибо.
– И в чём же, в таком случае, вы видите спасение от такого «абсурда»?
– Спасение очевидно. Чтобы абсурд исчез, нужно уничтожить эту чёртову трансценденцию, а как её уничтожить? Уничтожив источник: мораль, религия, нравственность, закон, в конце концов; одним словом, «Да будет анархия!».
– Ну, вы…
– Да-а.
– Ехидничает только проигравший.
– А я и не…
– Поймите, нет «нечто, чем я должен быть», есть только Я сам.
– Но ведь жизнь…
– А что жизнь? В бытии нет ничего такого, что говорило бы нам, что мы должны быть кеми-то иными, и что мы ради чего-то или кого-то там живём, кроме самих себя, естественно…
– Что же…
– …это говорят только навязанные идеалы.
– Вы не правы. Вы…
19.03.03 23:02 – 23:08
«Что-то здесь не то. Абсурд же, если понимать его, если можно так сказать, онтически, тем и отличается от психических расстройств, что коренится не «в», а именно «вне», между присутствием и его бытием. Иначе разве ж это абсурд, если это всего лишь конфликт между Я-идеалом и Я-действительным? Так в чём же тогда неэмпирическое различие между абсурдом и хотя бы даже депрессией, близкой ему по чувственному восприятию? Неужели всего лишь уровень? Здесь между «Я», понимать не категориально, но по целокупности, и тем, каким я хочу видеть себя, как «вещь в себе», и как относительно своего бытия, как в целом, так и в частностях. При абсурде же между «Я-целокупностью» и тем, кем я хочу быть, если в их понимании. Но тогда абсурд ли? И какая разница?
А как бороться с таким «абсурдом»? Хм, выходит так же, отказом, «бунтом», ибо тогда отпадает необходимое условие наличествования Я-идеала, ибо зачем он, если ни для чего? Я-идеал… Идеалы всегда навязаны, человек не может сам себе придумать идеал, он всегда его берёт; в сути и относительно действительности это только так. Выходит тогда, что абсурд нам навязан? Он не есть моё, он есть их, ибо от их идеала он. Нет, как-то… А что делать, если он возник? Если это навязанность, то «единственный отпор– это злоба». Просто обозлиться на мир, следовательно, и на все его составляющие, в том числе и на идеал, ибо он от мира, и всё?
Нет, не всё; я же не учитываю эмпирических свойств состояния абсурда. При абсурде же любое действие бессмысленно, так оно понимается, и значит, такое оно для меня и есть, а в бессмыслице не может быть смысла. Что ни делай – всё бесполезно, будешь чувствовать «тошноту» при каждой мысли, каждом взгляде, а уж тем более при таком направленном действии, как борьба, ибо злоба всегда есть борьба. Противоречие: чтобы избавиться от состояния абсурда надо избавиться от его источника– от Я-идеала, чтобы избавиться от него, надо обозлиться на мир, но обозлиться невозможно, так как в таком состоянии это невозможно в принципе. Значит, он не есть навязанность: если противоречиво прямое следствие, значит, причина неверна.
Ну, вот и…
Нет, глупости. Ну почему с миром можно бороться только озлоблением? А отказом? Пожалуйста, здесь никаких противоречий нет. Так что это всего лишь противоречие метода, но уж никак не основ. Бороться с таким абсурдом нужно так же– атараксией.
Интересно, так ведь получается, что я зря беспокоился? В конце концов, какая разница, где он фундирован? Ни восприятие, ни метод борьбы с ним от этого не меняется. Вот уж Владимир Николаевич… Да, выходит, абсурд является следствием навязанной части меня самого, но кроме этого ничего ведь больше не меняется; все основы и следствия остаются феноменологически теми же…
Нет, что я несу? Нельзя поддаваться самоубеждению, это далеко не есть метод научного исследования. Если абсурд– это… Тогда какой вообще смысл в экзистенц-философии? Абсурд– это же, по сути, связующее звено между присутствием и его бытием-в-мире, в рамках экзистенцианализма. Конечно, не всё познаётся через него, но многое, все выводы бытия человека строятся на нём, а если этого звена нет, то есть, если абсурд фундирован не между присутствием и его бытием, а в нём самом, то как можно познать человека и смысл его бытия, само бытие через их противоречия, если этих противоречий нет? А как же, например, связь между абсурдом и трансценденцией? Откуда взяться трансценденции «в»? Эти же категории, получается, вообще не взаимосвязаны, и весь религиозный экзистенцианализм в таком случае… Стыдно сказать что. А абсурд не от нас, это точно. Чего только не напридумываешь для оправдания своего ничтожного бытия…
А может, ничего страшного… Нет, это очень даже страшно. Экзистенц-философия лишается своего фундамента, а я «ничего страшного». Вот чёрт… Это же одно из основных понятий… Да что там, это основа, это… Надо думать, надо разбираться, где-то я… что-то я… Простым принятием факта здесь не обойдёшься. И ведь в голову ничего не приходит… Надо отвлечься, отдохнуть, успокоиться. Потом, потом…»
25.03.03 12:07 – 12:15
– …Человек сам по себе– это ещё не Человек.
– Пётр Дмитриевич, как раз-таки только «сам по себе» он и становится действительно человеком, а не стадным животным.
– Если не для кого жить, то зачем тогда жить вообще?
– Для Бога. «Мы принадлежим Богу, а потому для Него будем жить и умирать».
– Худшей участи не придумаешь.
– Владимир Николаевич, только на пути к Богу и можно обрести счастье.
– Да, если «счастье само по себе есть род долготерпения», но дело в том, что ни один нормальный человек столько не вытерпит.
– Нет, счастье, конечно, не на пути к богу, не в откровении господнем, а только на пути к себе; только обретая себя, можно стать счастливым.
– «Не могут люди обходиться без людей», только путь к Людям…
– Да какие ещё люди? Не стоит возводить средства до небесных высот. Счастлив может быть только победитель, а победа– это власть.
– Это аморально.
– Это суррогатная цель.
– Это грех.
– Мне смешно. Да кому какая разница, аморальная это цель, или нет? Я хочу этого, а значит, Я имею на это право, ибо «Я не признаю иного источника права, кроме себя самого», и если Я захочу, то никто и ничто Меня не остановит.
– Неужели? Да тот же закон…
– Non haben legem.
– Это подмена настоящей цели, именно поэтому…
– По-вашему, настоящая цель– это бог?
– Бог.
– Любовь…
– Моё «Я»– вот то…
– Это не цели, а глупые выдумки. Во-первых, глупо стремиться к тому, чего нет; во-вторых, глупо опускаться ниже собственных средств и в третьих – «всё, что меня составляет и есть Я».
– Но власть– это же такая мелкая, низменная цель.
– Но это всё же лучше, чем…
– Почему же тогда так мало кто стремится к этой самой власти?
– Пётр Дмитриевич, все– это, по-вашему, мало?
– Что-то я никогда не замечал, что бы все хотели быть Гитлерами или Сталиными.
– Все хотят, но, к сожалению, только хотят; нет воли, мелкий народ стал.
– Зато живучий и проникающий во всех и всюду.
– Это точно. «Последний человек живёт дольше всех». Не хватает силёнок…
– «Сам человек бывает таким, а не иные, потому что раз и навсегда он хочет быть таковым».
– «То, к чему ты способен, составляет твоё богатство», а хотеть Я могу всё, что угодно, но это ещё не значит…
– Человек в обыденной жизни par excellence зависит от прочих присутствий, он не может быть таким просто потому, что хочет таковым быть.
– Не совсем, Виталий Андреевич, человек зависит только от самого себя, если у него на это хватит сил, всё прочее – лишь внешние средства сдерживания или стимулы для внутренних.
– На мой взгляд, здесь явное противоречие: как мораль может сдерживать любовь?
– А любовь-то здесь при чём? Не о сказках сейчас речь.
– Вас послушать, Владимир Николаевич, так внутри мы все Нероны.
– А так оно и есть.
– И что же нас тогда останавливает?
– Об этом мы уже неоднократно говорили: навязанные идеалы, нормы, принципы, короче, вся структура «Сверх-Я».
– А зачем же они тогда вообще нужны, коли они сдерживают наше «главное» стремление?
– Они нужны…
– Плюс к этому они ещё и не врождённые.
– А они и не нужны, просто от них очень трудно отказаться; страшно без них. Надо или иметь очень сильную волю, или попасть в соответствующую ситуацию. Практически это, конечно, сложновато, но теоретически это возможно.
– Теоретически…
– И что же это за ситуация?
– Пограничная. В бою, например, нет никакой морали.
– Я бы не сказал, что это пограничная ситуация.
– А как же это ещё назвать? Вот они: и жизнь, и смерть, рука об руку.
– Ладно, Виталий Андреевич, пусть будет так, не придирайтесь. И вы, Владимир Николаевич, хотите сказать, что в бою есть только твоя воля к власти, инстинкт самосохранения, и всё?
– Ну и немного мозгов.
– А как же Человек погибает, спасая своего товарища?
– Он ещё может пригодиться.
– Так он же, допустим, уже не шевелится, какая от него может быть польза?
– Достаточно просто верить, что будет, этого уже достаточно.
– Но ведь бывает, что Человек и из-за трупа жизнью рискует.
– Ну-у…
– Да, Владимир Николаевич…
– Нет, я, конечно, тоже согласен с тем, что пограничная ситуация обостряет все чувства и стремления, отбрасывая мишуру, именно поэтому в бою Люди и заботятся друг о друге; сам погибни, но спаси товарища, так что…
– Зачем же люди тогда вообще воюют, если они такие добрые?
– Приказ, навязанность; зло ведь тоже можно навязать.
– Господа, вы забываете о главных свойствах пограничной ситуации.
– Ну хорошо, просто неудачный пример.
– А никаких удачных примеров здесь и быть не может; фундамент изначально «неудачен».
– Господа, вы сами себе боитесь признаться в том, что вы эгоисты.
– Я не боюсь.
– Ну хоть вы, Виталий Андреевич…
– Эгоизм навязан. Вот если воспитать десяток-другой Человек в изоляции от мира, разве они в конце концов поубивают друг друга? Нет, они будут жить в гармонии, в любви…
– Животные эгоистичны, у них нет морали, так?
– Ну.
– Человек произошёл от обезьяны, так почему же у него, у такого же животного, эгоизм навязан?
– Человек произошёл не от обезьяны, а прежде всего – от Бога, и все ответы надо икать в Нём и в вере в Него.
– Если бог и существует, то он и есть главный эгоист.
– Владимир Николаевич…
– Власть– вот всё, что нам нужно, а все ваши теории банальное оправдание собственной…
– Продолжайте.
– Не буду.
– По-вашему, выходит, дай Человеку свободу действий, так он весь мир на колени поставит.
– Да, если, как Я уже говорил, воли хватит.
– Почему же тогда Люди, даже имея власть, не пользуются ею?
– Слишком хорошо вдолбили всякую муть; въелось.
– Вас не переубедишь.
– И знаете почему?
– Но как же люди отдают себя служению Господу, отрекаясь от всякой власти?
– Это священники-то не имеют власти?
– Есть священники, в монастырях, в деревнях, какую же они имеют власть? А ведь есть и такие, которые постриглись в монахи, имея всё и от всего отказавшись.
– Психические расстройства мы в расчёт не берём.
– Не преувеличивайте, Владимир Николаевич, вы и сами прекрасно понимаете, что священники далеко не больные люди.
– Для кого как.
– Если их вера отличается от вашей, это ещё не значит, что они больны.
– Но я…
– Значит, во имя Господа можно отказаться и от власти, и от людей, и от самого себя; вывод отсюда очевиден.
– Здесь…
– Да, не могу с этим не согласиться. Многие люди уходили в отшельничество, отрекались от со-бытия и, как следствие, от всякой власти, вставая на путь обретения себя. И ведь они жили в гармонии с самими собою, а как же они смогли бы достичь этой гармонии, если бы их подсознание всегда стремилось к власти?
– Они…
– Было бы страшнейшее внутреннее противоречие, а не гармония.
– Совершенно верно, Виталий Андреевич, а ведь бывали случаи, и нередко, когда Человек отказывался от власти во имя других, жертвовал жизнью, страдал…
– Да, да. Так что, Владимир Николаевич, вы просто смотрите только на современное общество, при этом ещё и очень усреднённо и однобоко.
– Не стоит понимать всё так узко, Я…
– Это вы понимаете слишком узко.
– Вот видите, Владимир Николаевич, можно ведь отречься от власти и при этом быть счастливым, а…
– Да это же…
– …ведь счастье невозможно при внутреннем конфликте.
– Это же банальное замещение системы…
– Человек не так плох, как вам кажется.
– Я же…
– Нет в вас веры в Бога, оттого и злы вы, и оттого…
– Есть такое…
– Нет, Владимир Николаевич, так относи…
– Да дайте вы мне хоть слово сказать!
– А что вы можете…
– Есть такое понятие, как мера, внутренняя мера, она может быть…
– О, кажется звонок.
– Да, звонок.
– …и моральной, в рамках морали…
– Пойдёмте.
– …тоже можно получить власть и… Да подождите вы!
– Не будем же мы пропускать пару?
– Вы же не слушаете!
– А что слушать? Вот как объясните вышеприведённые факты, так…
– Так Я и хочу…
– Потом, Владимир Николаевич, потом.
– А ну вас! Так боитесь правды, что даже слушать ничего не хотите.
– Мы…
– Философы, ха!
– Владимир Николаевич…
25.03.03 16:53 – 16:56
«Ну это… Даже слова сказать не дали! Лишь бы Я не опроверг их ничтожные точки зрения. А ведь философами ещё называются; такую чушь доказывали! Как же Меня это бесит! Здесь же и спорить-то не о чем, всё ясно, как дважды два. Разве отказавшись от общества, Я тем самым не становлюсь выше него? Разве, постригшись в монахи, Я не становлюсь одним из избранных, наиболее близким к богу, и тем самым разве Я снова не обретаю власть, пусть и абстрактную? Разве отказавшись от власти ради какого-либо человека, Я опять же не обретаю власть? Ибо тем самым Я поставлю его ниже себя. Суть одна– власть. Движитель один– воля к власти. Так где же здесь противоречия, на которые мне все так рьяно указывали? Вся разница лишь в том, где и как Я использую власть; в обществе, то есть власть реальная, или в самом себе, то есть власть абстрактная, но ведь для меня это тоже власть. Меняется только мера; общество или Мои идеалы, человек или Моя идея…
А мера нужна. По сути, воля к власти как таковая и появилась-то только тогда, когда человек обрёл новый ореол обитания– социум. Конечно, если нет социума, нет и воли к власти; к какой власти Я буду стремиться, если не над кем и не за чем? Всё познаётся в сравнении. Я должен сравнить свою власть с некой внутренней мерой, иначе, откуда же Я буду знать, достиг Я чего-то или нет? Если бы меры не было, то и полнейшее отсутствие власти можно было бы считать за могущество и жить спокойно, как и могущество за рабство, и всегда хотеть ещё большего. Мера определяет…
Стоп! Это что же получается? Мы живём не ради самих Себя, а ради какой-то абстрактной меры? Хм… Тьфу! Совсем мозги запудрили; сами ничего не понимают и Меня хотят таким же сделать. Ну почему ради меры? Люди всего лишь создают внутреннюю меру, то есть мера внутри нас, она сама часть нас самих; этакая «совесть» воли к власти. А то, что составляет Меня, тоже есть Я, так что…
А ведь мер может быть и множество, причём совсем не обязательно, что ею будут люди. Если Я завёл собаку, значит, Я хочу иметь власть над собакой, хочу чтобы Я у неё был «в авторитете», следовательно, здесь собака и будет мерой, хоть и сугубо абстрактной; собака же не может думать и оценивать Мои действия, она подчиняется только инстинктам, зато «внутренняя собака» может, её абстрактный образ во Мне самом всё может: и оценивать, и критиковать, и требовать… Потому мы и считаем, хотя бы на подсознательном уровне, что собаки, кошки и прочая живность обладает разумом, ибо зачем иметь власть над тем, что не может оценить нашей власти? Опять же по той же причине мы часто одухотворяем некоторые особо любимые вещи, потому что если мы начинаем часто думать о них, если они имеют для нас значение, мы, естественно, хотим иметь над ними власть, следовательно, нужна мера, а следовательно, вещь одухотворяется. Так что абстрактная власть– это обычное дело, а они… Хоть бы выслушали сначала, а потом уж доказывали. Вот интересно, чтобы они на это всё ответили? Ничего. Потому и не дали Мне слова сказать.
Но ведь с другой стороны… Люди– средства для создания меры, так. Я выбираю объект и, идеализируя, возвожу его в ранг меры, в ранг «совести» воли к власти, но ведь тогда получается, что мера навязана, а следовательно, навязана и воля к власти… Интересно… Странно… Хотя… Всё правильно, что это Я? Воля к власти навязана, она появилась только тогда, когда человек стал жить среди людей, как ответная реакция на новые свойства бытия. Так что ничего такого тут нет, всё… Но ведь если что-то навязано, от этого можно отказаться, это от врождённого нельзя, от инстинктов, а уж от этого-то… Так ведь тогда получается, что они были правы? Это лишь…
Да в чём хоть они правы? Что это Я? Нельзя отказаться от воли к власти, нельзя! Если Я хотя бы лет до семи, до восьми поживу среди людей, воля к власти уже сформируется и будет обладать всеми свойствами врождённого. Да, если человека с рождения отдать медведям на воспитание, никакой речи о воли к власти тут, естественно, и быть не может. Надо же учитывать средние значения и более или менее стандартные ситуации, а не метафизику и частности, а то, что же это тогда получится? Хотя ведь такой человек и мыслить-то не сможет, то есть он вообще не будет человеком, следовательно, любой человек обязательно имеет волю к власти. Всё правильно; безмозглых тварей мы в расчёт не берём.
Это надо же, люди – сами ни черта не понимают и понимающих запутывают. Ну да ничего, всё нормально. Не сбился Я с пути своего, хрен вам, дорогие мои. Я знаю, что Я прав, и вряд ли кто переубедит Меня в обратном. Тоже Мне…»
30.03.03 13:47 – 13:55
– …так что в Бога надо верить.
– Зачем?
– Хотя бы потому, что неблагодарно отрекаться от собственного Отца.
– Он…
– Религия бесплодна и бессмысленна, по крайней мере, последнее время.
– Последнее время?
– Да.
– А раньше?
– Ну может быть тысячелетия назад она и была необходимостью; нужно же было как-то объяснять явления природы, надо было что-нибудь выдумать, человек же не может жить в полном неведении.
– Как будто сейчас Человек может объяснить всё.
– Всё, Пётр Дмитриевич, можно объяснить наукой, а если и не объяснить, то хотя бы создать правдоподобную теорию.
– А как же чудеса в святых местах? Как же, например, чудодейственные иконы?
– Половина выдумки, половина самовнушение.
– Самовнушение…
– Мы недооцениваем силу самовнушения; одной только силой воли можно излечиться от всего, что только может быть.
– А икона Казанской Божьей Матери? С ней же столько всего связано.
– Это ещё не самые удивительные совпадения.
– А явление образов, святых и не одному человеку, а толпам?
– Массовый, а уж тем более индивидуальный гипноз, не такая уж и редкая вещь.
– Вы не хотите верить в очевидное.
– Нет, Константин Станиславович, это не очевидное…
– Очевидное.
– Если только для вас. Единственное, что есть хорошего в христианстве, так это то, что она признаёт, что в мире нет ничего хорошего, и что от него надо спрятаться в себе.
– Это не плюс, это очередной минус.
– Ошибаетесь, Пётр Дмитриевич.
– Боюсь…
– Добрый день
– Здравствуйте, Владимир Николаевич.
– Здрасти.
– Здрасти.
– Позвольте пролезть…
– Так вот, вся проблема христианства в том, что за человеком оно видит ещё и такое сущее, как бог, поэтому в христианстве отречься от мира и уйти в себя– это лишь средство, в то время, как по существу это – цель, по крайней мере, только в таких действиях она и кроется, так что…
– Страшные у вас тут разговоры, как я погляжу.
– Почему же страшные?
– Вы так бессовестно отождествляете разные понятия, что просто…
– Что же это за понятия, Владимир Николаевич, если не секрет?
– Не секрет. Христианское «отречься» и экзистенциалистическое «отречься», по-вашему, одно и то же?
– Вот и я им говорю…
– В христианстве «отречься», то есть «уйти в себя», если вообще такое понятие существует в рамках христианства, значит не только уйти от людей, но и, как это ни странно, от себя самого, то есть уйти в такие «божественные» глубины своего «Я», где это «Я» вообще уже не чувствуется, а что в экзистенциализме?
– Да, в экзистенциализме всё, конечно, немного не так.
– Ничего себе немного! Здесь всё не так. «Забудем себя и всё, что наше», по-моему, это в корне противоречит экзистенц-философии.
– Да, Виталий Андреевич, действительно…
– И это ещё раз говорит о том, что главный минус христианства– его афилантропичность. Я вот совершенно не понимаю, как в здравом уме можно отречься от всех радостей общения, любви, жизни, в конце концов, и всё ради какого-то типа, который тебя вообще ненавидит.
– Как же Бог может ненавидеть?
– А как же «Бог мститель…»? Или в христианстве такая категория, как «мстительность»– это светлая черта?
– «По делам твоим и судить будут».
– «Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы», так что, по идее, бог вообще не должен быть способен на суд.
– «Бог кого любит, того наказывает; бьёт же всякого сына, которого принимает».
– Ну, это как минимум негуманно.
– В кои-то веки раз я согласен с Петром Дмитриевичем.
– Но ведь в те времена и воспитание было другое; считалось, что если будешь бить – из сына выйдет толк, не будешь– не выйдет, и получается, что чем больше бьёшь, тем больше хочешь, чтобы сын вырос человеком.
– Да, времена, конечно, тоже надо учитывать.
– Виталий Андреевич, с этим никто не спорит, но почему тогда до сих пор нам пытаются навязать весь этот бред? Времена-то изменились.
– Для Бога время– ничто, ибо Бог бессмертен.
– Бессмертно может быть только то, чего нет; всё, что существует должно когда-то рождаться и когда-то умирать.
– Но ведь Бог не просто некое сущее. Это в Древнегреческой вере боги могли погибать, их можно было убить, они рождались… в христианской же…
– Единственный нормальный бог, который только был выдуман за всю историю человечества– это Дионис, и он был именно в Древнегреческой…
– По-вашему, Константин Станиславович, христианский бог– истинный?
– Нет таких понятий, как «христианский Бог», «мусульманский», «буддистский» и так далее. Бог един, только учения, отношение к Нему, могут быть разными.
– Христос и Заратустра– это одно и то же?
– В смысле «люди» или в смысле «идеалы»?
– Хм…
– Главное, что они оба были не от Дьявола, а значит, были посланниками одного и того же.
– Позвольте, позвольте, Константин Станиславович, на мой взгляд, «восстание Дьявола дало миру Христа», а не…
– Я боюсь за вашу душу.
– Едино лишь бог может решать, в ад ей или в рай, кто Я есть, чтобы на что-то рассчитывать?
– Не ехидничайте.
– Ладно.
– Я…
– Так что вы, несмотря на всю свою праведность, можете оказаться в аду, а Я в раю, как у него настроение будет.
– Да вы…
– Меня некоторые христианские вероучения порою просто поражают. Забыл название притчи, что-то там о виноградаре…
– Ну.
– Короче этот виноградарь дал по динарию и тем, кто с утра пахал, и тем, кто работал всего пару часов и это говорится как пример того, что раз Мне решать, то только Я это и буду решать, и никакая справедливость, равенство, долг здесь совершенно ни при чём, потому что Моё это…
– А так оно и есть. Разве мы не во власти Божьей? Едино лишь Его мы дети, так неужели ж Он не может нами распоряжаться?
– Да, и ещё что-то такое там было о горшках.
– Да, Пётр Дмитриевич, и о горшках тоже.
– Угу.
– Ну и кто он после этого?
– Он Бог, он…
– …властолюбивый, несправедливый, эгоистичный засранец.
– Господи, да как вы…
– А что? Если перевести все эти «могучие» размышления и представления на нормальный язык, то так оно и получается.
