Ольга Сергеевна Распутняя
Объятые иллюзиями
– Что ж, теперь я понимаю, почему у тебя был такой разочарованный вид, – хмыкнула я. – А я-то все ломала себе голову, чем успела вызвать твое неудовольствие.
– Что, неужели было так заметно? – удивился Брайан. – А я-то был уверен, что прекрасно умею себя контролировать…
– Ну, с этим действительно тяжело поспорить. Ты почти всегда скрываешь свои настоящие чувства и эмоции. Иногда мне кажется, что достучаться до тебя так же тяжело, как проломить каменную стену.
Брайан от души засмеялся.
– Ну, среди нас двоих проявление эмоций – твоя прерогатива, – уклончиво ответил он. – Ну, а если серьезно, не то, чтоб я испытывал какую-то неприязнь к модельной индустрии. Невозможно плохо относиться к тому, что объединяет огромное количество людей. Ведь мода – это тоже своеобразная религия, которая не знает ни территориальных, ни возрастных, ни языковых барьеров – ей слепо верят все. Но, когда я смотрю на идеальные фотографии модели, вызывающие восторг у всего мира, я вижу лишь выражение лица, которое ей должно принять, позу, в которую ей сказали встать, одежду, которую на нее надели… С моделью ведут себя, как с безвольной куклой, и она так и ведет себя, исполняя чужие команды. Я понимаю, так и должно быть, ведь это и есть ее работа. Но для меня все это так наигранно, искусственно, фальшиво. Нет никакой живости, никакой энергетики, никакого чувства. Иногда я с жалостью и болью представляю, какие прекрасные снимки можно сделать с этой красивой девушкой, если позволить ее телу следовать своим внутренним ощущениям, а не переживать о том, насколько выгодно смотрится в камере ее левый профиль и не слишком ли толстые у нее бедра. И, когда ты позировала мне, еще не испорченная многолетней привычкой к заученным действиям, которые должны соответствовать требованиям заказчика, однако уже готовилась к этому… Нет, я не мог спокойно об этом думать. Сама мысль о том, что ты, такая прекрасная в своей естественности и неподкупном чувстве, должна будешь выгодно демонстрировать какой-то дурацкий костюм от известного бренда, для меня неприятна и почти оскорбительна.
Эта речь произвела на меня огромное впечатление. Но, несмотря на то, как сильно польстили мне его слова, я сделала вид, что меня это совсем не тронуло. Я не собиралась уступить ему так легко. Пусть еще немного поборется за победу.
– Мне кажется, ты несправедлив и уж слишком пристрастен. Все совсем не так плохо, как ты описываешь. Многие фотографы, напротив, ждут от своих моделей творческих идей, оригинальности, эпатажа, чего-то, что никто до этого не демонстрировал. Далеко не все модели должны выполнять набор стандартных заученных поз, как ты говоришь.
Признаться, здесь Брайан немного сконфузился. Что ж, вот так уже значительно лучше!
– Да, ты права. Возможно, я действительно немного преувеличиваю. Но, я уверен, никто не сможет отобразить тебя на фотографии так, как делаю это я. Для этого нужно установить с тобой связь, а у них нет на это ни времени, ни желания – в модельной индустрии дорога каждая минута, а на твое место стоит очередь еще из сотни претенденток. А, чтоб показать твою истинную красоту и увидеть все твои достоинства, они должны понять, что ты чувствуешь, как мыслишь, к чему стремишься – а разве они над этим задумаются?
Меня вдруг обдало волной негодования. Я резко вырвала свою руку, которая все еще находилась в его. Господи, до какой же степени он самоуверен!
– А ты думаешь, что ты это понимаешь, а?! Думаешь, что читаешь меня, как открытую книгу, не так ли, Брайан?
Но он не дрогнул. Не отвел взгляд.
– Нет, Летиция. Пока еще нет. Но, думаю, небольшую часть тебя я все же разгадал. И знаешь, почему? Потому что она похожа на меня самого. Ты полностью отдаешься тем эмоциям и чувствам, которые обуревают тебя, не пытаясь им сопротивляться. Ты бросаешься в омут с головой, если тебя туда тянет. Ты отдаешь всю себя без остатка тому, чего хочешь. Решительно, не раздумывая, каждой клеточкой тела. Вот что восхищает меня в тебе, Летиция. Ты слово ящик с потайным дном. Каждый раз я открываю в тебе что-то новое. Сначала ты кажешься мне задумчивой, мечтательной и погруженной в себя. Через несколько минут ты уже поражаешь меня дерзостью, смелостью, раскованностью, заразительной искрометностью. Когда ты недовольна, твои глаза метают бури и молнии. А спустя несколько минут ты уже беззаботно смеешься и ведешь себя, как маленький ребенок. В этом твоя особенная живая притягательность. Мне не угнаться за тобой, Летиция. Поэтому я и не тешу себя надеждой, что понял тебя. Однако я стремлюсь к этому.
Мы молча сидели на ступенях перед каким-то заброшенным зданием, и лишь отдаленные гудки машин где-то сзади нас нарушали тишину. Наша небольшая ссора неожиданно только больше сблизила нас – по крайней мере, я заставила его хоть немного впустить меня в свою душу. Значит, он хочет понять меня? Что ж, может быть, ему в этом повезет больше, чем мне самой.
– О чем ты задумался? – негромко спросила я, чтоб прервать затянувшееся молчание.
– О том, что, если б я родился несколько столетий назад, то непременно стал бы художником, – неожиданно ответил он, поставив меня в тупик. Что ж, если Брайан не успевал за сменой моих настроений и мыслей, то и он сам не уступал мне в этом. – Я и сейчас думаю над этим, однако холсты и краски уже изжили себя. Нужно идти в ногу с веком, отдавая ему должное.
– Разве фотографии – не пристрастие всей твоей жизни? – удивилась я.
– Безусловно. Но не всегда мне удается так тонко передать на фотографии все оттенки и полутона, как мне бы того хотелось. Мне хочется добавить в них больше жизни, которую можно вдохнуть только с помощью смешения красок. Привести в пример тебя, Летиция. Иногда мне не хватает чего-то на твоих фотографиях, какой-то неуловимой детали, какого-то акцента, который не получается уловить с помощью фотокамеры. В такие моменты мне хотелось бы нарисовать тебя – здесь все было бы в моей власти, зависело бы только от моего желания и моей кисти. Я мог бы представить тебя на полотне такой, какой мне бы хотелось. Я мог бы взять краску золотисто-льняного цвета для твоих волос… – Брайан поднял руку и накрутил на палец мой локон, – …смешал бы серую и сапфирово-голубую для твоих глаз… – он легко прикоснулся пальцами к моему лицу -… и бледный коралл для твоих губ, – он наклонился и коснулся губами моих губ, легко и почти не ощутимо, и сразу же отстранился. Я даже не успела почувствовать его дыхания на своем лице.
– Ну что, – он поднялся, непринужденно улыбнулся и протянул мне руку, – думаю, лучше нам будет продолжить в другой раз, когда ты отдохнешь и наберешься сил. Если… если, конечно, ты сама захочешь.
Я, словно в тумане, подала ему руку, и он легко поднял меня. Ах, Брайан, Брайан! Можно подумать, ты не знал, что не предоставил мне другого выбора.
Невесомое прикосновение его губ горело на моих устах жарче раскаленного клейма.
***
Брайан ни разу не постарался меня соблазнить. Он больше не предпринимал попыток ни поцеловать меня, ни прикоснуться ко мне, ни уж тем более затащить в постель. Наши отношения продолжали держаться на доверительно-профессиональном уровне. Тот поцелуй ничего не изменил, словно его и не было. Я все так же оставалась его моделью и музой, а он – фотографом для создания моего портфолио (которое давно уже перестало меня интересовать). Отношение Брайана не стало ни теплее, не холоднее. Создавалось впечатление, что этот поцелуй значил для него не больше, чем если бы он поправил на мне манжету рукава. Я уже начинала сомневаться в том, не померещился ли он мне. Что ж, может, для него это действительно не имело никакого значения. Но зачем же тогда он это сделал?! Хотя, кто знает, какие чудачества взбредают в голову чувственным деятелям искусства? Что ж, тогда я твердо сказала себе, что последую его примеру и выкину этот эпизод из головы. Я не собиралась позволить ввести себя в обман одним лишь поцелуем.
Но, вопреки всем призывам рассудка, я не могла найти себе места. Брайан прочно обосновался в моих мыслях. Что бы я ни делала, мне все казалось, что он незримо присутствует рядом со мной. То чувство, которое он возбуждал во мне с нашей первой встречи, бродило во мне и требовало выхода. Новая Летиция, вылепленная его умелыми руками, обретшая поразительную силу и поверившая в себя, рвалась к своему творцу, словно бабочка к огню.
Но, хотя показное равнодушие Брайана будило во мне море сомнений, оно все же не могло полностью обмануть меня. От природы обладавшая развитым интуитивным чутьем, благодаря которому я остро ощущала переживания и чувства других людей, я не могла ошибиться. Ни один мужчина не может скрыть от женщины своего желания, которое, хоть и маскируется весьма тщательно, но все же время от времени прорывается наружу – в интонации, жесте, невольном движении тела. Стоило мне украдкой посмотреть на него, и я ловила на себе его неотрывный взгляд, который отзывался жаром внизу моего живота. Я остро ощущала, как его руки, помогая мне спуститься со ступенек или слегка поправляя мое положение в кадре, задерживались на моем теле немного дольше, чем следовало бы. Я чувствовала, как напрягается его тело, когда я иногда обнимала и целовала его в щеку на прощание, чтоб раззадорить его. Что ж, пусть Брайан и понимал меня порой лучше, чем я сама, но и я уже давно не была глупой наивной девочкой. Я знала, что он не может настолько вдохновляться образами, в которые я преображалась ради него, и при этом быть совершенно равнодушным ко мне, Летиции.
Между тем, чем более ровными были с виду наши взаимоотношения, тем больше каждый нерв внутри меня звенел от напряжения. Чем более спокойно и взвешенно он обращался со мной, тем жарче разгоралось пламя внутри меня. Чем более недосягаемо он держался, тем больше мне хотелось разбить вдребезги эту неприступную стену. И все более мне казалось, что он вступает с самим собой в жестокое противоборство, упрямо подавляя на корню все свои чувства. Но я больше не могла терзаться сомнениями, что же он на самом деле чувствует ко мне. И тогда я решила во что бы то не стало добиться от него определенности.
Я намеренно стала время от времени отказываться позировать для него, когда он особенно загорался новой идеей, тем самым распаляя его и буквально выводя его из себя. Когда же я соглашалась, я делала все, чтоб как можно лучше воплотить все его задумки, приводя его в восторг. А потом я неожиданно охладевала и совершенно теряла интерес к съемкам, говоря, что мне это уже порядком надоело и я хочу прекратить. Брайан злился, раздражался, затем горячо уговаривал меня и, когда я оставалась непреклонна, обижался и некоторое время не связывался со мной. Если он дулся слишком долго, я, испуганная, сама звонила ему с примирительной речью.
Когда мы вновь встречались после таких небольших стычек, еще более распаляющих нас, я старалась невзначай дотронуться до него, подтрунивала над ним, прожигала его манящим взглядом. Даже если мои маленькие хитрости и были им разгаданы, то, в любом случае, некоторые рычаги моего влияния оставались неизменны. И я научилась этим пользоваться. Я бросала все свои желания, эмоции и чувства в объектив его фотоаппарата, стараясь подобраться к нему через его самое уязвимое место. Временами, теряя терпение, я приспосабливалась к его манере поведения, чинно здороваясь с ним и спокойно и четко выполняя все, что от меня требовалось. Я играла с ним, дерзила ему, обжигала его то холодом равнодушия, то негласным призывом, обтачивала его, как океанская волна обтачивает неприступную скалу. Однако все было напрасно. Брайан то вздыхал, то отворачивался; то тянулся ко мне, то резко уходил в себя. Он хотел меня, но не прикасался ко мне ни пальцем.
В конце концов, когда моя чаша терпения полностью переполнилась, а напряжение достигло такой степени, что я уже не могла даже спокойно заговорить с ним, нервы мои сдали. Я не была готова к тому, чтоб призвать его к решительному ответу, однако я доберусь до его сердца окольным путем.
Мы только что закончили съемку в Риверсайд парке, который выглядел удивительно красиво в эту пору года. Была середина ноября. Мы с Брайаном медленно прогуливались по парку, наслаждаясь последними теплыми деньками.
Всю фотосессию я витала в своих мыслях, была задумчива, напряжена и никак не могла сосредоточиться, однако на этот раз Брайан нашел, что мое флегматичное состояние как нельзя лучше подходит к общему меланхоличному настроению. Он настолько увлекся, что спохватился, лишь когда солнце начало прятаться за горизонт, а парк начал медленно погружаться в сумерки. Листья огненными мотыльками расслабленно порхали в терпком осеннем воздухе, оседая на сером гравии дорожек Людей в этом уголке парка было мало, так что тишину нарушало лишь тихое шуршание.
Мы поднялись на небольшой мостик с узорчатыми перилами и остановились, глядя в темную воду, усеянную одинокими опавшими листьями. Более подходящего момента для разговора трудно было и представить. Я собралась с духом.
– Мне всегда было интересно, что ты чувствуешь? – словно невзначай спросила я, глядя в воду с таким интересом, словно там сейчас предсказывали мое будущее. – Что ты чувствуешь, когда фотографируешь меня? Ведь ты делаешь со мной удивительные вещи, Брайан. Ты заставляешь меня погружаться в состояние, то полностью отражающее настоящую меня, то совершенно мне чуждое. Но мне интересно, что происходит по другую сторону объектива? Что испытывает сам фотограф, творя это волшебство с помощью крохотной коробочки в своих пальцах?
– Что испытываю я? Ты действительно хочешь знать?
Я утвердительно кивнула, все так же не глядя на него. У него был такой тон, словно он собирался сказать что-то очень неприятное, и я внутренне напряглась.
– Что ж… Ты будешь удивлена, но в тот момент, когда я фотографирую тебя, я не испытываю… ничего. Потому что меня словно нет. Я перестаю существовать. В эти моменты, Летиция, существуешь ты и только ты. Ты сияешь так, что не оставляешь места больше ни для кого. А я – лишь инструмент, орудие, старающееся тебя увековечить. А когда же я смотрю на изображения, которые создал, тогда мне кажется, что не существует уже тебя. Есть лишь тот удивительный образ, та картинка, что находиться в моих руках. Мое творение. Иногда я настолько проникаюсь им, что, когда вижу тебя во плоти, то поневоле вздрагиваю, словно увидел привидение. Меня охватывает ощущение, что ты восстала из моих фантазий, перенеслась в реальный мир из моего воображения. И тогда я сам себя кажусь сумасшедшим.
– Значит, тебе кажется, что настоящей меня словно и не существует? – резко и обиженно спросила я. Такого я, черт побери, совсем не ожидала!
Брайан немного помолчал, обдумывая ответ.
– Как бы тебе объяснить… – мягко сказал он. – Ты стала для меня воплощением всех смутных образов, зреющих в моем воображении, когда я представляю себе ту или другую картину. И тогда мне кажется, что в мире существуют две Летиции. С одной из них я стою сейчас на мосту в осеннем парке. Она словно послана мне свыше, вдохновляя меня на то, чего я бы никогда не смог добиться до встречи с ней. Другая же создана той, первой, и… и мной. Она живет, чувствует, привлекает, удивляется, смеется, любит и ненавидит… на моих фотографиях. И я боюсь, что, если я слишком сближусь с настоящей Летицией, то другая просто развеется и перестанет существовать. Ей просто не останется места. Как это странно, правда?
Я ничего не ответила. Я поняла, что он, как и всегда, догадался, что именно я хотела узнать. И я получила свой ответ. Он считает, что, если слишком сблизиться со мной, то я потеряю для него всякую возвышенность, всякую сакральность. Я перестану быть для него интригой, загадкой, камнем с множеством граней, которые ему хочется узнавать. Он овладеет мной, а Летиция, которая вдохновляет его, должна быть свободной. Я могла продолжать быть его моделью, но лишь до тех пор, пока была недосягаема для него. А он был в большей степени творцом, а лишь затем мужчиной. Он мог побороть свои желания, но не расстаться с источником своего вдохновения.
Черт возьми, лучше бы я ревновала его к другим женщинам! В конце концов, это то, с чем можно справиться. В этой битве можно было победить. Но ревновать Брайана к собственному призрачному двойнику, который восстал из его фотографий и стал существовать независимо от меня, и, более того, стал моим противником… Это было уж слишком. Я готова была рвать и метать, однако воевать против самой себя не могла.
Глава 15
Эта фотосессия произошла полностью по моей инициативе.
Мы с Брайаном находились в его студии. В студии, которая размещалась в его небольшой квартирке на шестом этаже, расположенной в не самом респектабельном районе Нижнего Ист-Сайда. Он работал там до того времени, пока еще не скопил достаточно средств на аренду отдельного помещения. Для этой цели была выделена самая большая комната в квартире, хотя большой она была разве что в сравнении. Сейчас Брайан практически не работал там, поэтому помещение превратилось в что-то среднее между его рабочим кабинетом и складом экипировки. И вот, я оказалась в его святая святых.
Оказавшись в его квартире, мы сразу же проследовали в студию. Рассказала ли мне эта комната что-то новое о своем владельце? Не слишком много. Однако мне бросилось в глаза, что здесь, в отличии от содержащейся в образцовом порядке «Студии Брайана Тернера» (судя по всему, не без помощи Марты), господствовал так называемый творческий хаос. Все его старые камеры, штативы и остальные оборудования были свалены в углу комнаты. Большая часть его рабочего стола была занята знававшем лучшие времена цветным принтером. Вся остальная его площадь была занята разбросанными в беспорядке фотографиями и листками бумаги. К стене было приставлено множество скрученных в трубочку и перевязанных резинкой плакатов различных расцветок, которые служили фоном.
Брайан стоял и регулировал положение ламп, чтоб свет их падал не прямо на меня, а оставляя немного в полумраке, создавая причудливую игру света и тени. Сама же я в этот момент лежала на широкой кровати, которую Брайан перенес из своей комнаты и установил у дальней стены. Уверена, ему пришлось достаточно потрудиться, освобождая это пространство от сваленных там принадлежностей. Зато теперь студия являла собой пусть и не образцовое, но вполне подходящее место для осуществления моей задумки. А талант Брайана довершит остальное. Если мы доведем дело до конца.
Сама же я была одета лишь в полупрозрачный длинный пеньюар телесного цвета на тонких бретелях. Я расслабленно раскинулась на атласных простынях, мои волосы блестящей волной разметались по подушке, а мои затуманенные глаза смотрели на Брайана.
Что ж, здесь следует сделать небольшое отступление и объяснить, что предшествовало этому. Я с самого начала отдавала себе отчет в том, что эта фотосессия – вызов для нас обоих. Она была той решающей чертой, преступив которую, все не могло остаться таким, как прежде. На этот раз все должно было решиться – слишком большого накала достигло напряжение между нами, и ему нужно было дать выход. На этом месте наша связь или станет настолько крепкой, глубокой и интимной, что мы уже не сможем сопротивляться ее притяжению, или она сама по себе разорвется и исчезнет, не получив должного развития. Мы оба знали это. И сознательно на это пошли.
Как я уже сказала, это была исключительно моя идея. В последнее время я чувствовала, что, когда я позировала Брайана, он начинает терять прежнее воодушевление, терять былой запал. Все реже и реже ему приходили на ум новые блестящие идеи – казалось, мы уже перепробовали все, что возможно. Все больше и больше он исчерпывал казавшийся бездонным запас своей фантазии, и это делало его все более угрюмым и замкнутым. Он отчаянно нуждался в чем-то новом.
Но, как я подозревала, на самом деле причиной этого было совсем не отсутствие свежих помыслов, а нарастающая неопределенность наших взаимоотношений. Как мы могли поддерживать прежнюю глубокую связь, как могли довериться друг другу, если все наше общение стало цепью недопониманий и недомолвок? Так дальше не могло продолжаться. Мы должны были к чему-то прийти. Он понимал это, но, сжав зубы, упорно отказывался признавать. Не описать словами, как же это упрямство выводило меня из себя.
И тогда я сделала свой ход. Он нуждался в новом поле для творчества, в неизведанной стезе, в которой он еще не пробовал своих сил и способностей. И тогда я предложила ему показать меня с другой стороны – с той, которая была ему еще незнакома – со стороны чувственности, соблазнительности, откровенности, смеси наивной невинности и пробудившейся страсти. Я хотела, чтоб он показал меня в амплуа женщины, впервые вкусившей сладость любви и все еще пребывавшей во власти этого чувства. Это должно было быть новое открытие для себя собственного тела, познания плотской любви и наслаждения ей. Не знаю, хватило бы у меня когда-либо смелости сделать такой шаг, если бы я не знала – если не предпринять что-нибудь решительное, все кончено.
Признаюсь, что к этой мысли я пришла не сама – меня натолкнула на нее та самая картина «Венеры Урбинской» итальянского художника Тициана, которую я увидела в его книге в нашу самую первую встречу с Брайаном, когда все и началось. Не зря же она попалась тогда мне на глаза. Разумеется, я не собиралась позировать в столь откровенном амплуа, как изображенная на картине женщина, однако она навела меня на идею подобной фотосессии. Объединение нравственной чистоты и целомудрия с волнующей эротикой – бьюсь об заклад, это не могло не взволновать Брайана, да и меня саму. К тому же, как я уже упоминала, по одной из версий для этой картины Тициану позировала его таинственная возлюбленная и его муза, вдохновившая его не на одну картину. Я находила это в достаточной мере символичным и романтичным, чтоб набраться смелости предложить это Брайану.
Конечно, Брайан прекрасно знал, к чему я шла. Он совершенно ясно понимал, что это была прямая провокация с моей стороны. Но, помимо этого, я также знала, что подобные мысли закрадывались и к нему в голову, однако он их никогда не озвучивал, боясь смутить и отпугнуть меня. Я же сама предложила ему то, в чем он нуждался. Я предоставила ему показать себе в совершенном новом образе, который был ему до этого незнаком. Разве он не говорил с жаром, что стремиться к тому, чтоб отобразить все мои грани? Что ж, я давала ему возможность раскрыть самую сокровенную, самую интимную, самую глубинную мою сторону. Разве мог он не принять этот вызов, разве мог отказаться опробовать свои таланты на столь новой и притягательной территории? О, я достаточно хорошо его понимала, и верно сделала ставку. Он стремился к тому, чтоб его фотографии были не просто красивы – они должны были быть произведениями искусства, а я предложила ему подойти к этому близко, как никогда. Я бросила ему перчатку, и теперь он должен был решить, подобрать ли ее.
Устоять против такого соблазна было невозможно. Если он и понимал, что я загнала его в ловушку, однако отказаться было выше его сил. Мужчина и творец в нем наконец соединились друг с другом, ведь оба они впервые хотели одного и того же.
И вот, мы здесь, где никто не мог бы нас побеспокоить и отвлечь, и где я могла полностью расслабиться и чувствовать себе комфортно. Но могла ли я расслабиться перед этим мужчиной, который сводил меня с ума, лежа в его постели в одном шелковом пеньюаре, тонкая ткань которого более подчеркивала, чем скрывала, все изгибы моей фигуры?
Брайан поднял камеру.
– Ты готова? – тихо спросил он. – Может, тебе нужно еще несколько минут?
– В этом нет необходимости, – ответила я недрогнувшим голосом. – Я готова начинать.
В этот раз мне не требовалось притворяться уверенной. Я чувствовала себя смелой, раскованной и неотразимой, как никогда. Я позировала Брайану уже далеко не в первый раз, так что не испытывала ни тени смущения и прекрасно знала, как себя вести. Я понимала, как соблазнительно выгляжу в своей полупрозрачной облегающей сорочке. Я намеренно выбрала ее такой длинной – в намеке на обнаженность сквозит больше сексуальности, чем в самой обнаженности. Мои волосы были слегка завиты и широкими волнами рассыпались по обнаженным плечам и рукам. Я видела глаза Брайана, видела, как он смотрит на меня, и знала – сейчас ситуация полностью в моих руках, я командую этой съемкой, я задаю всему тон. Никогда еще он не был настолько в моей власти, как сейчас. И я наслаждалась каждой секундой этой власти.
Мы начали. Я вжилась в образ еще до первого щелчка фотоаппарата. Я сама удивилась тому, насколько легко получилось у меня это сделать. В голове вихрем пронеслись сцены из романтических фильмов, в которых главные героини просыпаются утром среди разметавшихся простыней, в красивом белье, со спутанными волосами и легкой победной полуулыбкой при воспоминании о буйстве предыдущей ночи… Но нет. Это все не то, что мне требовалось.
Я тщательно продумала образ, который собиралась воплотить. Это должна была быть женщина, до того жившая в неведении относительно ощущений, которое способно испытать ее собственное тело. Ей неведомы были радости любви, она не знала ничего о настоящем чувстве. Она не ощущала себя цельной, испытывала томящую пустоту, жаждала заполнить каждую клеточку своего тела любовью. Я хотела передать эту неуловимую метаморфозу познания собственного тела, его возможностей и желаний… Я пыталась показать тот едва заметный, зажегшийся во взгляде огонь, когда она впервые открывает неведомое доселе удовольствие, узнает себя с другой стороны, воссоединяет свое тело и душу. Я постаралась вспомнить, как отзывалось мое собственное тело на незнакомые ранее прикосновения Грега в тот злосчастный вечер несколько лет тому назад, и воссоздать эти ощущения. Но, нет, ему уже давно не было место в моих мыслях. К тому же, этого недостаточно. Мне нужно было передать больше, гораздо больше…
Я продумала все заранее. Не увлечься. Никакого чрезмерного откровения. Ни оттенка пошлости. Ни намека на явное соблазнение. Это была съемка не о сексе, а о чувстве. О познании. Об открытии. Мне оставалось лишь надеяться, что это поможет и нам с Брайаном открыть для себя что-то новое друг в друге, что послужило бы нам толчком.
Я четко следовала своей стратегии. Ни одного прямого взгляда на Брайана. Лишь изредка, поправляя волосы, я бросала на него мимолетный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Однако вскоре я настолько сосредоточилась на собственном теле, трепетных ощущениях и переживаниях, что и забыла, с какой целью все это было затеяно. Как и всегда, перед камерой Брайана я, словно по мановению волшебной палочки, без труда погружалась в нужное мне состояние. Я никогда еще так хорошо не чувствовала собственного тела, как сейчас. Мягкий изгиб бедра, очертания перекинутой через разметанные простыни ноги, вздымающаяся в глубоком вырезе пеньюара белизна груди. Умиротворенный блеск в глазах, тонкая блуждающая улыбка на блестевших прозрачным блеском губах, непринужденно-расслабленное положение тела, которое действительно ощущалось сейчас совсем по-другому. И, словно пытаясь увериться, что оно все еще принадлежит мне, я проводила пальцами по плечам, легко скользила по бедру, сминая тонкую ткань, едва уловимо прикасалась к груди… Мое тело вдруг стало мне бесконечно дорого, словно драгоценный сосуд, и я до краев наполнилась любовью к нему. И эта любовь проглядывалась в каждом моем движении – плавном, уверенном, чувственном. Я торжествовала. У меня все получалось.
– Ну что, все в порядке? – обратилась я к Брайану небрежным голосом, слегка повернувшись к нему. За все это время он не сказал мне почти ни слова, и я даже начала тревожиться. – Я все делаю правильно?
– Да. Да, все…потрясающе, – я видела, как буквально только что его глаза прожигали меня насквозь, но, стоило мне взглянуть на него, и он тут же отвел их в сторону. Голос его оставался все таким же ровным, несмотря на то, что я прекрасно видела, как он взволнован. Черт бы его побрал!
– Ты справляешься прекрасно, Летиция, – тихо продолжил он, все так же глядя куда-то в левый угол кровати. – Мне не хотелось даже прерывать тебя, чтоб ненароком не вывести из этого состояния. Ты не нуждаешься в моих поправлениях. Вот только, тебе лучше немного подвинуть голову в сторону, иначе из-за тени я не могу с точностью передать выражения твоих глаз. А я должен это сделать. Я хочу запечатлеть каждую деталь.
Он легким шагом подошел ко мне, присел на край кровати, прикоснулся пальцами к моему лицу и немного повернул в сторону подбородок, чтоб на меня лучше падал свет. Что ж, он вполне мог просто сказать мне это. Если он так и намерен оставаться холодной глыбой льда, которая даже не удостаивает меня взгляда, пусть бы и не прикасался ко мне, черт возьми.
Брайан убрал пальцы с моего лица. Но не сразу. Гораздо медленнее, чем следовало бы. Я посмотрела прямо ему в глаза. Он не успел так быстро спрятать от меня вожделения, не смог скрыть лихорадочный блеск под обычной маской непробиваемого спокойствия. Наши взгляды скрестились, как лезвия мечей. Одна секунда. Одной секунды хватило мне, чтоб распознать этот жаждущий взгляд, подавленный вздох сожаления, напряжение пальцев, которые он нехотя убрал с моего лица…
К черту! Я резко подалась вперед, приподнимаясь, обхватывая его за шею и приникая к нему разгоряченными губами. Вся моя пылкость, вся острота чувства, вся страсть, которая медленно поднимались во мне с момента нашего знакомства, достигли своего апогея и вырвались наружу. Еще несколько секунд Брайан пытался совладать с самим собой и сопротивляться мне. Тело его болезненно напряглись, губы оставались безответными.
– Летиция… – сдавленно прошептал он.
Я коснулась пальцами его лица, провела по шее, зарылась рукой в волосы. Я целовала его со всей силой неподкупного чувства, которое переполнило все мое существо. Я прижалась к нему еще крепче, касаясь вздымающейся грудью его широкой груди. Брайан застонал, расслабился и с жаром ответил на поцелуй. Его язык легко переплелся с моим, руки крепко обхватили мою талию, и мы наконец-то слились воедино. Я обвила руками его шею, опрокидывая его на себя, нетерпеливо нащупывая ремень на его потертых джинсах и задыхаясь от едва сдерживаемого желания. А дальше… Дальше все было так, как и должно было быть.
***
На следующее утро после нашей ночи пришло смятение. Я проснулась раньше его, наслаждаясь его объятиями, рассматривая его расслабленное лицо, подрагивающие во сне ресницы и свободно падавшие на лоб пряди. Все мое тело охватывала приятная истома удовлетворения. И я могла бы чувствовать себя бесконечно счастливой, если бы не тревожное ожидание пробуждения Брайана. Пусть вчера мы оба сполна насладились так давно желанным слиянием, но что последует после, когда схлынет охвативший нас угар страсти? Не пожалеет ли он о том, что уступил своим желаниям?
