Олег Сергеевич Малахов
Переплет
Et cetera
Я – инспектор Саспектор. Ты у меня во всем сознаешься. Кто убил Жюли де Блуа?
Я спал. Я даже ее не трогал.
Значит, ты ее не трогал?
То есть, трогал, но до этого. Задолго до этого.
Значит, ты ее все-таки трогал? Кто убил Лору… тьфу ты, вот же ж, прилипло. Кто убил Жюли де Блуа, уа, уа?
Не я, не я.
Не я, не я, а кто, а кто? Пиджак в пальто?
Я – доктор Наскальный. Писялись ли вы в детстве?
Да.
Какались ли вы в детстве?
Да.
Ха-ха-ха! Ничего особенного. Все мы в детстве писялись и какались. Где родились, где учились, что заканчивали?
Университет.
Какой?
Д-д-д, да идите вы к черту. Я – писатель.
Ага, писатель… Тогда скажите нам: сколько будет дважды трижды, какой квадратный корень из 180? Ага, не знаете… А я вам скажу, какой: квадратный. В вопросе кроется ответ. А как дама называется, которая заводит в тупик? Ага, не знаете… А я вам скажу, как: тупиковая. Неужели неясно? Какой же вы писатель после этого? Элементарных вещей не знаете…
Драгоценная моя Мирочка, пишу тебе из Иркутска. Не переживай за меня. Со мной все, как и прежде, в порядке.
Сашенька, родной мой! Я же знаю, что все не так! Не утешай меня. Ты в камере номер 5 Иркутской тюрьмы, той, что за Ушаковкой. Я все знаю. Ты же сам называл меня «сыщиком в юбке».
Помнишь ли ты наши тихие денечки в Фонтенбло и шумные деньки в рижском домике? Береги тот дом. Он еще обязательно пригодится.
Как же, милый, сладко мне вспоминать наши тихие денечки в Фонтенбло и шумные деньки в рижском домике. Это самые счастливые дни в моей жизни. Помню, как тихо было в Фонтенбло. Лишь пением птиц заслушивались мы с тобой.
Остерегайся курцов на ходу. Неистребимо их свойство беззастенчиво клясться тебе в верности, а потом при первом удобном случае предавать тебя. Они есть везде. Но я знаю, ты справишься. Ты же людей насквозь видишь, сыщик ты мой в юбке.
Я жду тебя. Я назову ребенка в твою честь. Какое у тебя хорошее имя. Саша. И девочке подойдет, и мальчику.
Не думай обо мне. Я сейчас далеко. Твоя жизнь только начинается. Боюсь, мы больше не свидимся. Я не хотел, чтобы так все случилось. Улыбайся чаще. У тебя очень красивая улыбка. Благословляю наше дитя. Прощай. Твой. А.В.К.
Мне не верится, что я больше никогда не увижу тебя. Ты там, рядом с Байкалом. Мы когда-то мечтали отправиться туда вместе на транссибирском экспрессе. Я не смею говорить тебе «прощай». До встречи, мой адмирал! Бесконечно твоя душой и телом. М. Капс.
И что, теперь я точно пират?
И не просто пират, а исландский пират. Мы отбираем деньги у богатых и отдаем их бедным. А это еще кто такая?
Я ищу своего везунчика. Вот же он!
Дамам на борту не место! Ты чья дотир? Твоему отцу должно быть стыдно. Как ты пробралась на судно? Знаешь, кем ты сейчас станешь?
Не знаю. Нам с везунчиком море по колено.
Так вот знай! Русалочкой! Эй, новичок, спускай шлюпку на воду.
Рауль надел комбинезон, а Эрик рафаэлло съел. Иван засунул в чемодан компьютер Вероникин. В глаза красивой Ингезонд Айкунтер преданно смотрел. Баданда с Лоховелло жбан наполнили клубникой.
Шифровка: «Феликс Алексу: завтра в 8 дня в кафе «Эйяфьятлайокудль» вас будет ожидать Эльза. Пароль «Лланвайрпуллгвингиллгогерыхверндробуллллантысилйогогогох».
Остаток пути Мино одолевали мучительные сновидения. Он преодолевал расстояния то в кибитке бродячего цирка, то в лимузине трансгендеров-филантропов, то на мотоцикле каталонской бунтарки Марии, сидя сзади дерзкой гонщицы и вдыхая исходящий от нее запах свободы, то шел пешком, etc.
Густаво Флорес ищет спасения
За окном слышались зловещие зазывания сборщика трупов, лязг и скрежет средневековой повозки и раскатистый ор воронов.
– Кар! Кар-кар… – кричали они.
– Густаво Флорес, Густаво Флорес… Сдавайте своих Густаво Флоресов… – призывал расстаться с умершими черный человек в монашеском балахоне.
– Я так больше не могу, – мечась в попытках спрятаться в полупустой комнате, жаловался Густаво Флорес. – Я же не знал, что все это произойдет на самом деле. Я же всего лишь фантазер.
Густаво выглянул в окно. Несколько бездыханных тел уже было брошено на повозку.
– Они меня с ума сведут, эти силовики проклятые, – почти плача, говорил Густаво.
– Так отправляйся в свой мир литературный, у тебя это неплохо получается, – Инга, возомнившая себя книгой, решила дать совет Густаво.
– А писать кто будет, пиджак в пальто? – так сказал Густаво, что без сочувствия на него и не взглянешь. – И так никто меня там не слушается, творят, что хотят. И подозреваю, что кое-кто уже норовит сойти со страниц и затеряться в реальности, будь она неладна. Мало мне что ли Фабриса и Патриции. Что с ними теперь, кто мне расскажет?
– А может, они стали свидетелями одной из предсказанных тобой катастроф и их взяли в обработку, засекретили по программе защиты свидетелей, – делилась блестящими догадками Инга. – И живут они себе припеваючи где-нибудь на Бали или Таити.
– Да что ты в этом понимаешь? – Густаво с недоверием отнесся к предположению Инги. – Работать надо, писать, такой красивый мир создать, чтобы никому в голову даже мысль не пришла покинуть его.
– Ну, ну, попробуй, – без особой надежды в голосе Инга, возомнившая себя книгой, предложила Густаво Флоресу, но его и след простыл.
– Густаво Флорес. Густаво Флорес. Кар-кар. – Слышалось за окном.
Снова вместе
И вот наконец-то после изнурительного, но познавательного турне Мино встречается со своими освободителями на 38-ой параллели или где-то рядом с ней в городе Гранада, в Андалусии, на юге Испании. Оказалось, что вместе с ними прибыло еще с десяток неформалов, и все горели желанием устроить Вудсток в каком-нибудь живописном месте. Йос заглушил двигатель своего разрисованного «пацификами» автобуса недалеко от парка имени Лорки. Иван Баданда потирал свои руки об Ильму. Рауль Лоховелло заплетал косички незнакомке. Вероника Ингезонд втягивала в себя прекрасный субтропический воздух. Эрик Айкунтер вычислял по мхам и преломлениям солнечных лучей местонахождение Густаво Флореса. К месту встречи приближался Мино изнеможенный. Девочки-хиппи, завидев его, подбежали к нему, подхватили своими изящными ручонками, напялили венок из цветов на голову ему, и на женских руках своих доставили в расположение Ивана Баданды сотоварищи.
– Здравствуй, Мино, – и Вероника Ингезонд погладила Мино по голове и улыбнулась своей роскошной улыбкой.
– Мино, привет, на нас не обессудь, ты должен был проделать этот путь, – обратился к Мино Баданда.
– А теперь пойдем, пропустим по стаканчику местного винца, – предложил Рауль Лоховелло, добавив, – как говорится, in aqua sanitas.
– In vino veritas, – поправил его Эрик Айкунтер.
Они пили вино на полянке в парке Лорки, и заедали его сыром.
– А мы же тебя чуть было не поймали в Ментоне. Ой, там такой конфуз случился….
– И значит, он такой летит, и бабах…
– Все сладкие, кислые, облизывают друг друга…
– Еще этот официант, умора, «кому чай с бергамотом, кому чай с бергамотом…»
Мино пребывал где-то далеко и сквозь дрему слышал треп Лоховелло.
Йос уехал на заправку. Ильма ушла гулять по парку. «Леониды» и Мино остались одни.
Пришло время делиться сокровенным. Мино ждал объяснений.
Откровение
Рауль Лоховелло: Самые удачные персонажи из книг Густаво Флореса, к превеликому сожалению, исчезли в реальной жизни буквально после своего переселения в реальность. Они решили отпраздновать начало реальной жизни и выбрали юго-восток Азии для нежных объятий на берегу Яванского моря, но, увы и ах, они сгинули сразу после переселения. Этих светлых людей, затерявшихся в реальной жизни, звали Фабрис и Патриция. Литературный Фабрис писал картины на стенах Амстердама, литературная Патриция вдохновляла его. Теперь судьба их неизвестна. Густаво Флорес навсегда запечатлел их в своих книгах, и это, наверное, лучшее, что он сделал до сих пор в своей жизни.
Мино: Рауль, ты сейчас говоришь все это, и еще ни разу не сказал ничего странного. Тебя как подменили. Все твои слова употреблены уместно и правильно, как грамматически, так и семантически. Филигранной твою речь я не назову, но она естественна, обычна, нормальна. И все.
Рауль Лоховелло: Вот именно, и все! Ты ведь тоже, когда писал «Топик Илоны», хотел последнюю сюиту назвать по-другому: Сюита последняя, самая грустная, но воздержался от сантиментов. И все.
Иван Баданда: Вот именно. Все мы говорим, как по писаному.
Эрик Айкунтер: Ох уж эти летние дни! А на 43-ей параллели сегодня идут дожди.
Вероника Ингезонд: Идем со мной… Я вся твоя. Открой мой мир. Войди в меня.
Рауль Лоховелло: Вот и все, поди теперь, пойми, из какого мы все Конго.
Иван Баданда: Порой фиглярство неприемлемо и неоправданно, когда речь идет о жизни людей, тем более, в реальной жизни.
Мино: То есть, это все, эти все ваши приемчики и ваши особенности общения и поведения, все эти ваши отклонения от нормы – это не ваши аномалии, вы просто дурачились, притворялись все это время?!
Иван Баданда: Ну почему же притворялись… Мы исполняли роль, к которой нас готовил мастер, но не нашел для нас должного применения. Ты для нас портал открыл в этот мир. А впрочем… расскажем мы тебе, пожалуй, правду. Да, ребята? (Окинул вопросительным взглядом Баданда остальных).
Рауль Лоховелло: Да, Ваня, ты прав, пусть не мучается. Выложим мы тебе всю правду, Мино, как на духу. Мы – бомжи! Гуляли по Риге, видим на вид пустующий дом, дай думаем – зайдем… Вот мы и зашли, а тут ты. Ну что, ну связался с бомжами. Ну с кем не бывает. Что теперь, застрелиться, что ли? Так нечем… Шутка. (Все, кроме Мино, громко засмеялись).
Эрик Айкунтер: Короче, не морочьте парню голову. Он же видит, что никакие мы не бомжи в новинках от Марка Джейкобса и Тома Форда. Эфэсбэшники мы, Мино. Спасаем тебя от тлетворного влияния запада. Ты же наше все, как А.С. Пушкин, только современный. Понял? (Все недолго глубокомысленно помолчали, а потом рассмеялись еще громче. Все, кроме Мино, разумеется).
Иван Баданда: Ну ладно, Мино, не обижайся, мы – супергерои. И все, что ты о нас знаешь, все, что мы тебе рассказали, – это абсолютная правда, хоть правда абсолютной и не бывает, но когда-то же я должен был употребить это словосочетание.
Рауль Лоховелло: А в одном из рассказов Густаво Флорес, сам того не подозревая, предсказал один из самых жестоких терактов в современной истории человечества. Он написал о том, как участники незаконных бандформирований, соображавшие на троих, сбили мирный самолет, спутав его с военным. Однажды так и произошло на самом деле, и писателем-предсказателем реально заинтересовались органы безопасности многих стран. Густаво пытался объяснить, что это досадное совпадение, или старался убедить допрашивавших его агентов, что писатель в действительности по какому-то неведомому никому стечению обстоятельств в состоянии предостеречь человечество от большой беды, и что этот дар предугадывать события основан лишь на возможности расшифровывать настроения общества. Но ему никто не верил. Отпускали, поскольку не находили веских причин для заточения, но подозревали. И он вынужден порой прятаться в своих произведениях, спасаться от напряжения, незримо сопровождающего его на улицах незнакомых с детства городов, от беспокойных взглядов собственных испуганных глаз, от игры в прятки с жестокосердием власть имущих. Вот же он удивится, когда услышит, будучи в собственнолично выдуманном литературном мире, стук в дверь и грозное требование: «Откройте, полиция!» (Все, кроме Мино, зачинщически улыбались).
Прибытие
Роза Бонкур спустя какое-то время с того момента, когда она отреклась от своего имени, нарекши себя Жюли де Блуа, как казалось тогда, навсегда, теперь осознала пагубность своих перевоплощений и решила не сжигать свой паспорт, а оставить все, как есть, в отличие от некоторых любителей неопределенности, сжигавших свои паспорта и проживавших там, где когда-то Мино проживал (мало, кто знает, где это).
Жаркое лето наступило тогда в Австралии вопреки календарному времени года и прогнозам погоды, когда ступила нога Розы Бонкур на гравий дорожки в парке Лорки. Там, спрятан в кипарисах, за прудом стоит особняком тот дом гостиницы «Футур», в которой Роза остановится Бонкур.
Гранада
– Гранада – это вам не Гренада, – шутливо заявил Рауль Лоховелло, грозя пальцем ясному небу.
– Откройте, проституция, – не спеша шагая по дороге из красного песка, более чем шутливо играл словами Иван Баданда, веселя Ильму, пытавшуюся держать его за руку.
Шли, посмеивались, явно представляли, как встретятся они со своим создателем.
– На протяжении многих веков человечество боролось с проявлением насилия, – Эрик все еще предавался экскурсам в историю, сотканную, преимущественно из злодеяний и катастроф искусственного и естественного происхождения. – Писатели писали антивоенные книги, в которых люди прощаются с оружием, а море умолкает, чтя память невинно убиенных и прекращая любое общение с преступниками. Художники рисовали голубей мира, а композиторы сочиняли симфонии, наполненные стонами уходящих из жизни людей. Однако, в некоторых местах, как в Городище, например, где власть принадлежит убийцам, а население нараспев воспевает зло, все еще принято боготворить оружие, ставить ему памятники и молиться мумии вождя, при жизни несшего смерть и сеявшего семена раздора.
– Откройте, фелляция, – с улыбкой на лице продолжал перебирать созвучия Иван Баданда, приводя Ильму в восторг.
Эрик Айкунтер же принялся напевать придуманную им за время путешествия в Гранаду песню. Задумчив был его взгляд вперед, когда он пел: «В стране когда-то беззаботной, где по весне цветет каштан, назначен командиром роты рыбацкой шхуны капитан.»
Вероника Ингезонд не шла, плыла своей величественной походкой, и стройной фигурой напоминала кариатиду на носу корабля, исходившего вдоль и поперек моря Эллады.
Мино пылал от злости, негодуя от того, что он мог быть всего-навсего плодом чьего-то воображения, и пытался вспомнить руки матери, хотя бы ее руки.
А потом зазвучал припев, который Вероника уже пела вместе с Эриком: «Я вам не скажу, что долг прогрессу отдавал наш славный капитан. Родину он защищал, но место капитанам там, где океан.»
– Откройте, овуляция! – все еще шутил Иван Баданда, заставляя Ильму порхать от веселья.
Вскоре Ваня попросил Ильму отделиться от их шествия, намекая на сложность предстоящей операции, и посоветовал ей продолжить изучение принципов свободы с прочими хиппи, заполонившими окрестности. Ильма насупилась, но повиновалась Баданде.
Вдали ли, вблизи ли, но уже виднелся в тенистой рощице двухэтажный миниатюрный домик, сохранившийся еще со времен того самого Лорки, Федерико Гарсии. Теперь это гостиница «Футур» в парке его имени. В ней когда-то останавливались Фабрис и Патриция, бывшие персонажи Густаво Флореса, еще на заре своей любви. Именно к ней приближались наши путники с Мино в придачу.
Вдруг Рауль Лоховелло присмотрелся к холщовой сумке Мино:
– А ну-ка, ну-ка, дай-ка почитаю, что тут у тебя написано. – Он остановил Мино и начал изучать надписи на сумке, а потом с удивлением и с явным намерением пристыдить Мино, продолжил, – Мино, что за похабщина: verpiss dich, vafanculo, kiss my ass? Ты где эту сумку раздобыл?
– Писатель один подарил, детский, – ответил Мино, – там же ничего не понятно, вязь какая-то древнегерманская. Он с выставки ехал, из Франкфурта-на-Майне, книжной, – оправдывался Мино.
– Эх, Мино-Мино… Человек лет тридцати… С каким только сбродом не повстречаешься на дорогах Европы. Ну ничего, главное – сумка прочная, вместительная. Собственно, в Европе на этих словах все и держится. Вся система, так сказать, – заявил Рауль и по-свойски похлопал Мино по плечу, а потом добавил, лукаво улыбаясь, – надо бы как-нибудь на эту выставку проехаться… книжную…
Плющом обвит был дом местами, а кое-где из-под него выглядывали облюбленные солнцем камни, покрытые белой побелкой, и обветренная черепица крыши служила плацдармом для хитросплетений касающихся неба ветвей. Дом стоял особняком. А, впрочем, других домов не было вовсе там. Лишь в апельсиновой роще отсеченные тени блуждали.
От дома веяло тайной, но и гостеприимством.
– Он обречен на открытие. – Уверенно отчеканил Иван Баданда, когда все подошли к фасаду.
Вся компания зашла в дом, увитый плющом.
Консьерж: Господа, господа… добро пожаловать в гостиницу «Футур».
Баданда: Где он?
Консьерж: Кто?
Лоховелло: Пиджак в пальто!
Консьерж: А-ааа… Так бы сразу и сказали. Направо по коридору, единственная дверь налево. (К Мино) И, будьте добры, сумочку оставьте, невольник слов. Я отнесу в ваш номер. Все устрою в лучшем виде, а ключ вручу, когда вернетесь.
Мино было все равно, даже то, что консьерж напомнил ему инспектора Саспектора, только доброго и без фуражки, а также доктора Наскального, только умного и без бородки. Он оставил вещи вместе с блокнотом и флягой консьержу, тот посмотрел на флягу, как на «свою прелесть», моментально схватил сумку, бросил в нее блокнот и флягу и быстрым шагом направился налево по коридору, войдя в итоге во вторую дверь справа.
В то время в меру накачанный Иван Баданда, в меру упитанный Рауль Лоховелло, безмерно влекущая к себе Вероника Ингезонд, поджарый Эрик Айкунтер и Мино направились к двери номера, в котором, предположительно, остановился Густаво Флорес.
Иван Баданда подошел к ней вплотную, набрался духа, вообразил себя копом и постучал в дверь резко и громко со словами:
– Откройте, полиция!
На призыв Ивана Баданды никто не отозвался. Ожидание перед очередным натиском длилось секунды три.
– Открывайте, вы окружены! Сопротивление бесполезно! – крикнул Баданда и вновь испытал дверь на прочность своим кулаком.
Опять не последовало никакой реакции.
– Давай, теперь ты, Рауль! – распорядился Баданда.
Рауль сделал суровое лицо. Принял позу карабинера и жахнул пару раз в дверь ногой, крикнув при этом:
– Откройте, поллюция!
Баданда и все остальные еле сдерживая смех покачали головами, как будто экзаменуемый был настолько неподдельно глуп, но искренен в своем рвении выполнить задание, что веселил экзаменаторов и вызывал у них праведную жалость. Эффект неожиданности не состоялся.
– Фух, – открывая дверь, заговорил Густаво, – ну и напугали же вы меня. Я уж думал было, что опять развиртуализовался. А это вы.
– Да, это мы, твои персонажи, которым ты не нашел места в своих произведениях. –Подтвердили в едином порыве персонажи суровыми голосами.
– А почему голые? – спросил Густаво.
– Как голые? – удивились все, включая Мино.
– Шучу. Просто вы настолько пафосно одеты от Марка Джейкобса и Тома Форда, что хочется вас раздеть. Кроме тебя, мой состоявшийся персонаж, – сказал Густаво, окинув Мино многозначительным взглядом.
«Ну вот мы и встретились» – подумал Мино, когда высокий стройный мужчина лет сорока протянул ему руку. Короткострижен, с едва заметной сединой на висках, которая лишь выдавала в нем видавшего виды человека, скитальца и мудреца, он пожал руку Мино, потом обнял, как сына, которого не видел целую вечность. Его взгляд чуть темнее чем карих глаз был открыт и светел.
Мино рассматривал Густаво и рисовал в своем сознании картины того, как тот наливает себе красное вино в предвкушении написания чего-то выдающегося, делает первый глоток, макает перо в чернильницу, а капля чернил, не рассчитав территорию своего падения, приземляется в центр листа бумаги и, расползаясь по нему, приобретает форму квадрата, а Густаво, расстроенный тем, что испортил чистый лист бумаги, отдергивает свою руку и случайно сбивает стакан с вином, которое растекается по лакированной поверхности деревянного стола, а бокал стремится разбиться, падая на паркет кабинета. А Густаво взял и спросил, как ни в чем не бывало:
– Как дела?
– Полегоньку-полегоньку, – будто снимая камень с шеи, ответил Рауль Лоховелло.
– Как-как? – удивленно переспросил Густаво.
– Фу-ты ну-ты, тутти-фрутти. Потихоньку, конечно. – Поправил себя Рауль.
Мино стоял молча и обреченно взирал на всех вокруг. Он чувствовал, что наступает час икс, момент истины.
– Похоже, наступает час пик. Ну, вы тут пообщайтесь, а мы пойдем, по кожаной сфере ногами побьем. Чур, я не на воротах. – Отреагировал на повисшую в воздухе напряженность Рауль Лоховелло, давая всем остальным присутствующим понять, что пора бы оставить Мино и Густаво наедине.
Рауль, Иван, Эрик и Вероника удалились.
Мино стоял посреди комнаты и нервничал.
Густаво же выглядел довольным, стоял напротив Мино и улыбался.
– С приездом, дорогой Мино! – сказал он с воодушевлением. Мино явно полегчало. Густаво подошел к холодильнику, открыл его и достал из него бутылку шампанского. Затем Густаво откупорил с брызгами бутылку, и в бокалы, уже стоявшие на столе, потекла играющая всеми цветами радуги жидкость.
– Это настоящее, – предупредил Густаво.
Мино и Густаво взяли бокалы и чокнулись.
«Вкуснятина – подумал Мино, отпив из бокала, – не то, что у Жюли тогда. Значит была Жюли. Все это было правдой, моей реальностью. Все те прикосновения. Романтика на пароходике. Этот неприятный тип Винни. Эта злополучная игра в карты. Я ее не трогал. Она жива».
– Да, – прочитал Густаво мысли Мино и с таинственным видом продолжил, – да, Мино, и я прекрасно описал от твоего лица твое знакомство и общение с Розой и Веней, известными тебе как Жюли и Винни. Их розыгрыш оказался более жестоким, чем я предполагал. Но это я все придумал, они ни в чем не виноваты. Представляешь, и все поверили, что ты – это я, или наоборот. Да, но интрижка с печальным концом не состоялась, вы опередили меня и успели полюбить друг друга. Я начал терять нити повествования. Тут еще эти «леониды». Когда-то я хотел написать сказку с их участием. Но время, в котором я живу, выдалось на редкость не сказочным, и я напрочь забыл о них. А теперь все вышло из-под контроля. Так бывает с произведениями, которые слишком пограничны, и нередко случается, что их персонажи теряются в гиперирреальности и переселяются из одного неразгаданного мира в другой. Лишь бы не в реальный, конечно. Уж там-то точно делать нечего. И все же теперь, Мино, я не в праве тебя задерживать: загляни в холодильник и возьми еще одну бутылку этого божественного напитка, два бокала и дуй в апельсиновую рощу. Там ты найдешь беседку, а в ней и ту, о которой все мысли твои.
Мино не пришлось долго уговаривать. Он поспешил достать охлажденную бутылку, прихватил бокалы, и вышел из внутренней двери номера Густаво в сад и к окруженному им бассейну, а потом скрылся в парке с рощей, где каждый апельсин мнил себя отдельной планетой.
