Олег Сергеевич Малахов
Переплет
Воспоминания Мино
Вспоминал Мино вечера в столице страны победившего пролетариата, в самом сердце кровоточащей страны, умывающей кровью соседей, когда победивший пролетариат в квартирах, некогда отжатых у аристократов, изгалялся по поводу и без, болтая о величии своего никчемного «я» и «бесподобии большого театрика», куда кто-то достал «билетики». Ах! Как же неистово ненавидел Мино тот призрачный уют переселенцев из глубинок в некогда более-менее цивилизованное Городище, изгнавших из него человечность, которой и так было там не бог весть сколько, или уничтоживших. Жюли казалась ему абсолютным антиподом всплывавших в памяти блядищ того Городища, оскверненного революцией. Мино начал вспоминать Жюли.
Искушение Мино
Шли дни, недели, месяцы. Не шли к Мино ни доктор Наскальный, ни инспектор Саспектор. Только дама преклонного возраста посещала Мино, чтобы выпустить его на прогулку. И как только она приходила, Мино непременно обращался к ней с животрепещущими вопросами: «что случилось с Жюли?», «где доктор, где инспектор?», «кто вы такая?», «где я?», но она молчала и передвигалась неуловимо, как тень. И что интересно, она даже не смотрела на Мино, повторяла безошибочно заученную процедуру и исчезала, и лишь однажды ее взгляд прострелил Мино, когда он, увлекшись вопросами, то ли случайно, то ли намеренно спросил: «кто я?». От того леденящего душу взгляда Мино легче не стало, и он начал задумываться о побеге. «Какая-то старушенция…» – думал Мино. «Мне не составит труда забрать у нее ключи. Но вот охранники снаружи – это проблема. Как быть с ними?». Не успел Мино подумать обо всем этом, как засветились экраны вокруг него, с которых на Мино смотрел тот самый француз, обращавшийся строгим голосом к Мино с этих экранов в самом начале его ареста и показавшийся ему тогда престарелым. Теперь же этот тип выглядел гораздо лучше. На Мино смотрел помолодевший холеный мужчина зрелого возраста, но он все еще был похож на редактора Le Figaro Эсьена Мулле. И говорил он уже не столько строго, сколько надменно: «Ты плохой мальчик, Мино, каналья! Зачем расстраиваешь старушку, которая ухаживает за тобой? Зачем задаешь ей разные провокационные вопросы? Она тебе не справочное бюро. Если не хочешь, чтобы тобой занялись злобные охранники, будь учтивее с этой дамой. Доктор Наскальный скоро навестит тебя. У нас тут и без тебя дел невпроворот. Будь паинькой, Мино. Займись лучше делом». И после этих слов некогда престарелого француза на экранах сменили красотки очередного фильма для взрослых. Мино закрыл глаза.
Вдохновение Мино
«Июль» – подумал Мино в один из солнечных дней после утренней прогулки и не смог вспомнить ни одного июля своей жизни. Наверное, именно, в июле застывает все, растворяется в небытии, испаряется. «Стиль» – подумал Мино. Именно на него уже никто не обращает внимания в июле, уделив внимание ему еще в мае. «Боль» – подумал Мино и осознал, что в июле боль затихает, наступает умиротворение, независимо от того, что происходит, вплоть до апокалипсиса. Июль – вот то самое пространство небрежной скуки, в котором скитаться можно целую вечность, или целый июль. На одном из экранов засветилась дата «1 июля н-ого года» и тинэйджерское время «15:00». На другом из экранов включилось кино, жесткое порно с неописуемо красивыми девушками, и Мино возопил что было сил: «АААА! Что творится? Прекратите, остановитесь», но плотское начало взяло верх над духовным. Когда кончал он, то рисовал в фантазиях своих губы Жюли, на которые падали капли его любви. «Пиши книгу» – загорелась надпись на третьем экране, и засветился индикатор в нише лифта для доставки еды в конце коридора главной спальни-студии, совмещенной с кухней и гостиной, ведущей в сад через кабинет. Что-то прибыло. Пища. Для размышлений, не иначе. Мино подбежал остроконечными прыжками, чередующимися мелкими шажками к месту подъемника, чуть было не сменив мелкие шажки на семимильные и не взобравшись на подъемник горнолыжного курорта, уносящего вдаль скалолазов, но одумавшись, добежав и отворив дверцу прибывшего ящика для еды, Мино увидел внутри небольшую шариковую ручку, настолько шариковую, что стержнем не пронзить вену, и блокнот с нежной бумагой, настолько нежной, что не порезать язык. Думал было порвать в клочья, но нервущейся оказалась бумага, растоптать в дребезги, но не ломающейся, как припортовая шлюха, оказалась ручка. «Ну, писать так писать» – подумал Мино, и расписался бы в тот самый момент на руинах человечества, если бы знал, как.
Камерная книга Мино
Топик Илоны
Сюита первая
Когда-то я увидел изнутри большой мир, изобилующий светлыми лицами. Для этого потребовалось ненадолго уйти из жизни и оказаться за гранью физической оболочки. Все, что происходило потом, после моего возвращения в тело свое, молодое (а как же), было отмечено скрытой связью с топиком Илоны. О топике том потом поэты слагали оды. Их не подпортив, годы громко прошли, влагая в уши красавиц томных те оды, но в раковинах ушных затерялись они, видимо, навсегда. Но не беда. До этого я Илон еще не встречал тогда. А та, кого встретил я, бездну раскрыла мне, о чем я узнал спустя чуть ли не вечность, хотя, даже секунда порой вечности всей длинней. Но не о том сейчас тропический сей рассказ.
– Эй, джентльмен, сэр, дюд4, хрен ты лысый! Давай, просыпайся, – кружили слова над моей головой.
– Не хило он хапнул.
И кто-то выплеснул с пол-литра соленой, как будто от слез, воды мне в лицо.
– Ыааах! – вырвалось из меня.
– Ну, все нормально, очнулся, Бобби наш, даром, что Марли.
– Гыгыгы…
– Дуремарли…
Понеслись какие-то шутки, но первое, что я увидел, даже не увидел, а обрел, – был яркий розовый топик с темными пятнышками у подмышек от пота, обтягивавший чью-то аккуратную грудь. Да, именно, обрел, как новый глоток воздуха с нотками телесных ароматов юного взволнованного тела. «О! Кто ты?» – едва ли прозвучал мой голос, а обладательница розового топика уже бежала прочь, весело и непринужденно.
Пляж накрывало волнами то депрессии, то эйфории.
Сейчас пришло время делиться своими эмоциями.
Отрекшиеся от прошлой жизни братья Джим и Берти уже разливали местный ром. Австралиец Боб, гробокопатель в полугодовом отпуске, уже заказал пиццу в соседней лачуге у ливанца Карима. Пляж оживал.
– Мда, Уле, и ты под таким мощным кайфом всю ночь протусил? Респект. Ну. Это ты еще не все здесь знаешь. Камбоджийки тоже разные бывают. – Вещал Питер, немец польского происхождения. – Бывает, засунешь ей в шорты руку, а там стручок такой мелкий. Беее. – Скривился в улыбке Питер.
– Нет, Пит, – сказал я, – это кто была? Вот это бесподобное создание в розовом топике, а?
– Уууу, – протянул Питер. – Нам она не ровня, не из наших она палестин. Белокурая курва-мать, эххх.
– Не смей так о ней, Пит! Ты что, сдурел? Она же нимфа юная… – я возмутился.
– Ладно, ладно. Отмечена она грустью какой-то, что ли, хоть и веет от нее безудержным юным весельем. Илоной, вроде, зовут. Из восточной она Украины. Не знаю, где это… – признался Питер.
Сюита вторая
На тот самый, как оказалось, розовый топик капельки сока брызгали, когда Илона ломала фаланги и клешни лобстера, обильно политого лимонным соком и рисовым уксусом, а потом мясо лобстера она окунала в острый камбоджийский карри, и погружала покрытые соусом куски морского чуда в ротик свой с жемчужными зубками, и заедала рисом-жасмином, и запивала все это том-ямом, сваренным в лучших традициях тайской кухни, и рисовым пивом «Ангкор». И съедая, и запивая все это великолепие, Илона выглядела так, как выглядит человек счастливый. Так в ресторане на пляже отеля Sokha Beach Resort Илону мне довелось наблюдать, и сердце билось тогда быстрее. Я съел что-то острое тоже, но билось оно потому быстрее, что видел розовый топик спасительницы своей я.
Еще в кафе со сладостями за пределами гостиницы практически в центре Сиануквиля я ее видел. А за сладким туда я захаживал частенько. Только в кружевном сарафане она охлаждала мороженым горло свое, наслаждаясь зноем.
На экскурсии видел ее я, когда мы причалили к острову Кох Та Киев, в однозвездочном поселении из бунгало The Last Point. Там она лишь в купальнике играла со сверстниками в волейбол, и, судя по всему, была той самой одной звездой.
И на дискотеке «Утопия», куда сбегались местные и приехавшие на заработки девчонки всех возрастов, сияла она в окружении туристов-мужчин любого возраста, позабывших, увидев ее, о местных и прочих красотках (берущих немного и все отдающих, и стелющихся у ног). Бонвиваны и расслабленные серферы, бармены и сессионные музыканты, банкиры, белые, синие и в горошек воротнички увивались за ней на танцполе, у бара и возле беседки, где праздно сидел и я. И грациозными па, когда танцевала она, я упивался, и с новой бутылкой «Ангкор» я повторял «анкор».
А после я видел ее во сне, в каждом последующем сне. Даже если не мог понять, что или кто в нем олицетворяет ее, я все равно знал, что видел ее во сне. А потом в небесах любой страны видел ее парящей свободно, в каждой ноте ее улавливал, в каждом мазке. В каждом слове, если это слово обременено было смыслом, поселялась она, Илона, в розовом топике, да.
Сюита третья
В тот последний довоенный год я отдавался динамике жизни, восторгался мозаикой событий и перипетий. И казалось, что все вот-вот обновится настолько, насколько обновится взгляд на Луну, когда станет доступна для взгляда обратная ее сторона.
Индокитай тогда сводился лишь к познанию нового. Путешествия, по ощущениям, должны были стать нормой.
Илона отдыхала с родителями. Точнее, с мамой и отчимом.
Тогда популисты, чинуши и торговцы совестью нас волновали не очень.
А замшелый уют нам тогда был противен.
К шведскому столу она плыла летучей походкой, вернее, к столику, накрытому блюдами с фруктами. Но не было там клубники, как и не было перспективы девушку назвать клубничной. Но были там манго и страсти фрукт, и я нашелся, что ей сказать.
Илона по-детски изучала ассортимент экваториальных плодов. Всего ей хотелось попробовать. Она, похоже, и не ожидала, что парень со старческим взглядом к ней вдруг подойдет и скажет:
– Здравствуйте, можно я вас назову девочкой в поисках фруктов страсти?
– Ой, здравствуйте, я не знаю…
Слегка смущенно (чья-то душа запела).
– Как вас зовут, о, чудное создание?
– Илона.
– Уле, – ответил я.
Так я с ней познакомился одним свежим после ночного дождя тропическим утром в Камбодже, в деревне Сиануквиль, в отеле Соха Бич. В ресторане за завтраком, в позе довольно статичной у столика с фруктами, в легкой одежде для пляжа, в шортах, футболке, и шлепках был я. Илона же в шлепках и в шортиках, в розовом топике, как никогда, прекрасна была. Как сама мысль о ней. Как сама мысль о любви, как сама мысль о вечности.
В ночи созерцая Сиамский залив, мириады лиан, полет леонидов, поскольку ноябрь, метеорный поток с радиантом в созвездии Льва, характерный влетающими в атмосферу Земли беловатыми быстрыми метеорами, из звезд, невидимых глазу, Илоны созвездие я составлял.
Сюита четвертая
Легким движением руки с тела снимается… с тела снимается… а потом на песке валяется… правильно! Топик Илоны.
Провожается бег Илоны без топика по прибрежным по щиколотку волнам теплого моря тяжелым багровым от злости взглядом глаз пузатого отпускника, видимо, из Городища прибывшего, служившего там в отделе по истреблению мыслей о свободе (сама свобода в Городище давно уничтожена). Но нам безразличен пузан тот. Завистью обуреваем, на топчане возлегать продолжает он, напоминая тюленя, подле своей силиконовой томной дамы.
И бежала Илона, брызги создавая, которые напоминали всплески эмоций ребенка, едва ли познавшего радость смеха. И невозможно было не бежать за ней и не восторгаться искренностью ее юных порывов в небо, как в зрелости ранней – в космос.
Под Grant Lee Buffalo рыдав от счастья, мы вдвоем лишались слов и плыли в глаз друг друга глубь. Улов свой старый рыболов сбывает в забегаловке на пляже. С двумя гигантскими креветками, пожалуй, Илоне закажу я карри. Взяв под стражу ту нимфу лет семнадцати, потом я поведу ее в наш романтичный рай, где регги и веселье, где среди блюстителей добра и света мы найдем взаимопонимание, потом я отвезу Илону в тот отель, где проживали мы, но в разных номерах. Любой ее руки прекрасен взмах настолько, что я, гладя ее руки на случай временной, но все-таки, разлуки, запомнить буду жаждать их тепло, но так, чтобы, сказав «пока», уйти к себе со знанием того, что слишком велика сила влечения к Илоне. Так влекло меня лишь к написанию стихов в кромешной пустоте забытых снов.
Сюита пятая
На совместное занятие по йоге отправляясь, я лишь надеялся, что Илона говорила мне правду, и она будет среди учеников. Мы стали бы идеальными участниками совокуплений из-за любви, но совесть останавливала меня, в первую, и ее не в последнюю очередь. Мы ждали настолько же идеального момента, как все влюбленные, которые постепенно превращаются в единое целое.
Самое прекрасное, что с нами случилось, – это возможность постоянно удивляться тому, какие мы ежедневно новые и неузнаваемо родные. Так и сегодня произошло. Я увидел некое олицетворение красоты, входящее в зал для занятий, представлявший собой небольшой павильон из прозрачного пластика, кое-где обвитого лианами, и вдруг ошеломительно посещенного Илоною. Она вошла, окутана в воздушное парео. Я, оторопев, к ней подошел и произнес:
– А говорил ли я вам, какая вы красивая?
– Нет… – ответила она растерянно.
– Какая вы красивая…
– Какая? (кокетливо, игриво).
– Как Красота своей персоной.
– … (растроганно).
Мы йогой занимались до полудня, затем на пляже пролежали до обеда. Смотрели вдаль, на горизонт, где ватерлиния и небо. До вечера гуляли по деревне, где бедность контрастирует с богатством, но встретили мы ночь опять на пляже. Смотрели в космос. Смотрели вместе в этот раз, поскольку звезды падали. На нашей родине – преддверье перемен, больших утрат, войны в итоге.
Однако же, покуда в простыне, как в тоге, скакал я по постели, а Илона смеялась чистым юным смехом, нам казалось, что мир вокруг – лишь праздный антураж нашей любви.
Сюита последняя, самая длинная
Мы обменялись координатами, когда прощались, и разбежались, кто куда. По русифицированным городам. Мы использовали потом каждую свободную минуту, чтобы услышать друг друга, увидеть послание ее/его, и написать свое. Но. Вскоре закончилось время, дореволюционное. Страна не без нашей помощи перерождалась, платила смертями бесстрашных героев, восставших против узурпаторов, желавших всех и вся подмять под себя, заткнуть всем рот и продать страну соседской, в девках еще ходившей когда-то, а теперь не на шутку оборзевшей и спевшейся с власть имущими в нашей. Мы выстояли, революция победила, но соседская страна, некогда ходившая в девках, но от варварства своего не избавившаяся, пожелала воспользоваться моментом слабости нашей страны и вторгнуться в нее с целью разорить, уничтожить, в колонию превратить.
Так получилось, что предвоенный год закончился, подарив мне знакомство с подобием ангела. Тогда мы еще не знали, что нас ждет, тем более, нам казалось, что нам откроется мир, у нас появятся новые возможности творить и быть востребованными. О, как глубоко мы ошибались. Но не во всем. Мир действительно приоткрылся. Но всему свое время. До Агоры в агонии мы в итоге стояли плечом к плечу, даже не зная имен друг друга, не говоря уже о всем остальном. И не было ангела, чтобы нас защитить. Мы падали на мостовые и улицы, на которых влюблялись, или влюблялись бы. Мы собирались на Форум тогда близ Агоры, а впоследствии кто-то из нас, как герой, уходил шагами гигантскими в небо. Щитов деревянных броня берегла не многих, но память о них рождалась тогда навсегда. А после – война началась. Пузан из Городища, зло, но вожделенно наблюдавший когда-то за тем, как Илона красиво бежала по пляжу, уже в ее город вводил войска из страны курцов на ходу и врожденного моветона. Моя же страна и Илоны бессрочно страдала от разного рода соседей, но самый коварный укрылся там, откуда дует норд-ост порой прочим назло ветрам.
Я связь с Илоной потерял, и мир померк. Шел третий год войны. В больнице продолжал вести приемы я: порой людей, порой спиртного, чтоб забыться. Илону, было дело, я найти пытался. Но безуспешно. Потом пытался не забыть. Потом – забыть. Пытался.
Спрос на красивых девушек значительно вырос. Полуостров захвачен. Красотки продаются еще охотнее. Вскоре по данным «Минкультмедпросвета», куда переведен я был из-за нехватки статистов, в стране почти не осталось совершеннолетних красавиц-девственниц. Я зарегистрировал предпоследний случай дефлорации. Невинной оставалась одна красавица. Прочие же с тех пор упорно теряли девственность досрочно. А та одна так и оставалась долгое время нетронутой. Кто она, выяснить мне так и не удалось. Файлы были засекречены, в моем распоряжении были только голые цифры. Мой уровень доступа не позволял мне знакомиться с какими-либо данными, кроме цифр. Не знаю я, что с девушкой той сейчас. Спустя полгода назначен я был контролером в отдел по контролю за рождаемостью и абортами, который мы с коллегами нарекли «бамбини абортини». Без юмора там никак. А после все-таки меня позвали в госпиталь работать ассистентом хирурга. По системе оповещения в курилке неоднократно слышал я объявления «Такой-то ассистент пройдите на пересадку в операционную номер…». И теми, кто рядом курил, заключались пари насчет того, чего… печени, почек, сердца или чего-то еще. И лишь однажды услышал я в той курилке, что вызывают меня, но не на пересадку, а просто «пройти в операционную номер 3». Вызов был слишком настойчив, и я понял, что предстояла нешуточная работенка. И правда. Теперь уж не вспомнить, сколько осколков мы вытащили из него.
И Илона не выходила на связь. Утратила ли она мои контакты, пыталась ли забыть, или забыла, или ко мне остыла и потеряла интерес ко мне, кто знает? Я не знал. Соцсети разрушали мозг отсутствием ее на их страницах. Я в виртуальном мире изучил всех мыслимо-немыслимых Илон.
На самодельном жетоне было отчеканено слово: lucky.
Другой информации о пациенте, поступившем после боестолкновения близ Авдеевки, не было.
В сводках говорилось: «Юная медсестра вытащила солдата из-под обстрела».
Очнувшись, рядовой Лаки сообщал иносказательно и заикаясь о следующем: «Тогда я мало чего понимал. Я лишь повторял: «Девушка, а говорил ли я вам, какая вы красивая?» Казалось, ее лицо было залито слезами, и казалось, слезами был залит путь, по которому она волокла меня подальше от эпицентра разлета осколков».
(О, сколько их было в Лаки, теперь уж не вспомнить).
«Потом – забытье, и стоны. Больше я ничего не помню», – рядовой Лаки закончил болезненный свой рассказ.
В реанимации Лаки провел два дня. Потом пришел в себя после операции. Действительно, на вопрос «Ваше имя» он ответил: «Не помню». Кроме того, что он нам рассказал, не помнил он ничего, ни имени, ни фамилии, откуда он, и того, кто родственники его.
В день прихода Лаки в себя проведать его прибыли его сослуживцы. Я отправился в регистратуру, чтобы их встретить и попросить сразу же подпитать положительными эмоциями собрата своего по оружию, и остолбенел, увидев старых своих приятелей. Произошла корявость улыбок на лицах, неловкость процесса объятий случилась, умозаключение «наверное, мне это снится» возникало в наших мозгах. Но не было времени ждать.
После моих назиданий я их отправил к Лаки. Они его подбодрили, напомнили ему, что он Лаки. Собственно, и они больше о нем ничего не знали. Потом вернулись ко мне. Я взял на полдня отгул.
Компания наша, к счастью, не претерпела потерь, и где Украина восточная знают ребята теперь. Стоим значит в холле мы. И Боб тут стоит, австралиец, Берти и Джим, англичане, и Питер-немец-поляк. По очереди говорят мне: «Уле, родной! Привет!». И с ними потом я пил, но не было сил пьянеть. От них я узнал о том, кто где воевал и как, кто ранен был, а кто – нет. О том я узнал от них, что Илона служила у них, была медсестрой, спасла немало бойцов, но после спасения рядового Лаки уволилась, и мало, что знали друзья о том, где ее можно найти.
Я с ними простился и договорился о встрече, когда на побывку опять прибудут они.
Потом я ушел в себя. Как далеко, не знаю, но глубже, чем предполагал. Мне снился рядовой Лаки. Многие месяцы снился. И Берти, и Джим, и Боб, а Питер описывал мне во сне Илонино житье-бытье:
«В общем, Илона изменилась. Если не сказать, преобразилась. Она потухла, что ли, приобщилась к небытию. У нее скоро день рождения. Но она ждет его лишь для того, чтобы воспользоваться предлагаемой по такому случаю скидкой в салоне красоты «Шик», чтобы сделать эпиляцию линии бикини, и мастурбировать в дальнейшем до появления щетины, получить в подарок коктейль в клубе «Арена» и выпить его залпом за свое здоровье, сходить на бесплатный для именинников утренний сеанс в кинотеатре «Экран». Классику крутят обычно там. И никто ничего от нее не требует, ни о чем не просит. Работаешь себе уборщицей в банке на полставки и сторожем по четным на складе благотворительной организации «Феникс» – и хорошо. Ее красота теперь статична, она лишена эмоций, обескровлена. Вот только бездомных котов и кошек она по инерции продолжает подкармливать, выхаживать и отдавать в хорошие руки. Глаза Илоны говорят о том, что лишилась она грез, а глаза соответственно слез».
Я слушал, любой рукой отмахиваясь от слов. Потом просыпался, вставал, шел на улицу и курил.
Я на мысли себя ловил, что я навсегда исчез, а кто-то другой возник вместо меня, и в том ком-то другом мне навсегда поселилась боль, проникнув в меня извне, но я понимал одно: розовый топик Илоны, как символ большой любви, я сохранил внутри.
