Олег Александрович Сабанов
Бежит к рассвету река
Всю обратную дорогу в уме периодически всплывали обрывки фраз: «Ты являешься режиссёром», «Истинное счастье непреходяще», «По своему усмотрению». В полдень я вошёл в прихожую своей квартиры. навстречу выбежала Лида, Взволнованно причитая, навстречу выбежала Лида:
– Что случилось?! Почему Максим пропал?!
– Не волнуйся, жив твой Максим и скоро даст о себе знать.
– Бабушка его не дождалась!
– Если бы бабушка его дождалась, то ты бы не дождалась меня.
– Хватит говорить загадками! – взвилась она.
Я лёг на диван и рассказал в точности всё, как было. Из всего рассказанного мною, Лида не поверила только в приступ падучей у своего возлюбленного, чему я ни сколько не удивился. Через мгновение, будто опомнившись, она спросила:
– Деньги где?
– Выбросил на хрен!
Её округлившиеся до предела глаза посмотрели на меня сверху вниз тёмными безднами.
– Не поняла! Как!?
– Так.
– Ну, ты и скотина. Пожалеешь…
– Понятное дело, пожалею. Лучше о себе подумай, прибьёт тебя твой бандит.
Лида начала истерично мерить шагами комнату, потом вдруг остановилась как вкопанная и разрыдалась, роняя крупные хрусталики слёз. Щемящая жалость, как к беззащитному котёнку в руках садиста, вдруг пронзила мне сердце. Я встал и осторожно обнял её, примирительно шепнув на ухо:
– Прекрати, дурочка. Я пошутил, деньги в машине.
Она начала стучать кулачками по моим плечам, но я сильнее сомкнул объятия, пытаясь унять вздрагивания и всхлипы. Успокоившись, Лида попросила принести сумку домой, но я указал на стоявший прямо под окнами автомобиль, уверив её в абсолютной сохранности сокровищ. Зазвонил айфон Лиды. Взглянув на его экран, она оттолкнула меня и убежала на кухню. Усевшись в кресло, я слушал приглушённые звуки разговора, не пытаясь сложить их в слова, а слова во фразы, просто наблюдая, как секундная стрелка на часах неумолимо обегает круг, роняя минуту жизни в общую могилу прошлого. Вернувшись в комнату, Лида подошла к окну, взглянула на машину, и коротко сказала:
– Поехали.
– Сегодня я популярен. Не успел с одной своей казни удрать, как на другую пора.
– Сестрёнка объявилась. Встречусь с ней, потом отвезёшь меня, куда скажу, и будешь свободен. Совсем.
– Верится с трудом, но что не сделаешь ради свободы.
Хотя какая к чёрту свобода? Моё унылое прозябание проще было назвать пожизненным отбыванием в колонии общего режима с маленькими сомнительными радостями. Но если непреложная истина в том, что я режиссёр и продюсер своего образа мира, то, как мне воспользоваться таким привилегированным положением и переформатировать абсурдную трагедию жизни в относительно беззаботное и радостное бытие? Ответ пришёл ко мне, откуда не ждал. Точнее сказать, я и стал ответом, осознав, как в моём воображении рождаются и исчезают все тела и объекты в неустанном хороводе форм. Я видел, как быстро увядает, сморщивается и усыхает нежный образ Лиды, превращаясь в туго обтянутый кожей скелет, рассыпающийся в прах. Я видел себя от рождения до смерти, видел возведение родного города, его упадок, снос домов, прорастание новостроек, неведомую архитектуру будущего и её молниеносное уничтожение. Мне стала понятна, как никогда, быстротечность времени и зыбкая основа всех и вся. Но самое потрясающее в этом прозрении было то, что я умиротворённо, без печали и страха, взирал на распад собственного тела, к которому был привязан долгие годы, которое и считал всегда собой. Было лишь радостное понимание неколебимости своей сути, отражающей подобно зеркалу всё происходящее и при этом остающейся невовлечённой и всеобъемлющей. Её можно было назвать единым источником, принимающим образ не только мой, но всех существ и объектов. Понимание этого коренного единства с окружающими меня формами моментально сменило подозрительную враждебность на любящую доброту ко всему живому.
Посмотрев Лиде в глаза и, узнав в их глубине самого себя, я сказал:
– Постараюсь помочь тебе, дорогой друг!
– Ты трезвый или где? – изумлённо взглянула она на меня исподлобья, завязывая шнурки на кроссовках.
В её руках шуршал неизвестно откуда взявшийся полиэтиленовый пакет. Мы спустились на лифте вниз, удостоверились в том, что сумка находится в багажнике, сели в машину и выехали со двора.
Не успел я притормозить у кинотеатра «Спутник», как Лида выскочила из автомобиля и побежала к стоящей у яркой афиши девушке, прижимая пакет к груди. В воздухе кружил листопад, покрывая землю жёлтым, багряным, бурым, зелёным, будто чья-то невидимая рука щедро разбрасывала с облаков разноцветное конфети. Посреди осеннего буйства красок меня уже не существовало как обособленной личности. Я стал листьями, ветром, пространством, целой вселенной, где страдали, любили, умирали, рождались, плакали, смеялись, скучали, уходили, возвращались, распадались и воссоединялись миллиарды её частиц. Происходящее казалось правильным, совершенным и безошибочным. Всё творение было хорошо, чрезвычайно хорошо.
Вскоре Лида вернулась с заплаканными глазами и без пакета. Я учуял еле слышный аромат чужого женского парфюма – видимо они с сестрой обнимались. Используя айфон как зеркало, она привела макияж глаз в порядок, поправила рукой растрепавшиеся волосы и какое-то время смотрела на убегающие за поворот машины, будто грустя об их исчезновении. Потом, не поворачивая головы в мою сторону, тихо сказала: «Отвези меня к бабушке».
Ехать снова в «Отрадное» было совсем не страшно. Я знал, что враги как таковые отсутствуют. Есть лишь единый источник, принимающий в моём сне самые разные ипостаси в зависимости от трактовки ума. Наверное, из-за того, что образы перестали задерживаться в памяти и отягощать чистое восприятие своим нагромождением, ежесекундно исчезая и освобождая пространство свежим впечатлениям, я не запомнил, как мы добрались до посёлка.
Стоящая у калитки своего дома, слегка сгорбленная фигура бабы Зины была видна издалека. Подъехав, мы вышли. Лида обняла её и полезла за сумкой в багажник. Я поздоровался так же вежливо, как и утром, но теперь был много спокойнее вопреки всему случившемуся здесь несколько часов назад. В глазах Зинаиды читалось недоумение вкупе со страхом. Дружелюбно улыбаясь, я присел на вросшую в землю скамейку у забора и заговорил:
– У вас прекрасная внучка, рад помочь ей.
– Не держите на меня зла, молодой человек. Я за Максима не в ответе.
– Ну что вы! Мы во всём сами разобрались. Кстати, как он?
– Пришёл недавно. Спит. Заболел, видимо. Ты уж не говори никому, что я его привечаю, а то и меня посадят.
– Не извольте беспокоиться, буду нем как рыба. Макс, скорее всего, хороший парень, просто запутался. С кем не бывает!
Через пару минут после того как Лида с сумкой в руке зашла во двор бледная физиономия хорошего парня высунулась из открытой калитки и уставилась на меня. Махнув весёлой рукой, я поприветствовал его:
– Выглядишь хорошо. На поправку пошёл?
– Слушай… это. Короче… как сказать, – промычал он нечленораздельно.
– Что тут говорить? Скоро вы умчитесь в новую счастливую жизнь, а я вернусь к своей обыденности.
Не понимая моего прекрасного расположения духа, он стал нелепо оправдываться:
– Попугать хотел, братан. Я же не знал, кто ты. Вдруг мент. А ты не понял?
– Конечно, конечно понял всё сразу! Как не понять! – театрально кривлялся я, получая удовольствие.
Появилась Лида, присела рядом, положив руку на плечо. Голова Максима исчезла из дверного проёма.
– Ну, всё, возвращайся домой.
Я хотел сообщить, что теперь чувствую себя как дома всюду, но вслух сказал:
– Что ж прощай. Было приятно пообщаться.
Я встал и потопал к машине, чувствуя на спине черноокий взгляд. Мне уже не особенно хотелось уезжать. Зинаида, Максим и Лида из несущих опасность незнакомцев превратились даже не в актёров, а скорее в пальчиковых кукол на руке источника.
Покатавшись из праздного любопытства по более-менее приличным дорогам в центре посёлка, я остановился у отреставрированной церкви конца девятнадцатого века. Белокаменный храм, о котором часто писали в местной прессе, пронзал золочёным куполом синь сентябрьского неба. Являясь единственной достопримечательностью в округе, он напоминал мне маяк, на свет которого многие годы ориентировались страждущие. У кованых распашных ворот одиноко стоял немолодой мужчина в поношенном коричневом костюме, сверкая стёклами роговых очков. Мне захотелось побеседовать. Я подошёл, и еле заметно склонив голову в знак уважения, заговорил:
– Здравствуйте, меня зовут Олег. Как я могу к Вам обращаться?
– Николай Васильевич, – с заметной радостью от возможности пообщаться ответил он.
– Я проездом в ваших прекрасных местах. Решил собственными глазами увидеть великолепие восстановленного храма.
– Внешний вид церкви важен, конечно, но главное, как выглядит душа человека, её посещающего.
– Вы, Николай Васильевич, насколько я понимаю, человек верующий?
– Разве можно не верить в того, кто создал этот совершенный мир, где всё так разумно устроено? – ответил он вопросом на вопрос.
– Это творение высшего разума, несомненно. Я полностью согласен с Вами, Николай Васильевич, но при одном условии.
– Каком же? – поинтересовался мой новый собеседник, слегка замешкавшись.
– Я считаю Бога, сотворившего мир, своим созданием.
Николай Васильевич уставился на меня поверх очков, пытаясь оценить мою адекватность. Наконец, видимо решив, что я условно вменяемый, выдавил из себя:
– Шутите? Не смешно.
– Я ни в коей мере не намеревался оскорблять Ваших чувств, Василий Ник… простите, Николай Васильевич, но хочу Вас заверить, что здесь есть только Бог, смотрящий нашими глазами на мир, картину которого мы создаём своими мыслями. В эту картину входит и представление о Творце.
Поначалу мне показалось, что он решил просто уйти, прервав полёт моей нелепой мысли, но я ошибся. Смотря сквозь огромные линзы в роговой оправе, Николай Васильевич криво и как-то недобро улыбнулся, сказав:
– Удобная позиция, ничего не скажешь. Грабь, насилуй, убивай, оправдывая свою мерзость тем, что всё божественно. Нет, дорогой. На то Господь и дал людям заповеди, чтобы мы, грешные, им следовали, понимая, как далеко нам до божественного идеала. Но и это человеку оказалось не под силу. Потому Христос взял грехи на себя, умерев страшной смертью. А твою индийскую лабуду я уже слышал, ничего нового. Дьявол рад соблазнять неразумных, ищущих лёгкие пути, подбрасывая им лжеучения.
Тишину над церковным двором взорвал недовольный вороний грай. Николай Васильевич повернулся в сторону возмущённого клёкота, и тут же порыв ветра сбил поседевшие волосы с макушки на лоб, сделав его образ комическим. У меня не было ни малейшего желания переубеждать или доказывать. Я твёрдо знал, что состояние растворения в божественности можно только пережить, но никак не объяснить кому-либо. Спокойно выждав паузу, я улыбнулся и примирительно сказал:
– Наверное, Вы правы. Каждый видит Бога по-своему, точнее сказать величие Бога в том, что Он бесконечно многогранен. Я не вправе поучать Вас и с глубоким уважением отношусь к традиции, которой Вы придерживаетесь. В то же время меня удивляют люди, верящие в сатанинские происки и не понимающие того, что есть только Бог, а для всего прочего просто нет места.
– Не богохульствуйте! Дьявол отнял у меня сына, пристрастив его к наркотикам! А сколько гибнет от алкоголя, болезней, в войнах! Кто порождает в людях злобу, гнев, зависть, сребролюбие, лицемерие? – он говорил с жаром, нервно взмахивая рукой. – Наших прародителей Сатана искусил ещё в райском саду! С того и начались всевозможные несчастья рода человеческого. Господь допускает это до поры, но со злом не имеет ничего общего!
– По всей видимости, моё отличие от Вас, Николай Васильевич, в том, что я не отношусь к жизни так же серьёзно.
– Считаете её развлечением, забавой?
– Полагаю, она больше напоминает сновидение. И если, к примеру, в этом сне злодей ограбит меня или моего родственника, буду ли я искать его после пробуждения? Буду ли горевать из-за разнообразных напастей во сне, если до звонка будильника пойму его иллюзорную ткань? – словно по подсказке невидимого суфлёра отчеканил я.
Ничего не ответив, Николай Васильевич тяжело вздохнул и поглядел на меня с жалостью, как смотрят на помешавшегося знакомого. Отогнув рукав, он мельком взглянул на часы, убрал со лба волосы и медленно пошёл прочь, прихрамывая на правую ногу.
Я остался стоять в одиночестве, рассматривая ворону, как ни в чём не бывало чистившую клювом перья на позолоченном кресте храма, пока ко мне не подбежал грязный рыжий пёс с умными светло-карими глазами.
– Ну, привет, дружище, – неподдельно обрадовался я. – ты, как никто другой, понимаешь фальшь этого мира с его словами, теориями и концепциями. Ведь у тебя есть врождённое свойство, к которому мы, люди, безуспешно стремимся – пребывать в здесь и сейчас, не омрачая себя мыслями об исчезнувшим прошлом и выдуманном будущем.
Мой новый собеседник понимающе кивнул головой, зевнул, показав огромную пасть, и повернул морду в сторону церковного двора. Его чёрный нос пришёл в движение, почуяв неуловимый для моего обоняния запах.
– Дай, Джим, на счастье лапу мне, – с пафосом продекламировал я. – Не хочу отвлекать тебя. Беги. Да и мне пора ехать. Задержался я в вашем прекрасном уголке.
Пёс лениво повилял опущенным вниз свалявшимся хвостом, но не двинулся с места. Я развернулся и пошёл к заждавшейся меня машине, которую всегда считал не бездушным механизмом, а своею верною подругой, ни разу не подводившей меня в безумной езде по бездорожью и дальних поездках.
Вечером я катил по городу в прекрасном расположении духа, мастерски лавируя в потоке машин, по возможности сокращая путь до дома знакомыми дорогами. На перекидном мосту через железнодорожные линии древняя «десятка» моргала жёлтыми огнями аварийной сигнализации. Стоявший рядом мужичок с буксировочным тросом в руке махал равнодушно проезжающим машинам, безнадёжно взывая к водительской солидарности. Не успел я остановиться рядом с ним, как подскочивший мужичок затараторил:
– Здравствуйте. Выручайте, заглох. Я тут рядом совсем живу, триста метров. Улица Братская.
Выглядел он жалко, как-то ненужно и нелепо, на фоне проносящихся иномарок с хищным взглядом.
– А что же вы эвакуатор не вызвали или знакомым не позвонили? – резонно спросил я.
Мужичок замялся на секунду, потом ещё громче зачастил, будто в первый раз его было плохо слышно:
– Близко здесь совсем. Дотащи, заплачу. Может и заведусь, когда дёрнешь.
– Цепляй, раз такое дело, – я показал на буксировочный крюк на правой стороне заднего бампера.
Обрадовавшись, мужичок засуетился и через мгновение мой автомобиль тянул его тарантас, дёргая трос и с напряжением возобновляя движение после торможения на перекрёстках. Вскоре зеркало заднего вида озарилось всполохами дальнего света фар. Я остановился на обочине у бесконечной многоэтажки. Мужичок отцепил трос и протянул в приоткрытую дверь помятую купюру.
– Дай Бог тебе здоровья, добрый человек!
– Я помог не вам, а себе.
– Понимаю, но деньги всё равно возьми, – сказал он серьёзно.
Молча взяв банкноту, я поехал домой.
Весь остаток пути и уже во дворе, пока мне пришлось искать парковочное место, я размышлял о том, что познавшие божественную игру люди выглядят заурядно, точно так же как остальные: «Вряд ли и мой внешний вид или поведение кардинально изменятся после всего произошедшего, и я стану похож на длиннобородого гуру с одухотворённым лицом. Вот и мужичок на «десятке» вполне мог быть просветлённым, работая при этом обычным слесарем и ведя себя привычно для окружающих».
Глава II
Запахи родной квартиры напомнили о маленьких радостях уютной жизни, относительной свободе в четырёх стенах и обманчивом чувстве защищённости. Пока на огне грелся чайник, я открыл литровую баночку клубничного варенья и до краёв наполнил вязким, бордовым, приторным лакомством фарфоровую розетку. Для полноты картины нашлась и упаковка дешёвого печенья, одиноко сохнувшая в хлебнице не менее месяца. Когда чай заварился, я с подносом переместился к компьютеру, который считал порталом в виртуальный мир и единственным источником информации. На одном из форумов в интернете, куда я заглянул совершенно случайно, шла ожесточённая дискуссия о смысле существования. Активный участник под ником Шумахер сыпал постами общий посыл которых сводился к мысли: «Ставь реальные цели и достигай их. Интерес к жизни сразу появится». Залогинившись на ресурсе, я написал ему:
«Ставить цели, тем более пытаться их достигнуть – значит обрекать себя на адское существование».
«Ещё один умник вылез. И что ты предлагаешь?» – моментально ответил он.
«Истинные цели настолько естественны, что вам не надо их выдумывать, они уже намечены по умолчанию с рождения. Более того – их достижение не зависит от усилий. Надуманные цели обрекают на борьбу с естественным течением жизни, в ущерб радости и лёгкости. Но это не самое страшное».
«Ух, ты! Правда? Ну и что же самое страшное? Может то, что ты смешал дешёвый портвейн с прокисшим пивом и полез в интернет».
Он не скупился на смайлики, демонстрируя своё презрение ко мне.
«Неприятно признавать то, что чаще всего напряжение не приводит к желаемому результату. Но намного страшнее разочарование плодами победы, когда становится ясно, насколько обманчивой была цель, забравшая силы и время».
Несколько минут ответ не приходил. Я успел аккуратно намазать варенье на подсохшие квадратики выпечки и отхлебнуть крепкого чая.
«Пургу несёшь, философ-самоучка. Борьба за осуществление поставленной цели всегда приносит удовлетворение. «Есть упоение в бою», как сказал поэт. Не говоря о том, что в процессе приобретаются опыт и навыки. А ежели жить амёбой, плывя по течению, то никогда не усвоить урок, ради которого был рождён».
«Какой ещё урок?», – напечатал я одной рукой, потому как другой отправил в рот печенье, испачкав пальцы и уронив липкую каплю варенья на стол.
«Жизнь это урок. И придётся давать отчёт о каждом прожитом дне», – безапелляционно ответил Шумахер.
«Кому?».
«Тому, кто тебя создал и наделил способностями. Его не обманешь – Он знает всё наперёд!».
«Так это я вправе требовать отчёт у того, кто не спросив разрешения, выдернул меня из безмятежного небытия, вверг в тягостное существование, заставил выполнять ненужные мне уроки, да ещё и требует каких-то оправданий, за дела и поступки, которые я не хотел совершать».
«А кто хотел совершать, Пушкин? Будь мужиком, умей признавать собственные грехи!».
«Создав мозг и нервную систему, Бог предопределил мои таланты, наклонности, мысли, стремления, силу воли. Невозможно идти против своей натуры. Ещё более нелепым будет выглядеть суд надо мной, ведь Богу заранее известно всё, что случится с его творением. Согласитесь, Шумахер».
Душистый чай разбавлял клубничную сладость на языке, орошая, взбадривая и согревая организм. Кофеин усиливал полёт мысли и чувство комфорта. Мой невидимый оппонент замолчал, и я всё-таки решил позвонить жене. Она оказалась на дне рождения у какой-то неведомой подруги и, судя по приподнятому голосу на фоне танцевальной музыки, вовсе не скучала.
– Заехать за тобой? – спросил я.
– Не-а. Сегодня пятница, мы с девчонками отдыхаем. В воскресенье вечером звони, а лучше в понедельник! – пытаясь перекричать музыку, весело ответила Ольга.
– Рад, что у тебя всё хорошо. Извини меня, пожалуйста, и приезжай.
– В по-не-дель-ник со-зво-ним-ся! – громко по слогам произнесла она и несколько женских голосов залились смехом. – Тебе от Кристинки привет!
– Отдыхайте, – бросил я и положил трубку.
Оттого, что серьёзно говорить со мной Ольга пока не хочет, я не расстроился. Скорее напротив, меня обрадовало её приподнятое настроение. На улице стемнело. Громкие полупьяные выкрики гуляющих компаний напоминали о начале выходных. Неожиданно я сильно захотел вдохнуть табачного дыма. Курение никогда не было для меня проблемой. Я мог дымить как паровоз, а потом легко бросить на зависть всем курящим знакомым. Некоторые даже не верили, что такое возможно, пока не убеждались воочию. Теперь, видимо, пришло время прервать моё естественное воздержание от никотина, длившееся уже более года. Не долго думая, я достал из выдвижного ящика компьютерного стола нераспакованную пачку немецких сигарилл, зажигалку и вышел на балкон. Раскурив ароматную коричневую мини сигару и втянув крепкий табачный дым полными лёгкими, я выпустил в чёрное небо белое облако сладко-горького дыма. Светлый барашек быстро поплыл вверх, теряя плотность и очертания, пока совсем не растворился в осенней тьме. «Так же и человек, – подумал я. – Приходит ниоткуда на мгновение, непрерывно видоизменяется и исчезает никуда. Потому и печальна участь тех, кто накрепко привязался к временной форме, телесной или духовной, своей или чужой, какой бы прекрасной она ни была».
Когда тугая плотная сигарилла истлела до половины, у меня от избытка никотина пошла кругом голова. Разноцветные окна соседних домов заплясали в нестройном танце, а балкон стал подниматься и опускаться, как детские качели. Вернувшись в комнату, я лёг, не раздеваясь, на диван и быстро уснул, забыв проверить сообщения на форуме и выключить компьютер. Перед пробуждением мне приснился яркий сон, в котором город озарился волшебным светом Нового Солнца. На улицы высыпали толпы радостных и дружелюбных людей в ожидании торжественного сообщения по всемирным телерадиоканалам, которое поделит историю человечества на «до» и «после» него. Отовсюду слышались восторженные обрывки фраз: «А вы разве ещё не знаете?»; «Какое счастье дожить до этого момента!»; «Поднимайте малышей на плечи!». Со стороны стоявшего далеко на холме белого величественного монумента лились звуки гимнов, из окон высотных зданий тут и там появлялись раздвоенные на конце длинные вымпелы и знамёна цвета лазури. В тёплых розовых лучах разгорающегося дня горели огнём купола неведомых храмов и скатные крыши домов. Наэлектризованный воздух был пропитан предвкушением блаженства, птицы разных пород и окрасок парили в вышине, приветствуя людское море. Из толпы, навстречу мне, с распростёртыми руками выходили улыбающиеся люди, говоря: «А ты, дружище, сомневался! Но мы верили в несбыточное и оно стало реальностью!». Сердце, переполненное благодарным трепетом и упоительной атмосферой фантастического дня, готово было выскочить из груди, когда я стал медленно просыпаться. Знакомые очертания комнаты в утреннем свете постепенно переносили меня из одного мира в другой, вернее из одного сновидения в другое. Невыразимое чувство всеобщей радости угасало, но его тлеющие угольки ещё вспыхивали в самых потаённых уголках души.
Я встал, умылся, надел свежую футболку, выпил стакан воды и решил сходить купить что-нибудь съестное, так как в холодильнике кроме оставшейся водки ничего к завтраку не нашлось. Начинать день со спиртного я побоялся.
У входа в ближайший к дому супермаркет стоял Гена по кличке Глобус, трубач и бас гитарист, игравший в своё время на похоронах, юбилеях, свадьбах, утренниках и танцах, а нынче спившийся попрошайка, живущий неизвестно на что. Он был постарше меня и выглядел, несмотря на годы пьянства, вполне прилично. Всегда гладко выбрит, причёсан, в неизменном сером костюме и очках. Гена напоминал мне уставшего от жизни интеллигента – такая особая порода алкоголиков, как правило, начитанная, с которыми интересно поговорить. Увидев меня, он шагнул навстречу.
– Здорово, Олег. Как дела?
– Привет, Ген. Всё норм.
– Богат?
– Подожди чуток. Затарюсь, потом поговорим.
В отделе кулинарии я взял куриный рулет с грибами, свекольный салат в контейнере, половину большого пирога с яйцом и зелёным луком. В хлебном отделе буханку бородинского. По пути в алкогольный прихватил две упаковки пельменей и банку говяжьей тушёнки. Постояв перед рядами бутылок самых разнообразных форм и размеров, взял пол-литра недорогой водки и направился к кассам, катя впереди себя, как ребёнка в коляске, тележку с покупками.
Ожидавший на выходе Гена, уже разжился сигаретой. Увидев меня, он с надеждой посмотрел на внушительный пакет в руке.
– Слушай, Глобус, пить я буду дома. Хочешь – идём ко мне.
Что скрывать: мне хотелось с кем-нибудь пообщаться, но чувство голода было гораздо сильнее.
– Кто ходит в гости по утрам, тот… – радостно начал он, но затем осёкся. – А твоя жена разве не будет возражать?
– Не будет. До понедельника минимум.
– Тогда с удовольствием зайду, раз настаиваешь. Я был разок у тебя в гостях, помнишь?
– Помню, конечно.
Дома я заставил Гену помыть руки, выложил продукты из сумки и подошёл к компьютеру, дремавшему на спящем режиме. Разбудив его движением мыши, я увидел вчерашнее сообщение от Шумахера:
«Смешно. Ты пытаешься понять Божий замысел своим ограниченным умом, но вечность невозможно измерить земными мерками. Бог непознаваем человеческим разумом в принципе!».
Гена вошёл в комнату и встал у меня за спиной. Не желая задерживать ни его, ни себя, я быстро написал ответ:
«Уважаемый Шумахер! Абсолютно согласен с тем, что Бога не понять логикой. Божественное можно только пережить, открыв его в себе. Скажу больше – ты и есть это Божественное, временно воплотившееся в личности. Эта иллюзорная личность любит ставить самые разные цели, придумывает Бога по своему образу и подобию, боится небесного суда. Но когда пелена спадает, когда ты просыпаешься от того, кем ошибочно себя считал, все цели и суды испаряются вместе со сновидением».
На кухне я сразу распахнул настежь форточку, уселся ближе к окну и без лишних слов налил по рюмке. Мы хлопнули, запив выдохшейся колой, и дело пошло веселее. Подогретый в микроволновке рулет, я аккуратно нарезал кольцами и водрузил на стол вместе с пирогом и салатом. Хлеб, пельмени и тушёнку решил пока не трогать, как неприкосновенный запас. После второй рюмки мне ничего не оставалось делать, как подчинившись требованию пустого желудка, с жадностью наброситься на нехитрую закуску. Гена же заметно посвежел уже от первой дозы спиртного. Похмельная гримаса мученика исчезла, серая кожа щёк заиграла румянцем, движения рук и головы сделались более естественными, сгорбленная спина потихоньку выпрямлялась. Вот только к еде он практически не прикоснулся, если не считать надкушенного ради приличия ломтика пирога.
– Постарайся немного поесть, хоть через силу.
– Спасибо большое, но не лезет.
– Не собираешься снова начать лабать?
– Давно собираюсь, правда, всё некогда.
– Чем же ты занят?
– Жизнью. Понимаешь, Олег, в своё время я шабашил с утра до ночи, лабал на всём подряд, кроме какого-нибудь варгана и прочей экзотики. Это мешало мне пить, но приносило скромный доход. Сейчас особых помех нет, как и денег, но я в целом доволен. Передо мной открылся новый мир, который я не замечал ранее. Извини за пафос. Так вот, теперь если просыпаюсь утром живой, значит уже хорошо, праздник почти. Когда есть чем поправиться – счастливым становлюсь. Потом иду бродить, нарезаю круги по районам, сижу на лавке, стою у магазинов, набираю на бутылку. Но главное – подмечаю нюансы жизни: как шумит улица в разное время суток, как общаются люди друг с другом, сколько хороших дворников в районе, где найти просроченную еду, к кому приезжал реанимобиль, какого цвета дома днём и ночью. Всего не перечислить. А сколько новых знакомых! Если ещё и выпил с ними, то они всю душу тебе раскроют. Таких страстей и жизненных коллизий ни в одном романе не найдёшь. Короче говоря, настоящую полноту жизни я не так давно замечать стал, стоя в стороне и являясь, по сути, изгоем, ведущим антисоциальный, можно сказать паразитический образ жизни, – он улыбнулся и подмигнул сквозь стёкла очков.
– А без допинга полноты этой разве невозможно увидеть?
– Только не в моём случае. Когда я не пью, то слишком «заземляюсь», если можно так сказать. Постоянно чего-то добиваюсь, что-то меня всегда не устраивает. Просто посидеть без дела и пяти минут не могу, раздражительным становлюсь, иногда злым. Такой я человек. Пока сам был частью этой безумной канители, – он обвёл рукой вокруг себя, – не мог спокойным взглядом разглядеть удивительное в балагане жизни, проникая в её суть.
– Есть техники расслабления и успокоения. Йога, медитация.
– А-а-а… – он презрительно махнул рукой. – Можешь ты меня представить в позе лотоса под присмотром тренера из йога-студии или у психотерапевта на кушетке?
– Вряд ли, но зависеть от алкоголя не лучший вариант.
Мы помолчали несколько минут. В повисшей на кухне неловкой тишине слышалось, как пригретая утренними лучами вялая осенняя муха обречённо бьётся в стекло. Гену, по всей видимости, куда-то далеко унесли тяжёлые мысли, он периодически морщил лоб и вздыхал, глядя в одну точку. Решив разрядить нарастающее напряжение гнетущего безмолвия, я налил по третьей, демонстративно подвинув рулет и пирог ближе к гостю. Он, вздрогнув, очнулся, посмотрел внимательно на закуску, потом перевёл взгляд на меня, сверкая стёклами очков. Мы молча чокнулись и одновременно с решимостью опрокинули в себя рюмки. На этот раз Гена съел целый кусок пирога и, может быть из уважения ко мне, принялся за остывающий рулет. Плотно перекусив, он достал из кармана мятую пачку сигарет.
– Мир не без добрых людей, угостили. Спустимся во двор?
– Дыми на балконе. Я вчера бросил.
– Не оштрафуют?
– Шут его знает. Попробуй, рискни. Пепельница там есть.
Он пошёл на балкон, а я вслед за ним в комнату, чтобы привычно усесться перед монитором. Ветка форума под моим последним постом настолько разрослась, что я не без труда нашёл адресованный лично мне ответ Шумахера, заметно повышающий градус нашего диалога:
«Ах-ха-ха. Если ты божественное создание, а жизнь только сон, то почему бы тебе не развеяться! Прыгни под снящийся грузовик или ограбь снящийся банк, потом отпишись, как всё прошло. Не сделаешь – значит, балабол и все твои слова пустой звук. Ну как, договорились?».
Удивительно, но мне совсем не нужно было напрягать мозги для поиска логических аргументов. Ответ уже был известен заранее, оставалось лишь набрать текст в диалоговом окне.
«Если бы вы легли спать, а я бы приснился вам и попросил о чём-либо подобном, вряд ли моя просьба была бы удовлетворена. Скорее наоборот, вы сочли бы меня опасным сумасшедшим, потому что видящий сон уверен в реальности происходящего. Так же точно вы уверены в том, что раздавленный грузовиком человек уже не сможет ничего написать вам. Но это только ваша вера, не более того. Если же вы пробудитесь от сна жизни, то узнаете, что божественная сущность свободна от законов сновидения».
Прочитав написанное, я усомнился в доступном изложении своих соображений, но всё же опубликовал сообщение. Тем временем в комнату вернулся Гена, смачно хлопнул в ладоши, заставив меня вздрогнуть, потёр ладони друг о друга и, покашливая, закрыл дверь на балкон. По квартире распространился запах прокуренной одежды.
