Наталья Брониславовна Медведская
Незабудка
Молчит. А потом рассказала, что тоже посылала письмо. Мол, выходит замуж, больше ждать не будет. Мы с твоей бабушкой в 1951 году поженились. Раньше у неё другой был, она его в армию провожала, невестой считалась. Так она знаешь, что мне сказала?
– Может и его убили, потому, что такое письмо прислала. Тоже беречься не стал. Я виновата в его смерти!
– Сдурела что ли, говорю. Он в Латвии служил, там ещё долго, после войны «лесных братьев» вылавливали. Мало ли, что могло случиться. – Вижу, не слышит. В голову взяла эти глупости, задумалась.
– Помирать тяжело, если на сердце такое.
– С ума сошла – умирать. Мы только жить начали.
Ох, и накричал я тогда на неё. После этого разговора прошёл месяц. Бабушка выздоровела, вроде успокоилась. Я уж забыл все.
А Настя заявляет:
– В мае поеду в Киев, до Колиного друга. Узнаю, как он погиб.
Отговаривал. Ругал. С ней хотел отправиться. Обижался. Куда там. Уперлась – не отговорить. Поехала, а мне так обидно стало. Тридцать семь лет прожили вместе, а она всё своего Колю помнит.
Дед замолчал, задумавшись. Таня смотрела на бабушкин портрет, украшенный веточками калины. Не верилось, что совсем недавно бабушка была живой, переживала, страдала.
– Что было дальше, деда? – отвлекла Таня его от раздумий.
– Дальше? Через два дня вернулась. Встретилась с Колиным другом. Спросила как он погиб? Получал ли письмо от неё? Оказалось, нет, не получал. Письмо пришло после его гибели. Коля подорвался на мине, во время операции по зачистке леса от банды Питерса4. Всё говорил о своей невесте. О том, как вернется из армии и они поженятся.
Выслушал и говорю:
– Теперь успокоилась? Ничего он не узнал, не успел. Сняла грех с души?
– Да, – отвечает, – успокоилась. Теперь и умирать не страшно.
– Не о смерти, о жизни думать надо! – рассердился я.
Таня тронула умолкшего деда за рукав рубашки снова.
– Что потом?
– Лето пришло. Настя переживала, боялась не увидеть вас. Говорила, хоть бы в гости приехали. – Он опустил голову, сдерживая подступившие слезы. – В августе получили письмо. Аня ждёт второго ребенка. Как она радовалась! Жаль только, говорит, не увижу внука.
– Что? Откуда бабушка знает, кто родится у мамы? Ведь никто не знает. Хотя мне больше сестричку хочется. Я об этом в детстве мечтала.
Дед встал и, открыв высокую тумбочку, показал аккуратно сложенные чепчики, распашонки, пеленки, ползунки. У Тани кольнуло в груди, она всхлипнула:
– Почему ты не написал, что бабушка больна? Мы бы приехали.
Иван Данилович закрыл дверцу, провёл ладонью по лицу, словно стёр с него паутину тоски и боли. Подошёл к окну, потрогал землю в цветочном горшке. Таня посмотрела на его поникшие плечи, чуть сгорбленную спину и почувствовала ком в горле. Она сглотнула слюну и закашлялась. Дед, не оборачиваясь, тихо сказал:
– Настя хорошо себя чувствовала, вроде и не болела. Картошку в августе выкопали. Огород убрали в сентябре. Сами собирались вас проведать. – Он обхватил голову руками. Воспоминания теснились перед глазами.
– Как всё произошло? – голос Тани дрогнул. На её ресницах повисли солёные капли, обстановка комнаты стала расплываться и дрожать. Она промокнула слёзы рукавом рубашки.
Дед Иван вздохнул, мысленно он был в том предпоследнем дне жизни его любимой жены.
– Она слегла сразу. Не поднялась утром и всё, больше не встала. Врача вызвал. Тот посоветовал везти на обследование в больницу.
Но бабушка наотрез отказалась:
– Завтра помру. Хочу в своей кровати, в своём доме.
Я нашумел на неё:
– Не смей говорить эту чушь!
– Хорошо, – согласилась со мной Настя, – не буду. Только не заставляй меня ехать в больницу.
Ночь прошла спокойно. Рано утром позвала. Я подошел к кровати, а она говорит:
– Телеграмму Ане не давай. Потом, когда родит, малыш поправится, тогда и напишешь. Ей нельзя волноваться – это очень вредно ребёнку. Приданое внуку отошлёшь в посылке. Не забудь. Теперь иди – покорми хозяйство. Я с тобой хорошо жила. Спасибо тебе, Ваня.
Хотел снова отругать её, но слова застряли в горле. Думаю, схожу на улицу, проветрюсь.
– Настя, что-нибудь вкусное на завтрак приготовить?
– Потом, как вернёшься. Скажу.
Спокойно так говорит. Я ещё подумал: полегчало ей. Лицо светлое такое, умиротворённое.
Вышел. Минут тридцать возился во дворе. Сорвал гроздь калины, в вазу поставить. Настя больно её любила. Захожу в комнату.
– Смотри, что я тебе принёс.
Дед закрыл глаза, голос зазвучал совсем глухо.
–А её уж нет. Она меня специально отослала на улицу. Всё знала, только я не верил. От этого мне сейчас больнее стократ. Телеграмму Ане дал, не послушал свою голубку. Очень об этом жалею теперь. Хоть бы дочь родила хорошо, а не то буду виноват перед женой.
Стемнело. Вечер шагнул в комнату. Не найдя огня, занавесил сумраком углы, портреты на стенах, мебель. Призрачная тень от цветов на окнах легла на пол. Лунные блики заиграли на зеркале. Дед и внучка тихо беседовали. Теперь это были не два чужих человека, а родные души, пережившие горе.
ГЛАВА 11
Таня заметила: в классе к ней стали относиться более чутко, как к тяжело больному человеку. Догадалась: кто-то сказал одноклассникам, что она осталась с дедушкой. Все решили, что ей не до веселья. Тане было неловко за невольный обман. Не о бабушке она так горевала, тосковала о далекой любви. Но её тронула и удивила доброта этих ребят. В прежней школе, вряд ли бы вошли в её положение. Только наблюдали бы с любопытством.
«А разве я не вела себя также? Тоже не бросалась на помощь, если случалась беда, – разбирала она теперь свое поведение. – Сочувствовала, но считала лучше не вмешиваться».
Таня вспомнила о сестрах Сарычевых. Двойняшки Оля и Юля три дня не ходили в школу. Когда, наконец, появились, то были молчаливы, не веселы, почти ни с кем не разговаривали. Женька спросила, что у них произошло? Получив ответ, что умер отец. Сообщила об этом всем одноклассникам. Сейчас со стыдом осознала, как они им «посочувствовали». Перестали общаться и всё. А Лариса бросила им в след:
– Сидят, как статуи. Я понимаю несчастье, но зачем своим видом окружающим настроение портить.
Тогда она тоже подумала: «Нельзя на людях своё горе показывать».
А теперь воспоминания жгли душу.
«Глухая я, что ли была, бессердечная? Или пока сама не переживёшь – не поймёшь другого человека. Но эти ребята смогли понять меня. Значит, что-то не так и в нашем классе, и во мне самой», – переживала Таня.
В десятом «А» дурным тоном считалось говорить о любых неприятностях или бедах. Весёлый, неунывающий человек, которому всё нипочем – вот та маска, которую старались носить ученики. Не рассказывать о своих проблемах и не замечать чужих. Всё должно быть легко и просто. А кто не такой – в порошок. Кто мешает – в сторону. Не путайся под ногами. Когда это началось и не вспомнить.
Лёша Саченко тоже на её и одноклассников совести. Рассудительный, спокойный Лёша хорошо учился, но как-то заболел. Почти два месяца пролежал в больнице. Его проведали раза два всем классом. Шумно врывались в палату, шутили, желали скорейшего выздоровления. А когда Саченко пришел в школу и никак не мог осилить программу, никто не предложил ему свою помощь. Сам Лёша не попросил, и никто не захотел взваливать на себя дополнительную обузу. Он болезненно переживал: долго не удавалось догнать одноклассников. Двойки поселились в дневнике. Потом Таня увидела Лёшу с девочкой из параллельного класса, она занималась с ним изо дня в день, почти месяц, оставаясь после уроков. Саченко усвоил программу – снова стал хорошо учиться.
«Я тоже могла бы помочь, но поленилась», – осознала своё бездействие Таня.
Каждый из класса подумал: «У меня мало времени, пусть кто-нибудь другой помогает».
Почему-то теперь многое виделось в новом свете. Нет, она и раньше понимала, что дурно, а что нет. Просто предпочитала ничего не предпринимать, так спокойнее.
И в травле Лены Калитиной участвовала своим молчанием, не вмешательством. То, как одноклассники поступили с Леной просто бесчеловечно.
В поселке Луговом, где жила Таня, находилась большая школа. Её посещали ученики с шести окрестных сел. Лена Калитина приезжала на занятия из маленького хутора Будённый. Черноглазая хохотушка, похожая на галчонка, добрая, сентиментальная. Могла заплакать, читая грустный текст на уроке литературе. Учеба ей давалась нелегко. Тройка в дневнике обычная оценка для неё, особых талантов тоже не наблюдалось. И вот в эту Калитину влюбился самый красивый парень их школы – Валера Чернов. Это произошло в девятом классе. Валера – умница, отличник, сероглазая мечта многих девчонок. Играл в школьном ансамбле, что добавляло ему популярности. Родители одевали его по последней моде. Калитина и Чернов – тот самый случай, когда все говорят: «И, что он в ней нашёл?»
При этом не задумываются, а вдруг нашёл и что-то очень главное. На их дружбу глядели насмешливо. В глаза Чернову объясняли, что эта замухрышка его просто позорит. «Высшее общество» во главе с Ларисой изощрённо унижали Лену. В её присутствии вели о ней беседы, делая вид, что не замечают одноклассницу.
– Девочки, – говорила Ледовская, – вы не в курсе, мама нашей золушки сама ткань на платья прядет?
Ненатуральный смех подружек тут же сопроводил её слова.
– А я не понимала раньше, почему все её наряды на мешки похожи? – подхватывала лучшая подружка Ларисы.
– Ты несправедлива, Лера, – рассуждала Ледовская с глубокомысленным видом. – В этих платьях и в пир, и в мир. Короче говоря, можно и к коровам, и в школу пойти – очень удобно.
– А также пугалом в огород, – поддакивали подружки.
Слыша это, Валера злился. Заплаканная Лена выходила из класса. Таня понимала: у Чернова с Калитиной что-то настоящее. Трогать их чувства, обливать грязью – преступление. Разделять людей на красивых и некрасивых, умных и глупых – слишком поверхностно. Таня пыталась вступаться за Лену, тогда Лариса переключалась на неё. И она струсила, побоялась насмешек, а могла бы сказать:
– Валера, не обращай внимания. Лена замечательная, ты же сам это знаешь. Человека добрее Калитиной сложно найти.
Может её поддержка, помогла бы Чернову. И не случилось бы беды. Он предал Лену, сделал вид, что всё происходящее шутка. Мол, гулял с хуторской девчонкой только для разнообразия. В один из дней, когда «высшее общество» особенно досаждало Калитиной, Валера стал смеяться вместе с ними. Лена собрала со стола свои книги и подошла к весёлой компании:
– Надеюсь, когда повзрослеете, вам будет стыдно.
Больше она в школу не пришла. Не доучившись, уехала в город, поступила учеником на хлебозавод. Ничего не проходит бесследно, теперь Таня это понимала. Каждый раз в их душах оставался осадок. В классе накапливался особый опыт. Многие уяснили: нельзя откровенничать – используют против тебя, нельзя доверять – предадут, нельзя быть искренним – будешь уязвим. Из года в год этот опыт копился, разъединяя класс.
А начиналось всё безобидно. В четвертом классе группой девочек начала верховодить Лариса. Она выделялась красотой, умением ладить с взрослыми. Ей удавалось всё: хорошо учиться, заниматься спортом, посещать кружки. Лариса отличалась высокомерием и самолюбием, но это почему-то приняли за твёрдый характер. Вокруг Ледовской собралась преданная ей группа одноклассниц. Симпатичные, с некрасивыми девочками Лара не дружила. Умные, но не слишком, чтобы не затмевали своего кумира. Желательно, чтобы родители девочек имели хоть какую-то должность. «Высшее общество» состояло из местных: хуторских девочек Лариса за людей не признавала. В посёлке Луговом имелись, два дома культуры, музыкальная и художественная школы, магазины, аптеки, больница, несколько предприятий. Из-за этого Лара считала себя почти горожанкой. Всех одноклассников с хуторов называла «деревней». С каждым годом влияние нового лидера и её подружек росло, искажая нормальную, здоровую обстановку в классе. Коллектив разделился на враждующие группки, ни о какой совместной дружбе не могло быть и речи. Таня не примкнула ни к одной из групп. Ей претило высокомерие «высшего общества» и раздражало унижение «хуторских» перед Ларисой, когда та снисходила до приглашения их на свои вечеринки. Вражда эта не являлась открытой – течение её было глубинно и потаённо. Только иногда выливалась в стычки, подколки, насмешки. Учителя считали класс благополучным и даже дружным. Школьники являлись на субботники, участвовали в соревнованиях и олимпиадах, а главное, несильно дерзили на уроках. А на самом деле класс был душевно болен: ни добротой, ни настоящей дружбой в нём и не пахло. Таня вспоминала теперь, как девочки разговаривали о любви. Шиком считалось передружить с несколькими парнями и небрежно сказать:
– Я и этого бросила, надоел до смерти.
Ребята также говорили, только ещё грязней. Словно боялись, что их заподозрят в настоящем чувстве.
Она с ужасом осознала это только сейчас. В новой школе увидела по-настоящему дружный класс, встретила подлинное добро и теплоту.
«А я со своим уставом сунулась к ним, – застыдилась Таня. – Была настороженная и угрюмая. А ведь боялась, точно боялась подколов и насмешек. Мне трудно было поверить, что можно искренне сочувствовать».
Она словно очнулась. Нормально стала общаться, не отмахивалась больше от расспросов. И хотя по-прежнему после уроков спешила домой к деду, её перестали считать странной.
ГЛАВА 12
После отъезда Тани Сашку словно контузило. Шёл в школу без всякой радости. Вечерами скучал. Даже не представлял себе, что успел так привязаться к Васильку. Ему настолько не хватало Тани, что он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Страдал от избытка переполнявших его чувств и мыслей, которых некому было высказать.
«Она скоро вернется», – думал Сашка и нетерпеливо ожидал встречи.
Потом от Жени узнал: Таня осталась с больным дедом. Неизвестно сколько времени продлится разлука. Радость исчезла – пришла тоска. Так хотелось всё бросить и поехать к ней. Объясниться, сказать не сказанное. Если повезёт, услышать о её чувствах к нему. Он стыдился своих порывов. Представлял, как будут смеяться друзья – Ромео нашёлся. Злился за невозможность жить без неё, за то, что не выходит из головы.
«Неужели влюбился?»
Не хотел верить, что к нему пришла настоящая, большая любовь.
«Не хочу быть похожим на слюнтяя, сходящего с ума по девушке. Я сильнее этого и справлюсь с собой. Лишь бы не болело сердце. И быть как все», – рассуждал Лукьянов.
Его друзья признавали только лёгкость в отношениях: никаких обязательств, никаких поблажек девчонкам. Сашка в школе считался «престижным» мальчиком: играл в ансамбле, занимался спортом, неплохо одевался. Мог менять подружек хоть каждую неделю, словно имел на это особое право. Он нравился многим девушкам и был избалован их вниманием. Мог дружить и с одной долгое время, но избранница должна быть «классной» по мнению друзей. Ему хотелось добиться Ларисы, только потому, что она была самой красивой девушкой в школе. Мечтал услышать от друзей восторженные возгласы:
– Силен, такую мадам закадрил.
Раньше Лариса уделяла ему вечер, другой, а потом уходила с новым поклонником. Она была непостоянна, как ветер, и никому не делала исключений. Сашка злился: Ледовская должна стать его девушкой и только его. Ему казалось, он от неё без ума. И даже в голову не приходило, что взыграло честолюбие. Видел, какими взглядами провожали Ларису на улице парни и мужчины. Другие девушки рядом с ней тускнели. Желание покорить Ледовскую, всё возрастало. Тогда-то Сашка и предложил Тане липовую дружбу. А закончилась эта игра, тем, что грустил и тосковал он теперь по своему Васильку. Прислушиваясь к тому, что творилось в душе, Сашка понял: его отношение к этой девушке совсем другое, чувства тоже иные.
Почти неделю Сашка потерянно сидел в классе, пока насмешливый голос Чернова не привёл его в чувство:
– Эй, Онегин, неужели страдаешь по своей Татьяне? Что сидишь не весел, голову повесил?
Одноклассники дружно захохотали.
Лукьянов поднял глаза и встретил презрительный взгляд Ларисы. Покраснел так, будто поймали за недостойным делом.
После этого случая он не показывал виду, как ему плохо. Старался выглядеть прежним, неунывающим. Его друзья, старое окружение навязывали прежний стереотип поведения. Вырваться из которого не у всякого хватит мужества. Уж очень живучи в школе маски, личины. Если кого-то в классе посчитали клоуном, то заставить относиться к себе серьёзно сложно. А если раньше слыл крутым, не имеешь права дать слабину. Маски носили почти все. Это была защитная скорлупа, но она часто прирастала, ломая характер и судьбу. Сашка, не привыкший, что над ним могут смеяться, быстро нацепил прежнюю личину – рубахи-парня. В каждом классе находились такие ребята, которые срывали навязанные им маски. Бунтовщиков признавали, меняя о них мнение, надевали следующий образ. Таня не «престижная» девушка, она из тех, кого считают странными, несовременными, себе на уме. С ней не получится легко гулять, вести себя вольно, так как считается удобно в отношении других. Васильевой не расскажешь сальный анекдот, она не станет пить вино из горлышка, пуская бутылку по кругу.
«Скучный экземпляр, – считали его друзья. – С ней только всерьёз? А какой дурак в семнадцать лет дружит всерьёз? Только трудности с такими девушками».
«Нет, Таня явно неудачный выбор», – объясняли ему друзья.
Когда она находилась рядом, Сашка не обращал внимания на шуточки. Казалось ему всё равно, что они думают. Но сейчас её не было, и он лишился той уверенности, которую Таня придавала. Он почти физически ощущал, как раздваивается: в школе прежний, уверенный, циничный умник, а наедине с собой растерянный, страдающий человек.
Вечерами не хотелось никуда идти. Он слушал музыку в своей комнате, надев наушники, чтобы мать не приставала с расспросами. А в уме прокручивал разговоры с Таней. Порой так увлекался, что видел её объёмно, ярко. Даже начинал говорить вслух. Вспоминал, как изучал Василька. Пытался понять главное: различие между ней и Ларисой. Хотел разобраться: почему всё пошло не так, как он планировал? Почему его тянет к этой девушке? Чем она так его волнует? Ведь раньше он не замечал её. Если бы не тот договор, то и не обратил бы внимание. Эта мысль испугала Сашку. Он мог не узнать, что способен на такие сильные чувства. «С Васильком хотелось говорить стихами».
Словно вокруг неё образовалось особое, сильное, притягивающее его поле. Лукьянов раньше не общался с такими девушками. Они казались ему отсталыми, нудными, книжными червями, но в душе уважал их за чистоту: такие были недотрогами. Предпочитал общаться с веселыми, красивыми девицами без предрассудков.
«И вообще, – думал Сашка, – некрасивой девушке легко быть недотрогой. На неё просто не покушается никто. А с симпатичной тихоней не хотят связываться. А будь у них возможность, вряд ли бы остались скромницами. Конечно, бывают и исключения, почему нет. Их девичья гордость – это что-то давно не нужное, древнее».
Так он думал. В шумных компаниях не смущался, когда кто-нибудь при нём целовался. Не тяготился развязных речей при девушках. Считал, раз слушают – значит, нравится. На вечеринках, выпив вина или чего-нибудь покрепче, ребята устраивали с девочками игры на раздевание. Лариса и её подруги по всем параметрам подходили его друзьям.
И вдруг Таня. Совершенно другая, будто существо с незнакомой планеты. В её присутствии неловко ругаться матом. Самое удивительное: она оказалась совсем не скучной. У неё имелся свой взгляд, свое мнение по многим вопросам. Она интересовалась происходящим в мире, стране, спорте. Сашке было интересно поговорить с ней на такие темы, которые в его кругу даже не затрагивались. Таня умела пошутить, подурачиться, рядом с ней хотелось стать лучше. Расстояние, на котором она держала всех, стало ему заметным. Его Таня подпустила ближе всех. Это доверие подкупало. К ней относились все те понятия, которые Лукьянов считал устаревшими: честь, чистота, гордость. Не только он вёл себя иначе в её обществе. Его друзья тоже общались с ней совсем не так, как с подругами Ларисы. Не такие уж они оказались идиоты.
Ещё в самом начале их встреч Сашка почувствовал интерес к девушке. Потом заметил: ему хотелось быть с ней всё чаще. Почти каждый вечер они гуляли по улицам поселка. Ходили в кино. Таня так искренне реагировала на происходящее на экране, что он больше наблюдал за ней, чем за сюжетом фильма. Иногда катались на мотоцикле. Лукьянов обожал чувствовать прикосновение её тела к своей спине. Дыхание девушки щекотало ему затылок, волосы касались его лица, пахли терпким молодым виноградом. Стоило огромного труда удержаться и не поцеловать ее. Таня вызывала у него бурлящий вулкан сильнейших эмоций и чувств. Как он мог считать её незаметной? Слепой был что ли?
Как-то вечером они проходили мимо старой водонапорной башни. Весной он написал на ней имя Ларисы. Тогда вот также шёл по улице с Ледовской. Чтобы сделать ей приятное, предложил написать мелом имя на самом верху башни.
Лариса прекрасно знала, что железные скобы башни давно проржавели, но не колебалась ни минуты:
– Попробуй, может, не струсишь.
И в ожидании остановилась возле подножия железного монстра.
Сашка чуть не сорвался тогда, чудом остался цел. Написанное мелом имя скоро смыли дожди. Пока оно виднелось, Лариса гордо говорила подружкам:
– Совсем сумасшедший, я его так просила не рисковать. Но куда там, разве послушает!
Когда он по скобам спустился на землю, руки и ноги дрожали. Ледовская поцеловала его в награду за смелость.
Башня снова напомнила ему тот случай. Сашка посмотрел на Таню и спросил:
– Хочешь, там, наверху, будет теперь твое имя?
– Нет! Совсем не хочу, – сердито ответила Таня.
В Лукьянова, словно бес вселился. Он свернул на тропинку и зашагал к башне. Она тотчас догнала и схватила за руку:
– Не смей! Из-за такой ерунды рисковать жизнью – это глупо и никому не нужно!
Он почувствовал себя идиотом.
– Я думал: девчонкам нравятся подвиги.
– Это не подвиг, а дурость и глупость! – вскипела Таня. – Неужели сам не понимаешь?
В этой тихоне было столько негодования.
– Ах, так! Значит, совершу глупость, – разозлился Сашка, собираясь взобраться на башню из чистого упрямства.
– Тогда это сделаешь без меня, – пробормотала Таня напряжённым голосом. Повернулась и пошла от него прочь.
Он не любил уступать, но потом увидел её побелевшее сердитое лицо.
– Подожди, слышишь, я не буду. Правда – дурость. Ну, подожди. – Сашка догнал её и неожиданно для себя сказал: – А у меня мать снова замуж хотела выйти, но я запретил. – Он помассировал лоб рукой, как будто прогонял назойливые мысли.
– Очень интересно. Как ты можешь решать судьбу матери единолично? – удивилась Таня. – Как можно что-то запретить взрослому человеку?
– Можно, если этот взрослый ведёт себя, как несмышленый ребенок. «Зря я сказал это Тане… Всё так сложно», – подумал Сашка.
– Любому человеку, если он оступился один раз, нужно дать второй шанс. Ты не знаешь на сто процентов, что лучше для матери, – она сама не понимала, почему, так близко к сердцу приняла ситуацию с матерью Лукьянова.
Он остановился и заглянул ей в глаза.
– Очень не хочется, чтобы в нашем доме распоряжался чужой мужчина. Пойми это, – объяснил своё решение Сашка.
Таня укоризненно покачала головой.
– Получается, тобой движет эгоизм.
«Надо же как она перевернула всё», – возмутился он и буркнул сердито:
– Нет. Просто я хорошо помню, как мать угробила жизнь моему не настоящему отцу. И заодно превратила моё детство в кошмар, – Сашка зашагал быстрее.
Таня двинулась за ним и спокойно сказала в его напряжённую спину.
– Ты не знаешь, почему она так поступила. Может, боялась остаться одна с ребенком на руках?
– Ох уж эта мне женская солидарность. – Сашка остановился и повернулся к ней. Его лицо стало чужим и сумрачным. – Моя милая мамочка сначала что-нибудь натворит, а потом плачет и раскаивается. Разве ты можешь понять меня? У тебя нормальные отношения с родителями, – горячился он.
Цвет его глаз из синего оттенка стал дымно-серым.
– Я понимаю твою боль. Мне очень жаль, – прошептала она и положила обе руки ему на грудь. Сердце Сашки громко стучало под её ладонями. – Через полгода ты уедешь учиться. Мама и сестра останутся вдвоём. Если она такая беспомощная, как ты говоришь, то лучше, если кто-то ответственный будет рядом.
Сашка взял её руки в свои.
– Об этом я не подумал. Мужчина, за которого она собиралась замуж, хирург из той же больницы, где она работает медсестрой, – он улыбнулся. – Ты умница. Я должен взглянуть на этого человека. Если он адекватный, можно со спокойной душой доверить ему маму. Пусть нянчится.
– Очень интересно. Как ты определишь адекватность Алексея Романовича? Будешь следить за ним? – засмеялась Таня.
Лукьянов удивился:
– Ты его знаешь?
– Конечно. Помнишь, я руку поломала? Месяц ходила с гипсом. Вот тогда и познакомилась с ним.
– Ещё бы не помнить: все требовали вытащить бриллианты из гипса. – Он ласково погладил правую руку Тани, как будто она ещё болела.
– Ты не думал, что твоя мама могла измениться за те шесть лет, что живет одна, без мужа?
– Сомневаюсь. С одной стороны, я завидую её детскому отношению к жизни. С другой, злюсь, потому что она заставляет меня чувствовать себя старым ворчуном. – Сашка хмыкнул и привлёк девушку к себе.
Таня любовалась его ямочкой на щеке.
– Ты очень симпатичный ворчун.
Глаза Сашки постепенно возвращали себе синий цвет.
– Ты больше не сердишься, – уверенно сказала она.
– Это ты на меня так действуешь. – Он провел пальцем по брови девушки. – Как шёлк, – Потом прикоснулся губами к закрытым глазам Тани.
Они целовались на дороге, освещённой луной, пока у обоих не стали подкашиваться ноги. Сашка не мог сдержать дрожь, сотрясающую всё его тело. Он с трудом заставил себя отстраниться от Тани и подставил разгорячённое лицо холодному осеннему ветру. Таня отступила от него на пару шагов и посмотрела на него загадочным взглядом. Сашка залюбовался её нежным лицом, глазами, наполненными таинственным светом и ощутил к ней острую щемящую нежность.
Вспоминая это, он почувствовал боль и тоску. Где теперь его Василёк? Что она делает? Думает ли о нём?
После разговора с Таней он пришёл домой. Мать ещё не спала. Она сидела на кухне со своей лучшей подругой соседкой Светланой. Увидев его, женщины попытались спрятать бутылку вишневой наливки под стол, но неудачно: она покатилась по полу, разливая содержимое.
– Мы немного засиделись, вспоминая молодость. Выпили по капельке, – оправдывалась мать. – Сынок, кушать будешь? Сейчас разогрею. – Она неловко покачнулась. Бокал, стоящий на столе звякнул и, соскользнув с гладкой столешницы, рассыпался на осколки.
– Блин… Соня! Сиди уже. Я сама накормлю твоего сына, – предложила соседка.
– Я не хочу есть. Не надо ничего разогревать. Шли бы вы домой тётя Света. Завтра маме рано на работу. – Сашка чувствовал, как глухое раздражение начинает подниматься в нём.
– Ты гляди, какие мы гордые! Не буду есть. Мы сами знаем, когда нам расходиться по домам! – визгливым пьяным голосом закричала соседка.
Он поморщился. Терпеть не мог материнских посиделок с выпивкой. Утром у неё болела голова. Весь следующий день мать ходила хмурая и недовольная. Сашка не стал больше разговаривать с нетрезвыми женщинами, отправился к себе в комнату.
На следующий день после школы Сашка явился в больницу. Врач в регистратуре сообщила: хирург скоро закончит приём больных. Он сел у кабинета на стул. Спустя полчаса вышел последний пациент. Медсестра выглянула в коридор:
– Молодой человек, на сегодня приём окончен. Приходите завтра. – Женщина хотела закрыть дверь.
– Подождите, я не больной. Скажите Алексею Романовичу: пришел сын Лукьяновой по личному делу.
Через пару минут дверь снова открылась. Медсестра, покидая кабинет, кивнула:
– Иди. Он тебя ждёт.
В её глазах горело любопытство. Дважды оглянувшись, она медленно побрела по коридору.
Сашка немного волновался, заходя к врачу. За небольшим столом спокойно сидел подтянутый, аккуратный мужчина лет сорока. Взгляд зеленовато-карих глаз был умным, но жёстким. Только его руки выдавали волнение: в пальцах он крутил шариковую ручку.
– Значит ты, сын Сони. Что ж, приятно познакомиться. – Алексей Романович поднялся и протянул руку.
Сашка пожал, ощутив твердую сильную ладонь.
– Я пришел сказать, что не возражаю вашей женитьбе на моей маме, – он не удержался и фыркнул: – Как-то смешно прозвучало.
– Соня говорила мне, что ты категорически против наших планов. Почему изменил свое мнение?
Хирург показал рукой на стул, приглашая присесть.
Сашка уселся на неудобный скрипучий стул.
– Вы хорошо знаете мою мать?
Алексей Романович поднял брови.
– Думаю, что хорошо. Мы знакомы четыре года. – Он внимательно и серьезно посмотрел посетителю в глаза. «Интересный у Сони сын и совсем взрослый».
«Да, недолго горевала мамаша без мужа», – Сашке отчего-то стало неприятно, и он пробурчал:
– Значит, вы знаете, что вас ждёт. Вам придется взять всю заботу о ней и моей сестре на себя. Я ведь скоро уеду учиться, – он не стал лукавить, сообщил правду о цели своего прихода.
– Твоя мама – замечательный добрый человек. Она просто не приспособлена к суровой прозе жизни, – вздохнул с облегчением Алексей Романович и широко улыбнулся: – Спасибо, Саша. Я очень люблю твою мать и, действительно, хочу на ней жениться.
– Хотелось бы верить, что вы понимаете, на что соглашаетесь. Рад был с вами познакомиться. Пойду, обрадую мать. – Он снова пожал руку, протянутую хирургом, и вышел из кабинета.
В начале декабря они расписались. Стали мужем и женой. С Алексеем Романовичем оказалось легко поладить. Сашке понравилось беседовать с ним на разные темы. Он был очень умным, эрудированным собеседником. Сашка видел: мать счастлива с этим мужчиной. В один из дней, когда на душе было особенно тяжело, рассказал ему о своём договоре с Таней. И коротко о том, что за ним последовало. Алексей Романович воспринял рассказ всерьёз, хотя Сашка всё преподнёс в шутливой форме.
– Смотри, так шутя, ненароком, и потеряешь самое важное для тебя. Ты хоть намекнул ей о своих чувствах?
– Именно, намекнул, не более, – расстроился Сашка.
– В чём проблема? Расскажи сейчас. Заодно выяснишь, как она к тебе относится. – Алексей Романович озадаченно посмотрел на него.
– Так не кому рассказывать. Таня на Украине ухаживает за больным дедом. – Он в волнении стал мерить комнату шагами.
– Голубиной почтой не надо посылать весточку. Обычное письмо мог написать? – с сарказмом спросил мужчина.
– Я об этом не подумал. Не люблю писать письма.
– Боишься глупо выглядеть, – догадался Алексей Романович. – Но поверь, лучше попасть впросак, чем сходить с ума от неизвестности.
